***
Хэвен уснула почти под утро. Шадия валилась с ног, но терпеливо ждала, когда дыхание пегаски выровняется, но так и не дождалась. Хэвен перепугалась не на шутку. Она рассказала Шадии о своих горестях и невзгодах, и даже забралась к ней в постель, прижавшись всем телом. Единорожка гладила её по спине, но Хэвен продолжала вздрагивать и просить Шадию не бросать её. Даже в зыбкой полудрёме кошмара, с которым Шадия не могла ничего сделать. Только обнимать Хэвен, как это делала с ней Флёрри, и надеяться, что этого хватит, чтобы её утешить. Хорошо к ней относилась лишь Люктус. Остальные провожали неодобрительными взглядами, будто Хэвен была повинна во всех их тяготах. Никто из кобыл не травил её открыто, но Хэвен намеренно исключали из всех общественных работ. Обедала и молилась она в одиночестве, пока остальные послушницы ходили стайками. Даже Люктус в рабочее время была вынуждена быть вдали от неё, хотя Хэвен считала, что она просто очень занята работой. В конце концов, Люктус подающая надежды послушница, может быть, станет монахиней в будущем или весталкой. Хэвен чувствовала на себе чей-то взгляд, куда бы ни ступила, и крылья ныли от боли без остановки. Неужели она так сильно страдает от одиночества, хотя окружена пони? И никто не осмеливается подойти и хотя бы заговорить с ней? Они не видят, как ей больно? Или делают это специально? «Я забрала у тебя эту боль, — напомнила Тьма. — Но ты прекрасно знаешь, что так и есть». Единорожка мысленно пожала плечами. У неё были лишь обезличенные воспоминания о своем прошлом. Но даже их хватило, чтобы понять, о чем говорила Хэвен. Шадия помнила хмурые взгляды исподлобья, бросаемые на неё в прачечной. Помнила, как на неё замахивались грязной тряпкой. Как намеренно избегали, не высовывая носа из комнаты, пока она не пройдет мимо, или перебегая на другой край коридора, лишь бы не пересекаться с ней. Тогда это вызывало гнев. Теперь она не чувствовала ничего, кроме сожаления о том, что другой испытывает нечто подобное. «Хэвен избегают, потому что она монахиня, — подумала Шадия, глядя в потолок. — Или этому есть другая причина? Её келья почти всегда принадлежит ей одной. Не держат ли её в одиночестве намеренно? Но зачем?» Хэвен всхлипнула и уткнулась ей в грудь. Шадия лежала практически неподвижно, чтобы не потревожить её чуткий сон. Всё это было очень некстати. Шадия лишь надеялась, что Флёрри встретила Блейда, и теперь у них есть союзник. «Если монастыри зло, нужно вытащить отсюда Хэвен, — решила Шадия, наблюдая, как дергаются ушки пегаски. — И Люктус. У Хэвен наверняка будет много друзей в обычном мире. И она сможет летать». Потому что она не такая, как я. Шадия глубоко вздохнула, вспоминая себя в пятнадцать. Озлобленная, недоверчивая. Она никогда не смогла бы назвать другом первого встречного. В этом и была разница между ними. Хэвен тянулась к пони, отчаянно жаждала любви, а Шадия ненавидела всех, кто причинил ей боль, стараясь ответить тем же. И как Флёрри её терпела? Шадия не заметила, как уснула. Измученное трансформацией тело требовало отдыха, а разум кипел от переизбытка информации. В Паутине снов её ждала Тьма. Она выглядела не менее уставшей. Сейчас жуткая аликорница стояла на поверхности огромного пруда, а Шадия сидела на бревнышке, брошенном по центру неизвестными силами. Бревно покачивалось, убаюкивая и без того вымотавшуюся единорожку. — Если ты будешь продолжать себя мучить, приступы станут чаще. Не думай о боли. Я всю её забрала. — Не понимаю, о чем ты, — Шадия бросила взгляд на её истрепавшиеся крылья. Глаза на них остекленели и потускли. Тьма покачала головой, и полуэфемерная грива на голове зашевелилась в такт движениям. Отражение под её копытами заколыхалось. — Конечно, не понимаешь. Ты ведь ничего не чувствуешь. — Неправда, — заупрямилась единорожка, сводя брови. — Я больше не равнодушная кукла. Я люблю отца и Флёрри, и я это знаю. — Или ты лишь притворяешься? — язвительно фыркнула Тьма, заглядывая себе за спину. — Ты знаешь, что должна любить их, потому что они единственное, что у тебя есть. И, исходя из знания, ты строишь свое поведение. Попробуй отследить, что ты чувствуешь, когда говоришь с ними. — Я чувствую, — буркнула Шадия, — что ты не дашь мне нормально поспать сегодня. Тьма закатила глаза. Чёрные склеры заволокло масляным блеском. — Обманывайся дальше. Я подожду. Хотя так мне даже лучше. — Что ты несешь? — Шадия ощущала только бесконечную усталость. Тьма периодически раздражала её неуместными комментариями и предложениями убить любого, кто ей был не по нраву, но не более. Даже сейчас единорожка не злилась на неё, испытывая лишь недоумение. — Тройственный аликорн запечатал меня в тебе, и ты стала равнодушной пустышкой, — Тьма взрыла копытом тонкую водную поверхность и провалилась под толщу, утопая в бездонном пруду. — Подумай об этом. — Без тебя разберусь, о чем думать, — пробурчала Шадия, укладываясь на плавающем бревне. Если озеро — отражение её сознания, то сейчас оно слишком безмятежное. Плыть до берега всё равно не имело смысла, а изменить сновидение сейчас она была не в силах. Кора была до реального шершавой, а вода пахла тиной. В уши вплыла песня. Хор кобыльих голосов повторял всего несколько бессловесных нот, усыплял бдительность и внушал трепет. Так пели в храме… Но не в храме Селестии или Луны. Шадия погружалась всё глубже в сон, проваливаясь сквозь Паутину всё ниже и ниже. Мать как-то рассказывала ей, что, чем ниже находится сновидение пони, тем ближе он к смерти. Параллельно сражениям с кошмарами она выводила таких бедняг к поверхности, к выходу, и во многом это было исходом их жизни. Голоса пели о бесконечном и безмятежном сне. О плене, из которого не вырваться. О том, что на самом дне Паутины Снов можно обрести единение и покой. Шадия никогда не спускалась туда, но сейчас она продолжала тонуть в бескрайней тьме, совсем как… «Куда ты, Шади? Выход в другой стороне». Голос не прозвучал. Шадия распахнула глаза, пытаясь вдохнуть, и темнота заполнила её легкие. Горло сжала невероятная толща. Она не видела никого и ничего, но что-то мягко подтолкнуло её вперед, развернуло, и перед глазами задребезжил свет. Её вынесло наверх, к сияющему лику луны, который уже катился за горизонт, уступая место солнцу. Она лежала в постели, а из глаз текли слёзы. Хэвен всё также обнимала её, прижав к бокам убогие крылья, а солнечный свет едва касался оконных стекол. В комнате стало светло, розовые пятна рассыпались по стенам причудливыми узорами. Шадия выдохнула и осторожно привстала на локте, стараясь не разбудить пегаску. На столике лежало длинное белое перо, к которому была привязана записка. Шадия помотала головой, окончательно просыпаясь. Без сомнений, это перо Флёрри. Если оно здесь, значит, она не смогла связаться с ней. Её сознание и правда провалилось настолько глубоко?.. Пока Хэвен не проснулась, она поспешила развернуть записку. Перо сгорело, стоило ей отвязать бумагу от стержня, и от него не осталось даже пепла. Рог гудел, неприятно шумело в висках. Магия ещё не восстановилась полностью, но хотя бы телекинез был ей доступен. «Очень остроумно. Дуб, полночь». Шадия усмехнулась, и записка тут же съежилась у неё на копыте и развеялась прахом. Она знала, что Флёрри понравится её выходка. Интересно, отец хотя бы улыбнулся? — Ты не говорила, что твоя магия красная. Шадия вздрогнула от неожиданности. Да что с ней такое?! Пришла в монастырь, и теперь любой может её хватать, накидывать на шею веревки и незаметно подкрадываться, так что ли?! — Ты не спрашивала, — единорожка пожала плечами. — Я тебя разбудила? — Здесь нельзя пользоваться магией, — Хэвен была не по-детски серьезной. — Никому не показывай. Иначе на тебя донесут. Ты трудница, тебе простительно, но это всё равно не поощряется. — Хорошо, больше не буду, — миролюбиво согласилась Шадия и приподняла бровь, оценивая ситуацию. Хэвен всплеснула останками крыльев. — Ты не подумай, — пегаска спрыгнула с кровати и подошла к ней, принюхиваясь. — Я никому не скажу. Ты ещё не послушница и не монахиня тем более, так что можешь колдовать, главное на глаза не попадаться. Хэвен вздохнула. — Иногда мне жалко, что я родилась в монастыре. Я никогда не поднималась в небо, а оно меня так зовет! Мне хочется к нему прикоснуться, воспарить в восходящих потоках, как это делают птицы, но всё, что я могу, это слушать их карканье. — Ты обязательно коснешься неба, — пообещала Шадия. Вот только кому — Хэвен или себе? — Увы, — Хэвен пожала остовами крыльев, как плечами. — Но мне не суждено. Ну ладно, не страшно. Мне нужно учиться смирению, отец Огаст так говорил. Мы вовремя проснулись, я боялась, проспим утреннюю молитву. Они умылись и выдвинулись к трапезной. Шадия вела себя как могла непринужденно, но всё её существо напряженно ощупывало воздух вокруг, пытаясь уловить изменения или угрозу. Люктус сидела среди послушниц, усердно благодаря Селестию за поднятое солнце и горячую еду. Это успокоило Шадию: пони выглядела обычно, никаких следов увядания жизни, которые так напугали её вчера. Разве что глаза потухли и под ними залегли темные тени, но это вполне могли списать на усталость и недосып. «Но на самом деле это подступающая слепота, — с горечью подумала единорожка. — Интересно, что она ещё видит?». Шадия сидела от неё через стол и хорошо видела, как Люктус выполняет будничные действия, не отставая и не обгоняя сестер, и думала, рассказала ли она кому-нибудь о прошлой ночи. Шадия сомневалась. Послушницы должны были строго соблюдать единые для всех правила, в числе которых был комендантский час. Люктус не выглядела как бунтарка, скорее как воплощение прилежания. А если она дорожит своей репутацией, то будет держать рот на замке. Что она имела в виду? Как часто и как долго она использует свой дар? И сколько зрения отбирает у неё один обряд исцеления? Она хотела отдать ей остатки того света, что у неё остался, чтобы погрузиться во тьму с чистой совестью. Принести себя в жертву. Мысли об этом заставляли Шадию ежиться от ужаса. Как можно в здравом уме отказаться от собственной жизни ради спасения незнакомца?! Она тут же бросила взгляд на Хэвен, в одиночестве сидящую за столом для монахинь. Пегаска старалась сохранять оптимистичный вид, но глаза у неё были заплаканные. Эта пони тоже была для неё… Нет. Хэвен не была для неё чужой. Уже нет. И сейчас её расстроенный вид почему-то не давал Шадии спокойно жить. Она колебалась буквально минуту, прежде чем выругалась, перешагнула через лавку, схватив свой поднос копытом, и плюхнулась рядом с ошеломленной Хэвен. — Шадия, — ахнула она, глядя на то, с какой беззаботностью единорожка уплетает завтрак. — Ты что! Тебя ведь накажут! — Да плевала я, — флегматично пожала плечами Шадия и подмигнула ей. — Сейчас ещё и колдовать начну для разнообразия, хоть будет за что ругать. Хэвен хихикнула в копыто, и в глазах её Шадия увидела благодарность. И восхищение. — Шадия, — прогремел голос сестры Мирты. Шадия положила ложку и повернула корпус, чтобы видеть отчитывающую её пони. — Это немыслимая дерзость! В монастыре есть устав, и то, что ты лишь трудница, не дает тебе права нарушать его! — Уверена, Солнцеликая меня простит за мою дерзость, — Шадия смиренно сложила копыта в молитвенном жесте. — Но сейчас я бы хотела поесть в компании подруги. Мы всё равно обе сидим по одиночке, только лишний стол занимаем. — Не гневи богиню! — прошипела сестра Мирта. — Я доложу о твоем поведении святому отцу. — Докладывайте, — покорно согласилась Шадия. — Только дайте мне поесть спокойно, а? День только начался, а вы уже разборки устраиваете, не думаю, что Солнцеликая вас за это по головке погладит. Хэвен прыснула. Старуха чуть не подавилась воздухом, потеряв дар речи. Послушницы за столом навострили уши и зашептались. — И вообще, — голос Шадии наполнился решительностью, — чего это вы её за отдельный стол посадили? Она такая же как вы, и не важно, что там по статусности! Согнали как прокаженную какую-то, и нос воротите! Вам самим не стыдно? — Замолкни сей же час! — вскрикнула сестра Мирта, багровея от гнева. — Ей и так оказана великая честь — отдельный стол, не смей наводить смуту! — А, честь, — хмыкнула Шадия, сверкнув глазами. — Вот как это теперь называется. А вы спросили, ей эта честь вообще нужна? — Шадия, — Хэвен дернула её за край юбки. — Не надо! — Что здесь происходит? — голос Огаста мигом навел порядок в зале. Послушницы уткнулись носами в свои тарелки, боясь поднять взгляд. Хэвен склонила голову вместе с Миртой, но Шадия заметила брошенный на неё взгляд, полный благоговения и ужаса. Настоятель уже подошел к ним, кивнул Мирте и смотрел на Шадию, пытаясь взглядом приколотить её к лавке. Шадия лишь ухмыльнулась. — Отец Огаст, трудница смуту наводит, — отчиталась Мирта, злобно шипя в сторону Шадии. — Села за монашеский стол, хотя сама ещё даже послушницей не стала, ещё и дерзить мне вздумала. — Зачем ты ссоришься со старшими, дитя моё? — ласково спросил Огаст, тут же изменяясь в лице. Шадия едва удержалась, чтобы не закатить глаза: эта интонация была фальшивой насквозь. — Простите! — Хэвен вскочила и расправила крылья, словно могла закрыть Шадию обкромсанными остовами. От взгляда единорожки не ускользнуло промелькнувшее на лице Огаста отвращение. — Это всё из-за меня! — Я просто хочу разделить трапезу с сестрой Хэвен, — Шадия даже слегка присела, будто кланяясь, и оттеснила Хэвен, подойдя к Огасту почти вплотную. — Мне кажется неправильным её вынужденное одиночество, и я сделала так, как велело мне сердце. Ведь Солнцеликая завещала нам любить ближнего своего, — она взглянула на Огаста, чувствуя, как Хэвен за её спиной тихонько ахнула. — И я лишь выполняю её волю. — Ты прилежно училась, раз знаешь заветы Солнцеликой, — одобрительно улыбнулся Огаст, однако Шадии его улыбка не понравилась. — Но впредь будь любезна помнить и ту заповедь, в которой сказано чтить и уважать старших. Извинись перед сестрой Миртой и возвращайся к завтраку — мне без разницы, где ты будешь сидеть, только не наводи суеты. И мне придется провести с тобой беседу после молебна. — Простите меня, сестра Мирта, — Шадия приложила копыто к груди, будто её извинения шли от сердца, — и вы простите за беспокойство. Сестра Мирта явно её извинениями не удовольствовалась. Её взгляд метал молнии, но под давлением Огаста она сдалась. И села к себе за стол, вымещая злость на остывшей каше. Люктус смотрела на Шадию с робкой улыбкой. Остальные послушницы предпочитали не обращать на неё внимания. Теперь её будут также избегать, как Хэвен. Шадия усмехнулась. Это было ей на копыто. — Ты… — Хэвен пыталась подобрать слова, — ты невероятно смелая! Повезло, что у отца Огаста хорошее настроение, иначе он бы беседой не ограничился. — Друзья должны вступаться друг за друга, — улыбнулась Шадия и отчески потрепала её по голове. — А вдвоем есть веселее. Хэвен смущенно улыбнулась. В уголке её глаз блестели слезинки. После скандального завтрака они отправились в храм, чтобы воспеть подвиги Селестии и получить её благословение на хороший день. Хэвен была обыкновенно болтлива, и теперь держалась рядом с Шадией. Единорожка улыбалась её неловким шуткам, поддерживала беседу. Они сели на одну скамью, и Хэвен гадала, что ей скажет настоятель, выражая надежду, что он не будет сильно её ругать. Молебен начался. Запел орган, послушницы сложили копыта в молитвенном жесте и принялись подпевать. Шадия открывала рот для виду, посматривая на окружающих сквозь ресницы. Нехорошее предчувствие скрутило ей живот. Что-то не так. Огаст читал молитву на пьедестале, раскинув копыта в стороны. Левый глаз закрывала черная повязка, а правый словно подсвечивался, когда он проговаривал отдельные строки стихов. Шадия присмотрелась внимательнее, но очень осторожно. Мир снова показал ей свою изнанку. От Огаста шла странная энергия, паутина из черных нитей, пронизывающаяя всех пони в зале, кроме неё. Маслянистые веревки как будто сгорали, ударяясь о стены клетки, созданной печатью. Шадия огляделась, пытаясь оценить степень опутанности послушниц. Кто-то был почти не тронут темными нитями, кто-то сидел со связанными копытами. Шадия бросила взгляд в сторону Люктус и ужаснулась — на скамье перед ней сидел труп с облезшим черепом и развороченным нутром. Живот словно взрезали тупым ножом, причиняя страдания ещё живой кобылке, которая шевелила челюстями, шепча молитву. Хуже всего было то, что Хэвен нити оплели с головы до ног так плотно, что под ними практически не было видно буйной гривы. «Кровное родство. Так сказывается кровное родство. Если он высасывает из послушниц энергию, то из Хэвен он берет больше, чем из кого-либо. Я такое уже видела. Я так сделала с мамой». По виску скатилась холодная капля. Шадия сжала край скамьи, пытаясь собраться с мыслями. Её обуял практически животный страх. Хотелось схватить Хэвен и бежать, бежать из монастыря, куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этого места, от Огаста! Разве можно делать что-то подобное с собственным ребенком? Чем Хэвен это заслужила?! А она? Изнанка свернулась, проплешины в мире заросли, будто их и не было, и храм снова стал ярким и умиротворенным. Хэвен сидела с пустыми глазами и шептала молитву вместе со всеми, пытаясь вытравить из себя грех уныния. Шадия смотрела на неё и чувствовала, как слёзы встают в глазах, но не понимала, почему. «Почему ты так искренне хочешь её спасти?» «Потому что я не бесчувственная кукла, как ты говоришь!» Шадия тронула подругу копытом. Та не обратила на неё внимание, полностью погруженная в транс. Пони вокруг слегка покачивались в такт песнопению, к которому присоединились послушницы на хорах, добавляя в экзальтированный голос настоятеля что-то тревожно-манящее. Шадия задрожала всем телом: эта мелодия, всё происходящее, оно было неправильным! Так не должно быть! Так нельзя! В висках закололо, грудь сдавило железным обручем. Тьма взъерепенилась и оскалилась. «Не отдам», — заявила она с детской решимостью и щелкнула зубами. Тишина оглушила Шадию. Пони вокруг открывали рты, качались и стенали молитвы, но она их больше не слышала. По коже пронесся мороз, успокаивая, убаюкивая, снимая боль. И Шадия, наконец, поняла, что это было за чувство, доселе ей незнакомое. Страх. Это место вселяло в неё настоящий ужас, и сейчас она была в его эпицентре. «Подождать, пока всё закончится, — уговаривала себя Шадия. — Подождать, пока всё закончится. Я заберу Хэвен и уведу её в горы, к отцу. Там что-нибудь придумаем». Тьма оскалилась в улыбке и накрыла её невидимыми крыльями. Шадия почувствовала себя защищенной. Изнанка мира больше не нервировала её, потому что против Тьмы она ничего не сможет сделать. Тьма сожрет её быстрее, чем изнанка сумеет хотя бы пасть раскрыть. Слух вернулся лишь под конец молитвы. Шадия вздохнула с облегчением. Хэвен рядом подняла голову и с совершенно осунувшимся видом встала со скамьи. — Эй, — Шадия схватила её за ногав рясы, — всё хорошо? Ты какая-то бледная. — Да, — тусклым и равнодушным голосом ответила пегаска. — Всё прекрасно. Солнцеликая простит меня. И тебя. Её слова вогнали Шадию в ужас. Первобытный, животный ужас разливался по телу несколько секунд, пока Тьма не отбила его крылом. Хэвен покачнулась, замотала головой и поплелась к выходу. Послушницы, сидящие вокруг, последовали за ней, медленно переставляя копыта. Шадия ощущала, как дрожит воздух вокруг, как земля под полом монастыря жадно чавкает, высасывая из неё остатки сил. — Шадия, — голос Огаста обжег ухо, единорожка вздрогнула и отшатнулась, почти упав на скамейку, — дитя моё, ты в порядке? Молебен закончен, и я хочу с тобой поговорить. — Да, — не моргнув глазом ответила Шадия, прикдываясь виноватой. — Я задумалась, простите. — И что же занимает твой разум настолько, что ты теряешься? Надеюсь, ты думаешь о своем неподобающем поведении. Если тебя что-то тревожит — исповедуйся, облегчи душу. Я смогу облегчить твои терзания и избавить от мук совести. Его взгляд не задерживался на одном участке её лица. Шадия не носила рясы, обходясь лишь простой юбкой, скрывающей подхвостье, но сейчас ей казалось, что Огаст готов взглядом сорвать её. К горлу подступил комок желчи: Тьма зарычала и пригнула голову, готовая вонзить искривленный рог в чужую грудь. Огаст осторожно приподнял её подбородок копытом, заставляя взглянуть себе в глаза, и Шадия не чувствовала ничего, кроме отвращения, глядя в лицо единорога. Огаст краем копыта обвел её щеку, приласкивая, поправил локон челки, ненароком касаясь её рога. — Я могу***
По лбу струилось что-то холодное. Шадия поморщилась, прогоняя ледяную каплю от глаз, и выдохнула полной грудью. Рядом с ней кто-то зашевелился, и через мгновение она ощутила, как к её щеке прислонилось что-то мягкое и теплое. — Ты как? Голос показался Шадии знакомым, но у неё не было сил даже думать. Она помотала головой и снова провалилась в забытье. Второй раз она пришла в себя окончательно. На улице вечерело. Единорожка лежала в келье на кровати. Рядом сидела клюющая носом Люктус. Кровать Хэвен была пуста. — Что ты здесь делаешь? — прошептала Шадия, стараясь не делать резких движений. Тело всё ещё отдавало болью. — О, Шадия, — Люктус проснулась, протерла глаза и повернулась к ней. — У тебя был очередной приступ, и меня позвали на помощь. Я отнесла тебя сюда и проследила, чтобы ты пришла в себя. Она замялась и уставилась на свои копыта. — Я не стала применять свой Дар. Видимо, остатков моего зрения на это не хватит. Шадия осторожно села. Она не знала, что сказать Люктус. Что она думает о вчерашней стычке? Помнит ли о ней вообще? Земная пони грустно улыбнулась. — Ты удивлена, что я пришла, да? Прости меня за вчерашнее. Я вновь возгордилась и переоценила свои силы. С таким я никогда не сталкивалась. Не волнуйся, мы найдем способ тебе помочь. Если надо, — она повернулась к Шадии, и единорожка заметила, что её глаза подернуты пленкой слепоты, — я обращусь напрямую к Солнцеликой. Нет ничего, что неподвластно её воле. — Не надо, — просипела Шадия. — Моя жизнь того не стоит. Твои глаза… — Скоро всё будет в порядке, — усмехнулась Люктус. — Я исцелила Хэвен. Ей было очень плохо утром, она сейчас в лазарете. У бедняжки жар, но ничего серьезного. Она много плакала последнее время. Шадия уставилась на свои копыта. В голове зияла пустота. Единственное желание — сбежать отсюда, сверкая пятками, — свернулось змеиными кольцами. Хэвен… Неужели он сделал с ней это, пока она говорила с Люктус… Мог ли он сделать то же самое с Люктус? — Скажи, — осторожно начала единорожка, — когда ты пришла в монастырь? Люктус удивленно приподняла брови, удивившись смене темы, а затем пожала плечами. — В тот же год, что они начали работать. Я пришла сюда ещё совсем юной пони. — А О…отец Огаст тоже здесь с основания монастыря? — Верно. Он исправно ведет быт монастыря уже пятнадцать лет. — А сколько тебе лет? — Около двадцати шести. Ты задаешь странные вопросы. — О, не волнуйся, сейчас будет ещё более странный вопрос, — Шадия подобралась. Где-то среди ответов Люктус таилась разгадка. — Почему ты не стала монахиней за столько лет? — Что? — вопрос действительно удивил её. — Почему не стала… Отец Огаст сказал, что я не готова к принятию сана, потому что он отнимет у меня слишком много сил и времени. А я должна, — она поморщилась, словно воспоминания от неё ускользали, — быть… рядом с ним неотлучно. «Сукин сын», — выругалась про себя Шадия. Ненависть вскипала в груди. Ей казалось, что она ненавидела жизнь назад, когда была заперта в чулане, но её прежние чувства меркли по сравнению с этим. Миссис Брум, мать, тетка — ни к кому она не испытывала такой ненависти. Она хотела убивать. Жаждала причинить другому существу боль. Методично вдалбливать его лицо в каменную глыбу, ломая кости, раздирая кожу, чтобы вместо морды оставить кровяную кашу, сломать нос, выбить зубы, чтобы хрустело, чтобы чавкало, вырвать язык и затолкать его в глотку, чтобы он подавился, а потом пнуть в трахею и пинать, пока голова не оторвется. — Дар отнимает у меня зрение, так что неудивительно, что он так считает. Отец Огаст помогает мне. Я не держу на него зла. Я не заслужила красных лучей на амулете. Но это неважно, — она хлопнула себя по коленям и улыбнулась ей, взглянув через плечо. — Тебе уже лучше, правда? Отдыхай, я распоряжусь, чтобы тебя освободили от физических нагрузок на ближайшие пару дней. Тебе нельзя перенапрягаться, так что полежи пока в кровати. — А Хэвен скоро вернется? — С ней… — Люктус замялась, теребя гриву, — с ней всё сложнее. Я лишь стабилизировала её состояние, но она так и не пришла в себя. Сердце Шадии болезненно сжалось. — Я буду молиться, чтобы она поскорее поправилась, — прошептала она от всего сердца. — И я тоже, — Люктус осторожно погладила её по голове, отчего Шадия удивленно захлопала глазами. — Не волнуйся. Солнцеликая не оставит нас. Я пойду, а ты спи. Если будут какие-то новости от Хэвен, я тебе передам. Шадия кивнула, и Люктус легонько спрыгнула с кровати. Она шла уверенно, но Шадия понимала, что пони ориентируется по памяти и очертанию предметов. Если бы ей не нужно было ускользнуть к отцу, Шадия бы предложила проводить Люктус до кельи, но промолчала. Хоть и чувстовала ноющую иголку угрызений совести. Люктус вдруг остановилась у двери, коснулась копытом косяка. — Спасибо тебе. Хэвен мне очень дорога, и я представляю, как ей одиноко. Ты стала ей настоящим другом. Не дождавшись ответа, она ушла, тихонько закрыв дверь. Шадия облизнула губы и вздохнула. Прислушалась к своим ощущениям. Боли не было. Немного тянуло грудную клетку, но это ерунда. Шадия осторожно откинула одеяло: холодный воздух скользнул по шерсти. Вставать она не стала, решила выждать достаточно времени, чтобы Люктус точно ушла от кельи. До полуночи оставалось не так уж много времени. Она должна была добраться до дуба и встретиться с отцом и Флёрри, чтобы рассказать о том, что узнала. В голове не укладывалось: как мог отец использовать собственного ребенка как источник энергии? Как ему это в голову пришло? И Люктус… Если предположения Шадии верны, Люктус… ох… Она зажмурилась и замотала головой, закрыла глаза копытами. Невыносимо больно было думать о том, что чувствует Хэвен. И что с ней станет, если она узнает, что Огаст — её родной отец, а не только настоятель монастыря. Шадия осторожно села, спустила ноги на пол. Она должна помочь Хэвен. Разум не видел логичной причины — её задачей было уничтожить рассадник Тьмы в этом мире, но она чувствовала, что спасение Хэвен в сто крат важнее. Даже если на двери была изображена не она. Единорожка выскользнула в ночь и направилась к дубу, петляя в тенях деревьев и садов. Магия ещё не подчинялась ей полностью, но Шадия чувствовала, что на простое колдовство ей хватит сил. Ей очень хотелось укрыть себя иллюзией, но она не стала рисковать. Она чувствовала, что Тьма без конца движется под её кожей, заполняет её до краев, и любое необдуманное заклинание может спровоцировать её. Жуткая аликорница не смотрела на неё, даже отвернулась. Она была на неё обижена и не хотела разговаривать, что не мешало Шадии чувствовать, что она всё равно готова броситься в атаку, если ей будет что-то угрожать. Тьма по-своему её защищала, и это приводило Шадию в недоумение. Сады задыхались от повисшего безмолвия. Листья не шевелились, будто воздух здесь загустел и заполнился сладким запахом гнили. Шадия смотрела на землю и видела иссушенные куски глины, будто солнце высушило почву до крошева. Под землей. Огаст лишь посредник, а настоящий монстр находится под землей, и высасывает жизнь не только из пони, но и из растений. Может ли там быть Селестия? Вряд ли. Ведь это не единственный монастырь. Значит, подземная сеть тянется от каждого монастыря к ней напрямую, но здесь что-то пошло не так. «Ведь Тьма должна утекать к ней, — думала Шадия, подходя к дубу и оглядываясь, — а тут её слишком много. Трубы засорились что ли? Почему Тьма концентрируется в этом месте, если послушниц выращивают как скот на убой?» Дерево выглядело ещё более жутко, чем раньше. Огромное, иссушенное дерево с гигантским стволом, с него кусками опадали куски коры, а под ней виднелись красные жилы, будто куски мяса под содранной кожей. Оно ещё не умерло до конца, боролось за свою жизнь. Шадия едва замечала движение коры, словно тихое дыхание спящего существа. Из зияющих ран сочился сок, слезами стекал по коре и затвердевал. Шадия выдохнула и подошла ближе. Отец должен быть где-то здесь. От дуба отделился рогатый силуэт. — Наконец-то, — голос единорога заставил её вздрогнуть. — Мы не могли с тобой связаться, что случилось? — И тебе привет, — Шадия кивнула отцу и приблизилась. Сомбра смотрел на неё с беспокойством, а стоило ей встать рядом, как в его взгляде появилась тревога. — Что с тобой? — Последствия сердечного приступа, полагаю, — Шадия слабо улыбнулась, но отец её оптимизма не разделил. — Поговорим об этом, когда разберемся с этим миром, ладно? Следующую дверь я открою не скоро, так что у нас будет время. Сомбра вздохнул, но промолчал, и Шадия сочла это за согласие, хоть и не могла не заметить, как напряглись его плечи. — Идем, — он кивнул в сторону сада, в котором они оказались впервые. — Флёрри поставила там барьер, так что нас точно не подслушают и не увидят. — Винд Блейд тоже там? — Да, — лязгнул Сомбра. Похоже, они с Блейдом совершенно не поладили. — Касательно него мы тоже поговорим. Он вдруг остановился и взглянул на Шадию ещё раз. Она попробовала вообразить, какой он сейчас её видит: бледной, измученной и усталой. — Я волновался за тебя, — тихо проговорил Сомбра. Губы Шадии тронула улыбка. — Всё хорошо, пап. Спасибо. Единорог еле уловимо кивнул и снова двинулся к барьеру. Шадия не видела его, поэтому следовала за отцом след в след. Тьма расслабилась, будто решила, что теперь может не охранять хозяйку, и Шадия вздохнула полной грудью. Рядом с отцом и Флёрри она в безопасности. Но страшное знание подорвало доверие. Шадия смотрела на затылок единорога и не могла понять, что им двигало, когда он похищал её мать. В таком случае, была ли её ненависть к Шадии оправданной? Нет. Под защитой магического полога их уже ждали. Флёрри сидела на месте, нервно теребя бирюзовую кудряшку, а Винд Блейд, снявший свой плащ, мерил небольшую площадку кругами, расправляя и складывая крылья. Шадия заметила, что его кьютимарка — ветряные лезвия. «Имя, выходит, говорящее на все сто», — усмехнулась Шадия. Барьер мигнул, и внимание пони переключилось на них. — Шадия! — Флёрри радостно вскочила и тут же приложила копыто ко рту. — Что с тобой случилось?! — Долго рассказывать, — отмахнулась единорожка. Винд Блейд смотрел на неё со смесью ужаса и сочувствия. — Ну что вы все так пялитесь, неужели я так плохо выгляжу? — Н-нет, — пробормотал пегас. — Просто у тебя лицо как у покойника. — Ты мог просто сказать, что я плохо выгляжу, Блейд. Флёрри подбежала к ней и осторожно коснулась лба. Шадия напряглась. Вспыхнули прикосновения Огаста, прошлись пламенем по коже. — Жара нет, — Флёрри опустила ногу на землю. — Если ты себя хорошо чувствуешь, то можем начинать. У нас столько информации! — Да, — единорожка кивнула, глядя на взволнованного Винд Блейда. — У меня её тоже много. Даже слишком. Они уселись в круг, и Винд Блейд оказался между ней и Флёрри. Похоже, с отцом они ой как не поладили. — Начнем с тебя, — Сомбра кивнул Шадии. — Что тебе удалось узнать о монастрые? — И о Люктус? — вставил Винд Блейд, за что тут же схлопотал взгляд, полный уничижения. Шадия вздохнула. — Во-первых, — она взглянула на отца, — этот монастырь — кормушка для Селестии. Я догадывалась об этом ещё в Коридоре, но слова Винд Блейда только укрепили мою уверенность. А во-вторых… Она взглянула на пегаса, размышляя, говорить это при нем или нет. Винд Блейд смотрел на неё с нетерпением, его крылья подрагивали. — Люктус мертва. Уже четырнадцать лет как. Сомбра вскинул бровь, Флёрри испуганно вздрогнула, а Винд Блейд почти взвился в воздух. — Не может быть! — воскликнул он, с неверием глядя на Шадию. — Ты же разговаривала с ней, я видел! Как она может быть мертва, если… — Заткнись уже, — спокойно проговорил отец, и ледяной тон усмирил пегаса. — Дослушай сначала, а потом будешь визжать со своим неверием. — Возможно, стоило вам с Флёрри начать, — вздохнула Шадия, устало прикрывая глаза. — За это время так много всего случилось, что я даже не могу понять, с чего начать. Тьма защищала меня всё это время, но это было неприятно. — Хорошо, — кивнула Флёрри. — Тогда я расскажу о дереве. Я облазила его с верху до низу. Похоже, в корнях спрятана дверь, но она не поддается. Правда, я проследила за корнями и нашла что-то похожее на туннель. Там… Она сглотнула и переглянулась с Винд Блейдом. Он прочистил горло. — Там лежат трупы пропавших послушниц. Их там целая куча. Заколочены в бочках, от пони осталась только иссохшая оболочка. Их скидывали в это подземелье по колодцу, я попытался залезть в него, но меня что-то не пустило. Флёрри сказала, что это защитный барьер, и мы ушли. — Да, — аликорночка кивнула. — Подступы к помещению под деревом защищает сильная магия. Похоже, войти внутрь можно только с позволения хозяина. — Значит, Огаст должен затащить кого-то из нас туда, — Сомбра потер подбородок копытом. — Но туда он заходит не так уж и часто… — После каждого исцеления Люктус, — вставила Шадия. — Она пользуется своим Даром, чтобы исцелять пони, теряет зрение, и на этот момент Огаст оказывается под деревом. А когда выходит — зрение к Люктус возвращается. — Думаешь, — медленно начала Флёрри, — все убитые им кобылки это плата за Дар Люктус? — Возможно, — кивнула Шадия. — Но есть кое-что ещё. Огаст вытягивает из них силу и жизнь. Он, — она глубоко вздохнула, унимая дрожь, — он насилует их, оплетает магическими путами и затем отбирает энергию на молитвах. Чувство вины заставляет кобылок считать себя грязными, случается истерический припадок, который успокаивается только Даром Люктус. Тьма здесь… копится. Она не уходит к Селестии, чтобы подпитывать её. На лице Сомбры застыла ледяная маска. Только по пылающему взгляду Шадия могла понять, что он в ярости. — Хочешь сказать… — а вот на лице Винд Блейда всё отображалось как надо: его ноздри раздувались, а глаза налились кровью. — Хочешь сказать, этот ублюдок изнасиловал Люктус, и теперь гоняет по её телу эту вашу Тьму туда сюда?! — То, что она жертва насилия — неоспоримый факт, — угрюмо подтвердил Сомбра. — Я следил за ним через кристалл. Надо сказать, этот гений исповедуется в своих грехах еженощно. Он изнасиловал Люктус во сне, когда её только привели в монастырь, а затем… Винд Блейд не закричал, как предполагала Шадия. Лицо его побелело, а копыта сжались до хруста. Плечи подергивались от гнева, и единорожка почувствовала, как вокруг поднимается ветер. — Затем он «поделился с ней благословением Селестии», что бы это ни значило, — закончил Сомбра. — И ещё он раскаивается в том, что мучает несчастное дитя, правда, я не увидел связи. — Хэвен, — прошипела Шадия. — Значит, я была права. — О чем ты? — Люктус — мать Хэвен, единственной монахини этого храма. Ей всего четырнадцать, и он сделал с ней то же, что и с Люктус. Он… — Шадия почти задохнулась от гнева, — он оплел её паутиной, и тянет из неё энергии больше, чем из всех остальных. Мы подружились, и она рассказала, что в монастыре её избегают. Он намеренно держит её в изоляции и убивает всех, кто с ней сближается. Винд Блейд молчал. — Родная кровь, — проговорил Сомбра. — Сильнейший резонанс магии. Если ты говоришь, что Люктус мертва, то… — Энергия Хэвен поддерживает не-жизнь Люктус? — предположила Флёрри. — Если она действительно её мать, такое же возможно? — Более чем, — кивнул Сомбра. — Тогда он использует своего жеребенка, чтобы сохранять жизнь его матери. Но зачем? — Полагаю, — голос Винд Блейда шелестел, словно хорошо заточенный клинок, — он не хочет расставаться с Люктус. Сука! — он вдруг ударил себя по бедру и схватился за голову копытами. — Я опоздал… Я думал, что смогу вытащить её отсюда! Люктус… — Ты всё ещё можешь ей помочь, — Шадия осторожно положила копыто ему на плечо под удивленный взгляд Флёрри и отца. — Освободить её. Каждое исцеление отнимает у Люктус зрение, она уже почти ничего не видит. Если мы разорвем этот порочный круг, то она обретет покой. — Я хотел спасти её, — прошептал Винд Блейд. — Я знал, что не должен отпускать её в этот монастырь. Я должен был что-то сделать, что-то придумать… — Ты был ребенком, — Шадия слегка толкнула его в плечо. — Ты не должен винить себя. Сомбра смотрел на неё с нескрываемым удивлением. Они с Флёрри переглянулись, но ничего не сказали. — Аликорны в этом мире уже давно перестали быть мудрыми правителями, — Блейд выпрямился и смотрел перед собой, но в его глазах не было слез. — Они превратились в паразитов, которые кормятся жизнями своих подданных. Я пятнадцать лет потратил на то, чтобы узнать, что они уже давно превратились в чудовищ. Под видом добрых намерений они сгоняют пони в монастыри, а потом сосут из них жизнь, как вампиры проклятые. — Они заражены Тьмой, — Шадия уставилась на свои копыта. — Она сожрала их и требует подпитки. Мы с таким уже сталкивались. — Ах, ну да, — зло усмехнулся Блейд. — Вы же Скитающиеся, или как там вас. И что ж вы тогда пришли только сейчас? Почему не предотвратили весь этот кошмар? — Прекрати, — ледяным тоном отчеканил Сомбра. — Ага, разбежался! — шикнул на него Блейд. — У нас заканчивается время! Я хотел только спасти Люктус от этого долбанного пророчества, и всё! — Пророчества? — подняла бровь Шадия. Флёрри откашлялась. — Да. «Когда взойдет багровая луна, богини привлекут всех своих верных послушников и монахов, чтобы противостоять злу, ибо кара небесная грозится низвернуться на их головы. Грехи пони превысили меру терпения пони на земле и богинь на небе». Аликорны выдвинули его совсем недавно, но среди обычных пони о нем много говорили, как он сказал. — Они собрались уничтожить мир? — Шадия удивленно мотнула головой. — Странно, что только сейчас. «У них появился соперник, — шепнула Тьма. — Они не враждовали между собой, потому что были едины. А сейчас у них есть общий враг». — Погоди-ка, — Сомбра стукнул копытом по ноге. — Если храмы — это кормушка для аликорнов, то из этого храма Селестия свой кусок не получает. Огаст использует силы послушниц, чтобы напитать жизненной энергией Люктус, а не Селестию. — А Люктус отдает её обратно! — подхватила мысль Флёрри. — Значит, Селестия сейчас слабее, чем её сестра и ученица? — И её это явно беспокоит, — кивнул Сомбра. — Огаст — посредник её силы, значит, он тоже должен обладать той же энергией. — Он тоже заражен, — выплюнул Блейд, меча хвостом в разные стороны. — Каждый настоятель имеет частичку силы своей богини, чтобы передавать ей энергию. Шадия замерла на секунду, а потом её осенило. Пазл сложился. — Он сказал, что передал ей благословение Селестии, — воскликнула она, вскочив на ноги, — он передал ей Тьму! Все силы, что должна была получить Селестия, находятся у Люктус! Огаст крадет у Селестии силы, не понимая, что создает враждебное для аликорнов существо, и ведет мир к гибели! — Тогда мы должны убить Люктус, чтобы это закончилось, — пожал плечами Сомбра, игнорируя горящий взгляд Блейда. — Не всё так просто, — покачала головой Шадия. — Люктус не просто должна умереть, она должна осознать, что уже давно не жива. Если мы убьем её, то высвободим Тьму, и она уничтожит всё, до чего дотянется. А здесь есть ни в чем невиновные пони! В первую очередь она подумала о Хэвен. Шадия облизнула губы и продолжила. — Хэвен нужно увести отсюда. Когда Огаст лишится источника, он ослабнет. Пожалуйста, — она повернулась к Блейду, — спаси её. Люктус не помнит, что Хэвен её дочь, но она её очень любит. Это лучшее, что ты можешь для неё сделать. — Спасти дочь этого мерзавца? — фыркнул Блейд и тут же отшатнулся от удара. Шадия стояла над ним, потирая копыто, и тут же схватила его за грудки. — Во-первых, — она смотрела прямо в глаза пегаса, чувствуя, как бурлит в ней негодование, — она всего лишь жеребенок, который не виноват в том, что его отец — тварь. А во-вторых, — она отпустила Блейда и отошла на шаг, — она дочь Люктус. И она её любит. Это всё, что осталось от твоей любимой, поэтому не смей так говорить о Хэвен! Узнай её получше, стань для неё другом — это лучшее, что ты можешь сделать для Люктус! А не просто рыдать и винить себя о том, что не смог её уберечь. Блейд не стал язвить или спорить. Он был так подавлен, что смотрел только себе под ноги. Шадия отошла к Флёрри и взглянула на отца. Она знала, о чем он думал. Она тоже уже догадалась. Этот мир оставит послевкусие праха и горечи у каждого из них. — И какой у нас план? — тускло спросил Блейд. — Я забираю жеребенка и улетаю с ней, а вы? — А мы устраиваем небольшой маскарад, получаем от Огаста любезное приглашение, — хмыкнул Сомбра. — И приводим туда Люктус. Шадия кивнула, сочувственно взглянула на Блейда. Он встал, плотно сжав губы, и топнул копытом, взрыв измученную землю. — Тогда решено. Только, — он посмотрел на Шадию с кровожадной мольбой, — заставьте его отплатить за всё, что он сделал. Губы Шадии изогнулись в хищной улыбке. — Обязательно.***
Шадия вернулась в келью и проспала остаток ночи без сновидений. Они разошлись под утро, обсуждая план. Шадия не рассказала о том, что с ней пытался сделать Огаст. Она не могла точно сказать, почему, но решила, что скажет об этом, когда всё будет кончено. Огаст получит по заслугам. Отец отпустил её с большой неохотой. Он смотрел ей вслед, пока она уходила, и Шадия понимала, что единорог беспокоится. Но ещё она видела душащую тоску в его глазах, досаду и разочарование. Не в ней — в себе самом. Шадия вздохнула с облегчением. Он сожалел. Искренне. Утром её разбудила Люктус. Она сказала, что Хэвен всё ещё спит, но жар спал. Шадия поблагодарила её и попросила немного прогуляться с ней вокруг монастыря. Свежий воздух пойдет ей на пользу, а идти одной ей трудно. Люктус была молчалива. Шадия шла с ней рядом, пытаясь выспрашивать что-то о прошлой жизни, но Люктус отвечала невпопад, словно её разум был где-то далеко. Они проходили мимо пограничных ворот, когда до них донеслись крики и возня. — Что происходит? — заморгала Люктус, прислушиваясь. — Пойдем посмотрим, — предложила Шадия и поспешила к воротам. Люктус пыталась её остановить, но всё же побежала следом. — Пустите меня к ней! — орал жеребец. — Я хочу увидеть её! — Солнцеликая спаси и сохрани, что творится! Когда Люктус догнала её, Шадия уже видела, как два стража скрутили и прижали к земле золотого пегаса. Он изо всех сил пытался вырваться, но два тучных земных пони были сильнее. — Позовите сюда Люктус! — кричал он. — Я пришел её увидеть! Шадия приподняла бровь. Без всяких сомнений, это был Блейд. Люктус за её спиной ахнула и, оторопев, шагнула вперед. — Блейд, — прошептала она. — Блейд, это ты? — Люктус! — воскликнул он, снова брыкаясь. Стражи лязгнули зубами и бросили что-то Люктус, но она не стала их слушать. — Отпустите его немедля! — приказала она, топнув копытом. — Это не нарушитель, а посетитель! Как вы посмели попрать гостеприимство монастыря своей грубостью?! — Он в драку полез, — попытался оправдаться страж. — Мы ему сказали, чтобы ждал снаружи, а он как давай буянить! — Люктус! — снова выкрикнул Блейд, скидывая с себя ослабевшую хватку стражников. — Я так рад тебя видеть! Он чуть ли не подлетел к ней, попытался обнять, но Люктус подняла копыто, предупреждая его прикосновения. Блейд завис перед ней и опустился на землю. — Я тоже рада тебя видеть, Блейд, — она улыбнулась, не скрывая добродушия. — Но я теперь послушница Храма Солнцеликой. Мне пристало быть скромной и сдержанной. Не сочти за неприязнь, я правда счастлива. Блейд робко улыбнулся ей в ответ. — Я искал тебя, — он сглотнул, пытаясь охватить её всю взглядом. — Ты стала настоящей красавицей! Щеки Люктус зарделись, она смущенно улыбнулась. — Ты тоже возмужал, Блейд, — она поправила выбившуюся прядь. — Я помнила тебя ещё совсем жеребенком. Стражники тяжело вздохнули и махнули на него копытом. Но Шадия видела, как кто-то из послушниц, работавших неподалеку, метнулся вглубь территории монастыря. «А вот и крыса», — усмехнулась единорожка, продолжая наблюдать. — Люктус, — горячо зашептал Блейд, — пожалуйста, пойдем со мной. Здесь опасно. Умоляю тебя! — О чем ты? — удивленно воскликнула Люктус. — Нет места безопаснее, чем монастырь Солнцеликой! — Всех нас ждет небесная кара! — Блейд схватил её за копыто. — Люктус, я хочу тебя спасти! Пожалуйста, пойдем со мной! Я… — он секунду колебался, но всё же решился, — я люблю тебя! Как и тогда! Я искал тебя всё это время! Пожалуйста, верь мне, я ведь твой друг! — Блейд, что ты такое говоришь, — Люктус с ужасом отстранилась от него. — Если ты о пророчестве, то я о нем знаю, и сделаю всё, что в моих силах, чтобы Солнцеликая и её союзницы смогли одолеть зло. Я не могу уйти сейчас. — Ты можешь погибнуть! — взмолился Блейд. — Прошу тебя! Я не хочу снова тебя потерять! — Я не была твоей, чтобы ты меня терял! — вскрикнула Люктус, и Блейд замер. — Ты спятил! Уходи немедля! В тебе совсем нет веры! — Потому что Селестия использует вас! — выплюнул Блейд, но стражники уже выглянули на крик послушницы и шли к нему. — Она вовсе не богиня, а поехавшая! — Богохульник! Шадия отошла в тень, наблюдая за тем, как к Люктус направляется Огаст, а оранжевый телекинез обхватывает крылья Блейда и прижимает к земле. — Как смеешь ты, — заговорил Огаст, — являться сюда и поносить нашу богиню?! Неверный! Глаза Блейда наполнились кровью. Если бы не магическая удавка, он бы рванул вперед и перегрыз горло настоятелю. — Если кто и богохульник, так это ты! — взревел Блейд. — Ты отобрал у меня Люктус! Ты украл у меня любимую и обрек её на гибель! — Молчать! — гаркнул Огаст. Люктус закрыла рот копытом, а глаза её наполнились слезами. — Стража! Уведите его в камеру для нарушителей! Я с ним позже разберусь. Люктус, дитя моё, не поддавайся безумным речам! — он положил копыто на плечо Люктус, и Шадия скрипнула зубами. — Этот неверный хочет помутить твой разум, но вера в Солнцеликую лишь укрепит твой дух! — О, святой отец, — Люктус прижалась головой к его груди, — я не могу поверить в услышанное. Винд Блейд мой старый друг, как он мог так… — Твоя жизнь за пределами монастыря давно кончилась, моя дорогая, — Огаст поднял её за подбородок. — У тебя нет друзей вне его стен. Этот бесноватый лишь нарушитель покоя. Не волнуйся о его судьбе. — Да, — прошептала Люктус, — вы правы, святой отец. Вы правы. — Отправляйся к себе, — он поцеловал её в лоб и указал копытом в сторону келий. — Тебе нужно помолиться Солнцеликой, чтобы избавиться от тревог. Люктус кивнула. Она прошла мимо Шадии, будто забыла о её существовании, а Блейд, продолжавший кричать ругательства, плюнул Огасту в след. Стражники скрутили его и потащили в сторону камер. Пока всё шло как надо.***
Шадия кое-как пережила день, прежде чем получила установленный сигнал. Огаст потащил Блейда под дерево, чтобы подкормить его жизнью Люктус и избавиться от богохульника, посмевшего трогать его собственность. Пора. Шадия проходила мимо лазарета, и сумела подглядеть в окно. Хэвен спала, но выглядела уже намного лучше. «Удачи тебе, Хэвен, — от всей души пожелала единорожка. — Когда всё закончится, ты заживешь счастливо. У тебя будут настоящие друзья. Ты сможешь летать. Прости меня, если сможешь. И спасибо». Спасибо, что показала, как могла бы сложиться моя судьба. Шадия выдохнула и растворилась в тенях. Печать восстановилась, теперь магия не причиняла ей боли, но Шадия всё равно чувствовала, как всё тело покалывают холодные коготки. Ей нужно было привести Люктус к дереву. Она остановилась у кельи, в которой уже потух свет. Прислушалась. Соседка Люктус уже спала, но Шадия углубила её сон, чтобы она точно им не помешала. А вот Люктус ворочалась. Видимо, не могла уснуть из-за смятения, что закралось в её голову. Шадия тихонько проскользнула в келью, осторожно ступая на дощатый пол. Жилище Люктус ничем не отличалось от места, где ночевала она и Хэвен. От такого однообразия даже зубы сводило. — Люктус, — тихонько позвала Шадия, и земная пони вскочила на постели. — Это я! Надо поговорить. — Что ты здесь делаешь посреди ночи?! — шепотом заругалась Люктус, но, взглянув на спящую соседку, продолжила уже спокойнее. — Шадия, это уже ни в какие рамки! Иди к себе в келью. — Ты должна мне поверить, — заупрямилась единорожка. — Пожалуйста, Люктус, от тебя зависит судьба Хэвен! Люктус громко выдохнула и спустила задние ноги на пол. Они вышли на улицу и притворили дверь. — Что с Хэвен? — тут же обеспокоенно спросила Люктус. — Нужна моя помощь? — В том числе, — кивнула Шадия. — Пожалуйста, пойдем со мной. Нам всем грозит опасность. — Какая? — Небесная кара. Если мы сейчас не предотвратим её, весь мир разрушится. — Врешь. Глаза Люктус внезапно засветились, вернее, засиял обнимающий зрачок кружок, но тут же померкли. Шадия почувствовала, как колыхнулась вокруг неё энергия. Что-то погасило Люктус. Заставило её потерять волю и разум. — Иди к себе в келью. Солнцеликая защитит всех нас. Шадия с тоской взглянула на Люктус. Она видела перед собой печальную, ещё молодую пони, чья жизнь была нагло украдена. Сколько же жизней порушили в этом мире, сколько горя принесла тьма, застившая глаза аликорнов… Шадия осторожно тронула копытом плечо Люктус. — Люктус, расскажи мне, что происходит здесь. Ты же знаешь, правда? Люктус не отвечала. Она уставилась в одну точку, будто задумалась или уснула. Шадия несильно потрепала её за плечо. Пони вздрогнула. — Мы все — великие грешники. Каждый день мы молим о милосердии богини, но наши чаяния безответны. Скажи, Шадия, богини оставили нас? — Наверное, — осторожно ответила единорожка. Люктус опустила взор. — На что же нам тогда уповать? — На себя самих и свои силы, — ответила Шадия. — Только ты можешь решать, как тебе жить, и никто не имеет права тебя принуждать. Ты ведь, — она пыталась подобрать слова, — ты ведь знаешь, как все относятся к Хэвен? Она заслужила нормальную жизнь, а не эти издевательства. Она тебе не говорит, но её избегают, никто не хочет с ней дружить, а она тянется к пони! Ей нужен Полет, ей нужны друзья, у неё вся жизнь впереди, и она не обязана служить Селестии! Люктус, я чувствую, что ей грозит опасность. Пожалуйста, не ради меня, ради Хэвен, расскажи, что происходит. Я помогу, я, — Шадия с жаром вцепилась в её плечо, холодное, как лед, — я спасу вас обеих. — Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать, — Люктус покачала головой, но тут же выражение её лица смягчилось, хотя голос оставался пустым и безжизненным. — Хэвен… На неё свалилась слишком большая ответственность. Остальные послушницы завидуют ей, и это их испытание. Мы не нуждаемся в спасении. Наши души уже вознесены, мы лишь чтим Солнцеликую и уповаем на её милость. Даже если она оставила нас. Шадия отпустила её. Бессилие только разжигало злобу. Люктус говорила заученные, чужие слова, и в ней уже не было ничего, что делало бы её собой. Рядом с ней сидел оживленный труп, полностью подчиненный чужой воле. Шадия была почти уверена, что хозяином марионетки был Огаст. На сегодняшней молитве он забрал из Люктус остатки сил. У неё оставалось последнее средство. — Винд Блейд передавал тебе привет, — вздохнула единорожка. Взгляд Люктус прояснел, а вокруг зрачка вдруг засияла золотая каемка. — Блейд? — прошептала она, едва двигая губами. — Ты видела Блейда? — Да, — Шадия подошла ближе, с надеждой заглядывая в глаза земной пони. — Да, он спрашивал, как ты себя чувствуешь, и передавал тебе привет. — Блейд, — Люктус улыбнулась, прижав копыта к сердцу. — Я его так давно не видела… Мы были ещё детьми. Он здесь? Он меня нашел? — Да, — Шадия схватила её за копыта, радостно закивала и потянула за собой. — Да, он нашел тебя! Идем, Люктус! Идем, я отведу тебя к нему! — Идем, — кивнула она. Они петляли между алыми пятнами заката, раскиданными по жухлой траве. Шадия вела Люктус за собой, чуть ли не вцепившись зубами в ткань её ногава. Люктус шла медленно, и Шадия между ударов сердца чуяла, как трещит по швам яркая обложка мира. Изнанка огромными кусками кромсала свою маскировку, обнажая иссыхающую почву, превратившуюся в потрескавшуюся глину. Время этого мира было на исходе. Солнце скрылось за горизонтом, но небо не потемнело. Оно осталось бордовым, как засохшая кровь. И взошла кроваво-красная луна. — Кара небесная, — прошептала Люктус, глядя на сгущающийся кармин. — Солнцеликая гневается и призывает нас. — Именно, — Шадия потянула её вперед. — Ты сейчас нужна ей. И Хэвен. Огаст гневает богиню, и ты должна его остановить. — Немыслимо! — она снова взглянула на небо. — Но если такова воля Солнцеликой, то я готова. Чем ближе они подходили к дубу, тем более адекватной становилась Люктус. Она шла уже сама, даже почти бежала, и Шадия спешила изо всех сил, чтобы не опоздать. Перед самыми корнями Люктус остановилась, поводила головой, принюхиваясь, и схватилась копытом за голову. — Я помню это место, — выдавила она сквозь зубы. — Раньше здесь была дверь. — Да, — кивнула Шадия. — Ты помнишь, как она открывается? На случай, если они опоздают, у Шадии был заготовлен план. Она могла телепортировать её и Люктус к отцу, а он уже должен был быть внизу. Но Люктус удивила её, вплотную подойдя к дереву и приложив к нему копыто. Будто откликаясь на её прикосновение, корни зашевелились и всосались в почву. Дверь разевала беззубую пасть проема, и Люктус смело шагнула вперед. — Он говорил, что я хозяйка этого места. Кто он? — она вдруг замотала головой. — Не помню. Спускаемся вниз. Шадия поспешила за ней, пока дверь не сомкнула на ней челюсти. Тоннель ввел вниз по спирали, выдолбленные земляные ступеньки подсвечивались тусклым красным светом, а своды подпирались корнями дерева. Шадия подумала о кристаллах, которые выращивал отец в пещере, но здесь светилась смола — кровь дерева люминисцировала, позволяя им не свернуть шею. — Я была здесь целую вечность назад, — вдруг заговорила Люктус. — Я плыла вниз по этим ступеням в оранжевом облаке, и оно покалывало мою кожу. Кажется, меня несли в телекинезе. — Ты помнишь это? — Да. Я пробыла в темноте так долго… Ты словно раздвинула шторы в темной комнате, где меня заперли. Шадия, — она обернулась, и единорожка увидела, что её глаза светятся почти также ярко, как магия, — спасибо. Я чувствую, как память возвращается ко мне. Скажи, Блейд же там, да? — Да. Я боюсь, что Огаст может навредить ему. — Огаст, — Люктус словно пробовала его имя на вкус, поморщилась. — Он был добр ко мне. Но потом что-то случилось, и он стал опекать меня слишком сильно. Они спускались всё глубже, и с каждым шагом к Люктус возвращалась частичка утраченных воспоминаний. Чем ближе они подступали к подземной комнате, тем сильнее она становилась. Тьма подтверждающе кивнула: их теория оказалась верна. Люктус — вместилище сил, предназначенных Селестии. И вместе с тем — её враг, поскольку Тьма внутри неё развивается. Она и пыталась поглотить Тьму, принадлежащую Шадии, приняла её за соперника, но оказалась не по зубам. А сейчас… Сейчас пони, идущая рядом, по силе своей была равна богам. Шадия начала сомневаться в правильности их решения. Но продолжала идти в расставленную ими ловушку и вести в неё Люктус. Кобылка вдруг остановилась. — Я была беременна, — вдруг произнесла она. — Поэтому он запер меня здесь. Никто не должен был знать, что я ношу под сердцем дитя. Иначе меня казнили бы, а его предали анафеме. Он плакал и говорил, что это ради моего блага. Что он любит меня. Я не понимала, что происходит. — Ты ведь была ещё совсем юной. Это ужасно. — Я верила ему. Свет вокруг начал тускнеть, но впереди их ждало настоящее зарево. Коридор оплетали корни, и Шадия избегала их трогать, потому что они сами тянулись к ней. Люктус шла через них, словно ледокол, и алчные щупальца расступались, не смея прикоснуться к хозяйке. Послышалось гудение, и с каждым шагом оно становилось всё громче и громче. — Моя дочь, — Люктус остановилась, пытаясь унять головокружение, и Шадия тут же подхватила её за копыто. — Она родилась не в срок, потому что я… я попыталась выбраться отсюда и поскользнулась на ступенях. Солнцеликая, — пони заплакала, — моя малышка, я её погубила! — Неправда, — замотала головой Шадия. — Ты ошибаешься! Ты родила кобылку, пегаску. Она выросла в прекрасную пони, дружелюбную и ласковую. И ты была рядом с ней. — Хэвен? — прошептала Люктус. — Хэвен… моя дочь? Шадия кивнула, и Люктус широко улыбнулась. — Тогда я должна сделать всё, чтобы её спасти. — Не смей мне дерзить, щенок! — голос Огаста хлестнул их кнутом. Люктус вздрогнула, и глаза её наполнились гневом. Она вдруг ринулась вперед, не слушая окликов, и Шадия бросилась за ней. Коридор заканчивался широким проходом, залитым красным светом. Под корнями дерева раскинулся купол, в центре которого билось огромное сердце. Пульсация гнала сок-кровь по жилам дерева, и ярче всего сияли корни, в которых, полностью оплетенный, сидел… — Блейд! — вскрикнула Люктус, но Шадия успела зажать ей рот. Огаст не услышал её, продолжая управлять корнями: они растянули пегаса, словно на дыбе. Он почти не двигался, но его лицо искажала знакомая ухмылка. — Я высосу из тебя энергию до последней капли, — шипел Огаст. Он стоял спиной к кобылкам, подняв одно копыто. Его рог полыхал оранжевым: магия двигала корни, заставляя их пеленать Блейда как младенца. — А потом скину твой труп в колодец. А все, кто тебя знал, забудут о тебе. Ты исчезнешь из памяти мира, как и бесчисленные жертвы во имя Солнцеликой. — Вот почему ещё тревогу с ваших монастырей не бьют, — выпленул ему в ответ Блейд. — Удобно устроился, козел! Только ты мне ничего не сделаешь, потому что у тебя кишка тонка! — Не будь так уверен, — Огаст мотнул головой, и корень обхватил шею пегаса. Тот захрипел. — Мне надоело твоё тявканье. Умри, мальчишка. — Прекрати немедленно! Люктус вырвалась вперед и налетела на Огаста разъяренной фурией. От неожиданности он потерял контроль, его рог потух, а Блейд снова смог дышать. — Люктус, — ошарашенно прошептал Огаст. — Что ты здесь делаешь? — Хотела задать тебе тот же вопрос! — Люктус бросилась к корням, и одно её приближение заставило их разжаться. Блейд растянулся на каменном полу и захрипел, пытаясь снова нормально дышать. — Что ты творишь, Огаст? Подумай о том, что ты наделал! Ты должен был восславлять нашу богиню! — Именно это я и делаю! — Огаст вновь зажег рог, но телекинез не смог даже коснуться Люктус. Он сгорел в мощном энергетическом поле, но это была не магия Шадии или Флёрри. Это была сила Люктус. Её волосы вдруг заструились золотым вихрем, превратились в эфир. — Ты — моя богиня, — Огаст ошеломленно упал на колени, пораженный силой земной пони. — Всё это — ради тебя. Люктус, прошу тебя… Умоляю… Любовь моя… — Не смей меня так называть, — Люктус топнула копытом, и пол затрясся от скрытой мощи. — Ты не любил меня ни секунды твоей дрянной жизни. Ты учил нас целомудрию, учил укрощению своей сущности, а сам предавался похоти! Все те кобылки, которых я исцеляла — они все были тобою измараны! Ты посягнул на меня, на нашу дочь, как у тебя язык поворачивается говорить, что это всё ради меня?! — Я люблю тебя! — Огаст вскинулся, готовый броситься на неё. — Я согрешил, я не спорю, признаю это, но я сожалею! Я пытался тебя спасти, я поддерживаю твою жизнь при помощи этих куриц, вот и всё! — И при помощи собственной дочери! — вклинился Блейд. — Ты используешь её как батарейку для Люктус! — Это правда?! — воздух вокруг Люктус искрился от напряжения. Её глаза полностью застлало золото, в котором мерцали темные вихри. Вся жизненная энергия, все силы, собранные из чужих тел они переплелись в ней и требовали выхода. — Люктус… — Огаст припал на передние копыта. — Я не хотел тебя потерять. Я сделал всё, что мог, чтобы спасти тебя! — он сорвал повязку с глаза, и Шадия увидела зияющую черную дыру, от которой ветвились темные вены. — Я отдал тебе благословение Солнцеликой, я подпитывал твою жизнь! Ты добрая, солнечная дева, ты достойна куда большего почитания, чем Селестия! Ты — моё божество, и ради тебя я готов убить любого! — Даже собственную дочь, — процедил Блейд, расправляя крылья. — Так что ли? — Хэвен лишь её тень! — взревел Огаст. — Ты, — его глаз налился кровью, а зияющая рана начала вращаться, будто всасывала в себя пространство перед ней, — ты умрешь первым, щенок, я убью тебя! — А вот в этом я очень сомневаюсь, — Шадия телепортировалась за его спину и ударила коленом между лопаток, но не успела: черный шар, обрамленный оранжевыми кругами, метнулся в Блейда и отбросил его в сторону. Маскировка дала трещину и рассыпалась. Сомбра с громким хрустом ударился спиной о помертвевшие корни и упал на пол, окруженный золотыми перьями. Изо рта единорога брызнула вспененная кровь. Люктус метнулась за ним следом, но тут же замерла, увидев незнакомца вместо друга детства. — Папа! — вскрикнула Шадия, захватывая шею Огаста в кольцо. Он хрипел и брыкался, но Шадия посильнее стукнула его копытом и уткнула носом в пол. Люктус, повинуясь её крику, всё же подошла к Сомбре и присела рядом. — Я помогу, — доверительно проговорила она, прикасаясь к сломанному позвоночнику. Сомбра попытался дернуться, но Люктус положила копыто ему на шею, погладила, успокаивая. Единорог расслабился, Люктус улыбнулась ему кроткой, материнской улыбкой. И закрыла вспыхнувшие сверхновой глаза. — Флёрри, давай! Аликорночка вылетела из укрытия и метнулась к пульсирующему сердцу шаровой молнией. Она выпустила тщательно сплетенное ими троими заклинание. Кристальная стрела вонзилась в плоть с чавкающим звуком, и сердце окаменело, пошло трещинами и разбилось. — НЕ-Е-Е-ЕТ! — взвыл Огаст, вырываясь. — Ты убила её, убила! — Нет, Огаст, — спокойно ответила ему Люктус, вливая собственную силу в тело Сомбры мягким ласковым светом. — Это сделал ты четырнадцать лет назад. Я умерла ещё тогда. Корни застонали от натуги и надломились. Флёрри приземлилась рядом с Шадией и схватила её за плечи. Единорожка чувствовала боль, разламывающую её спину, но не могла ничего с ней сделать — Люктус действительно исцеляла отца, залечивала его раны, отдавая ему всё то, что должно было уйти к Селестии. Она восстанавливала баланс. Глаза Сомбры вспыхнули, склеры залились зеленью, а из уголков потянулось фиолетовое пламя. Оно тут же исчезло, стоило загореться печати на груди, и Шадия ощутила, как задребезжали прутья их призрачной клетки. Но это кончилось также быстро, как началось, словно магия не переливалась через край, а лишь заполняла пустоту. Волосы Люктус опали на плечи тяжелыми локонами. Она села, едва дыша, и сквозь её кожу начали проступать кости, а живот вдруг оказался вспоротым и сгнившим. — Люктус! — Шадия вскинула копыто, но пони покачала головой. Она улыбнулась ей, пока ещё могла, и попросила. — Позаботься о Хэвен. — Надо уходить! — Сомбра с недоверием встал на копыта, оглядел трясущиеся каменные колонны. Осколки окаменевшего сердца валялись на полу и дрожали. — Здесь сейчас всё обрушится! Шадия чувствовала, что ей нечем дышать. Огаст лежал без движения, хотя и был ещё жив, а Люктус… От Люктус остались только кости, охваченные фиолетовыми искрами и обернутые побегами пшеницы. Отец схватил их обеих, прижав к себе, и телепортировал на поверхность. Дерево и земля рядом с ним крошились, проваливались, обнажая прожорливую яму. Сомбра выдохнул: спасены. Монастырь опустел. Блейд, следуя плану, увел всех и унес с собой Хэвен. — Дверь открыта, — прошептала Шадия бесцветным голосом. — Мы можем идти. Она взглянула на небо, теряющее кровавые оттенки. Солнце взошло, словно этой страшной ночи никогда и не было. И первым её лучом был золотой пегас, расправивший широкие крылья. Он мчался навстречу рассвету, а на его спине сидела маленькая пегаска с общипанными крыльями. Она коснулась неба. Флёрри обняла её и отца, и они вместе провалились в Бесконечный Коридор, встретивший их гудением и стенанием мельтешащих стен.***
Шадия чувствовала себя мертвой. После возвращения в Бесконечный Коридор боль оставила её насовсем. Сомбра обследовал её с головы до ног на предмет возможных заболеваний сердца, но не смог сказать ничего внятного, поскольку по всем признакам Шадия была абсолютно здорова. Но на всякий случай он попросил её не перенапрягаться и отслеживать своё состояние. Тьма молчала. Она не то, что не разговаривала с ней, она даже не подкалывала её, как обычно. Шадия с одной стороны была рада тишине, но с другой ей становилось совершенно неуютно и на удивление одиноко. Она беспокоилась о самочувствии отца, но он недоуменно покачал головой, и сказал, что не чувствует никакого нарушения баланса. Печать тоже никак не реагировала на влитие Тьмы из другого мира, будто вся сила, что отдала ему Люктус, была направлена на то, чтобы исцелить его. «Или, — предположил Сомбра, — она лишь заполнила пустой сосуд». Куда при этом делась его собственная Тьма, он сказать не мог. Даже в теории. Флёрри бегала от одной к другому, пытаясь подбодрить их, но тщетно. Всю тоску и горечь, что обрушилась на единорогов, могли понять только они вдвоем. Этот мир для них был зеркалом. И он полностью обнажил их сущность. Шадия ходила по пространству Коридора, гадая, как там сейчас Хэвен. Она надеялась, что жизнь пегаски сложится намного счастливее. И искренне молилась, чтобы Винд Блейд сдержал обещание. Она бродила, пока не наткнулась на дверь, ведущую в комнату отца. Шадия оглянулась и усмехнулась себе под нос. Как она и думала, Коридор передвинул её прямо к ней, намекая на то, что им нужно поговорить. Шадия негромко постучала и, услышав дозволение войти, толкнула дверь. Сомбра сидел, понурив голову, но всё же слегка улыбнулся, увидев её. — Тоже тоска заела? — усмехнулся он совсем не весело. Шадия кивнула. — Да уж. Мир совершенно поганый. Даже хуже предыдущего. — В разы хуже, — подтвердила единорожка. — Я хотела с тобой поговорить. — О чем? — спросил единорог, взглядом указывая на место рядом с собой. Шадия послушно села. — О маме. Я… Она говорила мне, что ты похитил её и взял силой, чтобы родилась я. Это правда? Сомбра молчал, тупо глядя перед собой. Шадия опустила взгляд. Она знала ответ. — Да, — произнес Сомбра бесцветным голосом. Единорожка едва заметно вздрогнула. Шадия не ждала оправданий или обвинений. Но и такого простого признания — тоже. — Я сожалею об этом. Сильнее сожалею только о том, что втянул тебя в это «путешествие», — он вздохнул и уперся затылком в стену. — Почему ты решила спросить? — Потому что я хотела понять, что тобой двигало. Он помолчал, а потом тяжело вздохнул. — Знаешь, чего я хочу больше всего на свете? — в голосе Сомбры плескалась горечь. Шадия опустила уши и покачала головой. — Вернуться в тот злосчастный день, когда я потерял твою мать, — она вздрогнула и посмотрела на него. Сомбра не плакал, но его голос дрожал, а глаза влажно блестели. — Вернуться и спасти её. Даже если бы ценой её спасения была моя жизнь. — Папа… — Я трус, Шадия. Я струсил и не спас её, потому что испугался смерти. Я бы всё отдал, чтобы вернуться в тот миг и отдать всю магию до последней капли. А потом, если остались бы силы, прижать её к груди, — он обнял копытами воздух, — и сказать, как сильно, — Сомбра вздохнул, слабо улыбаясь, — я её люблю. Я никогда ей этого не говорил. Это моя вторая ошибка, Шадия. Я до помешательства любил — и люблю — твою мать, и я никогда не говорил ей об этом. — То, что ты сделал с ней, нельзя назвать любовью, — ответила Шадия. Сомбра усмехнулся. Он не слышал упрека, только тихую грусть, его грусть, разделенную на них двоих. — Я был безумцем, Шадия. Тьма отравила меня, отравила моё сознание. Вещи стали восприниматься иначе. То, что я испытывал к Луне, было любовью, но любовью искаженной, извращенной. Сначала это была страсть, затем — желание обладать ею. Как-то я сказал Селестии, что, при других обстоятельствах, она могла бы стать твоей матерью, но сейчас понимаю — нет. С самой первой встречи, с первого взгляда я понял, что Луна в моих мыслях и в моем сердце. Моя сказка о кристальном королевстве не была полностью лживой, — сердце сжалось от того, с какой болью он это говорил. Шадия подвинулась ближе и положила копыто ему на плечо. — Впервые мы встретились именно там. Они действительно приехали в Кристальную Империю с дипломатическим визитом. Только Луна не проникала в мои покои… — Я помню то, что ты говорил, — с большей холодностью, чем ей хотелось бы, прервала его Шадия. Сомбра вздохнул и уставился в никуда невидящим взглядом. — За неделю до их визита я поранился Чёрным Кристаллом. Тьма просочилась в мою кровь и начала завладевать моим разумом, душой и сердцем. Меня бросало из жара в холод, по ощущениям мне ломало кости. Поднялась температура, я лежал в бреду, просыпаясь только чтобы снова забыться. Придворные лекари думали, что я умру в лихорадке, не приходя в сознание. Плаэнт, императрице и моей возлюбленной, пришлось принимать принцесс одной, без десницы. Они заметили её обеспокоенность и взволнованность. Наверное. Я помню только, что брел по коридору, ведущему в тронный зал, и дверь была приоткрыта. А когда я заглянул внутрь, то увидел её. Сомбра зажмурился и замер на несколько секунд. Шадия заметила голубой локон, очутившийся в его копытах столь внезапно, что она так и не поняла, откуда он его достал. — Она была такой красивой. Её грива ещё не была эфемерной, какой её помнишь ты, она была чудесного голубого цвета, и намного короче. Я помню, что она наткнулась на меня взглядом и… и испугалась — о, богини, — он вцепился копытами в волосы, — она боялась меня с самого начала. Шадия сочувственно отвела взгляд. Сомбра продолжал уже другим голосом — глухим и тусклым. — У меня сорвало крышу. Настолько, что я стал отравителем. Я ведь убил Плаэнт ради неё. Ради любви к Луне, чтобы никто не стоял между нами. Наверное. Я не помню. Я знал, что жеребёнок мне нужен от неё и только от неё, а Плаэнт была помехой. Как будто это было единственным решением! — Сомбра закрыл копытами глаза, уперевшись локтями в колени. — Я… — Как будто ослеп, — внезапно продолжила за него Шадия. — И их смерть — единственное решение. Я чувствовала то же самое, когда Тьма завладела мной. Ты как будто не можешь думать по-другому, искать варианты, компромиссы. Есть только один путь, самый темный. Я понимаю. Сомбра грустно взглянул на неё, но Шадия сидела прямо, подняв голову. — Я думал, что, если она будет рядом со мной, этого будет достаточно, — тихо продолжил единорог. — И первое время это работало. Я считал, что единственное, для чего мне нужна именно Луна — это твоё рождение. Но потом… потом, когда её у меня отняли, — он недолго помолчал, собираясь с мыслями. — Я осознал, что ошибался. Мне нужна была она. Мне нужна была её любовь, её взаимность. Но я загнал наши «отношения» в такую глубокую дыру, что не видать их было мне. — Вот почему ты не позволял мне убить её, — ровным голосом проговорила Шадия. — Вот почему забрал к себе в покои. — Да. Шадия встала. Сомбра не видел её лица из-за гривы, но ему казалось, что она еле сдерживает слёзы. Единорожка рвано вдохнула, со свистом вбирая воздух в легкие. — Прости меня. Это я виновата. — Нет, — Сомбра покачал головой. — Не ты. Твоей вины во всем этом нет. Только моя. — Но это я её убила. — Это я её не спас. Ты была жеребенком, который хотел, чтобы его любили. Я подверг тебя влиянию Тьмы, я заразился ей сам, а виной тому — мои жажда власти и беспечность. Я струсил тогда, я струсил, когда погибала твоя мать. Это только моя вина. — В изгнание нас отправили обоих, — резко развернулась к нему Шадия. Сомбра увидел, как брызнули из её глаз слёзы. — Так что не говори так! Ты не виноват в том, что я ненавидела её так сильно, потому что ревновала тебя! Тишину можно было лепить в крохотные ватные облачка. Шадия дрожала, зажмурившись и тихо всхлипывая сквозь сжатые зубы. Сомбра молчал. — Мы оба стали убийцами, потому что подверглись помешательству, — прошептала Шадия сквозь слезы. — И мои чувства также были искажены Тьмой. Ты был единственным, кто, как мне казалось, любил меня. И я не хотела делить тебя с мамой. Она несмело подняла взгляд, но Сомбра на неё не смотрел. — Ты не хотел об этом знать, да? — Вряд ли о таком вообще кто-либо хочет знать, — глухо усмехнулся Сомбра. — Впрочем, знание — сила. — Надеюсь, тебе придаст сил знание того, что ты похитил сердце Флёрри. Сомбра рассмеялся. — Бедные юные девочки. Знал бы Шайнинг Армор об этом, даю хвост на отсечение, мигом бы примчался из любой вселенной. — Зная, что у Флёрри нет и шанса? — Шадия выгнула бровь и улыбнулась одним краем рта, отходя к двери. — Отнюдь. Она задержалась у порога и опустила подбородок, глядя в пол. — Ты не перестанешь любить меня? — спросила единорожка, держась копытцем за косяк. Сомбра встал и подошел к ней. Шадия развернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. Ужасно печальные, уставшие, полные сочувствия и сожаления глаза. Сомбра слегка наклонился и поцеловал её в лоб, чуть ниже рога. — Ты моя дочь. Я буду любить тебя до самой смерти. Я буду заботиться о тебе, верить в тебя. Ты самое дорогое, что у меня когда-либо было. Шадия поникла, но сильные копыта обняли её за плечи. Стало теплее. И легче. Намного, намного легче. — Прости, пап, — прошептала она, обнимая его в ответ. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя, звездочка.