Туманным перевалом смешалось небо

      Послеполуденное небо медленно покрывалось чуть еловыми пятнами, хрупко рассеивавшимися вязкой дымкой, которая, некрепко сбиваясь в тяжëлые капли, медленно ползла от розового горизонта к пенным облакам, напоминавшим плотные стаи фиолетовых августских мотыльков. За окном было явно теплее, чем вчера; дождь не капал, хотя утром тучи всë ещë тяжко нависали над чахлыми холмами, покатыми крышами, степенно светлея у самых краëв и кротко оседая на стëклах веранд; пар изо рта всë ещë не шëл, когда Дазай любопытно высовывался из окна, заслышав чьи-то крадливые шаги у дверей, но нос тут же замерзал, покрываясь едва ли не морозной ледяной плëнкой.       Зацепившись взглядом за неаккуратно торчавший из-за угла его дома жëлтый рукав куртки, Осаму снова перегнулся через стол, встав со скрипучего табурета, опëрся на подоконник локтями, неудобно вывернул голову в бок и громко произнëс: «Накахара, я тебя вижу.» — после чего удобно уселся обратно на стул, мельком проводив взглядом широко улыбнувшегося мальчишку, который тут же поспешил к открытому окну. — Впустишь меня? — Конечно, нет. — шатен раздражающе улыбнулся, надеясь, что это спугнëт несносного мальчишку — Чуя угрюмо нахмурился, а после резво перемахнул через подоконник прямиком на чужой стол, снося цветную кружку и тяжëлую вазу, занятую недавно даренными ирисами, сразу же потянулся к чужим губам, удобнее усевшись на столе, но мгновенно встречая лицом выставленную вперëд дазаевскую руку. — Какой ты вредный. — Всë для тебя. — на это рыжий раздражëнно фыркнул, затем придвинулся к кареглазому ближе и широко развëл ноги — Дазай опешил, шокированно поднял глаза на вызывающе ухмыльнувшегося рыжего, который спешно расстегнул бесформенную куртку и лязгнул пряжкой на кожаном ремне джинс, — Боже, опять? — Может… — Нет. — Но я возбуждëн. — Реши это как-нибудь без меня.       Дазай тут же дëрнулся, когда Накахара настойчиво схватил его за запястье и насильно потянул чужую ладонь к своему паху, предвкушающе облизываясь: «Немного помнëшь и у меня уже встанет, а там дело за малым.» — решительно оттягивая руку назад, Осаму грязно ругался про себя, а после, секундно задумавшись о своей так быстро пошедшей к чëрту культурности, безраздумно выдал: «Ты плохо на меня влияешь.» — Так ты всë-таки дрочил на меня? — шатену совершенно не хотелось знать, как Чуя пришëл к подобному умозаключению; Дазай даже представить не мог, как нужно было разговаривать, чтобы строптивый мальчишка не мог воспринять его слова решительно по-своему. — Исключительно в твоих мечтах. — Может нам уже стоит вступить в отношения. — Осаму был абсолютно возмущëн, что его колкую правдивую фразу так нагло проигнорировали, ведь он точно уверен, что его было слышно хорошо и отчëтливо настолько, что почти вечернее небо за чужой спиной будто бы вмиг потяжелело, темнея терпкой полынной горечью, которая явно ощущалась на коже; шатен захотел тут же возразить, но упрямый мальчишка скоро полез с поцелуями, из-за чего кареглазый только раздражëнно выдохнул, уверенно удерживая рыжего за напряжëнные плечи. — Ты меня вообще слушаешь? — Конечно. — И что же я, по-твоему, сказал? — Что ты хочешь встречаться со мной. — А теперь спрошу ещë раз: ты меня вообще слушаешь? — Да что не так-то?       Осаму безнадëжно закатил глаза, а затем без особого интузиазма постарался оттолкнуть самодовольного мальчишку, крепко вцепившегося в его плечи и беспардонно начавшего вылизывать шею, — Дазай слишком долго не мог выбрать, что ему сделать первым: послать наглого Накахару или ударить. Осаму просто не мог придумать достаточно правдоподобную причину, по которой этот строптивый идиот может себе позволить такое поведение, — под поезд головой его рожали, что ли.       Яркими закатными полосами окрасилось небо: на улице стремительно темнело; из открытого окна потянуло гарью, из-за чего и Чуя, и Дазай секундно поморщились; мягко оседало дневное тепло, робко рассеиваясь в соседских малиновых кустах еле прохладным трепетом, чуть мерцавшим синими искрами в мрачном свете луны и отдававшим слабым ароматом полевых цветов по утрам.       Дазай неожидавши мыкнул, когда несносный мальчишка резко вцепился одной рукой в его бедро, а вторую скоро уложил на чужой член, — да чтоб тебя, — больно прикусил кожу на шее Осаму, стоило тому только попытаться убрать с себя цепкие руки: «Прекрати брыкаться.» — Накахара постарался оставить на шатене яркий след, мгновенно тесно прижимаясь к его плечу, за что в тот же миг получил неслыбый подзатыльник, из-за которого ненамеренно проскользил лицом к дазаевской спине. — Хули ты такой упрямый?       Кареглазый пренебрежительно фыркнул на чуины слова, снова предпринял попытку одëрнуть руки несносного мальчишки, которые он, несмотря на хмурое, чуть ли не обиженное лицо, убирать не стал, а наоборот начал только активнее наминать ими чужие бëдра и пах, — кареглазый был точно уверен, что лицо у него пусть и слегка, но явно покраснело, густо покрывшись бледными розовыми разводами; воздух в комнате становился теплее, едва ли не вспыхивая редкими белыми точками: «Прекрати.» — шатен раздражëнно повторил эту просьбу ещë раз, когда рыжий стал тихо бурчать протяжное «Сучка-а-а.» ему в шею. — У тебя остался мой журнал. Знаешь, как мне было тяжко без него? — Предполагаю. — Осаму мельком покосился на чуин стояк, всë теснее прижимавшийся к дазаевским рëбрам, приподнял одну бровь, стоило рыжему усердно постараться перетянуть его на свои колени, и глумливо усмехнулся, с интересом наблюдая за тем, как строптивый мальчишка угрюмо пыхтит из-за постоянных неудач. — Сядь ко мне на колени. — Ещë чего? — На всë остальное ты точно не согласишься. — Своë «сядь ко мне на колени» тоже отнеси к разделу «всë остальное», будь добр.       Чуя резво слез со стола и направился в коридор, чему Осаму несомненно обрадовался, уверенно предположив, что тот наконец-то решил покинуть его дом, но Чуя, вопреки дазаевским ожиданиям, повернул к журнальному столику, а не к выходу, — Господи, надеюсь, он просто забыл, где находится дверь. Шатен скоро встал и спешно пошëл в прихожую, заинтересованно глянул на усевшегося возле телефонного аппарата рыжего, но тут же скривился, потому что тот вытащил свой журнал из аккуратной стопки других пëстрых книжек и, неаккуратно листая глянцевые страницы, в наглую мастурбировал. — Может мне присоединиться? — кареглазый недовольно облокотился на дверной косяк в кухню, возмущëнно иронизируя, но заранее понимая, что Накахара не обратит внимание на то, что его фраза — явный сарказм, призывающий остановиться и, в конце-концов, постыдиться да свалить к чëртовой матери из его дома. — Да, конечно. — Чуя говорил зажато, ускоряя движение своей руки: «Может поможешь мне?» — Боже, упаси, — Дазая совсем не впечатлило чужое предложение, и даже раздражëнные причитания в его голове звучали не так злостно, как это было обычно, чему Осаму даже секундно удивился, но скоро осадил себя точной мыслью о том, что он просто устал тратить нервы на несносного мальчишку — ему явно нужен был отдых, но он совершенно не мог представить, в какую никому неизвестную яму ему от наглого нахала деться. — Где мне от тебя спрятаться, балда? — Тебе когда-нибудь говорили, что ты очень грубый? — Нет. — Странно. — Просто другие не ты, вот и говорить такое им было не за что.       Чуя глухо промычал, кончая себе в ладонь, облокотился обеими руками на светлый палас и забросил голову назад, чтобы метко посмотреть шатену в глаза, нагло обтирая семя о ворсистый ковëр, противно ухмыляясь и довольно ëрзая — пристрелил бы, ей Богу; как мне теперь жить в этом доме?       Тусклые оранжевые блики еле-еле отдавали ранней вечерней поволокой, мерно скатывавшейся по холодным гребням западного ветра, который тихо шептал во влажных листьях деревьев, стремительно намокая и вбирая в себя мелкие песчинки закатной пыли; на улице было сыро и зябко — фиодовый туман закручивался в ледяные вихры под окнами, всë чаще взмывая над чахлым газоном солоноватой рыхлой дымкой, а кривая вишня совершенно переставала пахнуть опавшими августскими плодами, быстро замерзая и облетая. — Выметайся. — Дазай аж широко улыбнулся, — до такой степени комично он ощущал сложившуюся ситуацию, — он считал настоящим абсурдом то, что ему так «посчастливилось» познакомиться со строптивым Накахарой, и самого Чую Осаму тоже считал абсолютным абсурдом, особенно когда тот, не застëгивая ширинки, встал на четвереньки и крайне заинтересованно начал рыться в его журналах. — Да я же не просто так пришëл, а по делу. — рыжий небрежно мял пëстрые обложки и случайно рвал края страниц, когда любопытно листал тонкие глянцевые книжки; с каким-то нелогичным удовольствием задержался на журнале со стройной грудастой девушкой, издавая короткое «О». — И по какому же? — На кого тебе было приятнее дрочить: на неë или на меня? — Накахара поднял тонкую книжку над головой глянцевой обложкой к Дазаю, чтобы тот смог понять, о ком он говорит, затем спешно повернулся и пристально глянул на шатена, — кареглазый был точно уверен, что уловил яркий перелив ярой ревности в чужих глаз, то и дело вспыхивавший аметистовым свечением и тут же гасший, разливаясь сливовыми винными пятнами. Какого чëрта? — На себя. Я задал тебе вопрос. — Я хочу сводить тебя кое-куда. — На хуй? — А вот и не угадал. — несносный мальчишка хитро улыбнулся и, наконец-то спешно спрятав свой член обратно в узкие джинсы, скоро поднялся, решительно направился к Дазаю, неаккуратно застëгивая жëлтую куртку, потом крепко схватил кареглазого за предплечье и настойчиво потянул в прихожую. — На этот раз ты решил угнать целый ресторан? Я не хочу с тобой никуда идти. — Знаешь, кто ты? — Удиви. — Заебал. — Это слово не отвечает на вопрос «кто? "       Накахара быстро всучил шатену его клетчатое пальто, а сам поспешил обуть кеды, затем резко толкнул входную дверь и, хватая Осаму, еле успевшего вставить ноги в светлые ботинки, под руку, резво выскочил из чужого дома, отчего-то мгновенно поменял положение своей ладони, сжав ей дазаевскую, — Осаму даже назвал бы это милым, если бы это происходило не с ним.       Кареглазый хотел было уточнить, куда конкретно хочет его отвести строптивый мальчишка, но внимательнее вгляделся в рисунок на чуиной куртки: «Это Майкл Джексон? " — шатен еле поспевал за прытким Накахарой, решительно шагавшим вперëд. — Ага. — Сочувствую ему. — рыжий на чужие слова только недовольно фыркнул, продолжая увлечëнно вести Осаму всë дальше и дальше от дома, пока тот зябко вздрагивал от чуть ли не льдистого холода, плотнее запахивая клетчатое пальто и постоянно поправляя его пола, топорщившиеся от совсем по-озëрному влажного воздуха в разные стороны, а шарф Дазай снова не взял. — Куда мы идëм? — Сюрприз. Могу только сказать, что нам стоит поспешить, пока мой скромный подарок кто-нибудь не нашëл и не унëс. — Я не приму от тебя резиновый член. — отчего-то шатену наверняка казалось, что Накахары выдаст что-то на столько же вульгарное, поэтому ему не стоит скупиться в выражениях и фантазиях, которые наверняка оправдаются несносным мальчишкой в три, а то и четыре раза, — ни за что не назову это каким-то положительным качеством, вот честно, ни с какой стороны. — Ну если ты так хочешь, то в следующий раз… — Воздержись, пожалуйста.       Совсем стемнело: рыжеватые пятна больше не мерцали на асфальте, отсвечивая ореховой дымкой, быстро развеивавшейся в холодном мерцании неба, а тусклые звëзды наконец-то начали сверкать отчëтливее, — Дазаю казалось, что если бы он захотел, то смог бы схватить пальцами их тлелый пепельный свет, — лишь иногда путаясь в пенных облаках, которые ярко высвечивались осенним свечением днëм и белым лунным ветром ночью.       Осаму с огромным сомнением рассматривал алкоголь в одноразовом стаканчике, болтая его из стороны в сторону, осторожно принюхался и сразу же ощутил какой-то едкий серный аромат, ещë больше не внушавший доверия, медленно сделал большой глоток, о котором тут же пожалел, неприятно морщась, — ну и гадость же.  — Ну и херли ты лицо кривишь? — Чуя раздражëнно взглянул на Дазая, мерно покачивая свой виски в руке и опираясь плечом о стену магазина, мельком осмотрелся, а затем быстро припрятал бутылку с алкоголем под объëмную жëлтую куртку, увидев машину полиции, скоро промчавшуюся мимо, — шатену невероятно сильно захотелось выдать им наглого рыжего хотя бы за распитие алкоголя, будучи несовершеннолетним. — Да как-то палëнку с подростком в переулке пить, знаешь ли, не прельщает. — Дазай, привередливо фыркая, выплеснул из одноразового стаканчика почти нетронутый алкоголь на потресканный асфальт, скоро запихал замëрзшие руки в карманы коричневого клетчатого пальто и случайно отопнул мелкий камень прямиком в бок чуиного кеда, — так ему и надо; по-настоящему осенняя зябкость совсем неприятно холодила лицо, окрашивая его едва ли не зимним морозным пожаром, шею холодно покалывало. — Я вообще-то очень старался достать этот виски специально для тебя. — Чуя насупился: «И какой ты после этого мне возлюбленной?» — но тут же гаденько ухмыльнулся, а Дазай резко выдохнул, недовольно закатывая глаза; строптивый мальчишка одним глотком допил алкоголь во втором или третьем по счëту стакане, — Боже, как он это пьëт да ещë и в таких количествах? Ужас! — и, небрежно смяв его, постарался метко попасть в мусорный бак, грязно выругался, неловко промахнувшись. — Не думаю, что воровать для тебя так сложно. Почему ты решил спрятать бутылку здесь, а не принести еë ко мне домой? — Потому что я не крал еë, а попросил купить одного моего знакомого. Ты не представляешь, как сложно воровать алкоголь!       Кареглазый медленно склонил голову на бок, когда рыжий, резво достав бутылку из-под куртки, начал пить виски прямо из горлá и залпом, затем скоро поставил бутылку на асфальт, крепко жмурясь и наугад прислоняя еë к стене здания супермаркета; спешно вытерев рот рукавом куртки, Накахара быстро подошëл к Осаму и, что удивительно, не стал лезть с поцелуями или попытками облапать, а просто аккуратно обнял за пояс, утыкаясь в плечо. — Ты не мог так быстро опьянеть. — Я и не утверждаю, что я пьян. — Почему ты тогда себя так ведëшь? — Потому что подрочил за день семь раз — устал. — Молодец? — Спасибо?       Шатен неуверенно провëл по чужим волосам, но тут же влепил рыжему новую подзатылину, потому что тот снова укусил его в шею, но на этот раз явно умудряясь оставить яркий след, который обязательно будет болеть и привлекать внимание: «Что ты там говорил про то, что устал?» — Чуя медленно провëл языком по оставленному им засосу: «Заметь: я не возбудился» — скоро схвитил чужую руку и снова потянул еë к своему паху, явно желая доказать свои слова. — Верю, верю, только отпусти! — кареглазый резко вырвал свою ладонь из чуиной, сразу же постарался отстранить от себя несносного мальчишку, довольно прижавшегося губами к яркому укусу, который уже начал болюче пощипывать, выделяясь на коже контрастным зорным пятном, становившимся слегка синеватым со временем. Чуя едва ли не рычал, крепче цепляясь за Осаму, то и дело тянулся к чужим губам, но каждый раз кареглазый надавливал на его плечи, чтобы тот снова начинал опираться на ступни обеих ног, а не привставать на цыпочках; в конце-концов шатен просто обнял Накахару за шею одной рукой, уложив свою голову ему на макушку и прикрыв чужой рот другой, чтобы Чуя не наделал ещë засосов, а тот в отместку с силой кусал дазаевские пальцы, мотал кудрявой головой туда-сюда, заставляя Дазая своими действиями недовольно морщиться: от Накахары всë-таки несло дешëвой выпивкой, поэтому шатен очень сильно старался не внюхиваться, особенно когда тот задирал голову, секундно освобождаясь от чужой ладони, и лизал его в подбородок. — Ты можешь прекратить? — Осаму резко отстранил от себя рыжего на расстояние вытянутой руки, уперевшись в его плечо ладонью; медленно отнял руку от чужого рта и, уже готовый услышать что-то либо про отсос, либо про чëртов поцелуй, которым Осаму, по мнению Накахары, наверняка его недавно обделил, — кареглазый по-настоящему надеялся на второе, потому что оно явно проще в исполнении, только бы Чуя держал обещания, — был ни капли не поражëн следующими чужими словами. — Только за поцелуй взасос. — Пожалуй, да, шатен даже рад, что Чуя ограничился вторым предполагаемым вариантом, хотя ужасный запах и отбивал простое желание находиться рядом. — Ну или если дашь себя подольше помять. — это предложение привлекло Осаму точно больше, поэтому он скоро огляделся по сторонам и подтолкнул Накахару вглубь переулка.       Откуда-то несло талый дым, — скорее всего кто-то курил у входа в магазин, — от ветра подлетали мелкие остроугольные камни с тротуара, они попадали в глаза, заставляя щуриться; небо в конце-концов полностью окрасилось сине-чëрной дымкой, лишь иногда сверкая зеленоватыми отблесками, редко-редко высвечивавшимися из-за крыш домов; чахлых холмов отсюда было совсем не видно.       Строптивый мальчишка совершенно не аккуратничал: он резко хватался за дазаевстие бëдра, крепко сжимая их едва ли не до синяков; забравшись ладонями под клетчатое пальто, так же бесцеремонно сильно мял бока, затем ягодицы и в конце-концов пах — кареглазый еле сдержался, чтобы не влепить рыжему наглецу ещë одну затрещину за последнее действие; у него аж руки в кулаки сжались от недовольства. — Так нравится? — Вообще не нравится. — шатен и не сказал бы, что ему больно, вовсе нет, скорее неприятно, а стоило рыжему попытался укусить его в руку сквозь плотную коричневую ткань, стало и вовсе щекотно, — шатен даже хихикнул, — больно стало только тогда, когда Чуя, спешно приподняв чужое пальто, с силой укусил Осаму в живот, видимо, в отместку за тихий смешок: «Эй!» — Не смейся надо мной больше. — Дазай усмехнулся, потому что Чуя состроил ну уж слишком преувеличенно обиженную физиономию, раздражëнно нахмурив брови и поджав губы, затем Накахара быстро поменялся в лице, услышав правдивое чужое замечание: «Мне было щекотно.» — Я так понимаю, что мне явно стоит уточнить, на какое количество времени ты прекратишь лезть ко мне. — Ну, ещë немного потрогаю и до конца дня не буду лезть к тебе. — Только не говори мне, что ты собрался таскать меня куда-то всю ночь. — Вынужден обрадовать. — Господи, помилуй.       Строптивый мальчишка снова смял ягодицы Дазая, тяжело вздыхая, а сам кареглазый резко замер и тут же вмазал несносному рыжему очередной подзатыльник, потому что тот, не теряя времени, скоро залез своими погаными ручëнками прямиком под дазаевские брюки и боксеры, чтобы блаженно облапать абсолютно голый чужой зад. — Да ладно тебе, дай папочке вдоволь помять тебя. — Ты не платишь мне денег, чтобы себя так называть. — Какой ты инфантильный. — Рад стараться.       Чуя куда осторожнее смял чужие бëдра, всë ещë не вынимая ладоней из дазаевских штанов, больно ущипнул их, — Дазай недовольно мыкнул, — когда шатен всë-таки спешно постарался вытащить пакастные руки из своих брюк; рыжий опустил свои ладони ниже, шоркая застëжкой на дазаевских штанах и тем самым приспуская их — Осаму опешил, тут же ударил наглого мальчишку по рукам, на что тот нахмурился, но только с большим энтузиазмом начал стягивать чужие брюки, — вот поэтому такому похотливому паскуднику нельзя разрешать подобные вещи, насколько бы выгодными они в целом в результате не оказались. — Всë, твоë «ещë немного потрогаю» закончилось. — Детка, ну разреши мне полюбоваться твоей задницей. — Тебе так сложно сдержать своë обещание? — Злюка.       Строптивый рыжий резво надел дазаевские штаны обратно и даже ширинку застегнул, — какой молодец, — медленно облизываясь, не упустил возможности нагнуться, чтобы напоследок всë-таки сделать яркий засос ещë и на животе, снова приподнимая пола пальто, а затем и оранжевую водолазку Осаму, — кареглазого крайне возмущало, насколько Накахара по-наглому плюëт на данное им же слово, продолжая навязчиво лезть к нему. — Может быть ты всë-таки забыл, что мне обещал? — Злю-ю-юка.       Осаму плохо различал чужие черты лица в темноте переулка, изредка ëжился от терпкого уже ночного холода, поэтому только плотнее кутался в коричневое пальто, непоседливо переступая с ноги на ногу; мельком поглядывал на чëрное небо, густо обсыпанное мерцающей звëздной пудрой, которая время от времени тускло гасла, а порой и полностью скрывалась в сине-серых облаках, еле-еле касавшихся сосновых макушек. — Ладно, уже поздно — я провожу тебя. — шатен крайне обрадовался тому, что рыжий, похоже, помиловал его и не стал куда-то тащить, — только бы радостно не залыбиться, ей Богу; надеюсь, что мои проводы не являются умным предлогом сводить меня явно на хуй; Чуя скоро забрал наполовину полную бутылку виски, вернулся обратно к склонившему голову на бок Осаму и выставил перед ним локоть, побуждая взять себя под руку, на что Дазай лишь скептически приподнял бровь, просто пошëл прочь из тëмного переулка, оставляя тут же поспешившего за ним рыжего позади. — Впору мне тебя провожать. — Не преувеличивай так нашу разницу в возрасте. — Мне двадцать пять. — Серьëзно? Выглядишь на девятнадцать. — Накахара либо не умел, либо не хотел врать, — кареглазый больше склонялся ко второму, чем к первому, если честно, потому что так искусно лгать про машину мог только опытный, простите, пиздобол, но исходя из этих рассуждений было совершенно не ясно, почему Чуя вообще решил так неправдоподобно солгать про дазаевский внешний вид. — Попробуй повторять эту фразу перед зеркалом до тех пор, пока сам в неë не поверишь. — Ну прости, сказать тебе, что ты выглядишь на пятнадцать, даже у меня язык не повернëтся. — Почему ты вообще прикопался к моему возрасту? Неужели хочешь меня порадовать, прекратив свои дурацкие заигрывания из-за него? — Мне бы очень хотелось, чтобы ты был младше меня, но пока что меня всë и так устраивает. — строптивый мальчишка, спешно нагнав шатена, приобнял того за талию и даже не постарался нагло облапать, — всë ещë не так потеряно? Обнадëживает, — а просто изредка прижимал сильнее к себе, мягко поглаживая чужой бок и приваливаясь головой к дазаевскому плечу, пока сам кареглазый настороженно глядел по сторонам, чтобы, не дай Бог, его кто-то заметил в настолько сомнительной компании, от которой оказались до невозможного трудным избавиться: «А ещë я миленьких люблю, а ты очарователен, только когда спишь,» — ни за что больше не усну в его присутствии, Боже, упаси: «Мне бы сильно понравилось ебать тебя, если бы ты был в чулочках или стрингах,» — Боже, упаси ещë и от его вульгарных фетишей. — Прекрати, пожалуйста, посвящать меня в своë вызывающее, а главное личное сумасшествие.       Упрямый мальчишка секундно нахмурился, затем, сделав огромный глоток из бутылки с виски, не проглотил жгучий дешëвый алкоголь, сильно отдававший серой, а шумно поболтал его во рту, только после этого неаккуратно потянул за клетчатый лацкан пальто глубоко задумавшегося Осаму и, совсем не давая времени для продолжения долгих рассуждений, оттянул чужую нижнюю губу, тут же постарался выпустить в дазаевский рот весь алкоголь из своего, но у него ничего не вышло, поэтому он просто облил пальто Осаму дешëвой выпивкой. — И чего же ты пытался добиться? Мне следует сказать тебе: «Поздравляю, я теперь тоже воняю этим паршивым пойлом из-за тебя»? — Не обзывай мой виски.       Колкий, будто бы морозный, пар всë-таки пошëл изо рта, потому что ночь выдалась едва ли не по-зимнему ледяной: редкая трава, казалось, чернела в темноте от мокрой зябкости, оставляя от себя лишь слабый запах тлелых отсыревших листьев, расплывавшихся желтоватыми размытыми пятнами и обычно опадавших в самом конце зябкого октября; небо тускло высвечивалось бледным лунным светом, неосязаемо остававшимся на одежде холодным ночным ветром, который лишь иногда забирался под самый воротник оранжевой водолазки; шатен никак не мог согреться, и поэтому решил начать тепло дуть на окоченевшие руки — погода была совсем неприятной.