***
Сентябрь 1942
Когда Гарри впервые увидела Тома Риддла, — в смысле, действительно настоящего Тома, а не плавящееся под ее руками уродливое лицо на затылке профессора Квиррелла, которого она каким-то образом подожгла, — то подумала, что он почти чересчур совершенен. Ей тогда было двенадцать, это был ее второй курс, она наткнулась в затопленном женском туалете на дневник, внутри которого оказался этот очаровательный старшекурсник, утверждавший, что он — воспоминание из пятидесятилетнего прошлого. Было несложно понять, что и почему случилось с Джинни. Черт, да у Гарри, когда она вспоминала об этом, шли мурашки от мысли, что на месте Джинни могла бы легко оказаться она сама. Если бы Люциус Малфой подкинул дневник ей, если бы Том тогда встретил ее — со всем его очарованием, с его улыбками и харизмой, — что ж, ей тогда было всего лишь двенадцать и она все еще боялась поверить, что у нее, кажется, есть друзья, и… В общем, Гарри понимала Джинни. И даже то, что подруга спустя несколько лет после событий с дневником, все еще напуганная, продолжала боготворить землю, по которой Гарри ходила, было для Гарри вполне понятно (хоть и не менее оттого нервирующе). Но речь не об этом, а о том, что, даже когда Гарри смотрела на Риддла исподлобья сквозь толстые стекла очков-велосипедов и отмечала высокое, темное, уверенное величие, с которым он держался, она не могла не думать про себя, что он почти чересчур прекрасен. Высокие скулы, густые и длинные темные ресницы, изящные сильные запястья, общая симметричность черт — все это было настолько идеально, что казалось почти искусственным. Как будто смотришь на скульптуру, созданную студентом-искусствоведом, у которой тело и лицо слишком академически продуманы, лишены всех нормальных человеческих недостатков и оттого выглядят даже неправильно. Смотря на них, содрогаешься и думаешь, что они совсем не похожи на людей; именно их совершенство — эта золотая пропорция — делает их похожими на монстров. Проблема была в том, что Том Риддл был почти насколько красив — но все же не настолько. Это была дикая мысль, для которой Рону не хватало терпения (не говоря уже о том, что он в принципе, когда разговор заходил о привлекательности какого угодно мальчика, предпочитал сбегать подальше) и которую Гермиона находила нервирующей и не совсем понятной (Гермиона вообще, явно бредя, считала себя выше того, чтобы судить о мальчиках по их внешности, и до сих пор не признавала, что в том же Викторе Краме ее привлекли не столько его манеры и блестящий ум, сколько грубая мужская красота). Что, полагала Гарри, было справедливо. Чтобы это понять, надо было видеть его, но даже Джинни, погрязшая в ужасных воспоминаниях о том, как Том Риддл копался в ее одиннадцатилетних мозгах из интереса и ради парочки убийств, казалось, не испытывала тех же ощущений, что Гарри. И это тоже, учитывая все обстоятельства, было вполне понятно. Просто из-за этого Гарри иногда было… трудновато выразить свои неловкие квазифилософские мысли о Волдеморте и мальчике, которым он когда-то был. Не то чтобы это было слишком важно; когда она говорила о важных вещах, ее обычно слушали — важным, например, могло считаться то, что он был настоящим чудовищем, которое уничтожило и собиралось уничтожить все, что Гарри было дорого. Ах да, и еще то, что он восстал из мертвых и превратился в гигантского змеечеловека. Ладно, в ее слова о возрождении Темного лорда, в общем-то, тоже мало кто верил, кроме нескольких действительно важных для Гарри людей. Остальные же… Гарри считала свой четвертый курс чертовски тяжелым, она и не думала, что пятый может оказаться еще хуже. На память о пятом курсе у нее остались шрамы. «Я не должна лгать» на правой руке — любезное напоминание одной розовой жабы со странной и пугающей любовью к котятам. Пусть в начале четвертого курса даже Рон отвернулся от Гарри, как полнейший придурок, и Гарри уже настроилась воскресить Темного лорда, а затем пойти свиньей на убой, но, по крайней мере, надпись «Поттер вонючка» на четвертом курсе ее не заставляли вырезать на собственной коже и Волдеморт не влезал ей в голову. Впрочем, она опять ушла не в ту степь, но все равно. Было кое-что даже хуже, чем ужасные, просто отвратительные уроки окклюменции со Снейпом и осознание того, что ее отец возглавлял травлю других учеников и вообще был вовсе не таким идеальным человеком, какого она всегда представляла и о каком ей все говорили. Каким-то непостижимым образом ее пятый курс смог стать еще хуже, чем все это вместе взятое. Все случилось где-то после того, как кентавры похитили Амбридж (и Гарри не хотелось знать, что они после этого с ней сделали). Гарри, глупая рыцарша в сияющих доспехах, повела своих друзей в очевидную ловушку, которую должна была увидеть за милю, все ведь предупреждали ее об осторожности целый год, когда Волдеморт основательно окопался в ее голове, — она привела всех своих друзей прямиком к пыткам, смерти или, может, чему-то еще худшему, чего она не могла себе даже представить… В общем, в какой-то момент весь ужас, в который она старательно превращала собственную жизнь, вырос еще в тысячу раз. Что очень кстати возвращало ее к тому, каким пугающе, почти чересчур притягательным был когда-то Том Риддл — до своего превращения в змеечеловека, конечно. Потому что она смотрела прямо сейчас на него, сидящего через стол от нее, очаровательно улыбающегося Лукреции Блэк, которая отвечала ему, как ей казалось, веселой и соблазнительной улыбкой, пока Гарри из последних сил пыталась не подавиться сэндвичем при виде этой, если так можно выразиться, домашней сцены. Сработал обычный «поттеровский эффект», помноженный на миллион; Гарри Лили Поттер, чертова гриффиндорская торпеда, мчась сквозь Комнату времени в Отделе тайн, между полками с маховиками, под перекрестными лучами заклятий, умудрилась отправить себя более чем на пятьдесят лет в прошлое. В котором, кое-как добравшись до Хогвартса и подделав документы о домашнем обучении, уговорила директора принять ее и попала не на Гриффиндор (спасибо Распределяющей Шляпе), а в Слизерин, где столкнулась с Томом Риддлом во плоти. Иногда, глядя на него, она готова была поклясться, что его кожа сияет, настолько он был безупречен. — На что уставилась, грязнокровка? Гарри сфокусировала взгляд, моргнула, попыталась поправить очки (потом вспомнила, что после того, как ей в глаза попал песок времени и она каким-то чудом не ослепла, а наоборот — приобрела такое чудесное зрение, что очки стали не нужны; она вообще может видеть так далеко, что даже сквозь время на полвека вперед) и глупо улыбнулась дедушке Драко, Абракасу, который сидел в нескольких футах от нее, прямо у стены, на которую Гарри пялилась уже минут десять, только бы не смотреть на Тома Риддла. Малфоевская ухмылка, очевидно, передавалась по наследству, причем в исполнении Драко она еще потеряла в ядовитости. Или, возможно, это она просто не могла воспринимать Драко серьезно после того, как он в пятидесятый раз за неделю попытался угрожать избитым «Мой отец узнает об этом, Поттер!»; Абракас пока что ни разу не произнес «Мой отец узнает об этом, Поттер», — ну, точнее, «Эванс»: учитывая перенос во времени, претендовать на фамилию Поттеров было бы немного чересчур самонадеянно. В любом случае, она не могла понять, кажется ли отсутствие привычной фразочки освежающим или просто сюрреалистичным. — Эванс, — сказал Малфой как будто бы ей, но на самом деле хихикающему Ориону Блэку (и Мерлин, как же он был похож на Сириуса), сидящему рядом с ним, и другим аристократам Слизерина, — сколько ни пялься, твоя кровь от этого чище не станет. Дома, в своем родном времени, Гарри бы что-нибудь ответила; впрочем, Гермиона или Рон, вероятно, опередили бы ее, но Гарри по крайней мере нахмурилась бы в неодобрении и огрызнулась в ответ. Но… Но она была не дома. Гарри сидела одна на краю стола, в добрых трех футах от всех остальных, игнорируемая слизеринцами за маггловское происхождение и гриффиндорцами за принадлежность к Слизерину, и думала… После всего произошедшего тогда, боже, ее друзья, должно быть, все еще заперты в Отделе тайн, и это в лучшем случае, и все из-за ее бесконечной тупости… Она не знала, она просто… Она прикусила язык, стараясь не покраснеть от гнева, когда все расхохотались над шуткой (и, Мерлин, то, как Малфой посмотрел на Тома Риддла в поисках одобрения, было так грустно… и в то же время так напомнило ей Драко), и снова принялась ковыряться в еде и перебирать все плюсы, минусы и «что мне, черт возьми, теперь делать?». Плюс: Гарри жива. Она подспудно чувствовала, что это очень весомый плюс, в конце концов, у нее было подозрение, что если бы она была кем угодно другим, а не Девочкой-которая-выживала-в-каждой-смертельной-опасности, то от нее бы осталось только кроваво-мокрое место на пространственно-временном континууме. Или что там происходит с людьми, которые перемещаются слишком далеко в прошлое? Гермиона однажды прочитала ей серьезную лекцию в конце третьего курса, после приключения с Клювокрылом, но, по правде говоря, Гарри помнила ее весьма смутно, так как по большому счету ей было плевать. (Гермиона была великолепна и все такое, Гарри очень любила ее и считала лучшей подругой, но иногда она думала, что, возможно, Гермиона просто немного слишком сильно любит звучание собственного голоса.) Еще плюс: Гарри в Хогвартсе. Конечно, это Хогвартс пятьдесят лет назад, но она все еще жива и находится в лучшем месте на планете Земля. Возможно, она здесь совсем одна, возможно, она никогда больше не увидит своих друзей, но это… не то чтобы нормально, но она продолжала жить. К тому же ей пришлось снова поступать на пятый курс, что, вероятно, было неплохо, так как из-за Амбридж как минимум ЗОТИ пошло коту под хвост. На самом деле, ЗОТИ на всех курсах шло коту под хвост, за исключением третьего и, удивительно, частично четвертого. И еще один странный плюс, сомнительный: здесь ее никто не ненавидит. Конечно, никто и не любит ее — но и не ненавидит. По крайней мере, не лично — многим не нравились категории, в которые она попадала, будь то «слизеринка» или «магглорожденная», но ненавидеть Гарри Эванс лично? Ха, едва ли кто-то удосужился даже просто запомнить ее имя. Более того, впервые с тех пор, как она попала в Хогвартс, люди были совершенно безразличны к ней. Не вымученно, фальшиво (как это было особенно на первых курсах: «О, Гарри, думаешь, ты мне хоть сколько-то интересна, Девочка-которая-выжила? Пф, и не мечтай»). Том Марволо Риддл, Темный лорд, с которым она сталкивалась каждый год начиная с одиннадцати лет (за исключением разве что третьего курса, когда она столкнулась с Сириусом Блэком и кучей дементоров) и который каждый раз пытался убить ее все более ужасающим способом, сейчас был совершенно равнодушен к ее присутствию. Он даже не потрудился очаровать ее, вот настолько чертовски равнодушен он был к самому существованию Гарри Эванс. Это было… удивительно окрыляюще. Что ж, Гарри никогда не обманывалась в том, насколько слава усложняет ей жизнь. В конце концов, раньше она была всего лишь одинокой маленькой Гарри Поттер, живущей под лестницей… Постоянно исполнять роль Иисуса, только для волшебников, было действительно непросто. Гарри считала, что справляется неплохо, но это не значит, что ей нравилось. Вообще-то она не раз говорила, что просто ненавидит свою известность. «Гермиона, — сказала она однажды вечером, лежа на своей кровати, уставившись в потолок. Это было на четвертом курсе, после того как Рон сделал свой довольно драматичный выход на сцену с собственным значком "Поттер вонючка". — Знаешь, иногда меня пугает, скольким я готова пожертвовать, чтобы просто жить жизнью нормальной девочки с живыми родителями и чтобы все было нормально». Ее родителей давно нет в живых, ее друзья попали в ловушку в Отделе Тайн, она настоящая идиотка и застряла в полувековом прошлом с юным Волдемортом и его дружками, и это был максимум нормальности, доступный ей. И, может, это ужасно, но Гарри в какой-то степени была даже рада. Но, конечно, были и минусы… Так много минусов. Минус первый: Гарри ужасно затупила, она одна ответственна за смерть всех своих друзей, которых оставила умирать, и теперь она проведет остаток жизни, мучаясь кошмарами. Отлично, Гарри, просто замечательно. Чуть менее ужасный минус: Гарри попала в Слизерин; если бы ее распределили в Гриффиндор, как в первый раз, проблем бы не возникло. Конечно, там учились Минерва Макгонагалл и Хагрид, и было бы странно дружить с ними (ну, с Хагридом не так уж странно), но, по крайней мере, у нее были бы друзья. Быть магглорожденной на Слизерине означало, что никто не захочет иметь с ней ничего общего. И сказать об этом Шляпе было, конечно, «очень по-слизерински продуманно, мисс Поттер». Ах да, Том Риддл — он жил и учился в Хогвартсе, был ее старостой и имел над ней в связи с этим определенную власть, которую она вынуждена будет признавать, и нравился всем и каждому. Ну, кроме профессора Дамблдора, который имел привычку презрительно смотреть на Тома всякий раз, когда тот пытался ответить на вопрос на факультативе по Трансфигурации. Ура, вперед, давай, Дамблдор! Если Гарри когда-нибудь и нужно было доказательство, что за его экстравагантностью скрывается гениальный ум, то она его получила. Так или иначе, Том совершенно не обращал на нее внимания. Это, если честно, слегка нервировало: она продолжала ожидать от него чего-то — да чего угодно! Даже когда она встретила его младшую версию из дневника, он был более… заинтересован, пожалуй. И был у нее еще один повод для беспокойства — из разряда таких, какие обычно возникали у умницы Гермионы, а не у Гарри. Если Гарри была здесь, в прошлом, и сталкивалась с Томом Риддлом, то почему он не узнал ее в будущем? Конечно, она была младше, училась на противоположном факультете, носила очки и называлась другим именем, но… Быть может, были моменты, когда он смотрел на нее, в Тайной комнате или на кладбище, и пытался увидеть кого-то знакомого, но он никогда не говорил и не спрашивал ничего такого, что заставило бы ее подумать: «О боже, когда-то я окажусь в полувековом прошлом с Лордом Волдемортом на одном курсе и факультете!» И если она что-то изменит… Ее взгляд скользнул к Хагриду, которого пока еще не выгнали из школы. Если она что-то изменит, то что с ней будет? Что будет с Хогвартсом, со всем остальным миром? Если она что-то изменит — хоть на каплю, — сможет ли она после этого вернуться туда же, откуда попала сюда? Она вздохнула. От размышлений о парадоксах путешествий во времени за завтраком никакой пользы, только аппетит отбивают. Так или иначе, ей нужно было собраться с мыслями и найти возможность вернуться домой. Так или иначе, каким-то невозможным поттеровским способом, ей придется прыгнуть на пятьдесят лет вперед и молиться, чтобы ее появление здесь ничего кардинально не изменило. И все, точка, она просто обязана это сделать. И Гарри не станет следовать своему инстинкту героини-спасительницы и жертвовать друзьями и Сириусом. Потому что, в конечном счете, именно их жизни были поставлены на кон, и независимо от того, какая несправедливость случилась или случится с Хагридом (или, о Мерлин, с Миртл), она должна помнить о своих друзьях в будущем. Но вставая из-за стола и направляясь в класс на урок, который она проведет рядом с Томом Риддлом и другими слизеринцами, она не могла не подумать, что сделать это будет сложнее, чем сказать.***
— На самом деле, чтобы прибить тролля, даже не нужно иметь при себе что-то особо тяжелое, — вещала сидящая рядом с ним Гарри Эванс с необычно одухотворенным выражением лица, — в общем-то, подойдет даже его собственная дубинка: поднять ее повыше над головой и резко уронить ровно на голову — и готово. Трое, может, двое первокурсников вполне справятся, даже если только один из них умеет правильно произносить «Вингардиум Левиоса». Гарри Эванс, недавно поступившая магглорожденная студентка, была, мягко говоря, странной. Риддл честно собирался полностью игнорировать ее, даже когда она распределилась на Слизерин, — всего лишь досадное недоразумение, и Том с его расчетливостью и самообладанием вполне мог держать себя в руках, — но она всем своим видом и поведением заставляла обращать на себя внимание. Она одевалась и вела себя так, будто даже не думала выглядеть прилично и женственно. Она говорила очень странно — многие слова Том услышал от нее впервые в жизни и был уверен, что она сама же и выдумала их, а порой она выдавала совершенно безумные вещи, вот как сейчас, когда внезапно на лекции по ЗОТИ всплыли ее глубокие познания в убийстве троллей. По отдельности это не привлекало бы так уж много внимания — но вместе взятое делало ее страннейшей из всех девушек, что ему встречались. Выражаясь ее словами, Том был почти уверен, что ее по ошибке забросило сюда НЛО, с которым она все пытается связаться, — что бы это ни значило. Если бы она была немного тише, немного… нормальнее, то ее можно было бы, наверное, счесть привлекательной. Она, если смотреть объективно, была вполне хорошенькой: хоть и худая и угловатая, но зато с длинными и густыми волнистыми темными волосами и удивительными ярко-зелеными глазами. Она выделялась. Но все равно между ней и кем-нибудь вроде Лукреции Блэк была целая пропасть, и вдобавок любое мимолетное очарование Гарри Эванс исчезало, стоило ей только открыть рот. Еще этому способствовал ее статус крови, и она, похоже, осознавала и спокойно принимала этот факт. Мэррисот выслушала комментарий от Эванс, подняв брови и поджав губы, не совсем уверенная, что ей делать с этой информацией. — Спасибо, мисс Эванс, что поделились с нами таким удивительным фактом. Эванс слегка улыбнулась, прежде чем откинуться назад и продолжить слушать лекцию об опасных магических существах. Ее бледная рука случайно коснулась его кисти, и тут же с выражением тревоги, смешанной с ужасом и отвращением на лице, она отдернула ее и незаметно отодвинулась со своим стулом подальше от него. Интересно: по какой-то непостижимой причине она одновременно находила его пугающим и не могла оторвать от него взгляда. Это могло бы быть лестно или даже мило, если бы не было так чертовски странно. И все же каким-то образом на Защите от темных искусств он застрял на соседнем с ней месте. — Итак, — сказала профессор, твердо оглядывая класс, — поскольку, как все вы знаете, в этом году вы сдаете СОВ и вы выбрали факультатив по Защите, вам придется, помимо обычных домашних заданий и практических демонстраций, также сдавать в конце каждого семестра партнерский проект. Партнеров назначаю я! Она еще раз обвела класс тяжелым взглядом — выборы партнеров для проектов всегда вызывали у студентов кучу жалоб, с которыми ни один здравомыслящий профессор предпочитал не иметь дела. — Поздравляю, ваш партнер сидит рядом с вами. Пожмите друг другу руки, позднее на этой неделе вам надо будет определиться с темой проекта. Том медленно, очень медленно, с чувством глубокой неприязни повернулся, чтобы посмотреть на Гарри Эванс, которая смотрела на него в ответ с тем же выражением. Оба понимали, что ни у одного из них нет достаточного основания отказаться работать в паре друг с другом, — с Мэррисот, которая гордилась своей дисциплинированностью и непоколебимостью перед лицом студенческих обид, это бы не прошло. Мэррисот между тем как ни в чем не бывало продолжала: — И в конце обязательно будет демонстрация: у нас практические занятия, так что мне не нужны ваши конспекты, доклады и вся эта чепуха. Настоящие заклинания, дети, я жду от вас заклинаний! На этом урок закончился; Гарри и Том задержались, сидя рядом, оба в шоке. Наконец Гарри резюмировала: — Блядство. Он слегка поморщился; если честно, иногда он задавался вопросом, а точно ли она девушка. Девушки так не говорят — и сам Том не стал бы, если уж на то пошло, такая речь подчеркивала низкое, вульгарное происхождение и яснее прочего показывала, из какого мира вышла Гарри Эванс. — Что ж, Эванс, похоже, нам с тобой придется как-то выносить общество друг друга. Лицо Гарри исказилось в каком-то странном выражении: наполовину отвращение, наполовину смиренное отчаяние. — Да-да, я точно в таком же восторге. Ты свободна сегодня вечером? — Конечно, то есть, в смысле, раньше начнем — раньше закончим, ага? Он многое мог бы на это сказать. Мог бы даже показать свою оскорбленность ее отношением к себе: в целом Хогвартсе ни у кого, кроме Гарри, не было проблем с Томом, но разве он чем-то заслужил ее опаску, отвращение и даже ненависть? Если на то пошло, это он мог бы в открытую презирать ее внешность, речь и поведение — но нет, Том Риддл был выше этого, он приучил себя быть выше этого. Слагхорн мог гордиться тем, как до́бро — или по меньшей мере обходительно — староста относился даже к этой вульгарной и раздражающей невежде Гарри Эванс. Поэтому он просто вежливо улыбнулся ей сверху вниз со всем очарованием и искренностью, которой совершенно не ощущал. — Я тоже надеюсь на это. Ее лицо исказилось в ужасе и… каком-то узнавании? И Том сдался. С этим можно разобраться и позже, а сейчас у него есть дела. — Просто встретимся после обеда в библиотеке, хорошо? Обсудим проект и покончим с этим. Время, к сожалению, летело слишком быстро. На остальных предметах Эванс сидела в другом конце класса, и он мог забыть о ней, фокусируясь вместо этого на вечном неодобрении от Дамблдора и осторожных перешучиваниях с однокурсниками. Очень осторожных — чтобы те ни в коем случае не ощущали себя так, будто пытаются искать его одобрения, потому что конечно нет, они, благородные чистокровные, не ищут одобрения грязнокровки, хотя вообще Том был тем самым исключением, подтверждающим правило, так что можно было иногда, например, одолжить ему книгу из личной библиотеки, он ведь такой полезный и обходительный, хоть родословная и подкачала, да… В какой-то момент — во время обеда, как всегда прошедшего за тонкими остротами, ироничными намеками, застенчивым флиртом и обычными политическими шутками, — он обнаружил, что вздыхает и смотрит в конец стола, где, как всегда в одиночестве, сидела Гарри Эванс, читающая какую-то теоретическую чепуху о пространственно-временном континууме, которую никто в здравом уме не принял бы всерьез. И это недоразумение, подумал Том про себя, наблюдая, как она с решительным выражением лица балансирует на стуле с книгой в одной руке и не глядя набирает еду второй, эта ходячая катастрофа — его партнерша, с которой он должен будет провести остаток семестра. Когда-нибудь в будущем, когда он поработит всю волшебную Британию и будет править этой землей, когда он станет лордом Волдемортом, Мэррисот поплатится за это навязанное унижение. А пока он просто подошел к Эванс, игнорируя высокомерно-сочувствующие взгляды других слизеринцев, и вздохнул: — Эванс, боюсь, нам пора начинать. Книга захлопнулась так быстро, будто в ней содержалась какая-то темная тайна и, если Том узнает ее, мир будет окончательно и бесповоротно обречен. Она посмотрела на него через плечо, моргнула, дернулась, рука метнулась к палочке… А потом она вспомнила, где находится и на кого смотрит, и покраснела. — А, да, конечно, учеба, проект, ага… Точно. Она сама-то понимает, что говорит? Том снова вздохнул, с надеждой поднял взгляд к потолку — темному и затянутому тучами — и сказал: — Что ж, тогда идем в библиотеку. Она послушно последовала за ним, откуда-то явно зная каждый коридор Хогвартса, несмотря на то, что только недавно поступила сюда. Еще одна странность, хотя и удобная, поскольку это означало, что даже в ее первый день Тому не пришлось показывать ей расположение кабинетов. Они быстро дошли до библиотеки, и Том начал мысленно перебирать список известных ему заклинаний. — К сожалению, так как задание предполагает демонстрацию, я не смогу сделать все за тебя, — начал было он, но наткнулся на полный сомнения и снисхождения взгляд и поднятые брови. — Чего? — Давай начистоту, Гарри, — Том отбросил обычную галантность, — тебе повезло, что твоим партнером стал я, и мы оба это знаем, но сейчас это тебе не поможет. — Извини, конечно, — перебила Гарри, забавно покраснев от обиды. — Но, скажу тебе, я чертовски хороша в Защите. Том тонко, насмешливо улыбнулся. — Я и не сомневался. Гарри, похоже, нашла это забавным. Она издала нервный смешок, растянула губы в улыбке. — Нет, Риддл, я серьезно. Защита — мой конек. В ее глазах появилось что-то, какое-то скрытое знание, не только о ней самой и ее собственных глубинах, но и о Томе, что он не мог, даже вопреки всем своим предубеждениям, не принять всерьез. Где-то в самой глубине души он поверил Гарри Эванс на слово. — Что ж, ладно, хорошо. Потому что нам надо выбрать заклинание, которое мы оба сможем освоить до праздников, — отметил Том. — И лучше сразу с контрзаклинанием, раз уж требуется демонстрация. — Или, — прагматично добавила Эванс с ироничной усмешкой, — мы можем выбрать что-то, что мы оба уже освоили, чтобы нам не пришлось тратить время друг на друга. Высокого же она о себе мнения. И все же это было… заманчивое предложение, которое решило бы две проблемы разом. Очевидно, им обоим не хотелось заниматься этим. Тоже интересно: многие девушки на месте Гарри были бы счастливы иметь Тома в партнерах и тянули бы как можно дольше, не желая терять такое удобное положение, очевидно пытаясь привлечь его. Гарри Эванс не терпелось убраться от него подальше. — Нам нужно что-то, что мы еще не проходили, — напомнил Том, — что-то впечатляющее. — Думаю, я могу что-нибудь придумать, — отозвалась Гарри, потирая затылок. — Может, Экспеллиармус? — Слишком просто. Конечно, Экспеллиармуса не было в их учебной программе, он был чуть выше уровня пятого курса, но все же ниже уровня Тома — он демонстрировал его еще в прошлом году. — Черт. — Она вдруг посмотрела на него так, будто увидела впервые. — Что? — спросил он, но она не ответила, вместо этого — он практически видел это — шестеренки в ее голове завращались, скрежеща друг о друга, чтобы сформировать какую-то мысль, которую она не могла, не хотела принять. — В чем дело? — спросил он еще раз, наблюдая, как она нахмурилась и поджала губы, едва заметно покачала головой. Взгляд зеленых глаз кричал: эта идея не сработает и через миллион лет. — Эванс? — снова позвал он, на этот раз успешно. Она вздохнула, передернула плечами и спросила: — …Как думаешь, у тебя получится телесный Патронус? Он смотрел в ее лицо, чувствуя, будто внутри что-то взрывается и оставляет после себя одну пустоту. — Ты можешь вызвать полноценного телесного Патронуса? — произнес он наконец, спокойнее, чем сам от себя ожидал. Она кивнула и размыто объяснила: — Ага, с тринадцати… Была ночь, куча дементоров вокруг, это долгая история. Он продолжал молча смотреть на Гарри Эванс, пытаясь осознать, как кто-то вроде нее может быть способен на воплощенного Патронуса, тем более с тринадцати лет. Она, похоже, говорила правду и даже не понимала значимость этой правды, не понимала того, как мало среди волшебников распространено умение вызывать телесного Патронуса — в любом возрасте. — Так, значит, ты не можешь?.. — нерешительно уточнила Гарри, и он почувствовал, как кровь приливает к лицу, потому что нет, он не мог, и это значило… Со скрежетом отодвинулся стул от стола; он резко встал. Гарри мгновенно откинулась назад, нервно сглотнула, положила руку на палочку. — Риддл? — Сейчас мы выйдем на улицу, — негромко сказал он, — и ты продемонстрируешь. Гарри нахмурилась, но согласилась, собрала сумку и последовала за ним на берег озера; остальные ученики уже возвращались в свет и тепло замка. Стоя у кромки темной воды, она вытянула вперед руку с палочкой и выкрикнула в ночь: — Экспекто Патронум! Огромный белый олень, сотканный из ослепительного света, спрыгнул с кончика ее волшебной палочки и побежал через озеро к морю, и, наблюдая за ним, Том почувствовал оглушающую боль где-то внутри, острую и тоскливую, а еще — уверенность, что он никогда не сможет сотворить что-то подобное. И все же он жаждал этого света, улыбки и радости на чужом лице больше, чем чего-либо прежде. — Это, — сказал он с уверенностью, не терпящей возражений, — будет наш проект. Она повернулась, все еще держа палочку в руке, все еще настороженная, как всегда в его присутствии, и посмотрела на него. — Патронус? — Затем она снова посмотрела на озеро, затем снова на него; задумалась, нахмурилась. — Гм, послушай, Риддл, я знаю, что сама предложила это, но если ты не… — У тебя же получилось, — огрызнулся он, не договаривая, но подразумевая: если даже Гарри Эванс может, то безупречный староста Том Риддл — уж тем более. — Ну, возможно… — Но непохоже было, чтобы она действительно в это верила. — И все-таки, может, у тебя есть идея получше… — Нет, — коротко ответил он наконец, глядя ей в глаза и отмечая, что даже в темноте они светятся яркой зеленью. Затем, развернувшись на месте, он направился обратно в замок, бросив через плечо: — Начнем на этих выходных. Встретимся в субботу, после обеда. Она осталась стоять у воды и глядеть ему вслед. Ее лицо застыло нечитаемой маской. И снова под ее свирепым взглядом он почему-то чувствовал себя какой-то странной головоломкой, которую она пыталась понять и которую уже начала медленно, но верно складывать деталь к детали.