***
Октябрь 1942
Гарри никогда не умела лгать убедительно. А еще она не умела не влипать в неприятности и не оказываться ежегодно в смертельной опасности — и частенько это вызывало большие проблемы. Когда Гарри искренне пыталась держать в тайне свое расследование про Сириуса Блэка, или наследника Слизерина, или что угодно еще, выглядело это настолько жалко, что все вокруг предпочитали просто игнорировать ее, только чтобы не чувствовать испанский стыд. Ну, кроме разве что Малфоя. Однажды на втором курсе, когда Гарри притворялась Гойлом, Малфой спросил, была ли мать Гойла так потрясена, уронив младенца-сына на голову, что он все еще жив и пускает слюни, что от удивления уронила его еще раз. (Заставляет задуматься: если Малфой в свои двенадцать был способен на такое остроумие, то почему при ней всегда прибегал только к «Мой отец узнает об этом, Поттер!»? До того дня она считала, что он просто не может придумать ничего менее дурацкого.) А, и еще Седрик был неизменно вежлив с ней и, возможно, несколько игрив, особенно когда предлагал ей воспользоваться ванной старост, потому что там такое большое джакузи и она обязательно узнает «кое-что интересное». Это заставило Гарри испытывать ложные надежды, что, возможно, Седрик Диггори, этот живой Адонис с Хаффлпаффа, заинтересовался ей (пусть и выражал немного жутковато, но, в целом, она была совсем не против пересечься с ним наедине в ванной старост, даже если рядом было бы то визжащее яйцо). Что, в свою очередь, привело к тому, что в декабре Гарри, жутко смущаясь, сбивчиво пригласила его на Святочный бал. Седрик Диггори безжалостно отверг ее: «Извини, Гарри, но у меня уже есть девушка, ты, наверное, знаешь ее, Чжоу Чанг» — и не оставил другого выбора, кроме как пригласить Рона, который тогда злился, что Гермиона пошла с Крамом. А потом Седрик умер, и… Ну, она старалась не думать об этом. Так или иначе, врать Гарри особо не умела, хотя, казалось бы, должна была за все годы научиться. Но вот Том Риддл… Это было нечто. Вот Гарри, которая выглядит и чувствует себя как труп, наполовину убеждена даже, что она в самом деле мертва (потому что Том Риддл — Волдеморт — Волдеморт обнимает ее, Волдеморт не злится из-за убитого василиска, и он обнимает ее), а вот Том — плетет перед школьной медиведьмой эту нелепую историю о том, как глупышка Эванс шла на Прорицания, но, о ужас, потеряла сознание в коридоре и выпала в оказавшееся слишком близко окно на оказавшиеся прямо внизу камни. Два дня ее скрывали от взглядов прогуливающихся учеников и школьного лесника оказавшиеся совсем рядом большие густые кусты. И только сейчас Том, отважный герой, выполняющий свои обычные старостские обязанности, нашел ее, задыхающуюся от боли и отчаяния, оказал, как умел, первую помощь и доставил в больничное крыло. Гарри не поверила бы ни слову. Она не была уверена, знает ли Том или кто-нибудь еще в этом времени, но Гарри была в неплохой физической форме и уж точно ей хватало чувства равновесия для того, чтобы не выпадать из окон и не разбиваться о камни. Даже Невилл, который чуть не убил себя на Зельеварении не один десяток раз, не был настолько убог! Тем не менее, он был настолько… убедителен, что требовалось приложить некое усилие, чтобы хотя бы усомниться в том, что он говорит. Нужно было хотеть не верить ему, для чего ни у кого в замке не было повода. Да даже Гарри могла бы купиться, если бы сама не была в Комнате, — в конце концов, его дневниковая версия водила ее за нос так же, как и всех остальных. Впрочем, истина заключалась в том, что на самом деле новая ученица Гарри Эванс спустилась в секретную дыру под замком и убила расистского василиска Салазара Слизерина, получив при этом сотрясение мозга, здорово облившись петушиной кровью и сжегши змеюку заживо магическим выбросом, и оказалась заперта там внизу до тех пор, пока кто-то не приведет Тома Риддла, — и такая истина звучала, пожалуй, еще менее правдоподобно. Вдобавок, хоть Гарри и не имела возможности нормально осмотреть себя, она наверняка действительно выглядела так, как будто выпала из окна, хорошо еще, если только из одного, а не нескольких подряд. Но кто бы знал, что в петухах столько крови — неудивительно, что Том Риддл смог расписать всю стену зловещим рифмованным посланием. — Ох, бедняжка, — произнесла медиведьма с гораздо большим сочувствием, чем мадам Помфри — та после пяти лет знакомства с Гарри уже просто с раздражением укладывала ее на койку, одновременно колдуя знакомые диагностические чары. В ее глазах тоже было что-то бóльшее, чем просто жалость. Она смотрела на Гарри так, будто у нее сердце разрывается на части. Гарри припомнила, что такой же взгляд был у Сириуса, когда он сказал, что она все-таки не сможет жить с ним. Но эта женщина-то почему так смотрит? Более того, увидев выражение лица медиведьмы, Том чуть приблизился и нежно погладил Гарри по руке. Одаривая почти таким же взглядом. Ну, настолько близким к этому, насколько он мог изобразить, но, учитывая, что это был Том Риддл, выглядело почти даже искренне. Гарри почувствовала, что что-то упускает. Что-то очень важное. Вот только что такого важного в том, что Гарри оказалась настолько глупа или просто неуклюжа, чтобы выпасть из окна? — Мгм, — размыто отозвалась Гарри, не уверенная, хочет ли реагировать на «бедняжку». Бывало и хуже, а сейчас, как ни странно, она чувствовала только слабую боль во всем теле и немного голод. Голод ощущался даже сильнее, чем боль, не достигнув еще дурслевского уровня (который постепенно уменьшался по мере того, как тело привыкало к постоянному недоеданию). Но он уже приближался к неприятным ощущениям первых дней лета, когда ей приходилось заново привыкать к объедкам Даддерса после жизни в хогвартской сказке. Голова упала на подушку, веки потяжелели, но Гарри спросила: — Кстати, я тут узнала, что у меня много отработок за пропуски. Но раз я выпала из окна, можно мне… не идти на них? Женщина посмотрела на нее острым взглядом карих глаз и внезапно стала слишком похожа на мадам Помфри. — Если они еще попытаются назначить тебе отработки, дорогая, мне найдется, что им сказать. — О, спасибо, — неловко поблагодарила Гарри, прежде чем кивнуть в сторону Тома. — Тогда ты не мог бы передать это профессорам? Он снова одарил ее странной нежной улыбкой, сел рядом с ней на кровать и ободряюще сжал ее ладонь. — Я постараюсь. Гарри, поколебавшись и слегка поморщившись, забрала руку. Может, у нее и сотрясение мозга, но до такого она точно еще не докатилась. Он нахмурился, во взгляде мелькнуло что-то мрачное, но исчезло прежде, чем она успела всмотреться. Палочка над ней остановилась, огонек диагностического заклинания погас. Медиведьма повернулась и как-то непонятно посмотрела на Тома. — Мистер Риддл, вы… — Да? — отозвался он с выражением лица, так и кричащим «я хороший мальчик» — такое он строил перед всеми преподавателями, но особенно перед Слагхорном — Гарри от него тошнило. — За исключением низкого сахара и легкого обезвоживания, мисс Эванс в полном порядке, — сказала женщина, с заметным изумлением снова разглядывая изодранные и окровавленные остатки формы Гарри, которые явно намекали на серьезную опасность для жизни. — Такого уровня ожидаешь от опытного профессионала. — О, — Том открыл рот от удивления, которое, как подозревала Гарри, было как минимум отчасти искренним. — Вот как. Слова прозвучали ровно, почти разочарованно, и неловко, как будто его никогда не хвалили за то, чего он не делал. По крайней мере, если он не присваивал чужие достижения намеренно. — Вы не думали о карьере врача? — Медиведьма окинула его внимательным, оценивающим взглядом. — С вашим талантом… — О, нет, боюсь, я не… — Он на секунду замолчал, явно пытаясь придумать какое-то оправдание, затем продолжил: — Я плохо переношу вид крови. Гарри подавилась слюной и выпучила глаза, внезапно представив, что Волдеморт может быть таким слабонервным. Том, взглянув на Гарри, вспомнил, что она как раз вся в крови, и, побледнев, признался: — Было очень непросто возвращать мисс Эванс в замок. Гарри, тяжело дыша, заставила себя принять вертикальное положение, отмахиваясь от обеспокоенных взглядов медиведьмы (которая, по мнению Гарри, выглядела слишком уж тревожно, учитывая, что с ней вроде как оказалось все хорошо). — Ну, супер, раз так… Я пойду? В смысле, в свою комнату… Женщина ответила не сразу. Несколько секунд она пристально смотрела на Гарри, потом перевела взгляд на Тома и дождалась его кивка. Как будто без няньки в его лице ей нельзя было бы вернуться в свою комнату. Какого черта вообще? То есть, конечно, по легенде она выпала из окна, но не с лестницы скатилась же! Но, очевидно, авторитет Тома как ее старосты снова все решал. Слегка нахмурившись, медиведьма встала и достала из шкафчика пузырек с каким-то зеленоватым зельем, на запах напоминавшим кошачью рвоту. — Сначала выпьешь это. Зажмурившись, Гарри, как настоящий ветеран больничного крыла, стойко проглотила эту мерзость. Эффект был почти мгновенным: сухость во рту прошла, утихла тупая боль в животе и получилось наконец свободно вдохнуть полной грудью. Уже очень давно Гарри не чувствовала себя так хорошо. — Спасибо. — Она вскочила с кровати и улыбнулась медсестре. — Ну, за то, что возились со мной так поздно и все такое. Затем она практически выскочила за дверь больничного крыла, но все равно услышала, как Том тихим, обеспокоенным голосом обещает женщине: «Я присмотрю за ней». Все воодушевление тут же сдулось. Гарри не была уверена, чего ей сейчас хочется больше: застонать, разрыдаться или сбежать. Сидя в той дыре и гадая, придет ли хоть кто-нибудь когда-нибудь ей на помощь или ей стоит попытаться выкарабкаться самостоятельно, она совершенно позабыла о главной проблеме. И позже, пока он поднимал ее со дна, возможные последствия все еще казались такими размытыми, далекими и нереальными, что она не задумывалась о них особо. Но сейчас, когда они долго, бесконечно долго спускались к подземельям, отрезвляющее ощущение реальности возвращалось к ней. Том, должно быть, ощущал нечто схожее, подумалось ей: с каждым шагом он хмурился все сильнее, а в глазах отражался растущий гнев, которого она ждала еще в самом начале. Почему она не встретила его еще тогда — наверное, на этот вопрос она никогда не узнает ответа. Они были примерно на середине пути к общежитию, когда он наконец спросил: — Как тебе удалось попасть в Тайную Комнату? — Он остановился посреди лестницы, не беспокоясь о том, что через пару минут она сменит направление, и уставился на Гарри сверху вниз. Затем, тише и холоднее, спросил: — Как ты вообще ее нашла? Гарри побледнела. Сердце забилось так же часто, как вчера в Комнате. На эти два вопроса она не могла дать ответ — ни Тому, ни кому-либо еще. — Я не знаю, — натянуто отозвалась Гарри без малейшей надежды, что он поверит в эту чушь. Она могла бы много плохого сказать о Томе Риддле, но он определенно не был глуп. — Не знаешь? — насмешливо переспросил он. — Неужели. — Да какая разница? — Гарри отвернулась, но не полностью, продолжая держать его в поле зрения. — Я ее нашла, я попала внутрь, вот и все, что еще… — Это мое наследие! — прошипел он, но в мертвой тишине замка шипение прозвучало оглушающе громко. — Это моя история, мое право, и ты отняла его! Гарри молча подняла палочку в его сторону, готовая к сражению. — И что ты собралась делать? — спросил он, вытаскивая свою собственную палочку, палочку-близнец, и направляя на нее. — Ты действительно веришь, что можешь победить? — Да. Гарри знала это. Этот Том еще не стал Волдемортом, а она уже побеждала его в будущем. Она выжила; четыре раза она встречалась с ним лицом к лицу и уходила победительницей, в то время как он приближался к разложению и смерти. На мгновение он перехватил палочку крепче, испытывая непреодолимое желание ударить и проклясть ее, пока Гарри просто продолжала держать свою поднятой, но затем быстро, словно боясь передумать, Том скривился и убрал ту в карман мантии. Гарри не пошевелилась. Он продолжал разглядывать ее, не отрывая глаз от чужой палочки, затем, наконец, снова посмотрел ей в лицо и спросил с наигранной небрежностью: — Что, по-твоему, я собирался делать в Комнате, что ты сочла необходимым взять все в свои руки? Гарри от удивления опустила руку и просто уставилась на него, открыв рот. — Ты это серьезно? — Абсолютно. — Его глаза блеснули, в их бледно-прозрачных глубинах бушевала гроза; он сжимал кулаки, будто ему не терпелось снова вытащить палочку. — Не делай из меня дурочку, Риддл, — сказала Гарри, ощущая бесконечное спокойствие и непоколебимость, пока он стоял напротив и едва сдерживал злость. — Мы оба знаем, что бы ты сделал. Его усмешка стала более явной, резкой, почти нечеловеческой, он прошипел: — Так скажи это, Эванс. — Ты бы устроил в школе чертов цирк. Ты бы зарезал петухов, чтобы их кровью писать на стенах зловещие пророчества, а потом выпустил василиска и натравил на магглорожденных. А когда он убил бы кого-то, ты бы подставил самую легкую жертву, чтобы самому не попасть в Азкабан и чтобы Хогвартс не закрыли. И неважно, что он еще может измениться, что, возможно, в его черной душе еще горела какая-то искра надежды, — потому что это было его наследием. И оно, это ужасное будущее, и было той судьбой, которой он для себя желал. Превратиться из того, кем он был сейчас, — хорошего или плохого человека, но все же простого ученика — в существо, способное хладнокровно убить Миртл Уоррен. Его Патронус, полупрозрачная змея, был лишь знаком, что она не может сидеть сложа руки и просто наблюдать. Оглядев его с ног до головы, постукивая пальцем по своей палочке, она заключила: — Я решила пойти и убить твоего чертового василиска, Риддл, потому что ты кровожадный псих и трус и, кроме меня, некому тебя остановить. Даже в будущем никто, кроме нее, не сможет выстоять против него. Через пятьдесят лет Гарри в одиночку… Она остановилась, осознавая, что этого уже не произойдет. Двенадцатилетняя Гарри Поттер не выйдет одна против древнего змея. Она проживет нормальный, совершенно обычный второй год в Хогвартсе, если только Том из дневника не придумает еще чего-то, но… Она больше не в собственном прошлом. Она сделала это — она изменила историю, спасла Миртл и Хагрида. Василиск мертв, она остановила наследника Слизерина прежде, чем он мог даже заявить о себе. И это значило, что она теперь окончательно застряла здесь — в мире, который не нравился ей и которому не нравилась она. Впрочем, разве не проклинала бы она себя, если бы бросила на произвол судьбы Миртл, Хагрида и других им подобных? Разве они заслужили то, что с ними случилось бы, если бы Гарри выбрала струсить? Нет, она не сомневалась ни секунды. Ни раньше, ни сейчас. Она продолжила путь вниз по лестнице, внезапно мысленно отстранившись от всего Хогвартса и людей в нем. — И куда ты собралась на этот раз?! Она остановилась и оглянулась. Палочка Тома Риддла снова была направлена на нее, сам он выглядел пришибленно. Даже сильнее, чем в Комнате, когда она впервые встретила шестнадцатилетнего Тома Риддла и пронзила клыком василиска кожаную обложку дневника. Его трясло, глаза горели, и он едва мог удерживать палочку ровно. Она просто продолжала смотреть на него, сквозь него, и пыталась понять, кто же на самом деле сейчас перед ней: еще странный, непонятный Том Риддл, с которым она познакомилась в этом времени, или уже тот, кого она встретит в будущем в Тайной Комнате. Наконец она сказала: — Я не претендую на твою Комнату. Исследуй ее сколько влезет, получай свое наследие, мне плевать. У тебя просто не будет василиска. — С этими словами она вздохнула и пошла дальше, спускаясь по ступенькам, не оглядываясь. Он остался молча стоять позади. Когда она наконец вошла в гостиную факультета, он не последовал за ней.***
Следующим утром она снова появилась на занятиях. Все профессора, даже Дамблдор, простили ей все пропуски и отменили отработки. Слагхорн настойчивей прежнего попросил Тома присмотреть за девочкой и помог ей с новым комплектом школьной формы взамен того, что она подрала и испачкала в крови. По всей школе гуляли шепотки о том, что два дня назад, после Трансфигурации, на которой Малфой и Гойл на глазах у Тома Риддла унизили Гарри Эванс, та пыталась совершить самоубийство и бросилась из окна башни. За завтраком Лукреция, всегда первая узнающая все слухи, хихикнула ему на ухо: — Как иронично, что грязнокровка даже с этим не справилась. Такое убожество. Том не стал поправлять. Хотелось бы ему, чтобы все так и было: чтобы она от отчаянья выбросилась из окна и разбила башку о камни. Чтобы она ничего не значила, ничего из себя не представляла и не могла заставить его кипеть от гнева, страха и стыда одновременно. Ему хотелось понимать ее, понимать хоть что-нибудь; хотелось, чтобы она или уважала его, или хотя бы ничего о нем не знала. Почему она не могла быть такой же, как все остальные?! Почему она не могла быть такой, как Лукреция, Абракас или Орион? Почему она смотрела на него и не видела ничего, ничегошеньки, кроме черной дыры, о чем постоянно напоминала ему? Как она могла отнять у него Комнату еще до того, как он сам ее нашел? Как она могла? Без колебаний, посреди ночи, никто и не заметил. Стоя тогда лестнице, он никого и никогда не ненавидел так сильно, как ее. Ни Билли Стаббса, ни миссис Коул, ни даже самого Альбуса Дамблдора, потому что она прикоснулась и осквернила то, к чему никто другой даже близко не был. Она отобрала что-то священное — саму историю Хогвартса и вдобавок единственную имевшуюся у него ниточку… Том Риддл родился в маггловском приюте, у него не было ни отца, ни матери, ни фамилии, указывающей на связь с волшебным миром. О, как же он надеялся когда-то, что, возможно, его отец все еще жив, что он волшебник или вроде того и что однажды он найдет Тома и заберет его к себе. Потом он попал в Хогвартс и ему помогли осознать, что генеалогически он значит столько же, сколько какая-нибудь Миртл Уоррен. Всего лишь грязь под ботинками Малфоя или Блэка. Впрочем, спустя несколько лет он узнал, что парселтанг — это редкое волшебное умение. Больше того, наследовалось оно только по линии Слизеринов, восходя к самому Салазару. Это случилось всего год назад. Он сидел в библиотеке с открытым ртом и не верил своим глазам. Он не просто происходил от волшебника — он оказался наследником Слизерина. Возможно, во всей Британии не нашлось бы человека с кровью чище его. И все же, подумал он, не отводя взгляда от книги, его по-прежнему звали Том Риддл и он по-прежнему был и навсегда останется для всех грязнокровкой. Чтобы стать кем-то другим, кем-то большим, наследник Слизерина должен превратиться в Волдеморта, и этот человек не может существовать внутри Хогвартса. И все же все каникулы мысли о Комнате не выходили у него из головы. Но сначала пришли новости о назначении школьным старостой, потом начался учебный год с этим проклятым проектом по ЗОТИ, и только он смог наконец отвлечься, как… Пришла Гарри Эванс и, ни секунды не колеблясь, все уничтожила. Уничтожила то, к чему недостойная грязнокровка даже прикоснуться не должна была. Они не обменялись ни словом за этот день. Он не смотрел на нее, и она даже головы не повернула в его сторону. С общим проектом было покончено, и только Слагхорн все еще настаивал, что они должны работать вместе, но это уже не вызывало тех же эмоций, что всего пару дней назад. Он наблюдал, как все шепчутся и пялятся, как она, похоже, совершенно этого не замечает, и как Альфард Блэк шепчет ей что-то ободрительное под хихиканье своей слизеринской родни («Бедняжка Альфард, он у нас такой чудной»). Наконец, как она и предсказывала, он сам спустился в Комнату — один, глубокой ночью, он хотел своими глазами увидеть место битвы. Сначала Том просто блуждал по темным узким коридорам, представляя, как она проходила здесь до него со своей обычной жгучей решимостью, и почувствовал… Он чувствовал себя таким незначительным в ее тени. Он не смог бы толком описать это ощущение, но ему показалось тогда, что он недостоин этого момента. Это не он нашел и открыл веками забытое место, он шел по следам Гарри Эванс, которая даже попасть сюда не должна была. Как она смогла войти, не зная парселтанга? Как она смогла войти, не будучи наследником Слизерина? Наконец, шепнув «Откройся» двери в подземелье и пронаблюдав, как змеи дают двери распахнуться, он вошел в само помещение, где его ждала туша василиска. Он остановился в нескольких ярдах от трупа и какое-то время мог только смотреть. От древнего змея ничего не осталось — только обожженный остов, прожаренный изнутри; все, о чем Том мог думать, это то, что Гарри Эванс каким-то образом сделала это с василиском в одиночку, используя только свою палочку и свой ум, и вышла отсюда без единой царапины. Он не мог даже представить себе, какое заклинание могло сотворить подобное, даже если забыть, что чешуя василиска практически невосприимчива к магии. Мертвый змей казался совсем небольшим, даже при своих объективно внушительных размерах. Тень Гарри в его сознании все разрасталась. Большим усилием воли Том заставил себя пройти дальше. Каменная плитка, скрывающаяся местами подо мхом, была покрыта грязными кровавыми разводами. Кровь была повсюду вокруг скелета василиска; чуть дальше Том обнаружил оранжевые перья и переломанные голые птичьи кости — все, что осталось от краденых петухов. Дойдя до морды чудовища, он остановился, посмотрел вниз на его пустые глазницы и задумался, как все могло бы сложиться. Кем она его считает, что, по ее мнению, он мог бы… Впрочем, подумал он, была ли Гарри так уж неправа? Ее голос звучал так уверенно, и, в самом деле, было бы так легко, так заманчиво избавиться от маски Тома Риддла и доказать, что он не грязнокровка и никогда таким не был. Это было бы неопровержимым доказательством, пусть даже только для себя самого, что он ничуть не хуже других. Это вселило бы страх в их сердца и заставило их увидеть его тем, кто он… «Но кто я такой на самом деле?» — спрашивал он себя почти отчаянно. Он думал, знал, что он значит так много, пока ждал этого великого дня, но теперь… Он чувствовал себя потерянно. С тех пор, как Риддл встретил ее, его словно несло куда-то к месту, которое он не в силах был назвать. Василиск не мог больше дать ему ответ. Парселтанг не поможет понять мертвого змея. Спотыкаясь, он прошел через огромную зияющую дыру во рту статуи, по извилистым коридорам, и наконец попал в небольшую, хорошо сохранившуюся библиотеку. Как Гарри и обещала, она осталась нетронутой, покрытая пылью столетней давности. Вся Комната принадлежала ему — кроме василиска. Он обошел помещение, благоговейно прикасался к стенам и корешкам книг, открывал их, всматривался в строки, написанные на старом языке элегантным почерком, который, возможно, принадлежал самому Слизерину, описывающие темы из зельеварения, темных искусств, темных существ и смежных областей. И не мог перестать оглядываться, будто ожидая наткнуться взглядом на Гарри или хоть какие-то следы ее присутствия. Мысль о том, что она была здесь, грызла его изнутри: как она попала внутрь, почему она сделала это, как смогла с одной только волшебной палочкой убить змея, принадлежала ли часть крови ей, и как она могла после всего просто выйти из Комнаты и вести себя так, будто ничего не произошло? Словно все это ничего не значило! Как будто можно было просто вернуться к учебе, и никто… В этом и была проблема. Его обыграли, лишили наследия, отодвинули в сторону и навесили ярлык злодея в некой непонятной драме, разыгрывающейся у нее в голове, — но никто и никогда об этом не узнает. Гарри Эванс продолжит жить своей серой жизнью, все будут насмехаться над ней из-за неудавшегося самоубийства, о котором она даже не думала, а ей и дела не будет. И все же, глядя на книгу, он против воли смутно сожалел, что она сейчас не с ним. Если бы все случилось иначе: он нашел бы это место первым, и здесь бы не было василиска, он привел бы ее сюда, и они вместе изучали бы эти книги, эту историю. Никто, кроме нее, не знал, не видел, что за человек Том Риддл на самом деле. И если она с такой легкостью замечала все самое худшее в нем, всю ту тьму, что миссис Коул даже представить себе не могла, — значит, она могла увидеть и другое. Что, возможно… Что он был способен убить человека — но в то же время и вызвать Патронус. Он чувствовал себя старым, уставшим и более одиноким, чем когда-либо прежде. Хотя бы потому, что раньше он знал только одиночество. Его маски были его шорами, он и не думал, что по чужой компании можно скучать. И Том все еще хотел, даже после всего случившегося, чтобы она увидела его — его целиком, а не только ту часть, которую сама выбрала. Ей достался василиск, ему — Комната, но он хотел большего. Возможно, в следующий раз он возьмет ее сюда с собой. Они сядут рядом и будут читать старые рукописи, или он будет читать, а она — только изображать интерес. В этом месте ощущалась не только история, но и судьба — его судьба, она пела из тяжелых каменных стен и мутных глубин древней неподвижной воды. И все же, думал он, сканируя взглядом каждый угол небольшой библиотеки, Гарри Эванс как-то незаметно для него затмила Тайную комнату. Том Риддл горел как солнце, ослепляя всех вокруг своим умом и потенциалом, так что Слагхорн даже предрекал ему роль самого молодого министра Магии. Гарри же излучала свет на своей отдельной частоте — слишком яркий и мощный для большинства. Когда смотришь на нее, то чувствуешь, будто упускаешь что-то. Гарри была способна творить чудеса и уничтожать монстров, не моргнув и глазом. Когда он наконец вернулся в общежитие Слизерина (это оказалось сложнее, чем он ожидал, — пришлось поблуждать по множеству ходов, пока он наконец не нашел лестницу, ведущую к уборной для девочек), то увидел ее, спящую на диванчике. Она каждую ночь сидела здесь допоздна и хмуро глядела в огонь камина. Выражение ее лица становилось в это время отстраненным, безразличным, гораздо более мрачным, чем она позволяла себе днем. В первый раз, когда увидел ее здесь, он даже замедлился на мгновение — хотя тогда она еще была всего лишь новенькой грязнокровкой, сидящей рядом с ним на Защите, — и задался вопросом, о чем она могла думать в этот момент. Он нечасто видел ее спящей. Даже во сне Гарри выглядела не как все, в ее лице не было расслабленности, она не возвращалась в своем сознании к более счастливым и легким мыслям и временам. Она хранила свое суровое и задумчивое выражение лица, носила его, как броню, даже во сне и готовилась к какой-то битве, о которой Том ничего не знал. Возможно, с василисками, а может — с самим Томом. Было так легко просто оставить ее, продлить момент спокойствия и представить, что когда она проснется, то взглянет на него без страха, напряжения или презрения. Его рука потянулась к ней, повисла над ее плечом, но Риддл не осмелился коснуться ее. Он не знал, что она такое на самом деле, но все равно боялся прикоснуться. Обугленный остов василиска простерся в ее тени.