сигма

Игорю под тридцатник. У него есть: однушка под крышей, ментовская корочка и полный телефонный справочник Петербурга поперек живота. (Шутка. На данный момент корочки у Игоря нет: в очередной раз бросил поверх заявления.) Почерк на животе мелкий, с лёгким нажимом. Слабый наклон вправо, угловатые буквы — графологически соул Игоря индивидуалистка и романтическая натура, фактически, скорее всего, нимфоманка, — Игорь с неприязненным интересом следит, как проступают внахлёст новые имена. Первое, кстати, появилось в девятнадцать. Игорь запомнил: «Олег». Неуверенно так, коряво даже, строчка заплясала под рёбрами. Три года без изменений, потом новое, почти сразу ещё одно, дальше короткое затишье и шесть подряд, следом — пауза и новые-новые-новые, после двадцатого забил, перестав считать. Владимир-Андрей-Феликс-Анна — Игорь пальцем следует вдоль наружной косой мышцы, думая, какая, всё же, загадочная русская душа на его долю выпала; неисповедимы пути или вроде того. Игорь не ревнует, если чё. Игорь не идиот ведь. Он её не видел, он её не знает, она тоже вряд ли имеет о нём какое-то представление, и, если оба не слишком друг друга ищут, нахера отыгрывать оскорблённую честь. Игорь вообще забил бы и не вспоминал, наверное, если бы каждое имя, проявляясь, не жглось отвратительно слабой ноющей болью — работать мешает. Игорь, так-то, живёт от работы до работы. Некогда отвлекаться на всякие глупости: Игорь увлечён профессией, Игорю повезло. И в очередной раз просыпаясь посреди ночи, Игорь думает: найди себе, сука, нормального мужика, хватит тащить в постель каждого первого, дай поспать. (Тезис «стать единственным для той самой» такая хуйня; слава богу, современное общество романтизирует, но не заставляет: нет и нет, хер с ним.) Игорь даже не думает её искать. Игорь живёт, приняв роман с работой за данность, его это «нет» абсолютно устраивает, но — На любое «нет», вопреки поговорке, можно раскрутить судебный процесс. Однажды Игорь встречает Юлю, красивую и бесстыжую. Юля ярче звёзд и такая, какая надо, Игорь уверен: нашёл. Залезает к Юле через окно, замачивает её рабочий ноут в раковине, потом приходит пьяный и, невнятно извиняясь, дарит телефон в компенсацию, объясняет на пальцах: так и так, походу, ты моя та самая, обещай, что когда-нибудь расскажешь про Анну. Юля трёт виски и устало просит: «боже, Игорь». «Иди домой, поговорим позже, когда протрезвеешь». Действительно — говорят позже. Почерк у Юли оказывается крупным и круглым. Юля держит руки на коленях, объясняет, что не было никакой Анны, а Юля сама так-то не совсем обычная (неудивительно) и родственной души у неё нет: несвязанная. (В средневековье таких сжигали, Игорь читал.) Юля, в общем-то, не против Игоря, Игорь за Юлю, — не любовь, скорее, очень интимная дружба: Юля слишком живая, чтобы быть Венерой, — она вспышка и момент. Венера находит Игоря несколько позже, когда кажется, что наладилось: врывается в жизнь, выбивая ударной волной все стёкла. Венера рыжая и шальная, Игорь смотрит ей вслед, вмазанный, как школьник; Венера представляется Сергеем и Игорю за всё это стыдно-стыдно-стыдно, в первую очередь, перед собой, потому что Разумовский, по сути, только зацепка в деле чумного. (Игорь не имеет никаких прав так глупо вляпаться.) Разумовский доказывает обратное. Из-под полуопущенных ресниц стреляет тяжёлым взглядом, нервно играет с чёлкой, улыбается Игорю — Игоря кроет, у Игоря зеро шансов, потому что Разумовский эфедрин и вытяжка колеоптер. Игорь прикусывает загривок, легонько царапает бок. Игорь ломает и портит, оставляет бессистемные следы себя по всему телу, — у рыжих кожа очень тонкая, а Игорь не умеет быть аккуратным. Разумовский не жалуется. Сам тащит при любой удобной возможности, независимо от места и уместности: «ох, надо же, не ожидал Вас встретить, пойдёмте обсудим наедине важный вопрос». (По итогам каждого обсуждения Игорь выходит с прокушенной ладонью, Разумовский — с блестящими глазами, взъерошенный и довольный.) А имена прячет. У него расписано плечо, вроде как, потому что с левого никогда не спадает рукав. (Правое Игорь искусал и ничё не нашёл.) Это очень интересно в рамках азарта, не принципиально, конечно, но неплохо было бы, и любопытство по заветам англичан губит кошку Шрёдингера; всё идёт по пизде. Игорь однажды порывается вместе в душ. Разумовский против, выталкивает: не надо, Гром, не усложняй. Вот тут он допускает первую тактическую ошибку: Игорь следак, «не усложняй» это вообще не про него, только раззадоривает, как собаку сырое мясо. Вторая тактическая ошибка Разумовского в том, что Игорь мент и может докопаться. Не напрямую, естественно. (Спаси и сохрани в таких случаях идти напролом.) Нормальные герои всегда в обход: Игорь поднимает личное дело. В графе родителей прочерки, детдом, вундер с социофобией, — где-то здесь всплывает некий Олег, Игорь усмехается совпадению. (Бывает же.) Примерно на этом этапе вдруг срабатывает чуйка. Игорь копает чуть глубже, царапается в кровь об найденный самородок: детский дневник Разумовского слишком гладко вяжется с делом ЧД. Тут Игоря хуярит догадкой. Игорь одновременно доволен и кривится набок; пиздец. Дальше идёт по биографии уже не из личного и как сапёр, натыкаясь на несколько имён, продублированных на животе, — отчего-то горько и, в то же время, не то чтобы удивительно. В картах везло, в любви, соответственно, никогда; с чего щас-то должно было. Уже абсолютно во всем уверенный, Игорь идёт к Разумовскому. Разумовский не выходит встречать, ждёт в офисе, до боли домашний и красивый; улыбается и богемно хлещет каберне прям из горла. Игорь пиздецки хочет присоединиться к нему хотя бы сегодня, чтобы голова обо всей хуйне болела потом, не сейчас, но — Игорь, к сожалению, слишком принципиальный следак. Напрямую, с порога, Игорь херачит полуриторическими вопросами: так и так, тут сошлось, вот чё вышло. Разумовский слушает, испуганно приподняв брови, но Игорь видит глаза, холодные и раздражённые; — Разумовский тоже не удивлён. Когда Игорь заканчивает краткий пересказ синопсиса чумного доктора, поднимается и медленно подходит. Игорь знает, что Разумовский это просто пиздец, его бы прямо сейчас мордой в пол и коленом между лопаток зажать, но — ещё больший пиздец — эта рваная, чуткая грация. Игорь замирает. Разумовский останавливается близко-близко. Игорь глотает сладкий запах шампуня, давится. Разумовский роняет халат с левого плеча. Так, будто полчаса тренировался перед зеркалом. Игорь сглатывает. Кожа бледная, в редких веснушках. Собственным почерком друг под дружкой три имени: Светлана, Александра, Юлия. Игорь осторожно проводит по литерам. (Игорь догадался уже давно, но легче не стало.) — Узнал? — спрашивает Разумовский. — Узнал, — говорит Игорь. И на периферии зрения слишком поздно замечает замах. Затылок обжигает болью. (Игорь, в общем-то, не удивлён.)