Давай будем просто жить?..

POV (Юра) Мы сняли квартиру. Я так рад, что у нас всё реально, что всё это не сон. Что я каждый день и каждую ночь провожу вместе со своим любимым человеком. Конечно, мы не кричим на каждом углу о наших отношениях, но и при своих друзьях больше не особо таимся. Айни, правда, против того, чтобы целоваться у всех на виду, но я принимаю этот его пунктик, понимая, что это необходимость реалий жизни. Незаметно проходит октябрь и наступает день рождения Айнура. Тридцать первого октября на его двадцативосьмилетие я везу в такси свою маму к дому родителей Айни. Познакомиться и всё такое. Когда подъезжаем к шлагбауму на КПП в посёлок, где находится особняк, она внезапно меняется в лице. Сначала я не особо принимаю это в расчёт. Но потом… Он выбегает навстречу с широкой улыбкой, приветствует нас, как самых дорогих гостей. За ним стоят его отец и мама. Моя мать замирает с неестественной натянутой улыбкой. Я, наконец, обращаю на это своё внимание. А потом они приветствуют друг друга по именам! И оказывается, что они давно знакомы. И мой отец был лучшим другом его отца! Вот это номер судьба отколола! Мы с Айни воспринимаем это как добрый знак, и стараемся не замечать того, что эти трое напряжены. Вечер проходит довольно весело. Потом мама просит проводить её домой. Мы едем в машине, которую отрядил Салават Юнирович. Молча. Она просит водителя подождать меня, и мы поднимаемся в квартиру. - Я против этих отношений! – Как только за моей спиной закрывается дверь, она вдруг с какой-то злостью швыряет сумочку на пол и, не разуваясь, проходит на кухню, где достаёт из холодильника бутылку водки, наливает полный стакан и залпом его опустошает. - Что? – Сказать, что я в полной растерянности – ничего не сказать. – Мам, ты чего? - Если бы я знала… если бы ты сразу мне сказал, кто его отец! – Она с яростью смотрит в стакан, как будто на его дне видит что-то недоступное мне. - Мам… что случилось-то?! – Волнуюсь, в душе поднимается что-то тёмное, я как будто предчувствую, что надо мной нависла грозовая туча. - Они были друзьями. Все мы дружили… - она криво усмехается, снова наливает водку. – Пока Алёшу не внедрили в ОПГ, которая занималась распространением наркоты. Салават на тот момент уже был в большом офицерском чине, и эта операция должна была стать ещё одним его успехом. Твой отец всегда был его помощником… Она сделала несколько глотков и вдруг достала из ящичка стола пачку сигарет, закурила под моим изумлённым взглядом. - А потом кто-то слил информацию об Алёше нарколыгам. И… Салават убил его. – Она посмотрела на меня сквозь дым слезящимися глазами. – Он убил его, чтобы выжить самому, понимаешь?! - … - я стоял, как громом поражённый. Мысли крутились по кругу: «Как так?! Нет! Не верю!» - Этот человек поднялся на нашем горе, Юра! Он получил очередное звание и продвижение по карьерной лестнице! А мы… мы остались без отца, Юра! Пока этот мальчишка сладко кушал и спал, ты с шести лет сутками был предоставлен себе, потому что я работала в две смены, чтобы свести концы с концами! Его воспитывал папочка, а ты дрался с ребятами, которые обзывали тебя безотцовщиной, Юра! – Она заплакала, роняя стакан, и, закрыв лицо руками, почти упала на диванчик кухонного гарнитура. – Ненавижу их! Всю их семью ненавижу… - Мама… - я не знал, что сказать, мой мир в одночасье раскололся на «до» и «после». - Я не хочу, чтобы ты был с этим мальчишкой! От их семьи только беда… - она посмотрела на меня. – Ты его бросишь, слышишь? Прямо сейчас поезжай и собери вещи. - Нет… - вырывается у меня, я даже отступаю на шаг назад и безостановочно мотаю головой, отрицая всё, что услышал. В голове не укладывается то, что я сейчас узнал. Но я твёрдо отказываюсь подчиниться ей в этом. - Юра! Ты предашь память отца из-за этого говнюка? - Мама, он не виноват! При чём тут Айни? – Я вдруг моментально успокаиваюсь. Потому что перед глазами возникает его улыбающееся лицо, на которое я готов любоваться вечность. – Ты можешь ненавидеть его отца, но я его люблю. Может быть, если бы ты рассказала мне всё это раньше… но теперь… - я отступаю к двери. – Он в том, что произошло, не виноват. Я уверен, что он даже не знает ничего! - Всё он знает! Он там был, Юра! Этот мальчишка и его мать – они все там были, когда Салават убивал твоего отца! - Неправда! – Мне нечем дышать… - Юра!.. – слышу вслед, когда бросаюсь вон из квартиры. – Он обманет тебя! Он посмеётся над тобой! Или тоже подставит! Вся их семейка – это гниль, сынок!.. вернись, Юра!!! Пока меня везут к квартире, которую я начал считать нашим с ним домом, я лихорадочно обдумываю, что мне делать, но так и не могу ничего придумать. Поднимаюсь. Он открывает мне дверь и улыбается, обнимая меня, как будто меня не полчаса не было, а неделю, как минимум. - Юрка, я уже соскучился. – Счастливое лицо обращено ко мне. - Ага… - бормочу я, вглядываясь в его глаза как-то по-новому… слова матери всё же упали на сердце. - Что-то случилось? – Он чувствует, что произошло нечто, поднимает руку и касается моей щеки. - Нет, что ты! – Я нахожу в себе силы, чтобы улыбнуться ему как прежде. Обнимаю, чтобы дать себе время унять эмоции… Теперь, невольно, каждую минуту я наблюдаю за ним. Тёмный и злой зверь внутри меня то и дело пытается поднять голову, я с трудом унимаю его. Через два дня замечаю, как при разговоре с отцом, он уходит на балкон, закуривает и закрывает окно нашей спальни, которое выходит на эту лоджию. Прислушиваюсь, хотя раньше никогда не подслушивал. «… Что? – Он с какой-то рассеянной улыбкой оборачивается и смотрит на меня сквозь стекло. – Нет, пап, он даже не подозревает, думаю… - смеётся заливисто и, как мне кажется, с издёвкой. – Для этого нужно хотя бы что-то знать. Это не его случай, он же туповат!» «Ах, вот как?! Всё-таки, мать была права… а я просто туповатый имбецил, которого ты зачем-то используешь, да?» - Ярость просыпается в самом дальнем уголке души. Но я натягиваю улыбку, когда выхожу на кухню и сажусь на стул. Он подозрительно быстро заканчивает разговор с отцом и заходит. - Кто звонил? – Как бы невзначай спрашиваю. - Отец. – Он чуть машет рукой, давая понять, что ничего особенного не произошло. - Что говорит? – Я делаю вид, что мне всё равно. - Что? – Он смотрит на меня с каким-то странным выражением лица, как будто не ожидал, что я заинтересуюсь этим звонком. Потом чуть неловко смеётся, и этот смех тяжёлыми свинцовыми брусками падает на дно зловонной ямы, в которую сейчас всё быстрее и быстрее превращается моя душа. – Забей, Юр, ничего интересного. - Неужели? – Я смотрю на него пристально, пытаясь прочесть в его глазах эмоции. - Да! – Он пожимает плечами. Потом вдруг перестаёт улыбаться и тоже внимательно смотрит на меня. – Юрч, что такое? Он что-то тебе сказал? - А должен был? – Вопросом на вопрос отвечаю я. - Я… не знаю… - он вдруг подрывается со стула, на который успел сесть, и подходит ко мне, встаёт так близко, что мне приходится задрать голову, чтобы смотреть в его лицо. Нет, я же не могу ошибаться! В его глазах нет ни капли вины, ни капли ненависти, нет даже намёка на ту издёвку, которая мне послышалась до этого. Наоборот, озабоченность моим внутренним состоянием я вижу в его полном нежности взгляде. Беру себя в руки, обнимаю его, утыкаясь лицом в его живот, переводя дыхание. Чувствую, как его пальцы ласково теребят волосы на моей макушке. - Родной, тебя что-то тревожит? – Он прижимает меня к себе, как будто укрывая от мира. - М… нет. – Я вздыхаю и отрываюсь от него, успокаивая злобу и недоверчивость, возникшие как будто из ниоткуда. - Ты только не молчи, хорошо? – Он улыбается, наклоняется и чуть касается своими губами моих, заглядывая при этом в глаза. – Если есть вопрос – задай, я отвечу. Я только киваю. И всё, вроде бы, идёт своим чередом. Только вот я смотрю на него иначе. Не могу по-другому теперь. Смотрю на него, а вижу его отца, который поднимает пистолет и стреляет в человека, которого я помню только по фотографии. Я изматываю себя этими подозрениями, изматываю его. Потом каюсь в этом самому себе. Стараюсь сгладить резкость в словах… Айнур не понимает, что происходит, я это вижу. Он растерян и встревожен. А я не могу рассказать. Не могу… боюсь, что он рассмеётся мне в лицо и скажет что-то вроде «ну, ёб твою мать, Юра, я уж думал, ты не спросишь никогда»… знаю, что это уже какой-то бред, но ничего не могу с собой поделать. То и дело звонит мать, которая взяла отпуск и теперь всё время пьяна, как будто этот разговор вскрыл незаживающую рану в её сердце, и она теперь вновь заливает горе. После её звонков я снова извожу его намёками и злыми колкими словами. И даже начинаю чувствовать какой-то необъяснимый кайф при виде его растерянного лица. Вижу виноватую улыбку на его губах, хотя, знаю, что он не понимает, в чём провинился, но для моего злобного ЭГО это ещё одно абсурдное доказательство его «вины». Всё больше погружаюсь в этот омут извращённого удовольствия от причинения ему боли. А в ответ на его прямые вопросы, только загадочно улыбаюсь и тут же начинаю мести хвостом, успокаивая его. Чтобы, когда он вроде бы начинает чувствовать себя спокойно, опять уколоть злым намёком. И я тоже пью. Сначала немного пива. Потом перехожу на водку. Вижу, что он как на иголках, обнимаю ласково, убаюкивая бдительность. - Давай пиццу закажем? И по пиву? – Однажды вечером предлагает он. - Я - «за». – Даже руку поднимаю. Сейчас я трезв и даже не хочу его подначивать. - Тогда ты закажи, а я в магазин. – Он вскакивает, на ходу натягивает куртку и кроссовки. - Хорошо-о! – Пою я ему вслед. Чуть позже мы едим пиццу и смеёмся, обсуждая какой-то говнофильм. Только вот когда он уходит в туалет, я почти бегом кидаюсь к холодильнику, достаю водку и наливаю себе в бокал с пивом, делая «ерша». Естественно, мне очень быстро даёт в голову. И вновь просыпается этот дерьмодемон, в которого превращается постепенно моё внутреннее «я». Слово за слово, я кусаю его. И тут он не выдерживает. - Юра! – С какой-то даже мольбой в голосе почти кричит на меня. – Ну, скажи мне, что не так, а? Что я не так сделал, Юр? - Ты? – Я делаю удивлённое лицо. – Ничего. А что я такого сказал-то? Чего ты орёшь-то? - Ты… такой грубый в последние дни. – Почти шепчет он, потупив взор и кусая губу. Снова вскидывает голову, впиваясь в меня взглядом. – Скажи мне, родной, в чём дело, а? - Хм… может быть, у отца своего спросишь? – В очередной раз я делаю намёк на его батю. - Что он тебе сказал? Ты же не говоришь мне! Как я могу понять, Юр? – Он пытается успокоиться и успокоить меня, сбавляя тон. - Так ты у него спросить не пробовал? – Я усмехаюсь ему криво, уже злясь. - Я же не знаю, о чём спрашивать… - почти шепчет он растерянно. - Тогда забей! В конце концов, разве ты виноват, что у тебя отец есть, а у меня нет? – Выплёскиваю ему в лицо, встаю и шагаю к двери. - Куда ты? – Он вскакивает и спешит за мной. – Мы же не договорили… - Отстань, мне нужно ещё немного пиваса. – Я отталкиваю его руку, тянущуюся ко мне. И мне самому больно в этот момент, но это тоже сейчас доставляет мне извращённый кайф. И даже в этом я внутренне обвиняю его, мол «ты сам заставляешь меня делать тебе больно и тем самым причиняешь боль мне!»По-скотски и несправедливо? Ха! Доказал бы кто это мне пьяному! Вываливаюсь на улицу, оставив его там. Дома. Покупаю полторашку пива и бутылку водки. Как алкаш встаю у подъезда и почти залпом выпиваю половину баклажки, потом, проливая и чертыхаясь, заливаю в неё водяру, смешивая себе полюбившийся коктейль. Стою, курю и бухаю. Не знаю, сколько времени. Замёрз. С сожалением смотрю на недопитую бутыль. Не лезет уже. Но и опьянения нет. Только злость становится всё сильнее. Сейчас я его почти ненавижу. Почему-то, как и моя мать, перенёс свою ярость не на его отца, а на него. Наверное, потому что Айни рядом, и я могу его ранить. Во мне борется это двойственное чувство: «не причини ему боли, придурок!» и «заставь его заплатить за грехи отца!» Я вздыхаю и иду домой. Он открывает дверь, как будто ждал меня. Смотрит насторожено, пытаясь угадать моё настроение. Чувствую себя домашним тираном, но… это так заводит меня. Никогда раньше не подумал бы, что способен быть такой сволочью. И я внутренне оправдываюсь, усиленно жалея себя за своё детство, в котором так удобно обвинять этого вот человека, в глазах которого читаю затаённый страх. И этот страх, в свою очередь заставляет меня чувствовать себя всемогущим. Я понимаю, что меня заносит, но, чтобы не потерять этого настроя, который я так нагнетаю сам себе, отметаю любую попытку голоса разума достучаться до упоровшегося в загонах мозга. И я даже умудряюсь мысленно обвинить его в том, что мне больно делать ему больно. Как? Не знаю… он, тем временем видит, что я на взводе и отступает на шаг. В конце концов, я чуть не забыл, что он только внешне выглядит как робкий мальчик, что внутри этого парня такой же стержень, как внутри его матери, видимо. Так что прекрасно подмечаю момент, когда он вдруг успокаивается и смотрит на меня с каким-то непонятным чувством, то ли жалости, то ли брезгливости. Меня, конечно, это злит ещё сильнее. А он, больше не глядя мне в глаза, опускается на колени, расстёгивает мои берцы, помогая снять обувь. В сердце колет от этого просто проявления заботы. Заботы, не смотря на то, как я его почти две недели дёргаю за нервы. Потом он так же спокойно поднимается и говорит: - Иди ложись спать, Юра. Завтра поговорим. – Отворачивается и идёт в спальню. - … - молча снимаю куртку и вижу, что он практически сразу же выходит, держа в руках подушку и одеяло. Задаю тупой вопрос. – Что это? - Я сегодня буду спать в той комнате. – Кивает в сторону нашего зала. – А ты иди ложись и проспись. - Да ладно?! – Ярость поднимается в душе как приливная волна. От этого вот его самовольного решения. Отшвыриваю куртку в сторону… - Юр, ты пьян. – Как же устало звучит его голос. Снова колет в груди. Но я отмахиваюсь от непрошенных жалости и сочувствия. Он вздыхает и поворачивается, намереваясь уйти. Вот тут я почти не помню себя… помню только, что перед глазами как будто кто-то бомба с красной краской взорвалась… Проснулся довольно поздно. Башка раскалывалась. Я сполз с кровати, чертыхаясь, добрёл до кухни, хотел достать обезболивающее, краем сознания отмечая, что упаковка уже лежит на столешнице рядом с полупустым стаканом с водой. Закинул таблеточку. Пошёл в туалет и понял, почему так неприятно – на члене засохли телесные жидкости. «Ясно, - отметил мозг, - значит, он всё-таки склонил меня к примиряющему сексу». Я криво усмехнулся, отчего в голове застучал молоточек, заставляя зажмуриться. Потом побрёл в ванную, чтобы освежиться. Принял контрастный душ, затем, борясь с желанием обмотать голову лейкопластырем, чтобы она не развалилась на части, побрился и почистил зубы, избавляясь от вони перегара. Мазнул взглядом по стиральной машинке и замер, нахмурясь. Что-то взгляд зацепил, пока мозг ещё не обработал информацию. Снова повернул голову. На машинке кое-какие лекарства, которые иногда он использует. В висок вновь застучал этот молоточек. Я, не обращая внимания на головную боль, заторопился в спальню. Кровать была пуста. Я подошёл ближе и сдёрнул скомканное одеяло. Бурые капли на простыне… Тут в сознании начали крутиться какие-то смутные обрывки воспоминаний из вчерашнего дня, и я внутренне похолодел. Медленно, как в фильмах ужасов, пошёл в зал. Он спал, съёжившись, как будто снова замёрз, и уткнувшись лицом в спинку дивана. Одеяло чуть сползло с его плеч, и я тяжело сглотнул. Его плечи и шея выглядели так, как будто кто-то пытался выгрызть из него куски. В общем, живого места не было: всё в синяках, засосах и укусах. Мой взгляд упал на его руки, которыми он во сне словно прикрывал лицо, на запястьях тоже синяки. Мне стало плохо. Я перестал понимать сам себя. Чувствовал только ужас от того, что оказался способен причинить ему вред. А в том, что я сделал, я уже не сомневался, потому что при взгляде на его тело, разум услужливо подсунул ещё парочку обрывков из прошедшей ночи, приводя меня в состояние полного внутреннего раздрая и отвращения к самому себе. Я протянул руку, чтобы укрыть его, но не смог прикоснуться. Я просто не знал, что скажу, если он вдруг проснётся от моего движения. Поэтому, кляня себя на чём свет стоит, впервые позорно ретировался. Спешно оделся и выскочил из квартиры, в которой мне стало настолько душно, что я начал задыхаться. Выскочил на мороз, задрав голову к небу, стоял так, ловя лицом снежинки. Немного остыл. Мне было страшно. Мне было стыдно. Мне было больно. Я готов был заорать. Да только на кого злиться-то? На него? На себя? Я побрёл в аптеку.