Туманным перевалом смешалось небо

      Накрепко путаясь в отсыревших опавших листьях, едва ли не по-зимнему морозный холод медленно пропитывался тяжëлой влагой, почти неуловимо пахшей терпкой смолой и сиреневым августским небом, которое давным-давно развеялось у самой земли гнетущими вечерними отсветами; рассыпался звенящим гулом дневной шум, лишь иногда заглядывал в окна второго этажа, отскачив от нестриженного чахлого газона, который изредка сиял блëклыми солнечными искрами, полностью гасшими уже у деревянных перил крыльца; Дазай всë-таки припрятал принесëнную Чуей лестницу в подвал на заднем дворе, но двери запирать не стал, очень надеясь, что рыжий нахал не догадается заглянуть, или, что мало вероятно, отыщет в себе редкие колкие крупицы совести не лазить туда.       Осаму скоро взбивал яйца для омлета, краем уха слушая телевизор, негромко шумевший в зале, иногда напевал навязчивую мелодию какой-то пëстрой рекламы, покачивая головой в такт короткой песни; быстро снял с плиты закипевший чайник и неудивлëнно повернул голову в сторону настойчивого стука в оконное стекло — Накахара широко улыбался и что-то оживлëнно рассказывал, подняв вверх ладонь, державшую пакет цветного имбирного печенья, которое обычно пекут на Рождество, — для него ещë было слишком рано, поэтому шатен и представить не мог, где голубоглазый умудрился его стащить, и тут же зарëкся, что не станет пробовать печенье на всякий случай. Рыжий настойчиво постарался поднять оконную раму свободной рукой, но Дазай своевременно подошëл вплотную к кухонному столу и, когда Чуя уже счастливо улыбнулся, скоро посчитав, что Осаму собирается открыть для него окно, тот совершил обратное действие и ещë долго держал ладони на раме, чтобы точно удостовериться в том, что несносный мальчишка всë-таки уйдëт — Чуя недовольно нахмурился и даже показательно фыркнул, а затем и вправду ушëл вот только не к выходу с чужого участка, а на задний двор, — Дазай ехидно улыбнулся, протягивая про себя крайне блаженное: «Ну поищи-и, поищи-и.»       Яйца громко шкварчали, когда кареглазый медленно поворачивал сковороду, чтобы равномерно распределить их по дну посуды; присыпая немного соли, шатен как-то победно наблюдал за тем, как она блëкло поблëскивает на взбитых яйцах, уже довольно представляя, как Чуя разочарованно метается по чахлому газону, не найдя спрятанной кареглазым лестницы, но Осаму едва ли не уронил вилку, которой собирался перевернуть блюдо в сковороде, когда довольно ухмылявшийся Накахара хитро выглянул из-за дверного проëма, — чëрт бы побрал этого бесстыжего мальчишку; в следующий раз я закину эту злосчаснтую лестницу к соседям, пусть они потом порадуются рыжему наглецу, пришедшему еë красть: не одному же мне страдать как-никак. — Плохо спрятал. — Плохо родился. — Как грубо. — Рыжий сначала разочарованно тцикнул, даже зло хохлясь, а затем совсем скоро прошагал к вернувшемуся к готовке кареглазому, подозрительно тихо поставил пакет печенья на стол и стал заинтересованно наблюдать за чужими действиями, как бы незаметно протягивая руку к чайной ложке, лежавшей возле раковины, ловко запихав столовый прибор в карман жëлтой куртки, Чуя с таким же нарочитым любопытством продолжил рассматривать, как жарится омлет. — На кой чëрт тебе ложка? — А вдруг пригодится.       Шатен медленно выдохнул, накрыл сковороду крышкой и направился к кухонному столу, чтобы расслабленно сесть, а Накахара заинтересованно проследовал к холодильнику, затем, любопытно открыв его, нагло порылся, достал холодную бутылку молока и тут же пошагал к кухонным шкафам под потолком, чтобы найти кружку, — Осаму стало невероятно интересно: если он попросит Накахару налить молока и ему, то тот выполнит просьбу? — Нальëшь и мне? — Только за поцелуй в губы с языком. — ну кто бы сомневался; Дазай тут же нахмурился, неудивлëнно выслушивая следующие слова голубоглазого: «И не криви так моську: я не предлагал тебе переспать за твою просьбу.» — Боже, упаси, конечно: «Ещë.» — Осаму тяжело выдохнул из-за последнего чужого слова, без интересно наблюдал, как рыжий с большим усилием доставал кружку с нижней полки кухонного шкафчика, медленно встал с шаткого табурета и по-хамски выхватил стакан из чуиной руки, ехидно улыбнулся, — несносный мальчишка абсолютно точно заразен, иначе шатен никогда бы не позволил себе поступать настолько же нагло: «Спасибо.» — и, со стуком поставив кружку возле плиты, уже потянулся к бутылке молока во второй чужой ладони, но Чуя скоро спрятал еë за спину, быстро отходя в сторону. — Условия всë те же.       Кареглазый задумчиво сложил руки на груди, силясь вспомнить, с каких пор он начал считать соглашение на такой шантаж обычным делом; конечно, он никогда не интересовался парнями, но и отвращения от пошлых действий со стороны голубоглазого не испытывал, — Что странно, потому что стоило бы! — возможно, именно поэтому-то шатен был напрочь добиться чего-то от Накахары, идя на некоторые уступки, — Осаму отчего-то невероятно раздражал этот вывод, и Чуя его то же неописуемо раздражал, и вообще его сильно раздражала вся ситуация с этим рыжим нахалом; Осаму не секунду представил секс с Чуей, и, не испытав от своих фантазий никаких эмоций, глубоко задумался: а хорошо это или плохо? — кривая вишня неприятно царапала окно в зале, изредка выгибая сухие ветки, от которых наверняка всë ещë слабо пахло сладкими августскими плодами, робко рдевшими едва ли не тëмным лиловым румянцем — Дазай то и дело морщился. Шатен снова испытал какое-то странное раздражение, будто бы мысли об интиме с назойливым мальчишкой определëнно точно должны били то ли злить, то ли будоражить, — Господи помилуй; всë это предложение, учитывая возраст этого самого назойливого мальчишки, звучало абсолютно отвратительно, думалось кареглазому, хотя и по словам рыжего о том, сколько ему лет, ничего крайне незаконного в этом, вроде как, не было.       Чуть вечерний серебристо-розовый туман легко оплетал дощечки забора, еле-еле касался чахлой живой изгороди и пыльно оседал на нестриженный газон — Осаму совершенно не мог припомнить, когда в последний раз брал в руки газонокосилку — бледным жемчужным румянцем, который совсем скоро пудренно стекал с пепельно гниющих травинок, оставаясь совсем незаметным янтарно-персиковым облаком между сырых песчинок; ледяной ветер громко свистел над крышами домов. — Я всë ещë жду свой поцелуй. — А я всë ещë не хочу тебя целовать. — А если я буду предельно нежен? — То… — Дазай сделал многозначительную пазу, но явно не для того, чтобы наконец-то согласиться, как тут же подумал голубоглазый, а для того, чтобы тот как раз-таки понадеялся, что услышит положительный ответ: «Я всë ещë не хочу тебе целовать.» — Накахара недовольно фыркнул, скоро подошëл поближе к кареглазому и уже сам постарался его поцеловать, на что тот резко встал на цыпочки, а затем постарался забрать из выставленной вперëд чужой руки банку молока, когда рыжий снова старательно потянулся к лицу Дазая, — ну тянись, тянись; надеюсь, что ты скоро устанешь. — Что я должен сделать, чтобы ты поцеловал меня?       Дазай не ответил, потому что не мог придумать ничего одновременно забавного и уместного; — теряю хватку комика, да… — в конце-концов отобрал у рыжего наглеца бутылку молока, вернулся к плите и, пододвинув чашку поближе, начал наливать в неë напиток, удивлëнно поднял брови, когда рыжий резко смахнул кружку на пол, разбивая еë, а затем раздражëнно сложил руки на груди, выглядя при этом едва ли не обиженным, но определëнно обозлëнным, — неужто его так взбесило, что я его проигнорировал? Или же он снова чего-то себе напридумывал? — Ребëнок. — И в этом вся проблема? — Ещë ты наглый, вороватый, мальчик. — Осаму выделил другой интонацией последнее слово, чтобы Накахара точно понял самый жирный намëк о том, что это волнует его больше всего, в противном случае кареглазый уже точно не знает, какими цензурными словами объяснять рыжему наглецу даже такую более-менее очевидную причину — неужто я так похож на пидора, Боже? Всегда же старался казаться стереотипно порядочным человеком… — помимо возраста, разумеется. — Тебе так не хочется быть снизу? — а он точно не глухой? Дазай невероятно смущало то, что Чуя постоянно что-то додумывал до абсолютной степени, в конце-концов отвечая крайне невпопад. — Нет, представь себе. — Почему? — А ты бы лëг под меня? — Нет. — Так какие ты делаешь предположения насчëт причин? — Тебе тоже не нравится твой рост? Будь ты ниже, тебе бы не было так неловко давать мне. — Ты меня раздражаешь. Засчитай. — Два. — Мало насчитал.       Фиодовый воздух будто бы ëжился мелкими крупицами словно хрустального инея на улице, почти не слышно звеня у растрëпанных верхушек деревьев и медленно смешиваясь с лазурным небом, — было особенно холодно — без шарфа уже, наверное, не выйдешь, — еле-еле горчившим у мутного горизонта пудровыми пурпурными пятнами, которые совсем скоро растекались в вечернее марево за чахлыми холмами; Чуя громко фыркал, яро показывая своë недовольство чужим поведением — ну кто бы сомневался — и то и дело поправлял объëмную жëлтую куртку, пока в конце-концов просто не снял еë, как-то совсем медлительно поправил измявшуюся чëрную футболку, мельком выглядывая в окно, — наверняка замëрзнет, когда пойдëт домой, как хорошо, что это не мои проблемы. — Я же печенье принëс. — Я заметил. У кого украл? — А вот не скажу. — Чуя хитро улыбнулся, — шатена невероятно сильно поражает отходчивость Накахары; он в самом деле похож на спичку: быстро загорается, опаляя лицо рыжими искрами, но совсем скоро пепельно тухнет, — вальяжно обошëл Дазая, чтобы взять две печенюшки из целлофанового пакета, скоро протянул одну Осаму, тот, подозрительно покосившись на рыжего мальчишку, опасливо принял сладость из его рук и долго мялся перед тем, как попробовать, — шатену настойчиво казалось, что что-то с этим печеньем было не так — его явно пытаются отравить, вот только умышленно или случайно — другой вопрос; кареглазый отчего-то чутко прислушался, когда за окном скоро промчался соседский автомобиль, секундно глянул на Накахару, который уже громко чавкал рождественским печеньем, — наверное, всë-таки не отравлюсь, — всë ещë настороженно откусил кусочек от имбирной сладости: «Их испекла наша соседка миссис Миллер… Она… очень интересная женщина.» — Тогда ты поступаешь невероятно отвратительно, раз постоянно крадëшь вещи у такого человека, ты в курсе? — Так говоришь, будто кража бывает не отвратительным действием. — Чуя усмехнулся, а Дазая аж холодом обдало: морозно покалывало кожу, зябко немели пальцы, а ещë появилось нестерпимое желание дать несносному мальчишке особенно сильный подзатыльник: «Это не смешно.» — Чуя скривил губы: «Я знаю.» — с каким-то усилием прожевал кусочек печенья: «Но по-другому я бы не покорил твоë сердце.» — шатен махнул головой: «Ты и так не сделал этого.» — Накахара недовольно нахмурился. Дазай секундно задумался, а не является ли сам Чуя очень интересным мальчиком, но упорно не находил, за что того можно было бы с уверенностью так окрестить; Осаму лишь заметил некую клептоманию рыжего наглеца. — Осаму, знаешь, а я люблю тебя. — кареглазому стало не по себе с того самого момента, как Накахара обратился к нему по имени, и не с проста: раз тот ни разу до этого так не делал, значит, считает своë заявление тем, на что явно стоит обратить внимание, следовательно, он наверняка не лжëт, что только сильнее встревожило шатена, — этого ещë не хватало, Господи; Осаму начал загибать пальцы за спиной, силясь посчитать, сколько дней они знакомы, но получившаяся цифра никак не позволяла поверить Накахаре, — чем я так провинился, что судьба послала мне этого наглого мальчишку, а главное, что же она теперь прикажет с ним делать? — И что же ты ожидаешь на это услышать? — Осаму был абсолютно уверен, что Накахара выдаст что-то в духе: «Ответное признание», поэтому еле-еле поборол огромное желание зарание раздражëнно закатить глаза, а затем заинтересованно склонил голову в бок и даже удивляясь тому, что оказался неправ. — Наверное, ничего. — Так ты не всегда невероятно наглый? — Просто ты же явно позднее почувствовал влечение ко мне, поэтому я считаю, что и в любви ты признаешься потом. — Ты вообще не рассматриваешь вариант того, что я тебе не полюблю, верно? — Осаму уже проигнорировал первую часть чуиного предложения, так как спорить с этим строптивым мальчишкой просто бесполезно, проще удавиться, вот честно; всë-таки Чуя его невероятно сильно раздражал своим рьяным нахальством. — Да. — Ты меня… — Четыре. — Ага. — Осаму явно стоило сесть. Постепенно вечерело: горькие тëмные полосы совсем скоро начинали выступать из-за закатных персиковых пятен, которые, подобно розовым июльским цветам мендаля, тлело увядали в темноте чернушкового неба, развеваясь колючей бежевой пылью над крышами домов, а затем медленно собираясь в терпкий ночной туман, наверняка то и дело отдававший полынной горечью на корне языка, если мельком высунешься из окна.       Дазай совсем нескоро жевал цветное имбирное печенье, явно надолго задумавшись и частно ëрзая на шатком табурете: надо что-то делать с до безумия наглым рыжим, иначе в скором времени он явно получит цветастое приглашение на собственную свадьбу, разумеется, отказавшись от чужого предложения, но кого это останавливает, верно? Вот Накахару Чую явно не останавливает, его в принципе ничего не останавливает: он и из могилы достанет, чëртов сукин сын, — в один момент Осаму показалось, что его в конце-концов порвëт от злости, так как что чужая наглость явно не знает предела, потому что Чуя, будто заранее подгадав подходящий момент самого пика раздражения, молчаливо остановился за его спиной и мокро поцеловал в шею, а затем и вовсе укусил, на что шатен уже дëрнулся вперëд, настойчиво борясь с желание резко отклониться назад, чтобы больно ударить строптивого мальчишку затылком в нос, когда тот ещë и скоро запустил руку в его выходные брюки и сжал чужой член через боксеры, — Господи, точно зашибу его когда-нибудь. — Прекрати. — А тебе не нравится? — Нравилось — не просто бы перестать, разве не логично? — Ну а кто тебя знает? Сначала просишь прекратить, а потом дрочешь на меня ночами. — С чего ты это взял? Я никогда не дрочил не тебя. — Не отмазывайся, наверняка ни на кого, кроме меня, у тебя не встаëт. О, Боже; да правда что. Может быть как-нибудь показательно подрочить при нëм на какую-нибудь грудастую девчушку из журнала? Было бы ещë забавно, если бы у меня упал точно в тот момент, когда он бы увидел, тогда бы, очень сильно, Боже, блять, надеюсь, Чуя перестал бы считать, что меня к нему влечëт.       Осаму продолжил угрюмо жевать печенье, раздражëнно хмурясь, а Чуя начал с особой осторожностью наминать чужой пах, явно опираясь на свои хрен знает откуда взявшиеся выводы о том, что у кареглазого только на него и встаëт, — Боже, упаси; умел бы креститься — покрестился бы, — но, когда рыжий заметил, что никаких результатов его действия не дают, то тут же залез под резинку трусов — шатен аж подавился. — Может мне ещë сразу раком встать? — Было бы изумительно. — Кто бы сомневался.       Осаму резко вытащил чуину ладонь из своих трусов, хлëстко шлëпнул вторую чужую руку, уже нагло потянувшуюся на замену первой, медленно выдохнул, когда Чуя начал тихо хихикать, — в задницу себе похихикай — Дазай сам от себя не ожидал настолько озлобленного грубого высказывания, хотя он уверен, что очень скоро сможет прозвучать ещë грубее, — пока кареглазый всë так же продолжал упрямо отстранять от себя чужие похабные руки. — Очень сложно держать свой стояк под контролем, да? — Да, очень сложно не дать им тебе по лбу. — Раздражаю? — Раздражаешь и ещë как. — Тогда пять.       Яркий гренадиновый закат будто бы взвешивал в льдистом воздухе тëмную шалфейную горечь, которая скоро липла к бледным звëздам, казавшимся почти пурпурными крапинками у чахлых холмов; выцветая брусничными ягодами к малиновому горизонту, вечерние огоньки часто-часто тухли, но почти тут же снова загорались, то ли становясь чуть ближе, толи чуть дальше — Дазай совсем засмотрелся, поэтому как-то запоздало отреагировал на стук входной двери, — Боже, наконец-то этот несносный мальчишка ушëл, — а затем разочарованно выдохнул, когда, глянув на деревянное крыльцо, заметил Накахару, удобно усевшегося на последнюю ступеньку и медленно искавшего что-то в карманах, — надеюсь, мобильник, чтобы вызвать себе такси, он меня уже так утомил. Чуя всë-таки вытащил руки из куртки, — шатен даже проворонил тот момент, когда несносный мальчишка надевал еë, — и тогда Осаму любопытно заметил, что в чужих ладонях были крепко зажаты пачка сигарет и зажигалка, — шатен был этому ни капли не удивлëн, почему-то ему с самого начала казалось, что несносный мальчишка курит — это вписывалось в образ похотливого наглеца как нельзя лучше; кареглазый не переносил сигаретный дым, но всë равно открыл окно, чтобы высунуться в него и глумливо спросить: «А тебе ли не рановато курить?» — Осаму очень хотелось, чтобы голубоглазый из-за замечания про свой возраст вспылил и покинул его дом, Боже. — А тебе ли не рановато поучать меня? — Разве ты не сделаешь всë для того, в кого влюблëн? — шатен хотел сразу после утвердительного ответа попросить рыжего уйти, но Чуя не был бы Чуей, если бы не понял вопрос по-своему, чëрт бы его побрал. — Ты так хочешь позаботиться обо мне? Мило.       Да не в жизнь.       Накахара медленно затянулся, резко встал и подошëл к высунувшемуся в окно только больше шатену, который любопытно склонил голову и неожидавши вздрогнул, старательно пытаясь запихать торс и голову обратно в дом, когда голубоглазый крепко придавил его оконной рамой, а затем с превеликим удовольствием выдохнул сизый дым в чужое лицо, довольно хихикнул из-за того, что Дазай тут же начал морщиться, — сукин сын. — Не нравится? — А что, не видно?       Чуя снова затянулся и придвинулся к Дазаю едва ли не в плотную, быстро взял чужое лицо в одну из ладоней и скоро попытался поцеловать Осаму, явно чтобы выдохнуть тяжëлый дым в его рот, — чëртов генератор отстойных идей, — но тот сразу же накрыл чужие губы рукой, а затем второй ещë и подзатыльник дал, чтобы рыжему нахалу неповадно было, поздно заметил заинтересованный взгляд соседской девочки, удивлëнно повернув голову налево и накрепко застыв на месте, из-за чего несносный мальчишка всë-таки успел скоро поцеловать его в губы, просто наклонившись немного в бок, а не додумываясь глянуть туда же, куда смотрел Осаму, который тут же быстро отстранил от себя уже высунувшего язык Чую. — Мам!       У шатена дыхание перехватило, когда озорная девчушка скоро побежала к себе в дом — похоже, теперь его соседи будут считать, что он крутит романы со всякими маленькими мальчиками — чудная слава, ничего не скажешь: «Засчитай.» — Накахара мельком глянул на крикнувшую девочку и, резво затянувшись, вместе с дымом выдохнул тихое: «Шесть.» — на столько пожизненных Дазай бы сейчас засудил Чую за такое варварское пятнание его репутации. — Разве ты не рад, что кто-то узнаёт о том, какого классного мужика ты охомутал? — Лучше бы они узнали о том, что я младенцев ем, Господи. — А ты их ешь? — После всех твоих выходок любой захочет заткнуть тебе ими рот. — Мне больше нравится, когда ты милый, а не грубый. — Пора бы привыкнуть.       Осаму хрипло кашлянул, когда Чуя выдохнул тëмный дым, быстро смешавшийся с бледным лунным светом, который совсем робко пробивался сквозь анемоновое закатное свечение, скоро темневшее за чахлыми холмами, но всë-равно иногда окрашивавшее мутный горизонт бордовыми всполохами; Дазая всë-таки проскользнул обратно в дом под оконной рамой, неприятно поморщился, когда ту громко захлопнул снова усмехнувшийся Накахара, напоследок ехидно сказавший: «Неженка.»       Называй, как хочешь, главное, не заходи больше в мой дом.       Дазай недовольно нахмурился, потому что Чуя скоро докурил и кинул окурок куда-то на нестриженный газон, а затем быстрым шагом двинулся ко входу — шатен даже подорвался, чтобы попытаться запереть дверь, но не успел, так как рыжий уже зашëл в прихожую, когда Дазай только выглянул из прохода на кухню, — и как же мне теперь его выкурить из своего дома-то? — Хочу остаться на ночëвку. — Не хочешь. — Хочу. — Накахара едва ли не раздражëнно сощурился, скоро разуваясь, медленно подошëл вплотную к Дазаю, на что тот быстро отступил на шаг назад; — от рыжего неприятно несло дымом; — Чуя вальяжно облокотился на дверной косяк, тут же смеряя сморщившегося кареглазого довольным взглядом, — неужто несносному мальчишке приносит такое неописуемое удовольствие наблюдение за моей реакцией на запах сигарет? — Хочу ебать тебя с сигаретой в зубах: у тебя такая забавная реакция на их запах.       Шатен в изумление поднял брови, потому что после этой фразы голубоглазый блаженно опустил руку на свой пах и сразу же сжал его, а затем и вовсе начал массировать, то и дело поглядывая на ошарашенного Дазая: «Имей совесть, Накахара.» — строптивый мальчишка только усмехнулся чужим словам: «Хочу иметь тебя, а не какую-то там совесть.» — как же он меня раздражает… — Семь. — Во-первых, я должен считать, а во-вторых, ты должен возбуждаться, а не раздражаться. — И где же ты нашëл таких сумасшедших, которые возбуждаются от подобного? — В порно.       Осаму совсем неудивлëнно закатил глаза, резко поворачиваясь к рыжему спиной, — чего не вижу — того и нет, Боже… — невероятно сильно старался не прислушиваться к чужим рычаниям и привычным бормотаниям про шлюху, — это явно не то, что должно было войти в привычку; кареглазому казалось, что он явно успеет посчитать все узоры на обоях, пока Накахара неспешно занимается непотребством за его спиной; шатен скоро заметил, что даже покраснел: щëки и нос начало тепло покалывать, явно окрашивая горячей гранатовой пылью, которая была совсем бледной, но наверняка видной, что явно порадует строптивого мальчишку, если тот всë-таки заметит. Шатен долго не хотел поворачиваться даже после того, как Накахара перестал возбуждëнно пыхтеть, поэтому-то и неожидавши вздрогнул, когда тот резко сжал его ягодицу, ощутимо кусая в шею — Дазай совсем упустил тот момент, когда сошëл предыдущий чуин засос, но голубоглазый, судя по всему, решил обновить старый след, совсем скоро вбирая тонкую кожу в рот. — Я сам: восемь.       Дазай только рыкнул в ответ, резко дëргаясь. Тëмные барбарисовые отсветы совсем потонули в темноте громко свестевшего вовсе ночного ветра, тут же окрасившись горьким сапфировым блеском, изредка мерцавшим острым звëздным сиянием, которое было почти не видно из-за всë ещë лиловобоких облаков; Дазай любопытно подметил, что соседи напротив высадили тонкий росток кедра, — может и мне стоит? — казавшийся покрытым фиодовой вечерней пылью, которая почти не ссыпалась с него, опадая мелкими терпкими песчинками; Осаму совсем мельком узнал об открытом микрофоне в баре, находившимся в центре города, чутко прислушавшись к телевизору в зале.