Горячее сердце, холодная голова

      На подушке отчётливо вырисовывался грязно-серый круг. От него исходил резкий запах давно не мытых волос, таких, которыми заводские работяги при случае занюхивают водку. В последнее время ей слишком часто приходилось засыпать на койке Богдана, под размеренный шорох бумаги за тонкой занавеской. Однако сейчас звук перелистываемых страниц прекратился.       Микаса отодвинула полотно, не в пример более чистое, чем постеленная на койку простыня.       Богдан снова стоял возле буфета спиной к ней — бодяжил очередную порцию балтийского чая.       Время от времени — не слишком часто — её начинала донимать совесть: Микасе казалось, что товарищ проводит одну бессонную ночь за другой по её вине. Однако ей было необходимо иногда ночевать отдельно от Аарона — просто чтобы не разругаться с ним. А других людей, которых она знала бы достаточно хорошо, чтобы заночевать у них, не было во всём городе.       — Бросал бы ты это пойло, — сказала Микаса, — когда-нибудь оно угробит тебя.       Богдан её слова проигнорировал.       — Скажи, зачем ты это делаешь? — попыталась она вывести его на диалог, — Почему всегда позволяешь мне остаться у тебя?       Чёрт знает, на что она рассчитывала. Может на то, что Вишняк сразу же возьмётся за ум и вытолкает её в шею из своей комнатушки? Что после этого спокойно уляжется на освободившуюся койку и уснёт крепким сном здорового человека, не травящего себя табаком и марафетом?       — А я обязан тебе это говорить? — спросил он.       — Грязно играешь, Вишняк, — усмехнулась Микаса, надеясь разрядить обстановку, — Отвечать вопросом на вопрос — это сугубо еврейский обычай.       — Товарищ Аккерман, — съязвил Богдан, — тебе ли не знать, что когда хохол родился, все евреи плакали.       Нет, в разговоре с ним нужно сразу брать быка за рога — иначе так и останешься ни с чем.       — А если всё-таки не изворачиваться?       В этот момент голос Вишняк, обычно спокойный, вдруг зазвенел металлическими нотками:       — А если не изворачиваться, скажу так: я в ваши с Аароном польско-еврейские разборки не лезу и от тебя хочу того же. Это — моё собачье дело, и тебя оно не касается.       С этими словами он лихо, по-гусарски, опрокинул в себя стакан балтийского чая.       Микаса не знала, что ответить. Всё и так было предельно ясно. Она ведь не слепая и отлично всё видит. Видит, как прямолинейный и до идиотизма честный со всеми вокруг Богдан, вопреки своим принципам, бессовестно врёт самому себе. Но на сей раз его честности противостояла его же собственная гордость, и в этой схватке гордость победила. А Микасе удобнее прикидываться, будто она ничего не понимает. Потому что в противном случае она просто не сможет простить себе собственных действий.       Микасе стыдно.