мы с тобой через вечность за руки держась

Приятно вот так, расстелив полотенце, расстянуться на травянистом берегу лесного озера. Когда окутает ельник, стучат дятлы, стрекочут кузнечики, и только колонка, играющая неподалёку, нарушает природную песню. Музыка играет не очень громко - не надо мешать. Райнер лениво читает книжку, Бертольд с дочкой плещутся в прохладной воде. У Софи дурацкий надувной круг, явно ей большой, но десятилетия девчонка уже хорошо умела плавать, чтобы отцы могли её пускать в воду даже в одиночку. Конечно, с тем ещё волнением - один из Браунов-Гуверов всегда следил, даже если Мишка отпиралась, мол, я взрослая, все озеро могу сама переплыть! - Конечно ты можешь, я даже не сомневаюсь! - Бертольд хватается за край круга, скрипит пальцами и скользит, упирается пятками в илистое дно, - Но не надо. Хоть и был Гувер-Браун тем ещё сорвиголовой, семейная жизнь заземляла его. За собой-то следить легко, Райнер тоже не часто норовит расшибиться, а вот за дочуркой глаз да глаз нужен. Она хоть и не родная для Берта, но любовь у них была сильная и живая - девочка одинаково сильно любила всех четырёх родителей, хоть и были они не все вместе. Её всё устраивало, а для старших это было самым главным. Бертольд кое-как вытаскивает Софи из воды, хватает под мышками, девочка хохочет во все горло. У берега совсем немного песка, но этого хватает, чтобы длинные ступни принесли на полотенце грязь - Райнер не ругается, но отряхивает все мгновенно. Легче сейчас убрать, чем потом ещё неделю вытряхивать из вещей песчинки. - А ну-ка, все сели паровозом, - Браун-Гувер, откинув книгу на траву, достаёт из сумки крем от солнца. Пляж - раскаленная сковорода, а дочка кожей пошла в отца биологического, а не в приёмного - тонкая и сгорала легко, а девчушка, как на зло, шутливо не хотела мазаться большую часть процедур, - Берт, она ж не дотянется, ты куда сел, - Смешливо морщится, ведь муж решил скинуть с себя ответственность, мол, Райнер, мажь Соньку, а она пусть меня, - Пощади ребёнка, у неё ручки то не в нас с тобой. Бертольд ерзает и ползёт ближе к своему человеку, а Мишка плюхаются перед ним, увлеченная заранее натасканными камушками и листочками с другой части заводи. Гувер-Браун, мокрый с головы до пят, окатил ледянящей прохладой все вокруг - и мужа своего, и полотенце, где они сидели - никто не ругался, но Райнер ущипнул за бок. Ну, а что? Его солнцем припекло, грудь и руки нагрелись хорошенько, прирумянились знатно. А он тут ходит, одаряет свежестью, спасибо, что водные пистолеты они забыли дома - тогда книжек бы уже не было. Райнер бережно растирает крем по широкой спине, примечая в который раз, что загар на его мужа ложится ровно и красиво, в отличии от них с дочкой, которые краснели и обгорали за считанные часы, а потом Берту приходилось их мазать то алое, то сметаной - смотря где именно успели обгореть. Как-то раз они загорали на даче у Аньки, когда приезжали с концертами в Питер, а там, кроме сметаны, ничего более и не было. Анни мудрая женщина, давно соорудила себе зонт, где уместилась вместе с Софи, а Райнер, не сильно предусмотрительный в моменты безграничного счастья, весь день носился с Бертом по участку, где-то помогая в огороде, где-то валяясь в траве, а где-то просто балуясь в небольшом бассейне. Стоит ли говорить, что кремом были намазаны только Софи и Анни, а Гуверы-Брауны позже валялись в простынях и стонали от боли, отковыривая друг с друга плёнку облезающей кожи. Даже Бертольду досталось! А такое уж точно редко бывает. Так что мазаться надо. Даже если противно и холодно. Через пару часов за Сонькой должны будут приехать Хистория и Имир. Девчонки занимались на участке неподалёку, отправив дочь дурачиться с отцами, чтобы не расшиблась на строющейся даче. А им ведь только в радость - искупались, загорели, наелись шашлыка настолько, что потом даже не думали лезть в воду - лежали втроём с набитыми животами, шутили ужасные анекдоты, а Мишка хохотала во все горло или цокала на очередную "папину шутку". Хорошо, когда отца два. Только последствия у этого тоже есть - вместо уместного количества дурацких шуток, их было в два раза больше, отчего глаза десятилетней девчонки закатывались так сильно, что было удивительно, как они не прокрутились на триста шестьдесят градусов. - Я вообще математику не понимаю! Не нравится мне это. Ну, блин, то есть, я в целом разбираюсь, но мне не нравится, - Сонька задумчиво бурчит, жалуясь родителям на школу. Она любила учиться, но не выносила определенные предметы, что сильно мешало её тяге к развитию - отнимало время, хоть и девочка с ранних лет знала, что жалеть его не стоит - "всё схвачено", - А дальше сложнее, да? Ну ничего, я это переживу, а когда школу закончу, то вообще с этой математикой видеться не буду! Кроме магазинов, да. - Вот это моя девочка, - Бертольд треплет дочку по голове и мягко улыбается, - Правильно говоришь, немножко времени пройдёт и не будет она тебя докучать, - Он переворачивается на живот, достаёт ещё какой-то камень из-за пределов полотенца, но тут же жалеет о своём решении - снова ложится на спину и держится за живот, - Последний кусок был лишним, я как арбуз. - А я как дыня! - Хихикает Мишка и повторяет жест - хватается за живот, - Будем толстые. Зато довольные. - Верно, кроха. Всё это время Райнер молчал, задумчиво сверля небо взглядом. Гувер-Браун отмечает это, видит, что задумался. - Ты чего, Райнер? Случилось что? - Мысль важная пришла. - Ну-ка, что там? Браун-Гувер, с абсолютно серьёзным видом, мышца даже не дрогнет, произносит: - Я мелкий был, математика эта. Мать моя в школе тоже с этим мучилась, - Чешет подбородок, словно важный философ какой, - Когда математика уже повзрослеет? Пусть сама решает свои задачи. Бертольд молчит, Сонька хватается за голову. - Ужасная шутка. Бертольд не сдерживается и тихонько смеётся. - И ты туда же?? Атмосфера накаляется. - Знаешь, что ноль сказал восьмёрке? - Соньку предал и второй отец, это, вероятно, тропа войны, где девочка проиграла, - "Этот ремень тебе очень идёт". Райнер заржал совсем беспардонно, точно спугнув грохотом своего смеха всю рыбу и всех птиц. - Я правильно вышел замуж! - Дайте мне телефон, - Соньку тут же ловят в крепкие отцовские объятья, - Мама, забери меня! Они совсем сошли с ума! - Тебе не выбраться, козявка, - Райнер подключается к захвату объятьем и трется щетинистой щекой о щеку дочки, - Будешь слушать наши шутки до конца дней своих! - АЙ! Колючий! - Мишка фыркает, пытается куснуть папу за нос, у неё почти получается, но объятье слишком крепкое, а ручки слишком короткие, чтобы выбраться, - Не ври мне, мне и в следующей жизни ваши шутки слушать! А они мне не нравятся! Ремень у восьмёрки, пап, правда что-ли?? Главное, чтобы до щекотки не дошло. Скоро Соньку отпускают, и она обещает отомстить - сильная угроза от такой малютки, Берт бы остерегался, а у Райнера есть оружие на любой случай жизни - борода и безграничный запас самых нелепых анекдотов, которые только придумало человечество. Во всяком случае, такой расклад был всем по душе. Пусть мстит, ведь месть её - фотки спящего Берта или покрашенная фломастерами рубашка Райнера. А они и не против были. На память и, в целом, красиво. Всё правильно. Со временем приходится сложить все вещи в машину - небо затянулось крепкими тучами, воздух тяжелел. Вот-вот пошёл бы, кажется, не просто дождик, а самый настоящий ливень, так что нужно было вернуть дочку мамам, а самим собираться домой, но даже стараться не пришлось - дамы приехали первее, обнялись, Имир хлопнула Райнера по чуть обгоревшему участку ляжки, который он не заметил, когда мазался кремом. Душевная перепалка, где девчонок облили водой из озера - а какая разница, если все равно пойдёт дождь? - Слушай, может, задержимся? - Тихо предлагает Бертольд, когда Райнер почти собрал все вещи в багажник и на заднее сиденье их новенького ниссана террано, - Багажник уберём и расстелимся, как во всех этих книжках и фильмах романтических. - Как в автокинотеатрах? - В точку. Не допускалась даже мысль о том, чтобы испугаться дождя. "Мы же промокнем", "уже поздно, поехали домой" - суета и бред. Зачем, если можно валяться в багажнике, отодвинув кресла и убрав вещи на сиденья, пока дождь капает на поднятую крышку. Вот и они решили остаться, Райнер без майки, тёплый и счастливый, чувствовал капли нежного летнего дождя на своих плечах, перенося вещи, Бертольд бережно расстилал плед и сонькины игрушки, мол, подушек нет, а на что-то ведь лечь надо. Капли тяжелели, разбивались об озеро, закат отражался в колеблющейся водной глади. Сегодня он розовый, яркий, золото-малиновый. - Это к ветру. Райнер любуется. Лежит на груди своего любимейшего из людей под объятием кипячёной кожи рук, греется и нежится, ластится - то щекой потрется, то взглянет украдкой на сцепленные любовно пальцы, то погладит по желобку между большим и указательным. Тёплая грудь под щекой вздымалась размеренно, Бертольд отдыхал от полного беготни дня - они с Сонькой носились то в магазин, то вдоль озера, пока их дорогой человек отдыхал от рабочих дней, загорая под ласковым солнышком. Райнер отлежал руку, но идиллию рушить не хотелось - он смотрел то на картинку перед собой, то на полотно под собой - и там, и там красота неимоверная. Настоящая роскошь в травинках на берегу и волосах на плоских грудях, в каплях дождя и каплях пота, в дуновениях ветра и тёплых вздохах. - Ты только взгляни, как здесь красиво. - Ага. Бертольд отвечает очень быстро. Привлекает этим взгляд, и Райнер замечает, что этот отпетый романтик смотрит прямо на белобрысую макушку в своём объятье, а не на гаснущее закатом небо и волнующееся озеро. Даже возразить нечем - Райнер знал, что его муж смотрел только на него в любом удобном и неудобном случае. Сам он такой же, потому что любил сильно. А когда сильно любишь, то картинка перед глазами хочет быть всегда - и днем, и ночью, и во снах, и наяву. Браун-Гувер бережно поднимается в объятье, кладёт тёплую, широкую ладонь на шершавую лёгкой щетиной раскаленную щеку, целует трепетно. Без лишних слов, разрешений и запретов, просто по-приятному касается сухими губами родных губ, мнет их, упирается носом в щеку, когда прижимается лицом сильнее. Берт лениво, немного заторможенно зацеловывает в ответ - криво и косо, то в щеку, то в краешек, то в улыбающиеся зубы. На поверхности лица звенел трепет и ласка, маленькими волнами тепла гуляли любовь и спокойствие. Всё как у людей - живых и настоящих, а ещё сильно, очень сильно влюблённых и любящих. Даже слов не надо. Всё и так понятно.