***
— Так не может продолжаться. Мы сидим как скот в загоне, запуганный волками, — у Чонгука нервы на пределе, ему надоело сидеть в четырех стенах, слушая редкие возмущения смельчаков, высовывающих свои носы. — Письмо было отправлено четыре дня назад, стражники уже наверняка рядом, их должны были прислать, — говорит в разы порозовевший за дни отдыха дома Ёнсу. — И сколько мы будем ждать, пока они изволят прибыть сюда? Неделю? Месяц? Год? — альфа готов взорваться от возмущения. Путь от столицы до Ихедо занимает день-два, если без привала, и три при нескольких остановках. Гонец в лице знакомого отца альфы точно не стал бы задерживаться, воочию наблюдая положение в городе, потому можно сделать вывод, что стража задерживается. Не хочется думать, что правитель пускает разбойничество в приграничных городах на самотек, но складывается именно такое представление всей картины. — Тон спокойней сделай, мы никак не можем повлиять на сложившееся положение, — вступается Джинхо, в который раз затачивая и без того уже острые лезвия ножей, за эти дни внепланового отдыха отполировав их до возможности видеть свое отражение и беспрепятственно разрезать одним проведением лезвия волокна твердого мяса. — Какая-то кучка людей отшельников запугала жителей Ихедо, и никто даже в ус не дует. Чего мы боимся? У нас полно сильных молодых альф, мы можем собраться и дежурить по улицам, отловить воров и убить их. На этих словах Ёнсу невольно вздрагивает, с опаской ловя горящий полный злости взгляд сына. Он знает, что Чонгук упрям и своеволен и правда может организовать подобное. Его стремление стать воином и постоянные тренировки с Юнги взрастили в нем стержень подобный стали, выковали его стойкость и силу духа, что было страшно от одной мысли, что будет, если альфа увлечется и, отведав людской крови, захочет еще. Омега не сомневается, если разбойников поймают, сын лично вызовется лишить их жизни за причиненный ущерб Ихедо. — Не неси чепухи, кучка наглых детей, идущих на рожон, и обзаведшихся пивным пузом мужиков не добьется правосудия без вмешательства стражи. — Ты не можешь быть так категоричен в своих словах, отец. Здесь почти все друг друга знают и уважают, мы можем сплотиться, дай только повод, — альфа нервно ходит по комнате, в возмущении пятерней волосы зачесывая назад. Его душит то чувство несправедливости и холодного отношения отца по отношению к его идее. Будто он неспособный десятилетний ребенок, увидевший впервые меч и тут же стремившийся кому-то им отсечь пару конечностей. — Нет, Чонгук, ты многого не видишь и не слышишь, хотя стоило бы хоть раз прислушаться. Ты думаешь никому больше не приходила на ум эта идея? Что ты один додумался и решил вершить правосудие? Я больше чем уверен, что каждый, кто сейчас сидит дома, поджав хвост, мог бы выйти, постучать в дверь соседу и предложить объединиться. Но никто, Чонгук, — делает акцент, медленно проговаривая Джинхо, даже не замечая, как с каждой сказанной фразой неосознанно начинает повышать голос, — этого не сделал. Знаешь, почему? Потому что всех все устраивает. В Ихедо все пашут как проклятые каждый день на благо государства, пополняют королевскую казну регулярно, но сейчас, когда кризис безработицы и все сидят, протирая штаны, к нам не приезжают из столицы за налогом и не требуют тех денег, которых у нас нет. Да, это нельзя так оставлять, но посмотри даже на папу, — альфа ладонью указывает на замершего в середине спора Ёнсу, — он отдохнул. Все отдохнули. Этот отдых нужен был всем, и поверь, если бы люди правда были недовольны нынешним положением, то не дожидались бы стражи, а уже после отправки письма начали предпринимать меры. Чонгук стоит, готовый челюсть к полу пустить. Он ожидал любого ответа, но только не такого. И ведь, отец истину говорит, и Чонгук сам же дополнил его мысль и доказал ее. Они — дружный город, случись что серьезное, они бы сразу принялись за решение проблемы. А проблемы как оказалось… и нет вовсе. Дела старших жителей, их слова и суровая реальность снова бьют тупым концом, вонзая свои шипы сомнения и все больше отдаляя альфу от светлого детства и приближая к взрослой жизни. Из светлого в его сознании остается только один образ, силуэт юноши с белокурыми блестящими волосами, светлой от нахождения дома кожей и голубыми с темно-синим контуром глазами, обрамленными рядами прямых ресниц. Из светлого у него остался только Тэхен. Омега, которого он не видел без малого шесть дней, не объявлялся в городе или на окраинах, никто не знает за него и Хуана, обмолвившись ёмким «они были дома, когда воры начали набеги». Ничего он больше не слышал. А внутри все клокочет, тянет к одинокому дому, чтобы удостовериться, увидеть своими глазами, что с омегой все хорошо, что он жив-здоров и ни в чем не нуждается. Чонгуку Тэхен как свое собственное снадобье, излечивающее от невзгод и позволяющее забыться на время. Ким же вроде лекарь, так почему он действует одновременно как яд замедленного действия, постепенно убивая Чона, чтобы снова воскресить, а после снова отравлять и исцелять, как дикие цветы ландыша. Его аромат, коим пропитан каждый уголок его комнаты, альфа всегда вдыхает с удовольствием, подобным опьянению, накапливая, перебарщивая и ничуть не жалея, а после исчезновения, снова пытается найти хоть что-то похожее на дурманящий цветок, как будто от этого зависит его жизнь. Но даже отыскав нечто схожее, все равно приходит к мысли, что это «не то». Такой запах есть только у одного цветка, не похожего на остальные, что сейчас в зарослях скрылся от вредоносных сорняков, сохраняя себя в целости и сохранности. Чонгуку необходимо увидеть Тэхена, состоявшийся разговор с отцом несколько минут назад стыдливо меркнет, по сравнению с этим рвением. И не волнует вовсе, что его исчезновение заставит родителей заволноваться. Он тоже волнуется, по крайней мере, за одного человека, живущего достаточно далеко, чтобы о нем не знать. Папа все еще сидит в легком ступоре после разговора своих мужчин, видит, как Чонгука ломают сказанные слова, и как тьма постепенно сгущается в глазах цвета ночи. Его мальчик взрослеет с каждым днем все больше, это скрывается от чужого глаза, но не от отцовского. Ёнсу, проведший все детство сына рядом с ним, успокаивая и понимая каждую его мысль, предугадывая желания, сейчас не узнает его. Оно и правильно, альфе давно не семь лет, но оттого и страшнее — предугадать действия взбешенного, упрямого сына он не может и боится что это может потом плохо отразиться. Но муж был прав, отдых Ихедо и правда не помешал, однако донести эту мысль более мягко альфа не смог, как всегда рубя с плеча и говоря все как есть на самом деле. Его не в чем винить, он по-другому не умеет. Ночью Чонгук засыпает полный уверенности в завтрашнем дне, потому что он решил, что хочет увидеть Тэхена во что бы то ни стало.***
День прошел так же как и все предыдущие: скучно, мрачно и тихо. Никто не стремился снова поднять тему о положении в городе, да уже и не надо было, все уже разъяснили. Чонгук рискует, причем очень, когда вечером берет отложенные монеты, и небольшой мешочек с провизией и выходит из дома на погружающуюся медленно в сон улицу. Тихо захлопнув дверь, он сразу юркает в переулок между своим домом и соседским, где обычно ни души не было, а сейчас и подавно. Будучи уверенным в том, что не встретит воров, альфа уверенно движется вперед, в мыслях все же перестраховываясь и стараясь предугадать место возможного появления недругов. Кошелек в виде небольшого мешочка сжат в кулаке крепко, чтобы не дай бог, не вызвать звон монет, а ноги несут быстрее в предвкушении увидеть родное лицо. Остался последний поворот, и альфа замедляется, услышав отголоски чьей-то беседы. Он медленно выглядывает из-за угла, стараясь найти источник звука, и понимает, что это из ближайшего трактира, владельцами которого были братья альфы, которых он, видимо, и услышал. Облегченно вздохнув, Чонгук добирается до нужной для себя двери и пару раз приглушенно стучит, чтобы ненароком не напугать хозяев. — Бог ты мой! — дверь отворяет сестра тетушки Сонхи — Бора, сложив ладони на груди. Они с сестрой чертовски похожи почти во всем, будто то выражение эмоций, поведение и даже внешность. А еще они так же одинаково любили Чонгука. — Заходи быстрее, вдруг увидят! — шипит она, пропуская в дом альфу. В просторную комнату входит высокий альфа — муж Боры, выражая полное недоумение и удивление, увидев нежданного гостя. — Чонгук? — несмотря на суровый вид и от природы нахмуренные брови, голос у мужчины чуть ниже чонова, расходясь с созданным природой обликом. — Ты что так далеко забрел? Видел, что на улице творится? — Извините за беспокойство, но я пришел по делу. Мне очень нужно у вас кое-что одолжить, я даже могу заплатить, — юноша звенит мешочком в руке, отчего на него шикает альфа. — Погоди говорить о деньгах, — прерывает он, подняв ладонь. — Давай, ты присядешь, и мы все подробно обсудим. — О, я принесу вам чаю, — встрепенулась Бора, охнув, и уже было побежала в сторону небольшой кухоньки, как Чонгук останавливает ее. — В этом нет нужды, я ненадолго. Позвольте только взять у вас пару лошадей. После сказанных слов тишина окутала комнату, в которой потухли и взволнованность женщины, и спокойствие Чонвона. Разбавил ее вышедший из одной из комнат мальчик десяти лет, омега, с недавно стриженными волосами. — Чонгуки-хён! — радостно кричит он, с разбегу попадая в распростертые объятия гостя. — Лиён, иди в комнату, не вешайся на хёна, — говорит с легким упрёком, улыбаясь Бора. — Но вы же говорили, что я легкий, — непонимающе дует пухлые губки омега, удобно расположившись на руках у Чонгука. — Значит хёну не тяжело. Тебе же не тяжело? — Нет, конечно, — немного напряженно улыбаясь, говорит Чон. Его задерживают, это никак не входило в планы и нервировало. Он предполагал, что ему могут отказать в его просьбе, но не был к этому готов, настраиваясь лишь на положительный ответ. — Чонвон-щи, — парень почти с мольбой смотрит, пока Лиён с детским восторгом в глазах прожигает скулу альфы взглядом. — Мне на один вечер. Вы же знаете, я в долгу не останусь и верну их как и договаривались. — Я не сомневаюсь в твоей честности, парень. Мне лишь непонятно для кого вторая лошадь, и почему именно сейчас. Неужели, омегу крадешь? — в шутку бросает Чонвон с игривой усмешкой на лице, за которую сразу получает в локоть от жены. В этом они с Сонхи больше всего похожи — любят бить альф не только словом, но и кулаком. Возмущенно прошипев на альфу, Бора спешит забрать сына у Чонгука, чтобы тот имел свободу в движении. — Тфу ты, омеги, — потирает место удара мужчина и кивает в сторону выхода к внутреннему двору Чону. Удивительно, думал альфа, каждый день заставая всех лошадей до единой в конюшне, когда их могли угнать в самую первую очередь. Но оно и к лучшему, что проходимцев не было. Чонгук заходит в просторное помещение, обделанное темным деревом, полное могучих скакунов, бурно реагирующих на приход хозяина. Он с раннего возраста любил сюда бегать и смотреть на тогда еще новорожденных жеребят, а после того, как на десятый день рождения ему подарили одного из них, так приходил раз в несколько дней поухаживать за своим вороным конем. Сейчас перед ним стоят с десяток красивых сильных жеребцов, которых он поименно знает, за ростом которых наблюдал лично долгие восемь лет. С каждым шагом сердце отбивает в груди все быстрее, стремится к одной из главных ценностей в жизни альфы, неся его на ногах все быстрее. В стойле могучее животное ближе к перегородке подходит, фырчит призывно, радуется приходу своего хозяина. Чонгук широко улыбается впервые за прошедшие дни, ласково поглаживая по лбу ночного жеребца. — Да, Бам, я тоже скучал, — говорит он, заходя внутрь, чтобы вывести за повод коня. — Буквально с ума сходил, пока ты не пришел, — усмехается Чонвон. — Устроил погром, галдел громче всех, даже не спал ночь. Удивительно, — он по-доброму улыбается, глядя с какой любовью альфа оглаживает своего скакуна. — А кого возьмешь второго? — Чонрю, — не задумываясь, говорит Чонгук. Вести двух крупных животных в тесном переулке трудно, могут заметить, услышать стук копыт по вымощенной камнем тропе. Чонгук не сомневается в своей цели, твердым шагом ступает вперед, ведомый невидимой нитью, привязанной к тонкому запястью, что тянет и тянет к себе. Возле очередного поворота он поворачивает голову к второй площади, где проходят фестивали и праздники. Там собирается весь город, веселясь всю ночь напролет, растягивая празднества на несколько дней, танцуя и смеясь, делясь новостями и советами, просто беззаботно проводя время. Как тень по сравнению с яркими воспоминаниями выглядит опустевшее пространство. Альфу чуть пихает в плечо Бам, стремясь выйти из узкого места, и Чонгук снова начинает идти вперед.Angel By The Wings — Sia
Путь занимает больше времени, чем обычно, так как пришлось идти в обход по закоулкам и темным проходам, в которых не каждый житель Ихедо бывал, но, преодолев это препятствие, Чонгук видит долгожданное простирающееся на бесконечные мили поле. Лучи уходящего за горизонт рыжего солнца сразу касаются скул, приятно грея кожу лица, которое альфа с улыбкой подставляет, вечерний теплый ветер ласково пробегает невидимыми лентами, взлохмачивая волосы. Бам и Чонрю снова фырчат, стремясь поскорей побежать навстречу ветру и свободе, потому парень, не задерживаясь секундой более, почти бежит, ведя двух коней за собой по дороге, ведущей из Ихедо. …Тэхен сначала думает, что бредит, что ему от тоски по другу уже начинает его запах мерещиться, играя с воображением злые шутки. Ветер принес в открытое окно тонкие нотки едва уловимой корицы с имбирем, запах которых он не вдыхал так давно. Отмахнув эту мысль, омега снова пробует исправить нарисованный накануне рисунок и не сильно удивляется стуку в дверь, которую сразу пошел открывать папа. В голове на миг что-то щелкает, отчего Ким взгляд поднимает, перед собой уставившись в полную рисунков стену. Запах, стук — это не может быть совпадением, не могло так удачно совпасть почудившийся запах и приход человека. Тэхен вскакивает со стула и несется к выходу из комнаты так быстро, что едва не сшибает с ног Хуана, собиравшегося оповестить о приходе гостя. Но ему не надо, он его чувствует и спешит к порогу, чтобы налететь в призывно раскрытые руки, сжимающие так крепко и трепетно одновременно, что омега растаять готов как мартовский снег. Он от радости готов прямо сейчас расплакаться, снова. Альфа делает его слишком чувствительным и нуждающимся в нем, как в воздухе или воде и пище, и сейчас, когда Ким обнимает его, он чувствует себя по-настоящему в безопасности и наконец на своем месте. Чонгук жмурится, рукой зарываясь в светлые пряди, пропитанные сладким ароматом, упивается, наполняет легкие тем, чего так долго не доставало, прижимает хрупкое тело сильней, а сам не может поверить в реальность момента. Прошло будто не шесть дней, а целая вечность, в которой не было любимого образа, в мире без него Чонгук не жил, не чувствовал себя живым, не испытывал радости, лишь противно скребущие внутренности тоску и печаль. Тот мираж развеялся дымкой в тепле между двух тел, в единстве которых так необходимо нуждались оба. — Чокнутый, сумасшедший, безрассудный, глупый, глупый, глупый, — шепчет Тэхен как в бреду, в кулаках сжимая ткань на рельефной спине, носом в шею чужую снова и снова впивается, не может счастью своему поверить, боится, что мираж друга вот-вот покинет его, растворившись в воздухе. Не чувствует, как улыбается альфа на его упреки. — Ты же мог пострадать, дурак, — нет, он не может расплакаться прямо сейчас, так открыться перед папой и Чонгуком, но слезы так сложно сдерживать, и одна уже щекочет щеку, прокладывая влажную дорожку после себя. — Ты же меня знаешь, меня не так просто поймать, — успокаивающе гладит гладкие волнистые волосы. — А, — в одно мгновение отстранившись, Чонгук, вспомнив, отдает небольшой сверток омеге, пугливо округлившему глаза, будто он уходить собрался. — Смотри, что я принес. Булочки. С маком. — Придурок, — вздыхает облегченно Ким, снова прижимаясь к не сопротивлявшемуся Чонгуку, готовый всеми конечностями обвить его, чтобы не отпускать. Чон, до этого считающий Тэхена человеком, не показывающим своих чувств, сильно удивлен такой бурной реакции на свое появление, считая, что омега отчитает и скажет, как это было опасно, после чего, возможно, отправит домой. И светловолосый согласился бы с ним, узнав… Но несколькими месяцами ранее. То, что происходит между ним и Чонгуком уже вышло за понятие «дружбы», вырастая после каждой встречи в нечто более сильное и неподвластное дрессировке или контролю. Такое властное над ним, готовое вырваться с каждым мгновением наружу, обнажить внутренний мир омеги, показать истинные чувства к другу, которые он так упорно пытался погасить в себе, задув зажженную свечу. Но понял это тогда, когда свеча разрослась до яркого пламени, поглотившего все другие чувства, оставив лишь себя, преднося на серебряном блюде Киму, не готового потухать. — Не хочешь выйти на улицу? — спрашивает Чон, когда омега все же отступает на шаг, влажными глазами пробегая по его фигуре. Тэхен, кажется, совсем потерявшись, слепо выходит за Чонгуком, выводящим его за руку на залитую солнцем поляну, где и стояли две статные лошади, склонив головы к траве. — Что… Откуда лошади? — Тэхен, наверняка, может сейчас сравнить собственные глаза с королевскими серебряными монетами. Искреннее удивление, сменяющееся на сравнимый с детским восторг, более чем удовлетворяет Чонгука. Восторг, от которого редкая яркая улыбка появляется на нежном лице омеги, распускает бутоны белых цветов где-то в груди, они своими лепестками рвутся к свету перед собой, к источнику своего пробуждения. Тэхен осторожно подходит к столь красивым лошадям, каких не видел раньше, рукой по гладкому покрову проводит, пока альфа не задает будоражащий сердце вопрос.Howl — Florence And The Machine
— Прокатимся? — Чонгук стоит почти впритык, сразу поймав загоревшийся взгляд Кима. Чонрю, как поняв человеческую речь, поднимает свою голову, в сторону омеги повернув, чуть не врезаясь в него и вызывая смех. — Её зовут Чонрю. — «Добрая»? — говорит значение имени Тэхен, поглаживая морду животного. — И красивая. Чем удивляет светловолосый снова, так это тем, как ловко он запрыгивает на не шелохнувшуюся Чонрю, до этого перекинув повод. — Если думаешь, что я не умею ездить верхом то ты очень ошибаешься, — улыбается омега, свысока окидывая так и застывшего Чона прищуренным взглядом. — Наперегонки до того холма, что скажешь? — будто, принимая вызов, Чонгук запрыгивает на Бама, ухмыляясь Киму. — Доедешь или будешь плестись в хвосте? — Мечтай, проигравшие всегда слишком самоуверенны в начале, — Тэхен сжимает бока лошади, хлестнув слегка поводом. — Но! — Давай, Бам, не будем отставать, — Чонгук повторяет движения. Жеребец, протяжно заржав, срывается с места и бежит вслед за угнавшим вперед омегой. Альфа поклясться может, что то, как выглядел Тэхен, верхом скача в бескрайнем поле, не описать существующими словами. Его золотистые пряди развивались встречным ветром, глаза полные блеска и уверенности в победе смотрели вперед, ладони крепко сжимали поводья, притягивала внимание тонкая талия и то, как легкая рубашка облегала стройное тело. Он выглядел так же светло и ярко, как и в голове Чонгука, так же свободно скача в лучах закатного солнца. Ему не стоило бы смотреть на Кима, вместо того, чтобы следить за дорогой, но оторваться не было ни сил, ни желания, а Тэхен слишком прекрасен, чтобы увести взгляд. Но препятствий в равнинной местности нет, волноваться не о чем, если только о сбившемся дыхании. Такого не было с их последней встречи у реки, омега имеет огромное влияние на Чонгука. Такое волнующее, это едва забытое ощущение покалывания внутри, отдающего легкостью, но так приятно и любимо им, что темноволосый готов терпеть это хоть всю жизнь. Все останавливается тогда, когда Тэхен поворачивает голову в его сторону. Мир будто замирает, все перестает двигаться, существовать, есть только он, омега и этот миг, столкновение голубого озера с звездным небом, ловящих одни лучи солнца на двоих. Тэхен никогда до этого не ощущал такую легкость и свободу в теле. Чонрю несла его вперед, шелестя травой, разрыхляя почву под копытами, позволила забыться, отвлечься и посмотреть на догнавшего его Чонгука, и пропасть совсем. Снова стрелами пронзает, прямо в сердце целится и ни разу не промахивается, пробивая насквозь грудь с левой стороны. Стрелы восхищения, любви. Уже не хочется возвращать взора к горизонту, ускоряться, чтобы выиграть и быстрей приехать к назначенному месту, он уже проиграл своему сердцу, дав заднюю, поддавшись искушению, ослабил позиции, а оно напало и победило. Возле моста, пересекающего широкую реку, красиво. Сюда не многие ходят из-за того, что это далеко, но оно того определённо стоит. Порозовевшие облака отражаются на водной глади, начало моста обвили лианы проросшего плюща, бревна покрыл мох, переходящий на почву и уходящий в лес неподалеку, вдоль реки. Чонгук слезает с Бама, остановившись рядом с Тэхеном, берет поводья обоих животных и ведет ближе к реке, чтобы утолить их жажду и отдохнуть самому. Никто не нарушает тишину победными возгласами, это ни к чему, когда по глазам было понятно, что они скачут вовсе не для победы, а чтобы насладиться друг другом сполна, а заезд на скорость — отличный предлог для этого. Они скучали. Безумно. Так, как скучают влюбленные, когда мучаются от разлуки. Но никто не сделает новый шаг, не откроется, не выразит своих намерений и чувств, оставив в неведении. Первый шаг был сделан, Тэхен его оттолкнул, а теперь жалеет и хочет, чтобы альфа понял это без слов, прочитал его мысли, сделал бы еще попытку ступить навстречу и еще, и еще, Ким бы принял каждую, пошел бы навстречу, сталкиваясь лицом к лицу с тем, чего сторонился. Любовь, которую он обходил стороной, нашла его там, где омега не ожидал ее встретить. А он нашел ее в лице друга, который с самого детства изо дня в день приходил и приносил свежую выпечку, путался под ногами во время работы, а сейчас рисковал собой ради одной встречи на закате. Тэхену кажется, что это не его жизнь, несколько раз убеждает себя в том, что это правда, это мир, где он видит, слышит, чувствует альфу Чон Чонгука, испытывает к нему теплые чувства и нуждается в нем, как бабочка в нектаре. Альфа от природы безупречно красив не только душой, но и внешне. Ни один рисунок Кима не сможет передать глубину и серьезность темных глаз, искренность улыбки с двумя выпирающими зубами, блеск пухлых губ, смоченных языком, перелива волнистых волос и плавность линий фигуры. Омега спускается на землю, позволяет отвести Чонрю к воде, а сам садится, опираясь руками сзади на пеструю зеленую траву. Чонгук подсаживается к нему. — А не сбегут? — интересуется Тэхен. — Не сбегут: я за ними следил, когда они еще были жеребятами. Будь я незнакомцем, они могли бы сбежать, а когда опасности нет, им это незачем делать. — Кто знает, может ты им не нравился все эти годы? — Не-е-е-ет, — улыбаясь, тянет Чонгук, — я любимец у кобылок. Тэхен смеется. Дни, проведенные в одиночестве, будто испарились, не оставив за собой и следа. Чонгук собой его исцеляет, отвлекает от всех проблем, и Ким с прежней увлеченностью слушает новые истории альфы, дополняя своими словами. Они вместе смеются как раньше, будто и не было этих шести дней друг без друга. Время было напряженное, им обоим нужно было развеяться, оставить заботы, поддаться порыву ветра, а не идя против него. И теперь оба счастливы и спокойны. Между пальцев Чонгук держит голубой цветок, названия которого не помнит, но знает, что он очень напоминает глаза омеги. Тэхен не ожидает, когда альфа просовывает тонкий стебелек в волосы у виска, а после смотрит завороженно, медленно отдаляясь и садясь на место. И любуется проделанной работой, смотрит, как цветок выделяется на фоне светлых волос и сочетается с цветом омежьих глаз, в которых блики последних лучей уходящего дня еще отражаются. Кругом множество различных цветов, от мала до велика, река, свежая трава, лес, но ощущается только полюбившийся ландыш. И, кажется, Чон навеки отравлен этим растением, пустившим свои цветки по жилам вместе с кровью.