***
Сентябрь 1942
— Гарри… — Гермиона, вся истекающая кровью, тянулась к ней; ее поврежденная рука повисла безвольно вдоль тела, она смотрела прямо на Гарри остекленевшими глазами. Неестественное магическое освещение Отдела тайн делало картину еще более жуткой. — За что, Гарри?.. Гарри проснулась. Резко села, тяжело дыша, практически задыхаясь, и судорожно огляделась: вокруг — темнота комнаты (похожая, но все же отличающаяся от темноты залов и коридоров Отдела тайн) и силуэты спящих на соседних кроватях новых однокурсниц-слизеринок. Наконец, чувствуя во рту привкус желчи и страха, она, спотыкаясь, направилась в ванную. Прислонившись к стене рядом с фарфоровой раковиной, стала ждать, не вырвет ли ее этим утром. Утро… Тяжелее всего было по утрам. Так было всегда, даже когда это были просто сны с Волдемортом, проникающим в ее сознание, или старые повторяющиеся кошмары о Квиррелле, умирающем Сириусе, Седрике, Тайной комнате, дементорах или любом другом пережитом когда-то ужасе. И все же после Отдела тайн кошмары стали хуже. Раньше она не была ответственна за чужие смерти напрямую. До сих пор каждый раз, когда ее друзья оказывались в опасности, это было ужасно, но не было по-настоящему ее виной. Кошмары о Седрике на кладбище преследовали ее все лето после четвертого курса: то, как он безжизненно падал, словно кукла, после того как в него попал зеленый луч… Да, тогда Гарри винила себя за то, что предложила ему прикоснуться к Кубку одновременно, — но сейчас все было намного хуже. Рон, Гермиона, Невилл, Луна… Они не были обязаны идти с ней, но они поверили ей, доверились ее видениям и последовали за ней, чтобы спасти человека, которого некоторые из них даже не видели вживую ни разу. Эта вера стоила им жизней. Каждое утро после кошмаров, уставившись мертвым взглядом в стену ванной комнаты, Гарри пыталась и не могла смириться с тем, что ей придется жить с этим всю оставшуюся жизнь. Каждое утро она будет вспоминать, что сама привела к смерти всех своих друзей, а потом бросила их, и каждое утро это будет так же ужасно, как и предыдущее. И никто никогда не узнает правду. — Как долго, — хрипло спросила Гарри в пустоту, — я смогу так продержаться? Она не знала, но была уверена: если перестать бороться сейчас, станет только хуже. Cдаться, опустить руки — значит сделать все эти смерти еще более напрасными. Поэтому она пыталась, насколько возможно, быть обычной ученицей, принять дар, о котором всегда мечтала, и жить нормальной жизнью. Она пыталась… Начался и закончился отбор в квиддичные команды. Он проходил в первую неделю учебы, и какое-то время она слонялась вокруг поля, готовая показать этим придуркам, что такое настоящий квиддич. Вот только когда она смотрела на них, всех этих рослых чистокровных парней из команды Слизерина, и пыталась представить себя рядом с командой, то получалось только рядом, не в. Тогда она спросила себя, кого она обманывает. Не получится уже вернуть старые времена, притвориться, что ничего не произошло, и продолжить играть ловцом в команде Гриффиндора. Какой же жалкой была бы она, если бы решила играть и притворяться, что ничего не произошло. В любом случае, так было даже лучше: раньше она проводила большую часть времени на поле в тренировках — теперь можно было использовать это время, чтобы найти дорогу обратно в свое настоящее и понять, что вообще произошло, почему она оказалась здесь. В конце концов, шептали остатки оптимизма, возможно, еще оставался небольшой шанс как-то все исправить. Из комнаты донеслись голоса проснувшихся соседок — значит, хватит сидеть на полу, жалея себя, пора двигаться дальше. Со стоном она встала, потянулась и посмотрела напоследок на свое отражение в зеркале. Что ж, у нее бывали дни и получше. Под глазами залегли темные круги, черные кудри, как обычно, в беспорядке, лицо даже бледнее, чем у Малфоя, и выглядит раза в два болезненнее — но она все еще жива, и это что-то да значит. С другой стороны, Гарри не знала, стоит ей радоваться или расстраиваться тому, что зеркало больше не пыталось комментировать ее вид, только один раз воскликнуло: «Мерлин, девочка, да я даже не знаю, с чего начать!» Откинув волосы и потянувшись к зубной щетке, она попыталась припомнить, какие планы у нее были на эту субботу. Потратить кучу времени впустую, безуспешно пытаясь скопировать Гермиону и досконально изучить тему путешествий во времени, забив на социальную жизнь?.. Да, конечно. Но, кажется, было что-то еще? Нечто вертелось на краю сознания, какая-то встреча… — Блядь. Зеленые глаза в отражении широко раскрылись. Гарри вспомнила. Она — партнер Тома Риддла по семестровому проекту по Защите, и, как будто это было недостаточно ужасно, в приступе идиотизма она решила, что было бы отличной идеей предложить научить его Патронусу. — Блядь, да о чем я только думала?! — спросила она отражение, будто оно могло объяснить ей, отчего она иногда так чертовски глупа. — Следи за языком! — упрекнуло зеркало, но Гарри не обратила внимания, только запустила руку в волосы, стараясь не паниковать. О чем она только думала? Ну, сначала она думала о том, что из всех возможных вариантов ее партнером по проекту стал именно Том Риддл. Потом — и неясно было, радоваться или оскорбляться этой мысли, — о том, что, по крайней мере, он рад этому не больше ее самой. Хотя с какого черта? Конечно, Гарри здесь выдавала себя за магглорожденную и до сих пор не завела ни одного друга, но она хотя бы не была кровожадной социопаткой, мечтающей о бессмертии и могуществе! Гарри думала, что у нее куда больше причин быть недовольной назначенной парой, чем у чертова Тома Риддла. А потом была та встреча в библиотеке. Тогда Гарри думала о том, что Защита — это тот предмет, в котором она разбирается лучше всего, и пусть Том Риддл будет хоть каким злым гением, у нее все еще больше опыта применения ЗОТИ на практике, чем у любого другого ученика ее возраста, — и это значило, что с большой вероятностью она и Риддл могли уже знать какое-то подходящее продвинутое заклинание и им не придется контактировать до самой защиты проекта. Экспеллиармус первым пришел в голову — это заклинание было давно привычно и до сих пор не раз спасало жизнь Девочке-которая-выжила. Конечно, этот высокомерный выскочка счел Экспеллиармус слишком простым, и тогда она, сама не зная почему, предложила Патронус. Впрочем, это было даже логично. Патронус — не рядовое заклинание, он всегда впечатляет. Тем более когда его вызывает еще школьница. Да, научиться было сложно, ей потребовался целый полный опасностей год, но опыт с отрядом Дамблдора показал, что Патронусу можно научить фактически кого угодно. У каждого в глубине души была необходимая для заклятия искра света и счастья. Возможно ли, думала она тогда, что Том Риддл, сам Лорд Волдеморт, окажется способен сотворить Патронуса? И если возможно, то какой вид принял бы его Патронус? Может быть, если он научится этому заклинанию, то в будущем не станет… Это была просто смутная идея, но затем она сменилась серьезным размышлением. Проскользнула мысль о том, что Мэррисот уж точно будет удовлетворена. А потом они вышли к озеру, и внезапно стало некуда отступать. Она согласилась учить Тома Марволо Риддла заклинанию Патронуса. — Отлично, Гарри, — пробормотала она себе под нос, вздохнула, в последний раз взглянув на свое отражение, прежде чем отправиться переодеваться, — просто замечательно. Соседки проигнорировали ее, проскользнув мимо нее в ванную, собираясь причесываться, — и даже Лаванда тратила на свои волосы меньше времени, чем они. Хотя Гарри не могла не признать, что их прически при этом всегда выглядели потрясающе, почти так же, как у Лаванды. Гарри и Гермиона делили бы первое место в конкурсе на худшие прически Гриффиндора, если бы такой проводился; ну, делили только до четвертого курса, после которого Гермиона начала наконец следить за собой и Гарри стала несомненной чемпионкой. А теперь, натягивая чулки и надевая дешевые юбку, свитер и туфли, которые она смогла себе позволить на гроши, заработанные за лето, Гарри думала о сегодняшнем дне и о предстоящей встрече с юным Лордом Волдемортом во всем его высоком, темном, уверенном величии. У него, конечно, ничего не получится, он попробует несколько раз, а затем они выберут тему для проекта получше — такую, которая будет не слишком сложна для обоих. Гарри очень сомневалась, что Лорд Волдеморт был или будет способен на заклинание вроде Патронуса. Кто угодно, но не он. В нем почти не осталось ничего человеческого, когда он воскрес на кладбище. И все же, о чем она думала в то утро, когда предложила это? Точно не о парадоксах времени и их последствиях. Что, если, несмотря ни на что, у него получится? В конце концов, прямо сейчас он все еще был человеком. Настоящим монстром, бесспорно, способным высосать жизнь из одиннадцатилетней девочки, выпустить василиска на ничего не подозревающую школу, убить Миртл, подставить Хагрида и многое другое — даже без намека на сожаление. Однако он отличался и от Волдеморта с затылка Квиррелла, и от того, что воскрес на кладбище. Он не был ни добрее, конечно, ни сострадательнее, но все же он был гораздо более человечен, чем взрослый Волдеморт когда-либо. Может ли быть, что Лорд Волдеморт всегда был способен на Патронуса, просто никогда не демонстрировал этого перед своими последователями, чтобы сохранить свой темный образ? Может ли быть, что одна маленькая Гарри Поттер, попавшая в прошлое, способна изменить историю? Она вдруг остановилась в дверях общежития, испугавшись своего безграничного потенциала, — потому что в ее руках действительно оказалась сила, ужасная, пугающая сила, о которой она едва осмеливалась даже думать. Что бы сказала на это Гермиона? А Рон? Может, стоит считать заклинание Патронуса своего рода проверкой, думала она, поднимаясь по лестнице в Большой зал на завтрак. Ненамеренно, но очень удобно придуманной проверкой. Если получится, если она сможет научить Тома Риддла Патронусу, то должна ли она будет изменить и другие вещи? Где проходит граница между разумным и опасным? Гермиона сказала бы, что глупо и слишком рискованно играть с такими материями, как время, судьба и история. Рон посоветовал бы хоть попытаться. Вот оно, гриффиндорство, подумала она, скользнув на свое место на краю слизеринского стола, в добрых трех футах от Тома Риддла, уже читающего «Пророк» с сосредоточенностью, которая могла бы быть восхитительной, если бы исходила от кого-то менее пугающего. Суть Гриффиндора не в том, чтобы подвергать себя опасности, а в том, чтобы делать, что должно, а дальше будь, что будет. Гарри была обязана хотя бы ради себя, своих родителей, ради всего мира попытаться изменить Риддла. И все же, подумала она, поймав на мгновение недовольный взгляд самого Риддла, это будет нелегко.***
С самого утра субботы Гарри Эванс заметно нервничала. Ну, подумал Том, оглядывая ее, все-таки не сильнее, чем обычно в его присутствии. А рядом с ним она была постоянно напряжена. Она всегда не просто посматривала на него краем глаза, а буквально держала в прямой видимости, словно ожидая от него опасности в любой момент. Они сидели снаружи, у озера. На этом настояла Гарри — она была убеждена, что живописный вид Хогвартса может помочь Тому прийти в нужное настроение. Вероятно, она уже успела пожалеть об этом: ее одежда была в плохом состоянии и едва ли выдерживала даже легкий осенний ветерок. Кем бы она ни была, подумалось ему, Гарри Эванс такая же нищая грязнокровка, как и он сам. Только, в отличие от Тома, у нее не было ни стыда, ни гордости, чтобы бороться и преодолевать обстоятельства, как это делал он. И все же она не обмолвилась об этом ни словом, когда просила его прийти на берег Черного озера после обеда, около часа дня, — и вот они оба здесь. Она смотрит вдаль, а он сидит рядом, ожидая какого-то знака к началу. По крайней мере, подумалось ему, никто не увидит его здесь и не осудит за то, что он общается со странной новенькой — пусть даже и только по принуждению Мэррисот. Через час должен начаться квиддичный матч, так что большинство знакомых Тома сейчас готовились к нему. Не то чтобы Тому было не плевать на квиддич. Даже регби интереснее квиддича; выходной день можно потратить на вещи куда интереснее и полезнее. Тем не менее он должен был сидеть на трибунах вместе со всеми и болеть за команду факультета, и даже проект с Гарри Эванс, позором Слизерина, не был оправданием для пропуска столь важного события. С этой мыслью он опять взглянул на нее, снова удивляясь, как кто-то вроде нее может быть способен вызвать Патронуса. В тот раз, поздним вечером, вернувшись в общежитие, он почти решил, что все это ему приснилось. Однако нет, несмотря на все странности Гарри, какая-то его часть требовала принять ее всерьез. Даже сейчас, задумчиво уставившаяся в воду, она выглядела чрезвычайно серьезной. Как будто этот момент мог кардинально изменить ход истории. Впрочем, подумал он с мимолетной улыбкой, кто знает, может быть, так и будет. В конце концов, сегодня тот день, когда Лорд Волдеморт научится создавать телесного Патронуса. Светлейшее заклинание от человека, который однажды станет самым темным из темных лордов… Да, ему нравилось, как это звучит. Наконец, вздохнув, она заговорила: — Думаю, лучше начать с движений палочки и звучания заклинания. Он поднял брови при взгляде на ее комично удрученную позу. Удивительно выразительная девушка: почти все ее мысли можно с легкостью прочесть по лицу. — Думаешь, это будет так просто? — Думаю, это хорошее начало. Не только для тебя, но и для любого, кто хочет научиться Патронусу, — возразила она, а затем, после недолгого молчания, нерешительно, как в прошлую их встречу, добавила: — Знаешь, Риддл, мы могли бы все-таки выбрать другое заклинание. Он нахмурился, несколько озадаченный ее неверием в его способности, и сухо ответил: — Эванс, я похож на того, кто сдается, даже не попробовав? — Я просто предложила, — перебила Эванс, подняв руку, чтобы остановить его возмущение. — Нет ничего стыдного в том, чтобы что-то не уметь. Интересный эвфемизм для «Я не думаю, что у тебя получится». На мгновение он вспомнил собственные мысли в момент, когда она показала ему это заклинание: что он сам никогда не сможет сотворить подобное — потому что никогда не мог и не сможет переживать столько эмоций, сколькими одержимы его сверстники. Он всегда знал: есть вещи, которые одновременно слишком просты и слишком сложны для него. И все-таки он почувствовал себя даже оскорбленным — у нее не было причин думать о нем что-то подобное. А ее мнение о нем было почти настолько же низкое, как у Альбуса Дамблдора, который невзлюбил его с самого начала их знакомства и ни на каплю с тех пор не смягчился. — О, пожалуйста, Эванс, — сказал Том, поднимаясь и доставая палочку, — избавь меня от своих попыток смягчить мое будущее горе от невозможности вызвать Патронуса. Она встала рядом с ним, вздохнула, отряхнула хлопковую юбку, а затем, тоже достав палочку, медленно показала все движения, которые проделала в тот вечер. В том, как она колдует, подумалось Тому, есть определенная грация, свидетельствующая о неплохом опыте. Почти инстинктивные, бездумные движения, которые позволяют выполнять заклинания даже в самых отчаянных ситуациях. Как она сказала тем вечером? Ее окружила куча дементоров? Хотелось откровенно посмеяться над этим, но какая-то его часть не могла не задаваться вопросом, кто эта странная девушка Гарри Эванс и откуда она взялась. Закончив демонстрацию, она произнесла: — С первого раза все равно ничего не получится, так что начнем с одних движений, ничего больше. Пока просто выбери первое счастливое воспоминание, которое придет в голову, потом обсудим его и сузим круг поисков. — Счастливое воспоминание? — переспросил он, снова подняв брови, но она была серьезна. Слишком серьезна, как будто все зависело от этого момента, от какого-то счастливого воспоминания Тома Риддла. — Из-за него заклинание и считается трудным, — объяснила она. — Движения палочки и слова просты, именно эмоции питают заклинание и делают Патронус Патронусом. Логика простая: нет счастливого воспоминания — нет заклинания. Он прочел то же в книгах, поэтому кивнул, задумываясь. Счастливое воспоминание, подумал он, роясь в памяти. Счастливое… Но что есть счастье? Большую часть времени Том был просто более-менее в хорошем расположении либо с нетерпением представлял собственное великое будущее. Иногда дни в Хогвартсе сливались в один, и хотя он любил Хогвартс, нашел здесь свой настоящий дом, но это не означало, что здесь он чувствовал себя постоянно счастливым. Счастье проходило как-то мимо него. В конце концов остался только один вариант — это воспоминание было омрачено тем, что Дамблдор поджег его шкаф, но первые несколько мгновений после получения письма из Хогвартса… Нет, подумал Том, лучше чуть позже — когда он сидел в лодке и смотрел на этот замок, светящийся вдалеке, по ту сторону озера. Да, это оно. — Экспекто Патронум! Из его палочки вылетело едва заметное серебряное облачко, слабо мерцающее в солнечном свете. — Охренеть, — воскликнула Гарри, искренне изумленная. Она захлопала в восторге, сверкая зелеными глазами, в то время как Том просто смотрел на собственную палочку как на предательницу. — Поверить не могу, у тебя получилось! — Неужели? — Том полностью повернулся к ней, и все терпение и даже смутное расположение к ней сменилось внезапной яростью на ее притворный восторг. — У меня ничего не получилось! Гарри, однако, ни капли не удивилась ни его гневу, ни тому, как быстро сменилось его настроение (как будто она всегда подсознательно знала, что скрывается за идеальной маской Тома Риддла), только улыбнулась еще шире. — Ты же видел эту дымку? То есть да, конечно, это не полная форма заклинания, но… Черт, да ты хоть понимаешь, что это значит? Да что не так с этой девушкой, раз она глядит на его посредственные результаты и удивляется им так, будто вообще ничего от него не ожидала? От него, Тома Риддла, по всем предметам на голову превосходящего любого на их курсе! Внезапно захотелось убить ее в один прекрасный день — нет, прямо сейчас — высосать жизнь из этих прекрасных зеленых глаз, смотреть, как ее труп повалится на камни рядом с озером. Да, из нее получился бы очень красивый труп, гораздо более красивый, чем живая девушка. — Нет, — усмехнулся он, сразу же почувствовав себя ужасно похожим на Абракаса Малфоя, смотря на нее сверху вниз холодным жестким взглядом, которого боялись все в приюте. — Просвети же меня, Эванс. Она посмотрела на него так, словно видела его впервые, словно до сих пор он был кем-то совершенно другим, словно она могла видеть сквозь его гнев, и ответила почти с благоговением: — Это значит, что ты можешь быть счастливым. Внезапно она с ошеломленным видом снова осела на бревно. — Боже, мне надо присесть. Я… Я не ожидала… Он молча смотрел на нее, застывшую и тупо уставившуюся вдаль. — Не ожидала, что я могу испытывать счастье? — переспросил он. Внезапно Том пожалел, что он сейчас не на трибунах, — и сам не поверил, что думает об этом. Ее слова словно вытянули из него всю энергию и ярость. Зачем он пришел сюда? Неужели он всерьез собирается провести так весь семестр? Рядом с этим ходячим безумием? Внезапно иррационально захотелось тоже сесть, как бы это ни было несвойственно старосте Тому Риддлу. Ну, не то чтобы перед Эванс имело смысл поддерживать имидж: она в любом случае будет думать о нем плохо, независимо от того, что он сделает. Был он спокоен, раздражен или доволен — она, казалось, даже не замечала разницы. С этой мыслью он со вздохом опустился рядом с ней, заметив: — Хочу, чтобы ты знала: я нахожу тебя невероятно раздражающей и утомительной. Гарри нахмурилась, не то смутившись, не то пытаясь найти в этих словах скрытые смыслы. Она слегка отодвинулась от него, но теперь, когда он завладел ее вниманием, продолжала смотреть. Зеленые глаза разбирали его по кусочкам. Что она видела, когда смотрела на него? Очевидно, не то же, что видела Лукреция Блэк или любая другая девушка в Хогвартсе. Почему-то Гарри Эванс увидела в нем нечто совершенно иное, не слишком приятное, но, похоже, захватывающее. Как будто Том Риддл был головоломкой, на решение которой могли уйти годы. О чем говорил ей полуденный свет, падавший на его скулы и волосы? Наконец она спросила: — Так что ты представлял? Он усмехнулся, отвернулся от нее к озеру, мысленно обругав себя за то, что так долго смотрел на нее. Не то чтобы она заметила, а если и заметила, то ей было явно все равно, но все же у Тома был какой-никакой образ, даже если перед ней он поддерживал его только для себя самого. — Разве это не слишком личный вопрос? — Нет, если ты хочешь призвать Патронуса, — сказала она с усмешкой, прежде чем продолжить более серьезно: — Счастливые воспоминания могут быть не так просты, как кажется. Если ты не скажешь мне, какое выбрал, я не смогу помочь тебе придумать что-нибудь получше. Что ж, в этом был смысл, как бы ему ни хотелось поспорить. — В таком случае, могу я услышать твое? — спросил он, и на его губах заплясала веселая улыбка, вызванная этой мыслью, которая, как он внезапно понял, его действительно заинтересовала. Какое же счастье могло подпитывать проекцию души Гарри Эванс? Она вспыхнула на мгновение, тут же побледнела и посмотрела на него с подозрением, явно не горя желанием делиться информацией о себе, но затем пожала плечами. — Ладно, думаю, это будет честно. — Это что-то смущающее? — Том не мог удержаться от вопроса, но она яростно покачала головой. — Даже не думай, ты первый. — Я вспоминал о том, как впервые увидел Хогвартс, — начал он негромко, а затем развил мысль: — Сидя в лодке посреди озера — ты, вероятно, пропустила этот этап и добиралась со станции иначе, но обычно первокурсники в первый раз добираются до замка на лодках через ночное озеро. Тогда я был… счастливее, чем когда-либо. Он почувствовал себя слишком уязвимым, слишком незащищенным перед ее ярко-зелеными глазами, и потому резко бросил: — Но, очевидно, этого счастья недостаточно. Гарри на это даже не моргнула и продолжила разглядывать его, положив подбородок на кулак и наклонив голову. — Как насчет письма из Хогвартса? Он усмехнулся. — О, нет. Ладно, до определенного момента это было весьма захватывающе, но… — Том замолчал, посмотрел на нее и добавил: — Ни для кого не секрет, что профессор Дамблдор и я не совсем ладим. Она выглядела несколько сбитой с толку, но Том не собирался вдаваться в подробности этого инцидента. О, нет, этот случай останется в прошлом, будет забыт всеми, кроме самого Тома. Однажды Альбус Дамблдор заплатит и за это унижение, и за все последующие. Понимая, что не получит больше объяснений, она кивнула, повернулась обратно к озеру, на мгновение задумалась, а затем сказала: — Я понимаю, почему ты считаешь этот момент самым счастливым в твоей жизни, и, может, это действительно так, но Патронус требует определенного вида счастья. Твое счастье — это момент. Хорошо это или плохо, но оно было лишь моментом, который остался в прошлом. Когда я впервые пыталась вызвать Патронуса, я думала о… о том, как узнала, что я волшебница, о первом настоящем Рождестве в своей жизни, о семье… Я думала, всего этого будет более чем достаточно, но оказалось, что нет, потому что это были всего лишь отдельные мгновения во времени, короткие вспышки света. Она посмотрела на него горящими глазами и потянулась бледной рукой с длинными пальцами к своему сердцу. — Это должно исходить из самой твоей души, Риддл. Как она может так смотреть? Как могут у человека быть такие глаза? Мягкие и наполненные светом, но уже через миг — твердые, как сталь? Жаль, подумал он, что эти глаза не могут принадлежать кому-нибудь другому. — Так какое же твое счастливое воспоминание? Она заколебалась, отодвинулась, затем отвернулась к квиддичному стадиону с хмурым выражением лица. — Матч начинается. И, к сожалению, она была права. — Да, точно. Он ощутил разочарование. Они не успели закончить сегодня, но он с нетерпением ожидал ее ответа. Разве не странно — он ждет услышать что-то о Гарри Эванс и от нее? Вероятно, ответ будет таким же странным и раздражающим, как все, что она говорит, — Том сомневался, что этот ответ оправдает его смутные ожидания. Возможно, это и к лучшему, что сегодня все завершилось вот так. Тем не менее он снова взглянул на нее, прежде чем направиться к квиддичному полю, и заметил странную тоску в ее взгляде, направленном к стадиону, хотя шагать она начала в сторону замка. — Ты не туда идешь, Эванс. Она моргнула, посмотрела на него и в комичном замешательстве указала на себя: — Я? — А кто еще? — Том закатил глаза. Честное слово, иногда казалось, что в младенчестве ее роняли на голову. — Разве тебе не хочется поддержать команду родного факультета? — Ну, я… — она замолчала, передернувшись почти инстинктивно, как будто от одной мысли о поддержке Слизерина ее тошнило. — Идем, Эванс, — сказал он с наигранным нетерпением, уже направляясь к стадиону, — ты должна страдать так же, как страдаю я. Это заставило ее наконец оживиться и пойти рядом с ним. — «Страдать»?! Ты хочешь сказать, тебе даже не нравится квиддич? Он ухмыльнулся шире. — Теперь, Эванс, это маленький грязный секрет между нами двумя. Для остального мира я такой же фанат этого бессмысленного вида спорта, как кто угодно другой. — Квиддич ни черта не бессмысленный! — воскликнула она. И зачем так кричать, если он и так слышит? — Погоди-ка, зачем ты вообще мне это сказал?! Разве это не разрушит твой идеальный образ? — А самое замечательное, Эванс, — сказал он, неспешно шагая к стадиону, внезапно почувствовав себя гораздо более непринужденно в их отношениях, в потенциале их отношений, чем несколько дней назад, — самое замечательное то, что ты ведешь себя бесконечно странно, а еще ты — магглорожденная на Слизерине, так что никому нет дела до того, что ты скажешь. На мгновение она оскорбилась, покраснела, но они оба знали, что это так. — Да, — задумчиво протянул он, — думаю, это начало прекрасной дружбы.