На чудеснейшей из планет

Существовало ли понятие ночи в космосе? Наверное, нет. Но вот режим сна точно существовал, поэтому все обитатели наших кораблей, за исключением дежурных, уже мирно спали. На «Пораразе» стояла благодатная тишина, нарушаемая лишь тихим шумом работающих приборов. Идрак, патрулирующий коридоры, был полным синонимом слова «беззвучный», поэтому Малой, дабы не заработать инфаркт от резко появившегося за спиной друга, закрыл дверь в свою рубку — так он называл отсек для связи с другими кораблями и главным штабом. Как практически бессменный связующий «Порараза», он также не спал ночами, оправдывая это тем, что если с ними кто-то попытается связаться, он сможет сразу же ответить. На самом же деле, Саша ночи напролёт просиживал у микрофона, по которому тихо переговаривался со штабом, с Костей. — Приём, приём, — слишком официально произносит Малой. — Приём, — у Кости уставший голос, по сопению Малой понимает, что Пушкин на том конце трет ладонями лицо, снимает очки, чтобы их протереть — каждое действие медленное, методичное, Саша чувствует, видит каждое движение, дернувшуюся жилку, круговые движения пальцев вокруг глаз, Саше хочется дотянуться до него через весь космос, отобрать очки, заставить его лечь, принести ему чая, уточнить, ел ли вообще главный связующий их пиратской семьи, аккуратно поцеловать его, необязательно в губы, а так, везде, ласково: щеки, лоб, вески, нос, глаза. Малой не одергивает себя на этой мысли: ему можно, их отношения застряли в невесомости, и теперь думать о Косте, о поцелуях и объятиях с ним можно. А трогать? Трогать нельзя. Ну, только разок подарить шуточный поцелуй в висок, приобнять при встрече или на прощание перед долгой вылазкой в космос. Они застряли в этих ночных разговорах, с тихими-тихими «люблю», каждый раз срывающимися только в самом конце, перед подъёмом, или когда малой вырубается прямо на микрофоне. Вот и сейчас все идет по известному сценарию. Сначала малой даёт отчет обо всем произошедшем за день, об «инопланетянине» С Дол-Пола и гитаристе на «Базилике». Четкие данные, заученные слова, а потом тихое робкое: — Кость… Костяяяян… Понимающая грустная тишина. Завтра ближе к вечеру Саша будет уже на СК-1, в шаговой доступности — руку протяни, и вот он: мягкие волосы, теплые ладони, глаза чистые, огромные, искренние такие, но Саша-то близко, а дотянуться невозможно. Они дошли до какой-то такой плотности чувств, что оба не могут её в слова сложить, вроде до счастья — всего ничего, а вроде и сотни световых лет. Им теперь только и остаётся, что через микрофон и космический холод — тихо-тихо, как будто хотят, чтобы на том конце не услышали, но на самом деле лишь бы слышал, лишь бы в ответ такое же тихое: — Люблю… люблю… люблю… Саня кладет голову на руки так, что его нос равняется с микрофоном, глаза предательски слипаются, он давит в себе зевок и одними губами произносит их еженочное, традиционное уже признание, что заменяет им пожелание спокойной ночи. Нет в космосе понятия ночи. Есть только спящий у микрофона Санек и Костя с грустными, слегка воспаленными глазами, и слово «люблю», застывающее прямо между звёзд, остающееся в холоде космоса ниточкой, создающей созвездия. Созвездия, полные любви.