сигма

Разумовский любит пожёстче. Игорь понимает это, когда доводит до экстаза и крупной дрожи, перегнув через стол, — Разумовский, закатывая глаза, скулит его имя. Похожий эффект дают заломленные руки и стёртые в локтевой коленки; Игорь думает «ебать извращенец» и кончает до фосфеновых вспышек под веками. По Канетти власть складывается из: 1. насилия, 2. тайны, 3. скорости, 4. возможности задавать вопросы и получать ответы, 5. права судить и осуждать, 6. права прощения и помилования. В пределах постели, — фигурально, на деле там постель в одном случае из пятнадцати, — так вот, в пределах постели Игорь получает безграничные полномочия на каждое из. Сначала честно держится в рамках. Типа, по лицу не пиздить, за волосы не таскать, но Разумовский стелется и просит: придуши, укуси, ёбни до крови из носа. А Игорь профдеформированный, ему только катализатор и нужен, чтоб заискрило, — вхуярило? Всё, понеслась. Красной пеленой перед глазами, от наручников на запястьях синюшные полосы; грубо и резко, ломая ногти-кровати. Разумовский конченый, Игорь конченый — сошлись две крайности, заебись. Ну, до крайности, конечно, не доходит. Потому что в уравнении есть третья переменная, близкая к константе, и эта переменная вмешивается внезапно и вовремя, не давая всё пустить к хуям. Переменную зовут Волков, у Волкова безэмоциально-агрессивный ебальник, он молчалив и позволяет Разумовскому на себя вешаться; Волков, своего рода, экспансия Разумовского. Он будто бы подчиняется, но решает за двоих: Разумовский с ним не спорит, всецело перекладывая ответственность. Это инфантилизм и, в принципе, с появлением такого умного слова в логарифме межличностных отношений жить становится проще. Инфантилизмом Игорь позволяет себе объяснять в Разумовском капризность и любовь к радикальному подчинению. Игорь не ебёт в психологию, но что-то из академ-курса помнит — вот, всплыло. Игорь смутно представляет себе, что там было у Разумовского в прошлом, но наверняка знает: грязь, ужас, мрак. Отсюда и личность с раздвоенными модельками — травмированный. Губы красные, мнётся робко и говорит, типа, давай втроём. Игорь уже не удивляется. Игорь уже привык и чувствует себя как человек, безнадёжно вляпавшийся; Игорю тут терять нечего, поэтому Игорь без выкрутасов говорит: «давай». Вот, в общем-то, синопсис. Предыстория, завязка всей этой хуйни. От первого нервного касания до странного настоящего. Игорь может проследить каждую рэперную точку и каждый этап, но не видит смысл. Игоря из всей этой истории больше интересует «сейчас», и это «сейчас» наглухо ёбнутое. Волков тоже оказывается конченым. Он явно Разумовского бережёт, а ебёт странновато, грубо, с оттягом: всаживает в глотку до хрипа и по щеке гладит заботливо так, спрашивает, типа, всё хорошо? Игорь хуеет. На лексус с откидными сиденьями у Разумовского явный кинк, на заднем раздвигает ноги и показушно ломается, как школьница, — зажать и драть до сорванного голоса, чтоб слёзы выступили. Слёзы — это вообще отдельная тема, кстати. Разумовский во время секса иногда начинает беззвучно рыдать, всхлипывая, и Игоря это ступорит, а Волков ниче — продолжает в том же ритме, только скажет чёт успокаивающее и в висок губами тыкнется. Пиздец? Пиздец. Вообще хуйня какая-то выходит. Игорь замечает всё больше тонкостей, хотя ему это нахуй не нужно и в целом не его дело. Волков в каком-то смысле патронирует: придерживает Разумовского за талию, когда тот насаживается на член Игоря, по голове гладит, когда Разумовский Игорю сосёт. Игорь не спрашивает об их отношениях, потому что вряд ли язык, на котором говорит общество, знает такие слова; совмещение сторге, эроса и филии в агапе не пофиксить никаким силикагелем. Поэтому Игорь не изъёбывается и принимает как дано в задаче. Молча и без вопросов. Вопросы — лишнее. Разумовский как табельный зарин, Игорь, к своему разочарованию, дуреет и привязывается; это уже проблема. Разумовский рыжий и будто стесняется, когда ебут перед зеркалом, но кайфует пиздец, — зеркало залапано нервными отпечатками, шея в лиловых засосах. В целом всё очень мило выглядит, с претензией на романтик: жесты, плечи, веснушки, карешечка эта. Красиво, конечно. Ещё красивее — вид сверху. Разумовский стоит на коленках и берёт в рот с таким лицом, будто пробует коллекционный мускат. Игорь дохнет с масляных глаз и того, насколько пошло и качественно Разумовский сосёт, переключаясь с Игоря на Волкова и обратно, — категория выше премиума, с языка тянется блядская нитка слюны. Нитка-то блядская, а у Разумовского взгляд как с икон, и это горячо и выбивает с восприятия в астрал, поэтому после каждого такого эксцесса приходится под холодным душем башку остужать. Но мысли всё равно путаются. Игорь думает: Разумовскому не идут каблуки. Игорь убеждает себя в этом и, тем не менее, залипает на худые ноги в бежевой замше — смотрится чересчур хорошо. Горячо и неграфично, Разумовский закусывает губу, приподнимает бровь, давит на ширинку носом туфли; Игорь одновременно не выкупает и забывает дышать. На троих соображают по классике: Игорь ебёт, Волков целует, Разумовский опирается на Волкова и едва ли на нём не лежит, — шпильки требуют навыка, ослабшие коленки подводят. Замше, конечно, пизда — замша не терпит халатности, Игорь знает от бывшей, но Разумовскому будто бы похуй: скидывает туфли посреди зала, машет ручкой, типа, «Олег, убери». Волков слушается. Волков под каблуком. Игорь, наверное, тоже уже. Идиллически извращённое чувствуется в посиделках на диване: Разумовский по центру, Игорь и Волков с двух сторон лапают под футболкой. Блять. Игорь понимает, что где-то пересёк черту. Как бы, и до этого было не ок, но тут совсем, — в ходе очередного акта Волков целует Игоря, чиркая по десне языком. Так, собственно, кончается здравый смысл и начинается разнообразие. Игорь ошибся, непростительно мимо промазал, когда Разумовского посчитал сексуальным инфантилом и фаном полной доминации; — так можно сказать про кого угодно, кроме этого. Разумовский раскрывается заново. С нуля, как светошумовая. Проявляет другую сторону персоналии. Мягко и бескомпромиссно держит голову Волкова, пока тот Игорю сосет, подсказывает, как дышать; Волков слушается и здесь. Разумовский давит на затылок, заставляя заглотить глубже (Игорь прикидывает: где-то по гланды), ласково щебечет какую-то хуйню, не даёт Волкову поднять голову, пока тот не начинает совсем явно задыхаться, — Фрейд охуел бы. Игорь тоже хуеет. Разумовский проявляет авторитарность: кинк на связывание, поза наездника, холодные цепкие руки на горле — Игорь открывает для себя фикс на удушение и кончает, ловя гипоксию. А дальше больше, дальше новый виток: тотальный контроль. Разумовский играется с обоими, сжимает головку, берёт паузы — не даёт кончить. С-сука. Разумовский резкий, энергичный, грудь царапает, командует, типа, «ты замри, ты толкнись», и распаляюще так по бедру шлёпает; Игорь закусывает кулак: тру мужики в голос не стонут. (Игорь уже неиронично не уверен в том, кого тут ебут.) И ведь ни стыда, ни совести. Разумовский любит двойной бурбон и смотреть как физическая форма невинности. Халат под шёлк, нога на ногу, манерно подпирает щёку, салютует бокалом: «бонжур». Игорь почему-то уверен, что Разумовскому пошла бы потёкшая подводка, — по всем параметрам, один к одному. Но подводка это дёшево, это для девочек со Старо-Невского. Разумовский дороже. Игорь понимает и берёт кредит доверия, целуя запястье. Типа-прогнулся. (На самом деле, не типа.)