Стать сильнее на одну тебя

Топот копыт с самого утра, еще до восхода солнца, поднял всю дорожную пыль и разбудил жителей небольшой деревни. Но те не спешили отпирать ставни на окнах, чтоб взглянуть на происходящее, потому что знали наверняка: охотники. Сегодня снова какую-нибудь молодуху заберут, обвинив в связях с нечистью. Звук приближающихся всадников долгие годы являлся самым страшным для женщин, ведь ничего хорошего он еще не приносил. Либо страшные вести из дворца, либо смерть. Слыша его, люди, склонив головы к земле, начинали бормотать молитвы, уповая на спасение Божие, только бы их семью в этот раз не тронули. Не было на памяти даже наистарейших в этом городе и дня, когда бы кони эти проклятущие, ненавистные не принесли с собой горе. Самый молодой и худощавый, почти хрупкий, мальчишка резво спрыгнул с коня, все норовящего стать на дыбы, мотающего гривой и громко ржущего. Дом, около которого сегодня остановились всадники, был совсем хлипким, почти поглощенным землей. Его обитателей подняли с жестких постелей громкие стуки в истресканую деревянную дверь с одним замкóм, сломать который не стоило никаких усилий. Парень колотил по ней кулаками, посыпая ругательствами головы хозяев. — Именем Короля! Откройте немедленно! Дверь отворил угасающий старик, в руках которого догорал остаток свечи. Он сонно моргал, бездумно глядя своими выцветшими глазами будто бы сквозь мужчин, собравшихся возле его дома. Его оттолкнули, практически сбивая с ног, и ловкий мальчонка с черными, как смола, волосами проскочил внутрь. В единственной комнате холод исходил от безликих стен, две кровати стояли ближе к окну, стол находился прямо возле входной двери, его брюнет чуть не сломал — так спешил прорваться, увидеть первую в его жизни ведьму. Старшие товарищи предупреждали, что они, ведьмы, зачастую ангельски прекрасны, если молоды, конечно, с большими глазами, ярко-розовыми губами и тонкой талией с широкими бедрами. Они могли сразить любого мужчину, черта любого ранга, но только не профессионального охотника. Те чарам прогнивших душ не поддаются. Мальчика учили, что в первую очередь при виде симпатичной ведьмы нужно подумать о том, какой отвратительной является она, когда действие соблазнительных зелий спадает, или представить, как безобразно ведет она себя на шабашах, путаясь со всякой нечистью. Наверняка у них, как и положено, много бородавок по всему лицу, большой нос и страшный горб на спине. Только глаза остаются неизменными. Зеленее их не существует ни одного растения. Эти омуты, словно прохладный лес после проливного дождя, смотришь и будто ощущаешь легкое дуновение ветра, запах свежей травы и некую тревогу от незнания того, что ждет там, в самой чаще. Но все эти эмоции и чувства — обман: ведьмы способны на многое, когда речь заходит о их плотских вожделениях и сохранности жизни. Она сидела в своем изумрудном платье, отображавшим буйство ее молодости и стремление к свободе, к тому самому лесу из миражей, что предстают пред падкими на красоту ведьм мужчин, на одной из жестких коек, и было что-то в ней чарующее, но совсем не колдовское: обычное, человеческое. Ее глаза мерно блестели смесью блекло-серого и голубого цветов в утреннем свете, льющемся из окна. Она, как выточенная из мрамора статуя, необычайно схожая с живой женщиной, заставила юношу застыть в нерешительности. В это время в дом вошли еще двое мужчин, занося с собой шум их грубых голосов; сырая грязь с их ботинок осыпалась комьями на деревянный пол, о который стучали их каблуки. Оба держали наготове отполированные до блеска и окропленные святой водой мечи. — Что за черт? — недовольно скривился один из охотников, глядя на бездействие своего ученика, Дала. И живо приказал ему: — Хватай ее! Ану-ка! Мальчонка в тот же миг бросился к кровати девушки, окончательно нарушая интимность момента, хватая ее за руки. Она не сопротивлялась, только усмехнулась на дрожь арестовывавшего ее человека. Аккуратно провела своей босой стопой по бедру охотника, обтянутому грубой тканью костюма, и сладко-горьким — мед и полынь — голосом заговорила: — Первый раз, да? Ну-ну, не переживайте, сэр, скоро от Вашего милосердия и совести не останется и следа. К убийствам быстро привыкнете, — она заулыбалась еще шире, показывая свои белые, ровные зубы, будто жемчужинки, что и послужило еще одним доказательством ее виновности: даже Его Величество не мог похвастаться такой ослепляющей улыбкой. — Как Ваше имя? Дал вздохнул, теплый воздух из его рта вышел негустым паром. Он только хотел ответить, как Генри, их предводитель, хлопнул его по спине. — Малец, что ты там с ней возишься? Хватай давай, нам пора. — Он искривил свой рот в насмешливой улыбке, адресуя ее ведьме. Та взгляда не отвела, словно надумала играть в гляделки. Юноша ее грубо одернул, поддавшись порыву отвадить еще большую беду от нее. Другой охотник, Смит, оглядывал немногочисленные полки под столом на наличие неоспоримых доказательств вины, о которых было написано в доносе. Из хоть немного похожего на ожидаемое мужчина нашел потрепанный журнал с кожаным переплетом — безумной дорогой и наверняка сделанный на заказ городским умельцем. Открыв его, охотник принялся разглядывать беглый, но на удивление аккуратный почерк, которым был исписан первый разворот. Похоже, этот журнал служил ведьме ежедневником: в нем она описывала свои занятые тяжелой работой дни и уход за больным стариком, иногда чередуя с записями рецептов, как было отмечено, лекарственных отваров. Первое обвинение уже сформировалось: откуда обычной женщине набраться грамотности? А насколько ее отвары были безобидными предстояло решить служителю церкви, так что Смит захлопнул журнал и, перевязав его плотной веревкой, засунул за пазуху. Генри и Дал с ведьмой в это время уже вышли на улицу, старик все еще стоял там в одних лишь ночных штанах и рубашке. Девушка крикнула ему что-то на французском, как понял парень, но старик (ее отец?) даже не шевельнулся на звук. Охотник приказал разместить ведьму на его коне, пока сам, как доблестный рыцарь, вручил ордер на арест старику. Тот кивнул. Так, будто слепым было дано читать. — Как твое имя? — поинтересовался юноша, ведя ее под руку к мирно жующему кустарные листья коню. — Изабелла. — Ведьма глянула на него и улыбнулась. — Почему у тебя ни волоска на щеках? Неужели ты так молод? Дал промолчал. Белла начала трепыхаться, только когда ее ребра заныли от неудобного положения на лошадиной спине. Она задрыгала ногами, лицо ее покраснело от прилива крови из-за того, что девушка была перекинута через лошадь таким образом, что ее голова находилась вверх тормашками. Ко всему прочему, корсет невыносимо затруднял дыхание. — Эй, красавчик! Что же ты стоишь? Помоги даме! Расшнуруй корсет, не стесняйся. Дай мне, — тут она прервалась, чтоб отдышаться, — вздохнуть. Парень кинул взгляд в сторону дома, где Генри терпеливо дожидался своего товарища, все еще находившегося внутри. — Ладно. Но пообещай мне за это что-нибудь? — Он приспустил пышную юбку и, как настоящий джентельмен, зажмурив глаза, на ощупь развязал ленты, стягивавшие корсет, после чего Изабелла, наконец, смогла сделать вдох полной грудью. Она напрягла спину, приподнимаясь, чтобы взглянуть в глаза своему стражу. — Пообещаю. Только чуть позже. — Что, если тебя казнят до того, как ты это сделаешь? — мальчонка скептически выгнул бровь. — Что ж, тогда с этого момента у тебя есть стимул как можно дольше оставлять меня в живых. Почти сразу после ее фразы к ним подошли остальные охотники, так что ответа не последовало. Они запрыгнули на своих коней, и дождавшись самого младшего, тронулись в путь. Им предстояло ехать через лес, миль тридцать, может, тридцать три. Трусцой и с учетом всевозможных преград в виде болот и непроходимых троп, дорога займет не больше трех часов. Во время поездки Белла сотню раз пожалела, что на самом деле не может наслать какое-нибудь проклятие на всех этих людей, что так вероломно ворвались в ее установленный порядок жизни, вытащили буквально из постели и везли теперь в церковь с благой целью освободить ее грешную душу от власти Дьявола. Единственное платье измялось и потеряло весь объем, став похожим на бесформенный лат ткани, а при каждом шаге лошади оно мерно подпрыгивало, лаская стройные ноги уже прогревшимся с ночи ветром. Дал (или Кендалл, как назвали ее при рождении) смотрела на девушку заинтересованно: та была острой на язык, но при этом действительно утонченной, о чем свидетельствовали ее тонкие запястья, белизна кожи и удивительно для простолюдинки ровный стан. Кендалл могла запросто представить ее в королевских хоромах, среди бархата и золота, ароматных восточных масел и в окружении преданных слуг, но никак не на виселице, к коей ее, скорее всего, приговорит суд, скажи она хоть слово подозрительное на допросе. Конечно, в теории Святая Инквизиция не применяла смертную казнь, но загнанному голодом и болезнями народу нужны были хлеб и зрелища — доказательство, что кому-то живется хуже, чем им, поэтому вопрос справедливости вынесенного приговора поднимался редко. Это Кендалл узнала от более опытных инквизиторов, когда она только поступила в отряд. Иногда в ее голову все же закрадывалась мысль, что подобная практика не соответствует законам Божьим, но другого выхода не было — либо ты, либо тебя. Суровые условия жизни в приюте, голод и борьба за каждую тряпку, годную для того, чтобы согреться, научили ее этому правилу. Кендалл повидала много жестокости за свою недолгую жизнь, так что заглушить совесть, как ей думалось, будет легко. Наконец, кони впереди остановились. Генри спрыгнул на высокую, влажную от росы траву — они находились посреди широкой поляны в глубине леса, окруженной со всех сторон многолетними деревьями с величественными кронами, дарившим защиту от зноя каждому путнику. Совсем рядом располагалось кристально чистое озеро, весело подмигивавшее бликами на водной глади. Мужчина, жестом приказав Кендалл следить за ведьмой, скинул с себя одежду и уволок за собой Смита — купаться. Кендалл неторопливо, наслаждаясь дыханием свободного от людских законов мира, подошла к вспотевшей от постоянного напряжения в попытках не свалиться с лошади деве. Та взглянула на нее сначала совершенно бездумно, а после тут же растянула тонкие побледневшие губы в улыбке. — Что, малец, соскучился? Кендалл тут же ухватила оборванку за волосы, задирая ее голову: — Ты не в самом выгодном положении, чтобы так обращаться с представителем церкви. — Зашипела она. — Еще одно твое дерзкое слово, и ты рискуешь не дожить до суда, даже несмотря на наш уговор. Конечно, она блефовала: каждый подозреваемый в ереси был на учете, и его дальнейшая судьба контролировалась архиепископами. Кендалл стащила Беллу наземь, в объятия чуткой зелени. Ведьма сразу же растеряла всю свою уверенность и говорливость, перекатившись на бок и стараясь отдышаться после сложного часа поездки, не обращая внимания на затекшие руки. Она из-под полуопущенных ресниц смотрела на чистое, без единого облака, небо, хоть утро и предвещало пасмурную погоду. Солнце, еще не до конца вылезшее из-за линии горизонта, ласковыми лучами опускалось на землю, путаясь в гуще трав, и подбиралось ближе, чтобы пощекотать неприлично оголенные колени девушки. Белла боковым зрением заметила, как рядом с ней, прислонившись к обросшему мхом стволу древа, сел и инквизитор. Они двигались на север, в сторону большого города. Кендалл запрокинула голову, прищурилась, уставившись на одинокий луч солнца, пробивавшийся сквозь густую крону многолетнего дуба. Ее рука коснулась живой травы и скользнула чуть дальше, тут же задевая хлопковую юбку ведьмы. Кендалл дернулась и открыла глаза, выпрямилась. Белла тут же повернулась к ней всем корпусом, склоняя голову к плечу наподобие совы и улыбнулась. — Боишься, что ли, трогать меня? — хмыкнула она, вызвав сомнения в душе Кендалл. Им о касаниях ничего не говорили…но они ощущались неправильно, пачкали руки, связывали тебя с Дьяволом почти напрямую. Так говорили опытные охотники. — Еще чего, — Кендалл встряхнула головой и вгляделась в озеро: там, беззаботно плескаясь, ее наставники вели себя, как дети, то и дело смеясь или накидываясь друг на друга в шуточной борьбе. Ей бы тоже хотелось искупаться, но тогда ее самая страшная тайна раскроется. С жизнью Кендалл не была готова прощаться. — Почему ты не плаваешь с ними? — вдруг раздался вопрос слишком близко к уху, Кендалл обернулась и задела носом лоб Беллы. Она неожиданно для себя пришла просто в бешенство: схватилась за плечи ведьмы и оттолкнула ее со всей подвластной силой. Та неудобно завалилась на спину, зажав своим весом руки. Болезненно зашипела. — Эй, борец! — тяжело дыша, выдохнула она. — Еще один такой толчок и некому будет предстать перед судом! — Брось, — насмешливо ответила Кендалл, все же помогая Изабелле сесть. — От этого еще никто не умирал. — Тогда я буду первой, — кокетливо улыбнулась она, хотя, по всем законам логики должна была оскорбиться униженному достоинству. — Как твое имя? — К чему колдунье мое имя? — буркнула Кендалл. — Ну, ты-то мое знаешь, малец. — и, помолчав, подметила по скривившемуся лицу Кендалл — К тому же тебе не нравится ни одно из данных мною прозвищ. — Дал. — Что? — потерянно переспросила Белла. — Мое имя Дал, — вздохнув, будто такие вопросы и впрямь ее отягащали, повторила Кендалл. Ведьма вдруг заерзала на месте в предвкушении, криво усмехнулась, как усмехаются родители, поймавшие свое чадо на лжи. — Ага, а настоящее какое? — насмешливо бросила она. Кендалл словно перекрыли кислород, когда она услышала этот пронизанный снисхождением вопрос. Неужели ведьма узнала? Не могла. Никому за многие годы не удалось, а тут какая-то проходимица…глупость. Выдавив из груди нервный смешок, Кендалл отползла от ведьмы чуть подальше — руки и ноги словно окаменели, совершенно не желая слушаться под пронзительным взглядом лисьих глаз. — Так что? — Белла не переставала смотреть на инквизитора в упор, только, почувствовав превосходство и правду в своих словах, еще сильнее стала напирать и подалась грудью вперед. — Ты ересь свою, — Кендалл сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить сошедшее с ума сердце, — не неси здесь! Изабелла только подмигнула и села на свое место. — Мои слова тебя задели, испугали. Неужели за именем славного служителя бравого дела скрывается обман? — Белла повела плечами, разминая затекшие мышцы. — Глупость! — резко крикнула Кендалл. Так, что купавшиеся инквизиторы мигом обратили на них внимание. — Эй, Дал! Что там у вас? — послышался грубый голос Генри. Кендалл испуганно посмотрела в его сторону. — Все хорошо! Ведьма просто много болтает. — удостоверила она. — Для болтающих ртов всегда найдется кляп! Запхни ей что-нибудь в рот, ни к чему слушать ее бредни! — крикнул уже Смит. Следом послышался громкий смех обоих. Кендалл было не до смеха. — Ну же, послушай своих товарищей, мальчик. Заткни даме рот. — пропела Белла. — Может, у тебя и собственный страх удастся заглушить. И подмигнула. Кендалл почувствовала, как на место страха ступает жгучая ненависть. Она и заставила девушку выхватить из-за пазухи шелковый платок — подарок за верность Инквизиции. Скомкав вещицу, она запхнула ее в рот Белле, которая даже не сопротивлялась, только продолжала сладко улыбаться. А напоследок больно прикусила пальцы Кендалл. Та шикнула от боли и в отместку хлопнула ведьму по бедру. Генри и Смит наконец вылезли из воды, и Кендалл с облегчением подумалось, что от них в кои-то веки перестанет так тхнуть потом вперемешку с церковным воском. От этого запаха даже ей становилось не по себе — он, как один из всадников Аппокалипсиса, предвещал беду. Никогда не знаешь, чего ожидать от всадника на вороном коне, но иногда опасность следует за ним шлейфом. Запах рисовался в воображении Кендалл именно таким — опасным, но завораживающим. Было в нем нечто, заставлявшее людей безмолвно склонять головы и повиноваться. Девушка вновь взглянула на пленницу, которой оставались считанные дни на этой земле, хотя могла бы еще жить и жить, сердце болезненно сжалось: сложно быть вершителем судеб, даже во имя Господа. А, возможно, особенно во имя Его. «Наверняка поэтому Он переложил некоторые из своих обязанностей на нас», — обычно так проповедники скрипучими голосами говорили на специальных собраниях для юных учеников церкви, будущих инквизиторов. — Ты веришь в то, что вы борцы с нечистью, а не сама нечисть? — Белла была бледнее луны, а в ее глазах скопилась вся скорбь невинно убиенных, цвет серебра будто бы потускнел, затерся. Как лезвие кинжала. Кендалл несомненно знала, что Инквизиция допускала ошибки. Грубые и в большом количестве. Она всегда проводила параллель между Инквизицией и приютом, где прошло детство. Наказывали в приюте часто не по делу, но обязательно на глазах всех учащихся и с особой жестокостью. Воспитатели словно пытались выместить весь гнев, скопленный в их грудях, на детей, как они любили говорить, обездоленных. Кендалл однако никого не считала обездоленным, любой этап жизни — и есть твоя Доля в этом мире, твоя миссия. Единственное, что она вынесла из стен приюта. Их били, чтоб другим неповадно было нарушать правила или пытаться идти против четко выстроенной системы. Инквизиция работала так же, только масштабы пугали. Она руководила миллионами, держа их в страхе и восторжении. Люди голодны до чужих страданий. — Не веришь. — Белла звучала уверненно, и Кендалл была с ней согласна: не верит. — Знаешь, я, конечно, не колдунья, но чего не отнять, так это того, что глаза всегда были и будут зеркалом души. В твоих только горечь и сомнения. — Что ты можешь видеть в моих глазах? — Кендалл насмешливо изогнула губы. — Они чернее смолы. В приюте пахло сыростью и свежей землей. Будто бы на могиле. Старшие ребята так его и назвали — «кладбище зря рожденных». Кендалл никогда не думала, что родилась напрасно. Их учили тому, что на все воля Божия и если они родились, значит, так должно было случиться. Правда, в тайне ото всех она верила, что Богу до них дела нет — у того были любимчики, над которыми он корпел. А такие, как она, доставались сердобольной Судьбе. Кендалл с самого детства, как начала себя помнить, мечтала о том, что выберется отсюда вольной птицей и докажет всем, кто не верил в них, сирот: воспитателям, жителям города и детишкам богатых родителей, что воспитанники приютов могут быть полезны своей стране. И в первую очередь тем ребятам, выросшим здесь, и тем, кому только предстоит это сделать. Кендалл сидела в небольшом саду при приюте. Вокруг не было благоухающих кустов или деревьев, в тени которых можно было бы спрятаться знойным днем — нет, только одна скамья и каменные дорожки, оставлявшие невероятно болючие счесы на коленях. Дети шептались между собой, что здесь особый камень положен, тот, на который падать больнее в три раза, чем на обычный. Кендалл воспринимала это как еще одно испытание на прочность от Судьбы. Так каждого из них проверяли на пригодность, и ее отважное сердце всегда рвалось преодолеть все препятствия с гордостью. Ведь так поступали герои в книгах? — Чего сидишь? — скрипучий, надрывный голос нельзя было спутать ни с чем. Кендалл сжала свое платьице в ладонях. Неужели она забыла, что сегодня день миссис Маргарет? Эта женщина была дьяволом во плоти и, кажется, ненавидела всех детей в приюте просто за их существование. Ее наказания по жестокости превосходили наказания всех ее коллег вместе взятых, да и требования даже другие воспитательницы считали неозможно высокими. Кендалл резко и безумно больно схватили за ухо и потянули во внутрь. Она плакала, отбиваясь, за что миссис Маргарет ударила ее рукой по спине и грозно прошептала самое страшное, что мог услышать любой сюда входящий: «тридцать розг, паршивка». По телу пробежали мурашки, противные и большие, тут же выступила испарина, а на языке появился невыносимый горький привкус. Кендалл думала, что потеряет сознание прямо в крепкой хватке мучительницы. Миссис Маргарет притащила ее помещение, прослывшее пыточной среди приютовцев, но по уставу оно числилось как хозяйственный склад. В нем не было ужасных орудий пыток, рисунки которых они видели на обрывках журналов, где рассказывали о методах борьбы с преступниками. Здесь находились всего-то деревянный стул и розги, замоченные в ведре воды. Кендалл усадили на стул коленями, не давая опомнится, и задрали юбку платья. Грубо стянули панталоны. Миссис Маргарет выхватила одну розгу, ударила себя по ладони на пробу. От звука рассекаемого вохдуха Кендалл дернулась . — Не трясись, иначе получишь больше. — спокойно сказала воспитательница и ударила ее в первый раз. Боже, как же это было больно. Розга тут же в кровь поранила нежную кожу на ягодицах, и девочка инстинктивно попыталсь прикрыться руками. Миссис Маргарет отбросила их и снова ударила. Два. А потом счет сбился, было только до одурения больно. Слезы лились реками, оставляли липкие дорожки на щеках, стекали в уголки рта, наполняя его солью. — Тридцать. — произнесла миссис Маргарет спустя, кажется, вечность и опустила розгу в ведро. Стащила Кендалл со стула, заставив выйти за дверь прямо так, с задранным платьем, спущенным бельем и кровавым месивом вместо задницы. На лицо, раскрасневшееся и смоченное слезами, как и на спутавшиеся, прилипшие ко лбу волосы, она внимания не обратила. Кендалл тогда простояла в коридое минут десять, и только одна воспитательница вместо уничижительного взгляда или сочуствующего вздоха подошла к ней. Это была мисс Энн. Она присела на уровень Кендалл, аккуратно опустила платье и взяла ее за руку. — Миссис Маргарет? — спросила мисс Энн, убирая волосы с лица девочки и отлаживая линию челюсти грубоватыми пальцами. Кендалл кивнула и снова заплакала. — Ну-ну, малышка. Не плачь, идем со мной. Мы все вылечим. Девочка оказалась в комнате мисс Энн. Она смотрела в окно, где после нескольких дней духоты наконец-то начался дождь, барабаня по стеклу и смывая с него толстый слой пыли. Воспитательница в это время вымочила небольшое полотенце в еле теплой питьевой воде. — Иди сюда, — она поманила девочку рукой. Кендалл опасливо подошла. — Как тебя зовут? — Кендалл. — Красивое имя, Кендалл. Повернись, пожалуйста. Она повиновалась, однако поворачивалась медленно, не доверяя, а мисс Энн, заметив это, подбадривала ее ласковыми фразами. Женщина вновь приподняла платье и выдохнула, увидев дело рук миссис Маргарет. Она аккуратно приложила полотенце к ранам. Кендалл зашипела от боли: «Мисс Энн…» — Тшш, милая, — девочка услышала аромат календулы и ромашки, вдруг врезавшийся в прохладу, окутавшую комнату. — Это лечебная мазь, не бойся. Приятно пахнущая смесь и впрямь успокаивала жжение, так что Кендалл чуть расслабилась. Нежные прикосновения дарили теплоту душевную, безмолвно обещая, что впредь такого не повторится. Девочке хотелось в это верить больше, чем чего-либо еще на свете. Кендалл дрогнула всем телом, когда кожей ощутила горячую влагу — легкий поцелуй, прямо в поясницу. — Чтоб зажило быстрее, — хихикнула воспитательница и повернула девочку к себе. — С…спасибо, — Кендалл заикнулась, — мисс Энн. — Зови меня просто Энн. — Кендалл выдавила из себя улыбку, потому что, хоть ей и стало легче, улыбаться не было сил. — И пообещай, что больше не позволишь никому, даже миссис Маргарет, — женщина подняла палец вверх, — расстроить тебя. Такие глазки должны сводить с ума, а не плакать. Она смешливо ткнула Кендалл в нос. — Какие «такие»? — задумчиво спросила та. — Необычные. Никогда не видела глаз чернее смолы. — Энн поднялась. — Твои первые. Кендалл улыбнулась, и, несмотря на стянутую кожу щек от слез, ей было хорошо. — Да неважно, какого цвета глаза, для людей, которые знают, как смотреть, — Белла протянула ноги, носок ее башмака уперся в бедро инквизитора, — увидеть, что скрывается за ними, не составит труда.