Туманным перевалом смешалось небо

      Крупными серебристыми хлопьями падал звëздный свет; безвкусным острым мерцанием впиваясь в терпкую мглу, он изредка сеялся матовыми разводами на талых облаках, почти не растворявшихся тлелой сероватой дымкой в осеннем шуме чахлой листвы, которая еле-еле пахла сладким летним ветром; мокрый преддождевой шлейф тяжело путался в ногах — стоило бы поспешить к метро.       Накахара то и дело тëрся лбом о плечо совсем отвернувшегося от него Дазая, — тот старательно делал вид, что вообще не знаком с липшим к нему мальчишкой, — скоро потянул Осаму за пояс к бетонной лестнице, постепенно уходившей под землю, когда мелкий дождь только-только слабо ударился о кончик его носа, тут же растекаясь по тëплой коже мокрой опальной кляксой, быстро высохшей, но тут же оставившей после себя неприятный холодный трепет, от которого Чуя даже слабо вздрогнул, ненамеренно некрепко щипая шатена за бок. — И не лень же тебе было тащить меня в такую даль, просто чтобы напоить палëной выпивкой. Почему именно этот магазин? — Потому что мой знакомый там работает. — кеды рыжего неприятно скрипели по ступенькам, когда как дазаевские ботинки совсем тихо стучали по ним подошвой — кареглазого до ужаса раздражал противный звук, издаваемый обувью Накахары, причëм на столько, что тот готов был на полном серьëзе разуть счастливо улыбавшегося мальчишку. Шатен с упрëком толкнул Чую бедром, когда тот начал елозить по полу ступнями при каждом шаге, на что тот, влюблëнно лыбясь, повторил то же действие в ответ, совсем не поняв, что Дазай сделал это далеко не игриво, и продолжив громко скрипеть подошвой по бетонному полу, — Дазай был абсолютно уверен, что даже если скажет рыжему мальчишке о том, что этот противный звук его раздражает, то он просто извратит смысл сказанного как-то по-своему наверняка настолько сильно, что Осаму либо окажется по его словам несколько раз выебанным, либо озабоченным, и оба варианта ему совершенно не нравились, потому что ни шлюхой, ни сексуальным маньяком он становиться пока явно не собирался, слава Богу, хотя и перспектива стать обычным маньяком явно имелась и едва ли не осуществилась, когда строптивый мальчишка нагло залез своей ладонью в брюки Осаму, чтобы снова от души помять его зад. — Я никогда больше тебе не поверю. — Это ты к чему? — К тому, что ты не держишь своë слово. — Почему ты так зациклен на этом? — у Осаму едва рот не открылся от изумления, невероятно сильно хотелось воскликнуть саркастичное «Да правда что!», но вместо этого Дазай просто настойчиво выпутался из объятий удивившегося Накахары, скептически приподняв бровь — шатен совсем не желал иметь дел с таким переменчивым человеком; Чуя тут же схватил Осаму за запястье. — Детка, не уходи, я поиграть хотел. — похоже, несносный мальчишка всë-таки вспомнил своë обещание потаскать Осаму по ночи, Господи, помилуй. — В названии твоей игры есть слово «Член» или какие-то другие его производные? — Нет. — Тогда надеюсь, что название этой игры «Осаму в одиночку едет домой». — Осаму? Ах, да, точно, это же твоë имя. — почему-то кареглазый был совсем не удивлëн такому повороту событий, он даже считал, что это вполне закономерно, потому после первого звонка Чуи на дазаевский телефон, тот ещë не разу не называл его даже по фамилии, — это ж надо настолько плохо запоминать имена; откуда он вообще узнал, как меня зовут? Откуда он узнал мой номер телефона и адрес? — Как же ты дожил до своих пятнадцати с такой-то памятью? — Обижаешь, шестнадцати. — Тринадцати. — почему-то Осаму сначала невероятно сильно казалось, что Накахара снова лжëт, но, оглядев его с ног до головы, Дазай всë-таки принял решение, что Накахара вполне выглядит на шестнадцать, но не вставить колкое словечко ему совесть не позволила. — Ну пятнадцати, так пятнадцати. — рыжий развеселëнно улыбнулся, не выказывая не единой блëклой искорки стыда, из-за чего Осаму тут же отчëтливее понял, что Накахара его не обманул, сказав, что ему шестнадцать; а вот Дазая неловкость одолела.       Поезда совсем не бремчали по железным путям, казалось, почти жидкая тëмная тишина капала на кудрявую макушку, стекая с потолка холодными вязкими каплями, которые только изредка попадали и на металлические турникеты; было по-настоящему зябко, будто дождь недавно мерно капал прямо на ледяную плитку, громко отбиваясь от неë и быстро стекая на железнодорожные пути; Дазай апатично зажмурился, когда Накахара не дал ему пройти к кассе, чтобы купить билет, а настойчиво потянул за собой вдоль железной дороги по узкой тропинке в сторону перекрëстка. — Куда мы идëм? — Играть в прятки.       Дазай склонил голову на бок, а Чуя удобно взял его за руку и стал громко напевать мелодию «Smooth Criminal»*, — Осаму начинала ужасно сильно раздражать эта песня — звенящий неназойливый треск тишины ему нравился намного больше, — размашисто раскачивая ладони туда сюда и широко гротескно шагая. Дойдя до развилки, рыжий мальчишка резко повернул налево, и, секундно приобняв Осаму за талию, против его воли, конечно, резво повернулся к гладкой стене лицом, взмахивая в сторону шатена рукой, чтобы тот наконец-то пошëл прятаться, а затем начал громко считать. Кареглазый сначала вопросительно приподнял бровь, а затем всë-таки лениво пошëл туда, откуда они пришли, но, естественно, не затем, чтобы получше запрятаться, а затем, чтобы как можно быстрее выйти из тускло освещëнного метро, оставляя Накахару развлекаться в гордом одиночестве; — света в метро было настолько мало, что приходилось щуриться, чтобы разглядеть, что у тебя под ногами, а местами и это не помогало — не привыкшие к темноте глаза не могли ничего рассмотреть; то и дело запинаясь, Осаму спешно шëл по рельсам, но сбежать ему всë-таки не удалось, потому что Чуя, мухлëжник, мельком подглядел, куда шатен направляется и, видимо, как-то догадавшись, что тот хочет по-быстрому слинять, бегом двинулся к только ускорившему шаг Дазаю, который даже чутко прислушивался переслал, не едет ли рядом поезд. — Не по правилам играешь! — Я не хочу играть с тобой. — Какой же ты злюка. Хотя бы один раунд, пожалуйста, детка. — Только если назовëшь меня по фамилии. — Скажи мне, это что-то на «с''? — Нет.       Дазай ускоренно направился к выходу, игнорирую чуины уговоры, но строптивый мальчишка умудрился шустро догнать его и крепко обнять со спины, бурчал сначала какие-то неуместные глупости про шлюху на ухо, но потом снова вопросил: «Ну давай сыграем один раз.» — кареглазому было совершенно непонятно, почему Накахару вообще так сильно привлекла настолько детская забава. — Мне в любом случае сначала нужно купить билет, — Чуя явно проигнорировал фразу Дазая, решительно утягивая его обратно к развилке; больше всего удивляло шатена то, что самоуверенный мальчишка даже не дождался ответа на свою настойчивую просьбу, а просто как всегда по умолчанию решил, что кареглазый со всем согласен, — неужто этот рыжий так сильно не желает принимать отказы, что не ждëт хоть какого-нибудь ответа и просто делает всë сразу же по-своему, вот совершено не заботясь о настоящем мнении других, которое они постоянно озвучивают, но не добиваются даже прекращения действий с чужой стороны? — Ты меня слушаешь? — Ты хочешь поиграть со мной. Разве я не прав?       Осаму устало выдохнул и молча поплëлся за рыжим несносным мальчишкой: одна игра не убьëт его, в любом случае он на это очень надеется; дазаевсткие ботинки всë так же негромко стучали по полу, — а Дазая всë так же до скрежета зубов раздражал скрип подошвы кед Чуи, — временами было настолько тихо, что кареглазый даже слышал, как бьëтся о молнию язычок застëжки на жëлтой куртке Накахары, замечал, как громко трутся друг о друга штанины его выходных брюк, казалось, каждый звук оседал где-то на рукавах пальто контрастной белой пылью, быстро ссыпавшейся под ноги; Дазай поëжился: стало холоднее, похоже, на улице всë же пошëл дождь, высвечивавшийся блëклым звëздным ветром у самых макушек елей. — Может хотя бы перестанешь жульничать? — Но ты же чуть не убежал. — Как жаль, что только «чуть не».       Осаму медленно повернул голову на перекрëстке вправо, когда еле-еле заслышал громкое дребезжание колëс поезда по железным путям, начал аккуратно вести ладонью по гладкой стене, неприятно скрипя пальцами по гладкому покрытию, — подушечки холодило настолько, что казалось, будто руки и вовсе мокрые; Осаму на секунду закрыл глаза, непроизвольно доверяя Чуе право вести себя вдоль дороги, затем глубоко вдохнул, грузно чувствуя, как громкий стук по путям лип к полу, а после нехотя взбирался на носки его ботинок, вызывая мелкую дрожь зубов, и в конце-концов отскакивал крошечными шариками для пинг-понга в высокий потолок — Дазай вздрогнул. — Ты милый. — Что? — Ты милый, когда выглядишь настолько умиротворëнно. — Я не знаю, что тебе ответить на это.       Чуя снова влюблëнно улыбался, раскачивая ладонь шатена своей туда сюда, а кареглазый лишь медленно обдумывал, с чего вдруг несносный мальчишка посчитал его очаровательным за простое спокойствие, — Дазай был абсолютно точно уверен, что это явно имеет какой-то сексуальный подтекст, о котором ему просто ещë не удалось догадаться, и слава Богу, вот честно; стоило Накахаре начать считать, повернувшись лицом к стене, Осаму упрямо сел за его спиной прямо на пол, — всë-таки чужая детская затея выглядело крайне глупо, — терпеливо дождался, когда рыжий замолкнет и обернëтся. — Почему ты не спрятался? — Я хочу услышать твою версию. — Потому что я настолько хорошо ищу, что ты решил даже не пытаться. — Нет, не угадал. Правильный ответ: я не хочу играть с тобой.       Рыжий насупился и плюхнулся напротив Дазая, с приувеличенно серьëзным лицом посмотрел шатену в глаза: «Проигравший сосëт.» — Осаму усмехнулся и вальяжно выдал: «Так говоришь, будто у тебя есть что.» — какие же ужасно не смешные шутки я шучу, Господи, думалось кареглазому; Чуя раздражëнно нахмурился: «Тебе двадцать шесть, а не восемьдесят шесть — на зрение пока грех жаловаться.» — и, немного погодя, тихо спросил: «А ты просто так мне не пососëшь, да?» — Дазай медленно выдохнул: «Я и не просто так не пососу тебе.» — строптивый мальчишка понуро опустил голову, его голос прозвучал совсем безысходно: «Сколько денег тебе нужно?» — Кареглазому отчëтливо казалось, будто какой-то тоскливый синеватый дым начал медленно копиться у него за спиной, ловко проскользнув над его головой, а где-то и крепко запутавшись в каштановых кудрях, тут же покрывшихся лëгким печальным инеем, который даже не отсвечивал привычными морозными искрами: «Ты не знаешь такого числа.»       Дазай резво встал, жалостливо глянул на расстроенного Накахару, неуверенно протянул тому руку и совсем неохотно сказал: «Хорошо, давай сыграем в прятки.» — Чуя тут же приободрился, скоро схватился за чужую ладонь и даже потянулся за поцелуем, но в очередной раз был отстранëн шатеном за плечи, — ишь, какой радостный, славно, что хоть от счастья сразу не нагнул; Осаму стало очень интересно, за что можно было бы засудить Накахару конкретно в данный момент.       Несносный мальчишка широко улыбался, задорно говоря: «Ты водишь.» — затем он резво отошëл на пару шагов, убирая за плечи отросшие рыжие волосы, изредка блеставшие едва ли не медово-медным блеском в тусклом свете, и только в тот момент Осаму заметил, что у Накахары бледно-голубые глаза, которые тогда задорно пепельно мерцали, — шатену совершенно не хотелось говорить даже про себя, что самодовольный Чуя невероятно красив, а тот, словно бы о чëм-то догадавшись, хитро ухмыльнулся, будто гордиливо приподнимая голову вверх, — симпатичный чертяка, аж раздражает, — это единственный, естественно, колкий комментарий, произнесëнный кареглазым, не вслух, разумеется, а то зазнается ещë, хотя куда больше-то?       Солнечная пудра кротко окрашивала рассветное небо миндальными мутными кругами, медленно наползавшими на крыши домов словно бы густые лимонные тени или даже глянцевые маревные полосы, которые почти не грели, слегка отдавая какими-то едва ли не банановыми разводами на коже; Дазай невероятно устал от вчерашней беготни по метро: ноги нещадно болели, а спину ломило, но жаловаться ему совершенно не хотелось, хотя и признаваться, что играть в прятки ему вполне понравилось, тоже; дома было невероятно душно; Чуя настолько настойчиво просился переночевать, что Осаму аж пришлось взаправду брать в руки полный чайник и целиться в неугомонного мальчишку — тот ушëл, а кареглазый неаккуратно облился водой, слава тебе Господи, что всë-таки не кипятком.       Лениво потягиваясь, кареглазый медленно перевернулся на другой бок и неожидавши вздрогнул, потому что, как оказалось, от несносного мальчишки ему отделаться не удалось: тот удобно сидел на подоконнике, счастливо болтая ногами и то и дело двигая оконную раму за своей спиной одной рукой вверх-вниз; Осаму широко зевнул и, прикрыв один глаз, хрипло выдал: «Ты так хорошо сидишь.» — Я так хорошо сижу для чего? — Чуя предвкушающе облизнулся, — так я и сказал, что для того, чтобы посидеть на твоëм хую, ага, — и даже наклонился немного вперëд, видимо, чтобы лучше расслышать устало улыбнувшегося шатена, закрывшего уже и второй глаз. — Для того, чтобы я столкнул тебя вниз.       Чуя раздражëнно фыркнул и спрыгнул с открытого окна, шустро прошагал к чужой кровати, спешно собравшись прилечь рядом с Дазаем, который сначала скептически оглядел взобравшегося на скользкие простыни Накахару, а затем неспешно толкнул его ногой на пол, снова крепко жмурясь и тем самым старательно делая вид, будто бы просто неудачно потянулся. — Какой же ты вредный. — Это не я вредный, а ты наглый, Чуя. — Можешь повторить моë имя, высунув язык и блаженно закатив глаза? — Мне одного испорченного ковра хватило, спасибо.       Рыжий аккуратно уложил голову на кровать, долго и неотрывно вглядывался в чужое лицо — Дазай аж задремал, уверенно закрыв глаза, решительно думая, что Накахаре в конце-концов надоело донимать его, но тот, подождав всего пару мгновений, запихал свою руку под одеяло и попытался нагло снять с Осаму боксеры, от чего шатена передëрнуло. — Я говорил тебе, что ты меня раздражаешь? — Вроде, да. — Тогда начни считать, как часто.       Кареглазый резко схватил рыжего за запястье, так же скоро отстранил его руку от себя, грозно нахмурился, когда Чуя запихал под одеяло другую ладонь и на этот раз с усилием провëл по животу в направлении к паху — Осаму свистяще вдохнул и спешно дрыгнул ногой, ненамеренно попадая коленом по чужому носу, но ни чуть не жалея, что так вышло. — Эй!       А ибо нехуй.       Дазай крепче сжал пальцы на чужом запястье, резко встал с кровати и решительно повëл удивлëнного Накахару к лестнице на первый этаж, чтобы наконец-то выпроводить упрямого мальчишку, всеми силами старавшегося выдернуть свою руку из чужой цепкой хватки: «Отпусти меня!» — Нет. — Почему?       Кареглазый промолчал, продолжая едва ли не тащить недовольного рыжего к выходу; громко отпер дверь и всë-таки отпустил чужую руку, но тут же подтолкнул раздражëнно сложившего руки на груди рыжего в спину, чтобы тот в конце-концов покинул его дом и желательно, конечно, вообще забыл дорогу к нему, что с чуиной-то памятью очень вероятный исход событий. С улицы несло совсем слабый запах озëрной воды, навязчиво отдававший затхлым илом и гниющими полевыми цветами, которые давно не сластили на корне языка нежным еле различимым привкусом — Осаму не нравился этот терпкий горьковатый душок, Чуя даже не принюхивался, чтобы вообще что-нибудь различить. Накахара шагал медленно, будто бы надеялся на то, что Осаму передумает и громко окликнет его, когда тот только-только возьмëтся за верх деревянной калитки, но Дазай совсем закономерно не имел такого желания, а рыжий почему-то всë никак не решался касаться скрипучей дверцы; Чуя медленно обернулся — кареглазый захлопнул дверь, — очень неловко вышло…       Шатен немного постоял в прихожей, а затем, поправив изношенную грязно-серую рубашку, неспешно прошëл на кухню, лениво поставил чайник на плиту и очень старался не оборачиваться, чтобы и вправду ненароком не передумать и не окликнуть несносного мальчишку, наверняка всë так же стоявшего у деревянной калитку с невероятно жалостливым выражением лица. Дазай скоро закатил глаза, потому что наглый рыжий, быстро поняв, что кареглазый даже оборачиваться на него не желает, юрко убежал на задний двор и снова забрался в чужой дом через окно, видимо, по той же лестнице, — и почему только Осаму не убрал её куда-нибудь в прошлый чуин визит, Боже? — спешно спустился на кухню к шатену, чересчур нежно обнял его за пояс со спины — Дазай скептически вскинул одну бровь, тяжко выдохнул — как же сильно ему не нравилась вся начинавшая складываться именно так ситуация: он считал еë просто в корне неправильной, ощущая себя едва ли не каким-то педофилом не по своей воле.       Птицы почти не щебетали; холодная роса еле-еле тянулась редким туманом над чахлой травой, совсем вымокшей и покрывшейся серебристым инеем, будто бы облачной молочной поволокой — было невероятно холодно (как бы снег не пошëл уже к середине осени); ветер абсолютно не подбрасывал красные листья на живой изгороди, лишь редко-редко стекая по ним прохладным озëрным потоком, который обычно часто бывает в тëплую даже летнюю погоду.       Осаму любопытно замер, решив понаблюдать за тем, что Накахаре будет делать дальше — строптивый мальчишка, осторожно уткнувшись носом между дазаевских лопаток, медленно поводил головой из стороны в сторону: «Так больше нравится, чем когда я сразу же начинаю лапать?» — Поверь мне, я в здравом уме совершенно не согласился бы как на первый вариант, так и на второй. — в подтверждение своих слов кареглазый неспешно отпихнул Накахару локтями от себя, но тот невероятно быстро вернулся обратно, стиснул чужую талию и даже прикусил самый нижний позвонок дазаевской шеи, оттягивая кожу, стараясь как можно дольше не выпускать шатена из крепких насильных объятий. — Злюка. — Накахара удобнее устроил руки: «Вот даже не понежничаешь с тобой.» Осаму тут же добавил от себя быстрое: «И слава Богу.» — шатен мог только еле-еле повертеться, потому что наглый мальчишка с каждым мигом сжимал его всë сильнее; Дазай недовольно выдохнул, слабо хватаясь за чужие тыльные стороны ладоней, резко дëрнул их вниз, но те даже не сдвинулись с места: «Не брыкайся, я же ничего пошлого ещë не вытворяю.» — ещë бы ты в добавок делал что-нибудь — я явно бы чокнулся, думалось кареглазому: «Хочешь, я тебе животик поглажу?» — и, как всегда не дождавшись ответа, Накахара запихал руки под дазаевскую поношенную рубашку — Осаму озябше вздрогнул от того, насколько они были холодными. — Мне бесполезно просить тебя отпустить меня, верно? — Абсолютно. — какой ужас, Господи.       Наглый мальчишка снова хотел по своему обыкновению опустить руку на чужое бедро, обязательно просовывая ладонь в штаны, но отчего-то резко передумал, просто широко влюблëнно улыбнувшись и уткнувшись куда-то между лопаток — он растягивал губы настолько сильно, что шатен чувствовал его выражение лица спиной, но долго не мог сообразить, кажется ему или нет, — Осаму был по-настоящему удивлëн тому, что, похоже, самодовольный Накахара даже не подрочит у него дома (шатен ни в коем случае не хочет сказать, что опечален, Боже, закономернее для него выразить противоположную эмоцию), апатично вдохнул, когда строптивый рыжий начал активно покусывать его спину сквозь грязно-серую рубашку, — лицо себе откуси, — чутко прислушался, когда за окном громко взвыл соседский пëс, — или он за тебя постарается, — круто поворачивая голову вбок. — Не возбуждает? — Слава Богу, нет. — А так? — Накахара резво смял дазаевский пах, отчего Осаму едва ли не пискнул, но всë же просто сдержанно вцепился в чужое запястье и отстранил чуину руку, то и дело упрямо вырывавшуюся из крепкого захвата, — невыносимый ребëнок, просто невероятно невыносимый, Боже. — Сейчас получишь. — А ты так хочешь дать? — Ага, по ебалу.       Абрикосовым румянцем пылало дополуденное небо, ярко отсвечивая мельно-розовыми песчинками на ладонях через открытое окно; громко смеялась соседская девочка, насильно таща своего дымчатого пса на поводке, снова собиравшего когтистыми лапами сухую траву в небольшие жëлтые кучи, которые потом обязательно отсырело прибьются обратно к чахлому газону.       Накахара просунул голову под чужой рукой, и Дазай заинтересованно заметил, что у того были осветлены некоторые пряди на макушке; хотя Осаму и никогда не приглядывался к чужим волосам, но ему невероятно сильно казалось, будто ещë вчера они все были одного цвета. — Когда успел? — шатен невесомо указал пальцем на один из светлых локонов, на что несносный мальчишка нахмурился, сначала не поняв, о чëм говорит кареглазый, задумчиво коснулся того места, на которое ткнул Дазай, и тут же протянул осенëнное: «А-а». — Ну я же не постоянно сидел в твоей комнате. — Боже, скажи мне, что ты не делал это в моëм доме. — Тогда мне нечего тебе сказать.       Дазаю очень хотелось не поверить наглому Чуе, но в связи с тем, что он делал до этого, было наоборот сложно не поверить, но шатен всë равно спешно решил проверить ванную и, скоро преодолев коридор и зайдя в маленькую комнату, кареглазый едва не разинул рот от того, какой беспорядок учинил несносный Накахара. — Чуя! — Я честно уберу!       Дазай по-настоящему чувствовал себя мамой наглого рыжего, и это его совсем не радовало, вот честно; вернувшись обратно на кухню, Осаму любопытно пронаблюдал за тем, как наглый мальчишка снял закипевший чайник с плиты и аккуратно поставил его на стол, затем быстро схватил его кружку, кинул в неë чайный пакетик из картонной коробки на подоконнике и спешно налил в чашку кипятка — Дазай даже удивился такой заботливости, а затем всë встало на свои места, когда, разбавив напиток водой из-под крана, Чуя начал довольно пить его сам, — быстро же он расхозяйничался. — И как ты не умудрился запачкать одежду, пока красился? — Я красился голым. — Знаешь, я не удивлëн.       Накахара пожал плечами, покачивая чай в чашке точно так же, как покачивал вчера виски в одноразовом стаканчике, — прирожденный алкоголик, ей Богу, — медленно подошëл к Дазай вплотную — Осаму уже приготовился ловить чужую руку, которая наверняка потянется к его бëдрам — и, задрав голову, а затем остро ухмыльнувшись, самодовольно сказал: «Ну ведь красиво же получилось.» — а вот после этого схватился за дазаевскую ягодицу, за что сразу же получил подзатыльник от апатично хмыкнувшего шатена.       Кораллово-сахарный воздух еле-еле тух у розовых облаков, тяжело занесëнных мескалиновой, а где-то даже карминовой дымкой, она иногда неловко соскальзывала с вересковой ваты и оседала на покатых крышах домов — этот сизый туман был настолько бледный, что было очень сложно различить его даже тогда, когда он опадал до самой земли, начиная невесомо путаться под ногами; наверняка лиловый горизонт было совсем не видно: его полностью закрыли сиреневые облака, из-за которых совсем изредка было видно только очертания чахлых холмов, кое-где совсем сливавшихся с какой-то тяжëлой полупрозрачной дымкой.