Туманным перевалом смешалось небо

      Осаму мельком наблюдал за карамельным рассветом, сидя на ступеньках обледеневшего крыльца, и вертел в ладони простой карандаш, надолго уставившись на пустой лист блокнота, неловко поправил примёрзший край пальто, обдал озябшие руки тёплым паром изо рта, тяжело оседавшим в рыхлый снег мелкими-мелкими льдинками; — такие откалываются от фруктового мороженого, когда трясёшь его в руках, и остаются на дне упаковки; — Дазай совсем и не заметил, как прошла неделя, он старался совсем не на что не отвлекаться, сосредоточившись на написании новых шуток; шатен из принципа не брал телефон в руки, чем очень обеспокоил свою тётю, — честно говоря, даже если бы я прочитывал её СМСки, я бы вряд ли смог на них что-то ответить: я совсем потерял к ней уважение; люди, любящие своих мужей, так точно не поступают, в любом случае, я бы так точно не поступил; говорю так, будто собрался замуж, Боже, упаси.       Солнце сильно слепило глаза, когда кареглазый в конце концов оставил небольшую заметку в блокноте, поэтому он встал и, раз за разом перечитывая короткое предложение, зашёл обратно в дом, впустил в коридор стойкий запах мороза и холодного ветра, сел на банкетку в прихожей и, даже не снимая клетчатый шарф, снова уставился на почти пустую страницу, но затем недовольно поджал губы, зачеркнул первую и последнюю заметку жирной линией, с обречённым мыком откинул голову назад. Снег толстым слоем налип на ботинки и быстро растаял, из-за чего под ними образовалось грязное пятно, которое Дазай непроизвольно размазывал носками обуви, как часто делал это в детстве, когда папа привозил его из школы, а он специально подолгу раздевался, чтобы подольше не делать уроки — погода тогда часто была хорошей: синее небо, яркое-яркое, будто морские камни, на которые смотришь сквозь блики воды, бросало еле-еле заметную тень на протоптанную дорожку от входной двери до калитки; — я всегда любил смотреть на небо, особенно летом перед грозой: преддождевое напряжение отдавало приятной дрожью, остававшейся на весь день на самых кончиках пальцев, словно утренняя роса, которую задумчиво собираешь, проводя разгорячёнными ладонями по траве во дворе утром; мне нравится, что по небу можно предсказать, какая будет погода: не люблю неизвестность.       Дазай впервые за неделю взял телефон в руки, надеясь отвлечься на накахаравоские сообщения, — я предупредил его, что, вероятнее всего, всю неделю не буду отвечать ему, иначе бы этот дурачок точно бы в конце концов дошёл до меня пешком, чтобы выяснить, не умер ли я, раз не отвечаю на его сообщения, в которых он рассказывает, как сильно хочет групповуху с моей мамой, тётей и мной; я точно всё ещё хочу с ним общаться? Ну, видимо, выбора у меня нет, раз я согласился на то, чтобы он приехал на следующей неделе.       На этой неделе.       На этой неделе?       О, Боже, как быстро летит время.       Скоро Рождество, и я планирую приехать в Огасту. Да, точно планирую. Я не смогу спокойно смотреть этой женщине в глаза, как я могу планировать приехать? Чуя точно будет меня уговаривать, а я собрался быть мягче и чутче к людям, поэтому явно отказаться не смогу — думаю, это важно для него, мне тоже нужно делать шаги навстречу. Ужас, какой ужас. Может, стоит предложить ему праздновать у нас? Стоит. «Неужто совсем отвечать не будешь? А на звонки? Ладно, не буду мешать. Постарайся там: хочу почитать твои шутки, когда приеду ;)» «Пригласишь меня на своё выступление?» «Солнышко, я приехал»       Что?       Бля-ять.       Как я так умудрился согласиться и проворонить его приезд? Более того, я даже маму не предупредил. Господи, так дурачок я, а не он.       Осаму взволнованно соскочил с банкетки и, хлопнув входной дверью, поспешил к вокзалу, набирая в ботинки колючий рыхлый снег, быстро подтаивавший и неприятно налипавший мягкой ледяной коркой на носки; — она мелко покрошится, когда я вернусь и сниму ботинки, так что её можно будет легко стягивать руками — заболею; — Дазай едва ли не споткнулся об опрокинутый почтовый ящик, ненамеренно наступил на съехавшую на бок пачку писем, но останавливаться и любопытничать, на удивление, не стал; — будто Накахара сбежит куда-то, ага, только в самом сладком сне; всё равно как-то совсем неудобно; о, Боже, я уже вижу его безразмерную жёлтую куртку на другом конце улице; — утро было горьковато-морозным, но ясным и солнечным, совсем по-декабрьски, в такое только на лыжах кататься да глинтвейн пить, — Чуя бы согласился? Только если на алкогольный; не люблю такую погоду, она отчего-то для меня будто дождливый осенний вечер: голова кажется необычно тяжёлой в такие дни, будто я чем-то болен, и ни одной полезной мысли за весь день; а небо сегодня всё-таки красивое, будто вот-вот зачерпнёшь его в ладоши, а оно рассыпется, как песочное печенье, но какое-то оно, в самом деле, грузное. — Встречаешь меня, детка?       Почему мне так хочется послать его на хуй? Хорошо, почему мне всегда так хочется послать его на хуй? Из-за образа, ладно, но он же пообещал постараться отказаться от него, пока я рядом с ним. — Как же меня бесит твоя пошлая ухмылочка. — Ну хули, стараюсь.       Ему совсем не идёт материться, вот честно. — Ты постараешься сдержать своё обещание? — Ради тебя, солнышко.       Накахара мягко улыбнулся, совсем не скалясь, явно в подтверждение того, что помнит про обещание, поспешно подошёл вплотную и наверняка специально — однозначно специально — выдохнул в самые губы: «Обнимемся?» — приглашающе раздвинул руки в разные стороны, — такому Чуе я бы отдался, Боже, да и, видимо, отдамся, надеюсь, хотя бы не сегодня, — на что Осаму медленно задумчиво выдохнул и обнял рыжего, вздрогнул, стоило голубоглазому шепнуть в самое ухо: «Я люблю тебя», — хорошо, это он сделал, возможно, не специально, хотя, чёрт, я в это совсем не верю; надеюсь, этот рыжий извращуга сейчас не понял, что я отреагировал именно на такое его действие, но даже если и понял, то он же не станет этим пользоваться, верно? Он же обещал, так? Хотя это не совсем можно отнести к тому, в чём заключалось чужое обещание. — Уши — твоя эрогенная зона? — Что случится в зависимости от моего ответа? — А чего бы ты хотел? — Я бы хотел, чтобы ты не использовал эту информацию в своих целях. — Понял, — Чуя игриво подмигнул, подтянул лямку явно старой сумки через плечо и, подтолкнув Дазая в спину, будто он тут встретил дорого гостя, направился в сторону чужого дома, — меня раздражает его наглость, которая, видимо, оказывается, не является частью его образа, Боже, надеюсь, она проявляется только в пределах понятия «поведение старого знакомого» или «лучшего друга»; он мне не друг, в любом случае, пока; как бы не перескочить через стадию «друг» сразу в стадию «возлюбленный».       Для мамы он уже мой возлюбленный. Она так подозрительно косилась на меня всю неделю, что у меня возникло ощущение, будто она сама напишет заявление на Накахару. И на меня.       Чуиным парнем, наверное, быть сложно. Сколько у него было девушек? Хоть одна из них замечала то, что он постоянно скрывает настоящего себя? Или не мне одному так повезло увидеть, что рыжий умеет вести себя не только как ебучий извращенец?       Интересно, мама спросит у Накахары о той СМСке? Или треснет. Лучше пускай треснет, чтобы знал, как хуйню всякую писать. Почему она ничего не спрашивала у меня? Может быть, и хотела, но теперь приехал Накахара, так что навряд ли мама что-нибудь спросит у меня. А вот Чуе пускай всё же треснет.       Руки мёрзли даже в карманах, пальто зябко пронизывало морозцем и Осаму казалось, будто он идёт в одном свитере; какой-то до дрожи замёрзший мужичок с задорной ухмылкой рисовал что-то горячим кофе на снегу, указательным пальцем одной руки придерживая чашку за самый край, а второй крепко вцепившись в эмалевую ручку. Было холодно в самом деле до стука зубов, кареглазый не мог припомнить, когда в последний раз в штате был такой зябкий декабрь, — надеюсь, рыжему не вздумается прогуляться в такую погоду. — Я тортик привёз. Он немного подтаял, но мы можем подморозить его в холодильнике. — Спасибо. — А поцеловать?       Целоваться как-никак лучше, чем отсасывать. Выгодно ты устроился: я же не смогу отказаться, потому что ты уже потратил на меня деньги. Ну ладно, он же старался: искал торт, избавился от своего образа рядом со мной — за такое, пожалуй, можно поцеловать.       Только не здесь. — Да ладно, я же шучу.       Ну ахуеть, а я уже согласился.       Чуя толкнул входную дверь и, не пропуская Дазая вперёд, вошёл в дом, тут же расстегнул сумку через плечо, вытащил тёмный пакет и гордо вручил его кареглазому, на что он любопытно наклонил голову на бок, кивнул, когда Накахара сказал, что это торт, — а нахрена ты дал мне его сейчас? Я даже не разулся, так что точно не смогу отнести его на кухню, — Чуя снял капюшон объёмной жёлтой куртки и резко помотал головой, распушая кудрявые рыжие волосы, взявшиеся крошечными мягкими льдинками на самых концах — голубоглазый тут же постарался прочесать их пальцами, отрывая друг от друга смёрзшиеся между собой пряди, — у Осаму аж глаз задёргался. — Не рви волосы. — А как же я их тогда прочешу? — Жди, пока оттают.       Чуя скоро повешал свою куртку на деревянные рожки, взял дазаевское пальто из его рук и зацепил затёршийся шильдик за вешалку, — Боже, какой джентельмен; я совсем ему не верю; может, он просто старается услужить мне только для того, чтобы трахнуть вечером? Нужно быть мягче к Накахаре; но я же совсем его не знаю, Боже, как всё сложно; я хочу поцеловать его… Господи, что? Я так сильно влюблён?       Голубоглазый нежно улыбнулся и приподнял чужое лицо за подбородок одним пальцем, пока Осаму разувался: «О чём задумался?» — я просто застыл на месте, что ли? Боже, как неловко. Зачем он обратил на себя внимание именно таким образом? Я же сейчас в самом деле его поцелую… А затем и на хуй, видимо, сяду, чего уж там, — шатен медленно придвинулся к краю банкетки, ближе к Накахаре, — если отодвинется, то скажу, что он просто мешает мне разуваться; он не отодвинется, кого я обманываю этим «если»? — неловко прислонился губами к чужим, не закрывая глаза, наклонил голову на бок и робко высунул кончик языка, аккуратно зарылся ладонью в рыжих волосах, когда Чуя слабо прикусил чужую нижнюю губу и резво всунул свой язык в дазаевский рот, осторожно лизнул чужое нёбо, а затем немного отстранился, но, присев на корточки и уложив для равновесия ладони на дазаевские бёдра, прижался совсем вплотную и поцеловал уже сам, улыбнулся, стоило кареглазому обнять его за шею одной рукой; Дазай вздрогнул, когда Накахара прошептал прямо в губы: «Не подглядывай.» — тут же зажмурился, недовольно скривился из-за того, что рыжий больно укусил его за верхнюю губу, но затем непроизвольно мыкнул, стоило голубоглазому начать всовывать язык в его рот и резво высовывать, — клянусь, меня словно бы ебут в рот. — Понравилось? — Меня как будто изнасиловали. — Это значит «да»? — Да.       Это значит: «Иди на хуй». Это значит: «Иди на хуй, Осаму Дазай, раз тебе так хочется». Боже, какой же он красивый… Почему мне начинает нравится его наглость? Как сильно я влюбился.       Дазай нервно перебирал пальцами рельефный ворот чужой кофты, пока Накахара медленно-медленно водил кончиком носа по его шее; Осаму нахмурился, когда Чуя с особой осторожностью раздвинул чужие ноги, — думаешь, спугнёшь меня? Уж лучше бы спугнул, Боже: жизнь меня к такому не готовила, — и придвинулся ближе (шатен почувствовал, как на его свитер начало капать с чужих волос: они сильно распушились и цеплялись за лацканы дазаевского пальто, будто гибкое болотное растение, — Осаму когда-то упал с моста в жёлтый куст подмаренника — тот навязчиво лип к рубашке и кареглазый никак не мог стряхнуть его, потому что руки неловко путались в одежде (нельзя так пить, Боже, я честно давно так себя не веду; выпивки должно быть в меру, а не до невозможности ровно ходить), от одежды потом ещё долго пахло торфом и тиной даже после стирки; в ту ночь Дазай уснул на поломанных еловых ветках в леске за городом). — Приятно.       Ну нихуя. Я не специально, честное слово. — А так?       Накахара аккуратно прикусил тонкую кожу на чужой шее, — я же говорил, что мне нравится, когда так делают? Так вот, у меня сейчас встанет, — начал с нажимом массировать острые тазобедренные косточки: «Мне очень нравится кусать за них. Так тебе нравится нежный секс? Ну я очень постараюсь. Стоило полагать, когда я услышал о том, что ты любишь обниматься — ты весь солнышко такой.» — меня это смущает; зачем тётя рассказала ему о моей любви к объятиям? И всё остальное, впрочем. — Можно укусить тебя?       За ебало. Гулять, так гулять, чего уж там. — Тебе не обязательно было спрашивать.       Голубоглазый наклонил голову в бок и прикрыл глаза, когда Дазай подался вперёд и слабо прихватил зубами кожу на чужой шее, вздрогнул, стоило Накахаре возбуждённо шепнуть: «Сильнее», сжал челюсти крепче и довольно улыбнулся, услышав чуин приглушённый стон; — блять, мне очень нравится; вот будет весело, если мама выйдет в коридор; — шатен сел на пол, совершенно не обращая внимания на то, что марает выходные брюки в грязной талой воде с ботинок, нетерпеливо смял чужие бока и снова укусил Чую в шею, на что тот блаженно поджал губы, но тут убрал чужие руки, стоило Дазаю постараться посадить рыжего к себе на колени: «Я сверху.» — Да какая разница? И как же он тогда отреагирует, если я скажу, что принципиально не хочу быть пассивом? — Нет, я буду сверху. — Я похож на пассива по-твоему? — Да, очень.       Накахара раздражённо нахмурился, с усилием сжал чужие бёдра и лизнул дазаевское ухо, от чего тот возбуждённо закусил губу и — ну пиздец, у меня стоит — крепко обнял Чую за шею, — хуй с тобой, мне нет никакой разницы, главное больно не делай и как дебил себя не веди. Он вспыльчивый, а в своём образе совсем гиперболизирует эту черту временами. — Ну а я, что ли, похож? Тебя что, девчонкой в школе обзывали? — Да, обзывали, поэтому для меня это так важно. И мне совершенно не понравилось быть снизу.       Ой. Это он про деда, да? Боже… Лучше бы это так и оставалось какой-то странной шуткой или что-то вроде того. — Прости, я не знал.       Пизди больше. Стоило догадаться. Ебучее любопытство. — Нет твоей вины. Это ты прости, ты так сильно хочешь быть активом? — Мне не принципиально. — Хорошо. Спасибо.       Блять, это же для него наверняка такая травма.       Совсем неудобно получилось. — Пошли в комнату?       Рыжий кивнул, но кареглазый явно видел, что тот уже не так возбуждён: — ну вот, видимо, не посидеть мне сегодня на чужом хуе. Ну ахуеть, когда это я так сильно стремился-то к этому? — он задумчиво перебирал шнурки на ботинках и нервно кусал губу, — ай-яй-яй, виноват, сильно виноват; Боже, прости-и…       Осаму перестал открывать окно в своей комнате, поэтому стекло с внутренней стороны быстро нагревалось от тёплой солнечной пыли, а с обратной замерзало плотным перистым узором, который скоро осыпался на сосновые ветки колючим инеем, переливавшимся, словно осенняя дымка за вишнёвым садом, в тени, — из него теперь совсем не удобно выглядывать, но Дазай был и рад, потому что это не давало ему отвлекаться от работы. — Ну так… — Ну так?       «Ну так трахнешь меня?» Разве не очевидно? — Ну…       Я не могу поверить, что мне приходится это говорить. — Мой маленький котик не может попросить меня присунуть ему? Я хочу услышать это от тебя. Если хорошо попросишь, то я, может быть, очень-очень постараюсь не порвать тебя.       Я не психолог, но это точно его защитная реакция, и я могу предположить, почему она появилась и стала именно такой. — Ты пообещал не вести себя так со мной. — Ну прости, сложно сдерживаться, когда ты сам упорно лезешь на мой хуй. — Чуя. — Прости…       Накахара медленно сел на кровать и нервно поправил ворот своей чёрной кофты, удивлённо поднял голову, когда шатен осторожно уместился на его коленях, закусил губу, стоило тому поддразнивающе поёрзать; — это должно его отвлечь, я на это очень надеюсь; я всё-таки волнуюсь за него… — кареглазый даже не вздрогнул, услышав от рыжего: «Я тебя сейчас в самом деле трахну», сказанное в самое ухо, — давай быстрее уже, Господи. — Ты в самом деле хочешь меня? Я правда симпотичен тебе?       Его огромное самолюбие было частью образа. — У тебя низкая самооценка? — Вроде того, но это не вписывалось в мой образ, поэтому… — Я понял.       Это тоже могло быть последствием насилия, а может он имеет к себе очень завышенные требования. Интересно, он соврал про свой размер? Внутри его образа он, наверное, и десятью сантиметрами кичился бы.       Стоило бы поговорить с ним о насилии. — Ты спал когда-нибудь с мальчиками? — Нет. — Так я буду у тебя первым? Мне очень приятно всё это осознавать, в самом деле. — Я чувствую, как твой стояк упирается в меня. Трахни меня уже.       Я пожалею об этом. Наверняка. Но это потом, потому стоит поторопиться, пока я не начал жалеть. — Конечно.       Его самооценка тоже была частью образа. Надеюсь, она не касается того, что он делает, иначе мои надежды на то, что я смогу чувствовать себя с ним увереннее, абсолютно бессмысленны. — Ты считаешь, что не смог бы никого привлечь своим настоящим поведением? — Ну да. Я хорош собой, но я считаю, что решает очарование, а не внешность. Многим нравятся такие парни, как я в образе.       Хорошо, это наверняка не будет касаться его уверенности в том, что он делает.       Осаму резко завалился на постель, крепко ухватившись за чужие плечи, опрокинул Чую вместе с собой, тесно обнял того за талию ногами и сильно прикусил кожу на чужой шее, неожидавши мыкнул, стоило голубоглазому резко сжать его член через брюки: «Ты сильно возбуждён.» — рыжий довольно улыбнулся, а Дазай медленно выдохнул, — ну нихуя себе, вот это открытие.       Я стал так часто материться из-за этого несносного мальчишки. Если снова начну много пить, то считаю, что имею полное право воскликнуть: «Как же быстро люди меняются под чужим влиянием!» — Скажу тебе прямо: мне намного больше нравишься настоящий ты. — Ты бы никогда не обратил на меня внимания, если бы я вёл себя иначе. Мы бы просто ни за что не познакомились. А если бы и познакомились, то ты бы никогда не влюбился в меня.       Он прав. Я влюблён, но честно сказать, я был бы рад и не знакомиться с Накахарой — было бы меньше нервов. Но в кое-чём он всё же не прав. — Я влюбился в тебя из-за твоей внешности, а не поведения. А вот всячески отгонял от себя именно из-за твоего образа. Уж прости, я почти не знаю настоящего тебя.       Как же цинично звучит это «Я влюбился в тебя из-за твоей внешности».       Чуя крепко схватил чужую руку своей и прижал её к кровати; с нежной осторожностью поцеловав Осаму в губы, он случайно свесил свою и его ладонь с кровати, тогда кареглазый почувствовал, как сильно несёт по полу, будто кто-то не закрыл входную дверь, а затем слабо-слабо услышал голос отца, который прямо в сапогах прошёл на кухню; Дазай открыл глаза, когда Накахара отстранился и обернулся, но после сразу же зажмурился, потому что пыльный солнечный свет, переливаясь, будто густые капли солёной карамели, в морозных узорах на окне, начал попадать ему прямо на лицо. — Тебе хочется, чтобы кто-то зашёл? — Нет, конечно. — Тогда тебе стоит подпереть дверь стулом. — Она запирается. — Значит, ты маленький врунишка. — Ключ на столе.       Рыжий спешно поднялся с постели и быстро двинулся к письменному столу, взял маленький железный ключ, направился к двери, скоро запер её — Осаму готов поклясться, что слышал треск, насколько сильно Накахара спешил, — и вернулся к шатену, неловко сводившему ноги вместе, — я уже начинаю жалеть, Боже, — мягко похлопал его по бедру, на что тот поджал губы, но всё-таки развёл колени в стороны, ударился головой о спинку кровати, стоило голубоглазому уверенно толкнуться в него своим крепким стояком сквозь одежду. — Ай, полегче! — Прости.       Чуя медленно подтянул Дазая за бёдра к себе, подальше от изголовья, довольно помял чужие ягодицы и, с трудом расстегнув чужой ремень, начал стягивать дазаевские выходные брюки, но вдруг остановился: «Ты хочешь встречаться со мной?» — ого, опомнился, еби так уже, пока этот вопрос не сбил весь настрой, — «Осаму?» — он старается, так что ладно, хорошо. — Да, хочу.       Надо было сначала поставить торт в холодильник. — Ай! Нихуя себе!       Нихуя себе. — Извини, я не подумал, что ты такой узкий.       Шатен крепко ухватился за чуино запястье, аккуратно и очень медленно вытаскивая из себя его пальцы; — ахуеть, не ты ли хвастался смазкой, Чуя? Где она, блять? — рыжий нетерпеливо облизнулся и поскорее потянулся к своей сумке, долго нервно порылся в ней и в конце концов вытащил маленький гладкий тюбик: «С запахом взбитых сливок — должен же и я исполнить свою маленькую мечтульку хотя бы в такой маленький степени? Накахара осторожно закинул чужую ногу себе на плечо, медленно смазал чужой задний проход указательным пальцем, от чего кареглазый вздрогнул, — холодная. — Нравится? — Честно, пока не знаю, чувствую только дискомфорт. — Языком больше понравилось?       А. О. Ну да… Ух, блять.       Кареглазый кивнул и зажмурил один глаз от того, что Чуя неспешно вставил в него один палец, — я ведь явно никогда и подумать не мог, что такое когда-нибудь произойдёт, Господи, — медленно двинул его сначала назад, а затем вперёд, — необычные чувства, — начал повторять это действие посмелее, — становится душно, — постепенно добавил средний и безымянный палец, — Осаму совсем этого не заметил, высунув кончик языка и сильно стараясь реже беспокойно дышать через рот, он крепко жмурился, упорно пытаясь понять, какие чувства испытывает (раз ебут, то надо получать удовольствие, чего уж тут). — Тебе так нравится? Ты такое солнышко. — У тебя правда член — семнадцать сантиметров? — Да.       Ну пиздец. Это точно будет больно.       Шатен почему-то вдруг обратил внимание на осветлённые пряди на чужой макушки, слипшиеся между собой и навязчиво цеплявшиеся за чуины щёки, нос и уши; — плохо осветлились; их можно покрасить в какой-нибудь яркий цвет и тогда сильно видно не будет, что Чуя далеко не парикмахер; — Дазай резко откинул голову назад, отдалённо услышал громкий хлопок, будто кто-то взорвал праздничную хлопушку, внимательно прищурился, стараясь разглядеть через намёрзшее окно, откуда может идти этот звук, снова зажмурил глаза, когда голубоглазый начал резко вставлять и вытаскивать пальцы, — а вот теперь приятно, мне нравится, мне очень нравится! Я так часто отвлекаюсь, Боже. — Готов?       Ну типа. — Ага.       Дазай закинул на чужое плечо и вторую ногу, стоило Накахаре нетерпеливо прислонить головку к его анусу, болезненно мыкнул, когда Чуя резко вошёл наполовину: «Потерпи, я обещаю, что будет приятно.» — потерпи, я обещаю, что приедет полиция; какого хуя? Неужели нельзя поаккуратнее? Хотя, он постоянно говорил, что ему нравится только грубый секс, так что он, наверное, просто не практиковался в нежном. А стоило бы, такой, я думаю, популярнее грубого. — Я очень постараюсь быть нежнее. — Уж пожалуйста.       Кареглазый никак не мог поверь, что ему это нравится; — как? Почему? У него очень милая мордашка, когда он кончает. Что? Ну ахуеть, ладно; — Осаму слышал звонкий стук постоянно, когда отец ронял ключи в коридоре, Накахара оборачивался на него через раз, громко пыхтя и нетерпеливо сдувая с лица спутанные волосы; — он и вправду сильнее возбуждается от осознания того, что кто-нибудь может понять, чем мы занимаемся; — кто-то упорно старался повалить соседский забор, с громким скрипом раскачивая его взад-вперёд.       Чуя солнышко: он так старается.