Туманным перевалом смешалось небо

      Осаму недовольно заворочался, когда в лицо начал светить жжëный клюквенный свет, обдававший изморозные облака и ярко-фиестовый горизонт зорной гарью, которая совсем скоро зарывалась в рыхлый снег, постепенно морозно синея и в конце-концов совсем потухая; сонно жмурясь, Дазай повыше натянул пуховое одеяло и с усилием сглотнул, ненамеренно прислушиваясь к тому, как миссис Харрис громко, с восторженной натугой рассказывала рецепт своего томатного пюре; — признаться честно, только из-за него изредка заглядывал к соседям; оно очень вкусное, вот правда; ни к чему другому я у них никогда не притрагивался, потому что миссис Харрис либо пересаливала, либо не досаливала; — стоило ей начать всë в той же манере говорить о том, как нужно воспитывать детей, Дазай аж вздрогнул, просыпаясь, — как же я устал слушать речи миссис Харрис об этом каждый раз, когда она бывала у нас; неужто пухлая женщина беседует с мамой? Надеюсь, она не станет снова пытаться применять чужие методы на мне, Боже. Туманно розовое небо у самой земли искрилось мелкими хрустальными снежинками, еле-еле подлетавшими от слабого морозного ветра, который часто ходил по позднезимним рисовым полям, когда холодное солнце бывало в зените и едва мерцало бледным зябким сиянием из-за нежной предвесенней дымки, — шатен катался на санях с холмов такой долины за городом в детстве, хотя мама и не разрешала, потому что талый снег скоро сходил, и полозья всë чаще вязли в густой грязи на вершине.       Кареглазый лениво встал с кровати, медленно прошëл к письменному столу и расслабленно сел на стул, неспешно прочитал рецепты ко всем лекарствам и, проследовав рекомендациям, принял нужные, затем долго перечитывал пришедшие за ночь сообщения от рыжего мальчишки, медленно потирая заспанные глаза: «Как же было бы классно, если бы ты вëл себя точно так же, как в моих фантазиях», «Давай я попрошу у кого-нибудь из друзей погостить, чтобы твой первый раз со мной, так уж и быть, был максимально комфортным для тебя?», «Вот видишь, какой я хороший: на уступки ради тебя иду», «А ты бы смог в себя вставить кабачëк?» — В себя — нет, в тебя — да,— «Можешь отправить мне письмо с фотографией, на которой ты берëшь в рот банан?» — лучше бы попросил фото, на котором я сам себе делаю минет — такое хоть интересно было бы получить. Нет, я бы ни за что не отправил такое изображение, в любом случае Накахаре, у которого нет возможности так дорого оплатить подобную фотографию. Да-а, вот такая вот я меркантильная проститутка… Ну что же поделать, если любые просьбы этого рыжего извращуги с трудом захочется выполнять даже за деньги? Хотя я и чуино присутствие рядом, его выходки и СМСки тоже сделал бы платными для него.       Когда Дазай спустился завтракать, отец уже ушëл на работу, а мама, скоро вымыв грязную посуду, заинтересованно крутила помятый по краям конверт в руках, то и дело заправляя за уши выпадавшие из причëски пряди; Осаму не нужно было слышать от матери, от кого это письмо, чтобы догадаться самому: от Накахары, разумеется, от кого же ещë; шатен принял небрежный конверт из рук миссис Дазай, для галочки спросив, не от Чуи ли он случаем. — Что же тебе такое пишет в письмах твой друг, чтобы нельзя было это сообщить СМС-сообщением? — Там фотографии, мам. — Кота, поди, своего тебе фотографирует? Ага, лысого. — Да.       Пока мама наливала куриный суп, Дазай любопытно разглядывал конверт, на который несносный мальчишка потрудился понаклеить маленькие картинки с машинами (они наполовину отпали, на некоторых местах даже были видны следы от клея, оставшиеся после аккуратно вырезанных картинок; такие вкладыши, вроде, от дешëвой жвачки остаются, до невозможного блескучие и очень гладкие).       Осаму заинтересованно повернул голову, когда входная дверь открылась, безинтересно рассмотрел вошедшую в дом миссис Харрис, которая ненамеренно запустила в прихожую мелкие льдисто-абрикосовые кристаллики, тут же темневшие и таявшие на тонком жëстком ковре; (снежинки казались кареглазому будто бы прижжëннымы зорным позднеосенним солнцем, которое ярко путалось в убранных волосах пухлой женщины, словно тонкая полупрозрачная паутина, пригретая жгучим закатом); шатен с удивлением разглядел соседскую девочку, которая перешагнула деревянный порог вместе со своей матерью, — обычно дети миссис Харрис не проявляют желания заходить к нам в гости; кто угодно не захотел бы заглядывать сюда с такими-то длинными нотациями по поводу и без, — торопливо скинула свою обувь у входа, и, не снимая густо припорошëнную слякотным серо-опальным снегом, зябко сыпавшимся с рукавов на пол, шубейку, ускоренным шагом направилась в кухню, выкрикнула задорное «Здрасти!», а затем, круто повернувшись к Дазаю лицом, выдала «Будешь моим мужем.» — у Осаму аж рот в изумлении открылся, а на ум сразу же пришëл образ Накахары, но даже он не был настолько скор и нагл в их первую встречу, — причëм ладно бы ей было восемь, но этой девочке на вид лет четырнадцать! Неужто я так похож на педофила? Да и странно как-то: у миссис Харрис все дети тихие и скромные, насколько я помню. — Леа*, прекрати себя так вести! — наглая баловница показала матери язык и скоро чмокнула Дазая в щëку, от чего тот поражëнно поднял брови вверх, не закрывая рта, вопрошающе глянул на миссис Харрис: та шокированно приложила ладонь к губам, еë лицо побледнело и, как луна в холодную февральскую ночь, покрылось еле заметными ванильными пятнами, которые уже спустя мгновение злостно порозовели, рассеиваясь по лицу раздражëнным коралловым румянцем; пухлая женщина скоро произнесла: «Простите еë, пожалуйста, это она мне так настроение пытается испортить за то, что я сорвала дурацкий плакат со стены в еë комнате.» — шатен и хотел бы сказать миссис Харрис, что она поступила неправильно, но он крепко придерживался мнения, что не должен вмешиваться в чужие проблемы, если его не поросят, — это, в конце-концов, невежливо, — поэтому кареглазый только внимательно разглядывал нахмурившуюся шатенку, скоро присевшую на стул и опустившую руки, сложенные в замок, на светлую кружевную скатерть, — ну зачем же так поступать? Ведь сразу видно, как сильно девочке дороги эти постеры; нужно уважать интересы ребëнка! — Негоже, чтобы у четырнадцатилетней девочки висела картинка с каким-то взрослыми курящим мужиком*! А вдруг она решит сама потянуть эту пакость в рот? Нужно следить, чем интересуются дети, мало ли чего насмотрятся да повторят?       Ну что за бредни? У Леа, поди, и своя голова на плечах есть, чтобы не делать всякой фигни. А на курящих людей она и на улицах вдоволь насмотреться может. Что же теперь делать? Перестрелять их всех, что ли, чтобы не подавали дурной пример?       Шатен тихо поблагодарил маму, когда она осторожно поставила перед ним тарелку куриного супа, краем глаза проследил, как миссис Харрис подошла к столу, пока с трудом проглатывал горячую ложку блюда, и взяла в руки письмо от Накахары — Дазай даже от неожиданности едва ли не подавился супом, а затем и в самом деле поперхнулся, стоило пухлой женщине сказать: «А вот какие письма приходят детям, нужно просматривать в первую очередь.» — эта женщина вообще не знает, что такое «личное пространство»! — «Вот давай и посмотрим, что пришло твоему сыночку от…» — она прищурилась, чтобы прочитать имя на конверте, — «от Чуи Накахары.»       Я уже давно не ребëнок, чтобы предложение миссис Харрис было логично. Уже представляю выражение лица этой женщины, и еë слова о чëм-то вроде «Ты точно уверена, что он твой сын, а если наверняка уверена, может всë-таки перепроверишь?» — Миссис Харрис, это всë-таки моë письмо. Да и я уже не ребëнок, но если вы говорите, что родители должны знать его содержание, то пускай моя мама сама просмотрит письмо.       А лучше сама решит, нужен ей этот инфаркт или нет. Надеюсь, мама просто спрячет конверт в карман фартука, уверив миссис Харрис, что прочтëт его но, не следуя советам пухлой женщины, вернëт мне конверт. — Тебе есть, что скрывать?       О-о, такие секреты никому не пожелаешь увидеть, если искренне не надеешься убить его этими фотографиями. — Ну а вдруг мой друг сильно матерится в этим письме? Мне было бы очень неудобно показывать такое Вам. — Да, ты прав, мне было бы неприятно на такое смотреть, да и твоей матери тоже. В одном ты прав: ты уже не ребëнок и воспитывать тебя, пожалуй, поздно. Хотя и за взрослыми детьми всë-таки стоит время от времени поглядывать.       Неужто выкрутился? Какое облегчение.       Полуденное небо отливало такой зимней синевой, какая бывает по утрам в морозном январе, когда спросонья неохотно выходишь во двор, чтобы быстро забрать почту и тут же поспешить обратно в дом к горячему кофе; холодный воздух густо пронизывал голубой пудренный туман, почти сливавшийся с синевато-серыми облаками за крышами домов, которые со временем пенно размывались, еле-еле отсвечивая жемчужными переливами; Дазай снова с трудом проглотил ложку супа, когда мама открыла окно, а затем неприятно поморщился, услышав, как в доме Харрисов кто-то усердно старался играть на фортепиано, слишком часто попадая по неправильным клавишам. — Ох, как у Акея* здорово получается. Слушать — одно удовольствие.       Одно удовольствие для глухих. Я уверен, что дома она заставит мальчика переиграть эту мелодию не менее десяти раз, добиваясь, чтобы его исполнение было восхитительно. Никогда не слышал, чтобы Акей играл хорошо. В рисовании, насколько я знаю, он тоже не преуспел, как и в атëрском мастерстве, танцах и пении. Как иронично звучит его имя, когда узнаëшь эти факты, но я уверен, что мальчику просто не дают выбрать то, что ему нравится. Миссис Харрис всегда хвалит Акея, когда бывает у нас, но постоянно ругает, как только оказывается у себя, считая, будто никто этого не слышит и не видит. Пухлая женщина хвалит всех своих детей в навязанных, как я понял, им ею делах, бывая у нас, даже если у них ничего не получалось. — А почему ты не отдала сына в музыкальную школу?       Потому что со скрипкой на плече в пьяном угаре влезать в окно гостиной было бы сложнее. — Я посчитала, что для него это будет лишней нагрузкой, потому что он никогда не рвался в музыканты. — Зря. — миссис Харрис поправила подол чëрной бархатной юбки, расклешëнно болтавшейся до щиколоток, и в конце-концов села за стол, пододвинула поближе к дочери чашку с супом, которую только-только поставила миссис Дазай, и, взяв в руку ложку, в изящной манере начала хлебать ею бульон, но затем повернулась к Леа и почти шëпотом настоятельно сказала: «Путнее бы лучше что-нибудь на стены вешала: таблицу Менделеева, например.»       Я хуй краской в балончиках на обоях выводил в подростковом возрасте, так что тот плакат «с курящим мужиком» уверенно можно назвать «чем-то путним». Я не горжусь своим поступком, честно. Я бы с радостью позабыл всë, что делал с тринадцати до двадцати.       Шатен жалостливо посмотрел на расстроенную девочку, — казалось, будто еë лицо становилось всë бледнее и бледнее, лишь изредка розовея у самого кончика носа маленьким пудрово-коралловым пятнышком, стоило ей зябко шмыгнуть, — скоро отвëл взгляд, когда та глянула на него в ответ, а затем, немного помявшись, попросила прощения за своë недавнее поведение: «Прости, пожалуйста, Осаму.» — Дазай даже улыбнулся, потому что девочка произнесла его имя с неправильным ударением на «Ó», тихо поправил еë и ответил: «Ничего страшного.» — ничего страшного, и не такое проходили: ты мне ещë не пыталась подрочить, слава Богу. Я бы не пережил второго Накахару, вот честно.       Осаму с тихим стуком опустил ложку в пустую тарелку, передал её матери, и, поблагодарив миссис Дазай, скоро забрал помятое письмо, которое пухлая женщина долго с интересом вертела в руках, но тут же отодвинула его в сторону, когда шатен поспешил вернуться к столу, — даже не пришлось забирать его у мамы, значит, не будет никакого риска, что она случайно увидит рыжий инфаркт; кареглазый решил прогуляться с чуиным конвертом, чтобы, не дай Бог, его никто не застал за просмотром голых фотографий шестнадцатилетнего мальчика, — как же это неправильно звучит, а выглядит наверняка ещë не правильнее, — негромко ответил «Хочу прогуляться.» в ответ на вопрос миссис Харрис «Неужто не останешься с нами ещë ненадолго?» и уверенно зашëл в прихожую, чтобы пухлая женщина его не переспросила, надел своë клетчатое пальто и плотно намотал шарф, — замëрзну; хоть бы шапку надеть, но я уже обулся, а написать Чуе «Делай фото и запихивай их себе в задницу, а не отправляй мне.» хочется как можно скорее; я такими темпами серьëзно заболею, — Дазай скоро вышел на улицу, крепко прижимая чужое письмо к груди, и захлопнул дверь.       Тëплый пар шëл изо рта и густо оседал на бровях бледной влажной плëнкой, почти сразу застывавшей мелкими пудренно-голубыми льдинками, (такие часто образовывались на бельевой верëвке в январе после долгой зимней ночи, стоило вывешать мокрые вещи с вечера; шатен очень любил стряхивать их тëплой ладонью в детстве и заинтересованно разглядывать, как вересково-синие хрусталики быстро-быстро таяли в руке) из-за чего тëмные волоски тут же зябко склеивались, неприятно натягивая кожу, когда холодный колкий ветер сносил нефритовый туман, будто бы покрывавшийся искристым налëтом в холодном воздухе, в быстро порозовевшее на морозе лицо, которое кареглазый часто тëр замëрзшими ладонями, переступая с ноги на ногу; с соседнего двора сильно пахло лимонным пирогом, потому что миссис Харрис, видимо, приоткрыла окно на кухне перед тем, как пойти к нам, чтобы он остыл; Осаму отстранëнно пронаблюдал, как незнакомая девочка жадно отломила несколько кусков от чужой выпечки и воровато спрятала в карман.       Кареглазый медленно сел на обледеневшую ступеньку крыльца, зная, что пухлая женщина заглянула в гости надолго, аккуратно открыл помятый конверт и, внимательно оглядевшись, выдвинул полароидные фотографии, нащупал внутри письма шуршавшую под закоченевшими пальцами фольгу, аккуратно вытянул из конверта шоколад, и, уже подумав просто спрятать изображения обратно в письмо да радостно забыть, заинтересованно увидел, что на первом фото нет обнажëнного Накахары, выдвинул изображение из конверта выше и разглядел какую-то непонятную вязкую лужу, совсем нечëтко сфотографированную в чернушково-синей темноте, склонив голову на бок, Дазай любопытно прочитал надпись на белом поле «Хочешь, чтобы я так же обильно накончал в тебя?»       В рот себе так же обильно накончай.       И как я мог подумать, что это фото будет адекватным, когда «Чуя» и «Адекватность» — прямые антонимы?       Кареглазый всë-таки вынул фотографии из конверта, положил первое изображение под последнее и принялся разглядывать обнажëнные фотографии: — к большому сожалению; интересно, я могу от этого ослепнуть? — на первом изображении Накахара держался ладонью за шею, легко выставляя локоть вперëд, (Осаму было совсем просто представить, как несносный мальчишка плавно опускает эту руку к паху и медленно оттягивает боксеры вниз, и это его очень пугало, потому что при этих мыслях он явно испытывал возбуждение, а раскрасневшееся морозными коралловыми пятнами на морозе лицо постепенно начинало стыдливо жечь), Чуя только высоко задрал второй рукой край застиранной явно домашней чëрной футболки, из-за чего шатену были хорошо видны оголëнная грудь, живот и наверняка жëсткий рыжий пушок, выглядывавший из-за резинки трусов и, что совсем неудивительно, чужой рельефный стояк; — этот чëрт хорошо сложен для своих лет, мне даже завидно; — в конце-концов шатен обратил внимание на чужое лицо: несносный мальчишка возбуждëнно закусил нижнюю губу и до одури пошло и нетерпеливо смотрел в камеру (строптивый Накахара будет трахать меня именно с таким лицом, я полностью уверен; он наверняка сначала приложит мою ладонь к своей эрекции, аккуратно поводит ей, а затем решительно повалит на кровать и… И я скажу ему «Деньги вперëд»).       Блять, у меня встал. Всë, пиздец, жизнь закончилась — можно топиться.       А ещë этот несносный мальчишка плохо осветлил пряди на макушке, из-за чего они у него пятнистые и очень тëмные. А сам, наверное, неописуемо доволен и искренне считает, что классно всë сделал.       Морозное зимнее небо было настолько мутным, что Осаму, казалось, будто он видит лишь его рябое отражение в озëрной холодной воде, только-только оттаявшей в самом конце февраля, когда весь снег наконец-то сходил, а агатовые еловые ветки переставали покрываться колючим инеем по ночам; трескучий холод сильно щипал нос, кончики пальцев задубели, но Дазай не спешил зайти обратно в дом, а насильно прислушивался к тому, как соседские дети громко били отломленными от их сосны пушистыми ветками по узким дощечкам забора; всеми силами стараясь согнать внезапное возбуждение, напряжëнно наблюдал за усердной готовкой клэм-чаудера* высокой молодой брюнеткой, через раз быстро поправлявшей короткое голубое платьице под простеньким белым фартуком, за который то и дело пытливо старалась ухватиться маленькая чернявая девочка; — выгляжу, как маньяк, ей Богу; — шатен резко обернулся, когда мама медленно приоткрыла входную дверь с вопросом «Чего сидишь на морозе?», в панике поспешил спрятать фотографии обратно в конверт, но они неловко выпали из его закоченевших рук и рассыпались по замëрзшим ступенькам; миссис Дазай подошла ближе к кареглазому и изумлëнно разглядела пошлые изображения, разбросанные по крыльцу. — Сколько ему? — Шестнадцать. — Я потрясена, Осаму.       Я, честно сказать, тоже. — Я понимаю. — Это неправильно по двум причинам, и я догадываюсь, что ты знаешь каких. — Да, знаю, но…       Нужно сдать его, обвиняя в домогательствах. — Но?       Ладно, я сам смогу позвонить в полицию и решить эту проблему. — Нет, ничего, прости. — Я, конечно, знаю, что любовь не имеет пола, но мне всë равно такое совершенно непонятно. Я не стану тебе ничего запрещать, просто посоветую не афишировать свои отношения с этим мальчиком, мало ли как на это отреагируют некоторые люди. Очень надеюсь на твоë благоразумие. Это фраза относится и к его возрасту. — Хорошо, я всë понял, мама. — Чудно. Собери фотографии, пока миссис Харрис не решила пойти домой.       А вот если бы еë дочери пришло такое письмо, то эта пухлая женщина бы научилась понимать, что такое «личное пространство». Главное, чтобы не посмертно ни для неë, ни для Леа.       Мама явно не прислушается на этот раз к чужому совету; можно подумать, что она глупая женщина, потому что внемлет каждому поучению миссис Харрис, но на деле же она просто всегда старалась воспитать меня хорошо и следовала советам более опытной женщины, потому что сама родила меня рано; со временем мама научилась отличать хорошие советы от плохих, но я очень хорошо запомнил время, когда она этого не умела, ток что постоянно опасаюсь, стоит миссис Харрис снова завести речи насчëт того, как правильно воспитывать детей. Однажды я даже услышал на очередной вопрос к маме «Ты же не сделаешь так, как говорит поступать миссис Харрис?», когда пухлая женщина посоветовала перейти на питание сырыми продуктами, ответ «Я что, совсем дура по-твоему, что ли? Я же училась в школе, чтобы понимать, что есть много продуктов, которые опасно есть без термической обработки.» Миссис Харрис раньше постоянно переводила всю семью на модные диеты, использовала популярные техники воспитания, чтобы потом хвастать этим и советовать всем делать так же, как и она: миссис Харрис очень самодовольна, любит похвалу и лесть. Сейчас же она не старается что-то менять, но до сих пор хвастает тем, как живëт и, если что-то не вписывается в «идеал», за который она так любит получать похвалу, то она просто прячет это, старается замаскировать, будто так оно быть и должно.       У меня даже с перепугу упал, слава Богу.       Вечерняя жемчужно-персиковая дымка совсем перемешалась с коралловым небом своими холодными туманными боками, плавно осыпавшимися крупными морозными кристалликами, которые быстро таяли на языке, будто рыжеватая пышная пенка от абрикосового молочного коктейля; — нет, я всë ещë не дурачок, чтобы есть снег; Дазай с трудом собирал обнажëнные фотографии негнувшимися обмëрзшими пальцами, — мама уже хлопнула дверью, напоследок сказав «Заходи скорее домой, а ни то сильнее разболеешься», — случайно заметил любопытный взгляд чернявой девочки, которая старательно мешала густой клэм-чаудер под присмотром молодой брюнетки, — в еë глазах я явно маньячелла, — между делом заваривавшей ароматный травяной чай из страстоцвета, который миссис Харрис с завидной регулярностью предлагала заваривать маме Дазая, сетуя на его полезность, — мне не понравился — пусть сама давится своим полезным страстоцветом, даже не заваривая: так, пожалуй, проще поперхнуться.       Нетерпеливо запихав все фото обратно в конверт, Осаму спешно зашëл в дом, скоро разделся и поспешил в свою комнату; поднимаясь по лестнице, кареглазый всë ещë нервно достал из кармана выходных брюк запиликавший мобильник, прочёл имя контакта «Боже-помоги-снова-он» и неохотно ответил, открывая дверь в светлое помещение, а затем садясь на стул у письменного стола; быстро-быстро потëр одну руку другой, стараясь поскорее отогреться. — Угадай, чем я хочу тебя обрадовать. — Своей кастрацией? — Не-ет. — Поездкой в место без связи? — Нет. — Тогда ты меня не обрадуешь. — Я собираюсь приехать к тебе: уже купил билет. Разве ты не рад? — А разве такому можно обрадоваться? — Ну ты и злюка. — Всегда рад стараться.       Дазай самодовольно улыбнулся, услышав чужое раздражëнное фырканье, — пора бы и мне начать считать, как часто я его раздражаю, — медленно склонил голову на бок, когда Накахара едва ли не под нос произнëс: «А ведь я хотел заняться с тобой нежным сексом, но, видимо, не судьба.» — Осаму совсем неудивлëнно мыкнул: «А ведь я не хотел посылать тебя на хер, но, видимо, не судьба.», — кареглазый нахмурился, когда в окно его комнаты кто-то умудрился кинуть мëрзлый камушек, который тут же шумно раскололся, оставив крошечный скол на обледеневшем еле-еле видными морозными узорами стекле, — а-я-яй, кто же там такой Наглохара. — А знаешь, я придумал тебе прозвище. — Интересно услышать. — Наглохара. — Не коверкай свою будущую фамилию. — Как хочу, так и коверкаю свой смертный приговор. — Дама на выданье девятнадцатого века. — Варвар одиннадцатого. — Так ты историк? — Нет, просто в школе учился и тебе советую попробовать. Раздражаю? — Ещë как. — Добро пожаловать в мой мир. — Осаму на мгновение прислушался к громким всплескам воды на том конце, видимо, то и дело выплëскивавших мыльную пену из ванны на холодный кафель и маленький рельефный коврик, совсем глухо шуршавший, когда эти тяжëлые капели градом падали с керамического бортика, — наверняка он уже весь скользкий, а слабо переливавшиеся синевато-зелëными бликами пузыри явно стремительно затекли под ванну — у него так всë к херам заплесневеет, ну и славно.       Злорадствовать плохо, но мне очень нравится игнорировать этот факт. — Ты там моешься, что ли? — Ага, хочешь фоток для тебя в ванне понаделаю? — Хочу.       Внимание, риторический вопрос: ты идиот?       Рыжевато-красный горизонт будто бы припорошило синеватым остывшим пеплом, словно мягко осевшим с него на заледеневшие холмы, вершины которых тонули в обожжëнном коралловом небе (оно точно кажется зелëным у границы с ночной чернушковой синевой, которая уже вся залита мерцающим звëзным блеском); Дазай издалека увидал, как Леа скинула со второго этажа яблочные огрызки в искристый хрустевший снег, аккуратно перелистывая новые странички толстой книги и болтая свисавшей с подоконника рукой из стороны в сторону, еë лицо разрумянилось от вечернего мороза, который изредка вспыхивал жемчужным свечением в льдистом воздухе; когда в окно снова ударился маленький уголëк, Осаму скоро отодвинул деревянную раму вверх и едва ли не получил тëмным камушком в глаз.