***
Какой-то звук выдернул её из зыбкого полусна. Телефон настойчиво жужжал где-то на полу, сверля вибрацией прямо в висок. Мигрень, не проходящая уже который день или неделю, лишь усилилась. Айви ненавидяще уставилась на смартфон. Тот, поставленный на беззвучный режим, долго вибрировал под её тяжёлым взглядом и наконец смолк. Покачиваясь и цепляясь за стены, она вышла на балкон. Хмуро оглядела пожарную лестницу, прикинула что-то в уме и начала медленно взбираться по ней на крышу. Подъём показался бесконечным. Сил почти нет, учитывая, что последнее время организму неоткуда брать энергию. Она — просто человек на автопилоте. На чистом упрямстве у Айви получается добраться до края крыши, где она мешком валится на пол. Дрожащими руками достаёт сигарету и, чиркнув спичкой об стену, закуривает и с облегчением затягивается. «Вооружён и опасен». Последнее, что она услышала про Руссо. И потом — лишь редкие и пугающие сводки новостей. Всё — ложь. Идеальный мужчина оказался убийцей и предателем. И несмотря на всё это, тело до сих пор помнит каждое прикосновение, каждый взгляд, каждое слово… Если днём как-то можно утопить воспоминания в алкоголе, а привкус поцелуев на губах можно стереть пачками скуренных сигарет, то ночью… Ночью вся дневная суета затихает, ночью тело предательски засыпает и мозг обманывает себя снами… Во сне всё по-прежнему. Там Билли не тот монстр из новостей, там он всё тот же Билли Руссо — нежный, родной, искренний. Во сне он рядом, он смеётся, он ревнует, он любит. А потом — пробуждение, осознание, боль. Столько сигарет скурено, что в горле саднит. Столько выпито, что в венах уже алкоголь вместо крови. Во рту лишь горечь, и непонятно от чего больше — от сигарет с виски, или от лжи. И никакое опьянение — ни никотиновое, ни алкогольное — не затуманит мыслей, не заглушит чувств. Боль, тоска, и огромное желание завыть. Выть долго, надрывно, до хрипоты и сорванных связок. Но стоит повысить голос на пару октав, как примчится скорая помощь — адвокат, будь он неладен, с его обострённым слухом и альтруизмом, а вслед за ним и Кёртис. А ей не хочется видеть никого. Хочется просто лечь и умирать. Какие-то неведомые ресурсы ещё как-то доносят её оболочку на собрания в центре, где можно отвлечься, послушать чьи-либо голоса. Но и это, в итоге, оказалось ловушкой, очередным видом мазохизма. От историй на собраниях, с едва подживших ран сползают повязки и они снова кровоточат. И ей остаётся лишь сидеть в углу, упиваясь своими страданиями. Хочется выть, кричать надсадно, биться головой и руками об стены до беспамятства. Но лишь окурок, отброшенный щелчком, летит куда-то вниз, а на крыше завивается новый сигаретный дым.***
Шумные улицы. Гул машин, мешающий сосредоточиться хотя бы на одной мысли. Хочется спрятаться, уйти в подполье, куда-нибудь в темноту, туда где потише. Суетливые люди, мельтешащие вывески, гудящие авто — огромный поток информации, бьющий по всем органам чувств. Паника накатывает всё сильнее. В витринах, в вывесках, в электронных таблоидах начинает мелькать один и тот же образ. Один и тот же силуэт, что уже который день, которую ночь преследует его в видениях. Белый череп на чёрном фоне. Мелко трясутся руки, дыхание сбивается, мысли путаются. Адреналин скачет по венам, требуя разрядки. Мгновенной, быстрой, физической, моральной… И вдруг — пожар. Где-то на периферии зрения. Всеочищающий огонь, одним только всполохом сметающий ночной (или дневной?) кошмар. Один звериный рывок — обернуться вслед. Девушка. Медно-рыжая. Как костёр, как осенние листья, как всполохи заката. Спешит на остановку, к которой уже подъезжает автобус. Что-то внутри требует идти за ней, как за проводником в этом безумном мире. Шаг, ещё шаг, ещё один, ещё. Тело в последнюю секунду успевает вскочить вслед за ней, и позади него закрываются двери. Девчонкк же подбегает к водителю, что-то спрашивает и затем, услышав ответ, недовольно качает головой. Не тот маршрут. Водитель улыбается, понимающе кивает и выпускает её в переднюю дверь. Автобус трогается. Паника. Снова страх накатывает волнами. Звериное чутьё подсказывает выломать дверь и бежать за девушкой. Человеческий же мозг приказывает сесть и притаиться. Глумливый голос над ухом: — Да это ж Эдвард-руки-ножницы, не иначе! Тебя что, окунули лицом в блендер?..