Дугромы? Какой дурак только придумал

Когда Дима приходит, распаренный, почти варёный, в самое душное помещение на свете, то морщится, тяжело дышит, шагает, протянув руку к спасительному окну. Спотыкается. — Какого чёрта ты здесь шастаешь, Дубинин? Хрипит Гром, приоткрыв один глаз. Невыносимая жара прекрасно отражается на теплолюбивом напарнике выглядывающей из-под рубашки футболкой и блестящим от пота лбом. Дима опускает взгляд, вздыхает (едва ли не испуганно), Гром лежит на джинсах, в трусах и с куском курицы на груди. Кожанка и кепка, как всегда, аккуратно повешены на предплечье дивана. — Шаверму вон принёс. Смотрит на пакет, две, одинаковые, термос с дрянным кофе в придачу. Протягивает ладонь. — Давай. Дубин медлит. Секунды три. Выпрямляет спину, смело перешагивает фигуру и распахивает окошко настежь. По левую руку падают кусочки штукатурки. — Ты чего наделал? Приподнимается, смотрит на лоснящегося от собственной гордости Дубинина. Глупого такого, непонимающего, что шаверму надо отдавать в руки владельцу с самого начала, и не трогать ничего, что его абсолютно не касается. Соглашаясь, оглушительно-громко падает боксёрская груша. — Окно открыл. У тебя тут баня самая настоящая. Не переживай, я гуглил, такие можно открывать. А в данной ситуации — нужно. Для придания своим словам особой важности, Дима качает головой. Снимает рубашку, вешает на спинку дивана. Садится, потный, ставит пакет, достаёт ещё тёплый сверток. — Бери вот, я обоим взял. Ещё и кофе утром сварил. — Знаю я, как ты кофе варишь. Бурчит, вспоминает, как вертел во все стороны прожженную турку, переводил взгляд с неё на заляпанную плиту и морщил нос от их вони. — Это был один раз. Сейчас он хороший получился, вкусный. Дима тушуется. Ну, забыл, с кем не бывает, подумаешь, засмотрелся, юность вспоминал, как на курсы самообороны ходил. Игорь похожие финты выполнял. Только грубее, немного неправильно, правда, но так энергично и яростно, что язык не повернулся исправлять. А кофе между тем закипел, перекипел и осел на плите, по сей день, зияя тёмными контурами. — И что? Ты бы лучше пивка принёс, Дубинин. Или мороженки. Какая разница, вкусная твоя бурда или нет, если ты её в термосе притащил? Дима пожимает плечами. Не подумал. Хмурится. Ведь он же не знал, что тут так жарко будет! Соглашается с мысленным оппонентом. Ожидал от такого места прохлады? — Ну, да… Сглупил. — То-то же. — Игорь… — Чего? — Можно я рядом лягу? Игорь поднимает голову, смотрит, вновь принимается считать трещины на потолке. Хочет, пускай ложится. Только курицу фиг получит. Не заслужил. Дима встаёт, упирает руки в боки, оглядывается. Пол у Игоря грязный, хоть и драил он его дня три назад, пыльный и усыпан кусочками штукатурки. С полным сожаления вздохом берет рубашку, стелет. Ложится, присоединяясь к созерцанию. — Чего пришёл-то? — Да, так, думал сходить куда-нибудь, отдохнуть, дело отметить. — Ясно. — Мне кажется, или ты обиделся? Ждал другого ответа? — Тебе кажется, Дубинин. — Почему, кстати, Дубинин? — Потому что до «Дубина» ещё не дорос. — Ты же меня называл уже по фамилии, когда на подпольных боях встретил. Помнишь? — Не помню, Дубинин. Отстань. Трещин в потолке много, они разные, но все замысловато извилистые, как речки на картах, немного напоминают артерии и — мимоходом так — предупреждают: если груша свалится ещё раза два, на третий штукатурка к ней радостно присоединится. — Тебе пора ремонт делать. Или переезжать. Говорит Дима, играет в игру «найди фигуры», замечает, что неосознанно подвинул к Игорю голову. И тепло чужих пальцев совсем рядом с собственными тоже замечает, и рукой тянется тоже не осознанно. — Только не говорите, что я вам помешала. Подкалывает Юля, по-летнему весёлая, загорелая, со звоном убирает ключи в сумку и ставит у их ног пакет с чем-то очень холодным, и, наверняка, вкусным