Ты против?

Сюэ Ян лежал и плавился. Вот натурально — руки даоджана скользили по влажной от испарины коже и вслед за ними тек адский жар, в котором растворялись мышцы, кости и сам Сюэ Ян. Уткнувшись лицом в шелковое покрывало, босяк и убийца, «самый жестокий человек в Поднебесной» бессильно и почти жалобно стонал, поскуливал, временами задыхался и чуть не плакал. — Даождан, пожалуйста, даоджан… не могу больше… блядь! А! — За каждое ругательство будешь получать шлепок, — склонившийся над распростертой жертвой изверг прошептал это в самое ухо, а потом довольно чувствительно прихватил зубами за мочку, вырвав у Сюэ Яна отчаянный стон, утонувший в покрывале. Под животом и бедрами снова была подушка, приподнятый зад мелко дрожал, реагируя на каждое легкое прикосновение непроизвольным подергиванием мышц. Сюэ Ян совершенно потерялся во времени. Он не знал, сколько уже минут, часов, дней или лет длится эта сладкая пытка. Даоджан оказался не просто безжалостным извергом, но еще и совершенным бесстыдником. Вот тебе и монах… вот тебе и путь дао. На слабые попытки возмутиться такой несправедливостью и вообще обманом, святой гад только усмехнулся, вскользь заметив, что его совершенствование никогда не отрицало радостей плоти, а если Сюэ Ян себе что-то по этому поводу навыдумывал, то это сугубо его, Сюэ Яновы, проблемы. Когда горячий язык Сяо Синченя в первый раз скользнул от копчика вниз и коснулся уже расслабленного колечка мышц, а сильные руки рывком раздвинули бедра жертвы еще шире, Сюэ Ян ему поверил — действительно, проблема была его… очень большая проблема, уже мокрая от выделившейся смазки, она елозила по такой же мокрой шелковой наволочке и разливала по всему телу нестерпимо-острое удовольствие пополам с отчаянной жаждой. Стоически молчать, как босяк было попытался, не было никакой возможности. А трогать себя даоджан запретил… И Сюэ Ян не мог объяснить, отчего в его голове не возникало даже мысли воспротивиться приказу, отчего он покорно лежал ничком и почти рыдал, умоляя взять его, но даже не пытался что-то предпринять, чтобы перехватить контроль. Самое хреновое было в том, что распроклятый даос словно чувствовал, когда его ласки подводили босяка к краю. И мгновенно отстранялся, убирал руки, губы, язык свой блядский, не обращая внимания на разочарованный стоны и невнятные ругательства. Выжидал и возвращался, лаская уже по-другому, снова доводя почти до предела и не давая кончить. — Я тебя убью, даоджан! — не выдержал и взвыл несчастный пакостник после третьего по счету облома. — Что ты со мной делаешь?! И замер, словно его пригвоздили к постели копьем, когда жаркий шепот возле самого уха истаял невозможным ответом: — Люблю тебя… Мир дрогнул и осыпался острыми осколками, режущими больно и сладко там, где проклятый и самый желанный в мире даос касался кожи пальцами, губами, всем собой. Стеклянное крошево застряло в горле — не вдохнуть. Глазам стало горячо и мокро. А потом Сяо Синчень поднялся над распростертым телом и вошел одним толчком — плавно, сильно и сразу до конца, вырывая из глотки Сюэ Яна задушенный крик. Так хорошо и так больно ему не было еще никогда. Тело корчилось и сжималось от невозможного удовольствия, а душа болела так, что казалось, еще минута, и она вытечет из глаз горячими кровавыми слезами. — Я люблю тебя… — едва слышный шепот и толчок. «Не надо…» — слезы впитывались в покрывало, крик утонул в шелке. Не надо, даоджан, не говори… не надо… иначе сердце разорвется, разлетится на тысячу осколков от боли и вины. И еще чего-то, такого страшного, беззащитно-нежного и смертельно, невыносимо покорного. — Я люблю тебя… — И рывком за бедра, так, что зад оказался приподнят, хотя колени предательски разъезжаются. И губы его везде, и пальцы нашли соски и терзают безжалостно, отчего кажется, что по всему телу гуляет дикая орда, сжигая все на своем пути. И член в заднице, так плавно, так медленно, а потом вдруг рывком до самого конца, попадая в самую точку, и пошлые шлепки не заглушить ничем, даже криками. Сяо Синчень доводил Сюэ Яна до грани оргазма, и держал на ней, держал, держал, пока и без того несдержанные стоны не превратились в дикий кошачий вой, в котором босяк и пакостник потерялся, как путник в безлунной ночи. Он сам не понял, в какой момент среди этой пылающей тьмы вдруг оказался рывком перевернут на спину, осознал только собственный разочарованный всхлип от того, что на месте члена в заднице вдруг ощутилась неправильная пустота, но не успел даже запротестовать, как оказался наполнен снова. Даоджан вмял его в кровать, закинул ноги Сюэ Яна себе на плечи, почти сложив босяка пополам и продолжил вбиваться, теперь жестко и быстро, не давая даже вздохнуть. Тот вцепился своему святому мучителю в плечи и беспомощно давился воздухом, слезами и сжигающим удовольствием, чувствуя, как каждый удар по простате сталкивает его все ближе к краю обрыва. — Нет, — отрывисто приказал вдруг Сяо Синчень. — Подожди меня, — и сжал его член у основания. А потом наклонился еще ниже и накрыл отчаянный крик губами, затягивая в сумасшедший, мокрый и очень развратный поцелуй. Сюэ Ян снова закричал прямо ему в рот и рассыпался звездной пылью. Оргазм налетел, как цунами, и они бились на кровати в унисон, изливаясь — один себе на живот, другой глубоко внутри. — Даоджан… — слезы снова текли сами, босяк, пакостник и убийца содрогнулся, ловя отголоски удовольствия и в голос зарыдал, исступленно повторяя: — Прости, прости, прости меня! Прости… прости… я люблю тебя! Теплые губы собирали слезы с век, сильные руки обняли и прижали к груди. Даоджан все еще оставался внутри него, и в этом было что-то ужасно правильное, хотя и ощущалось странно, мокро и липко. — Тшшш, все хорошо. Я с тобой, Сюэ Ян. — Даоджан, прости меня… все что хочешь, гэгэ, все что хочешь, только прости… не оставляй меня никогда! — Никогда, — согласился Сяо Синчень, бережно укладывая свою дурную горькую полынь обратно на постель. — Никогда. Обещаю. Сюэ Ян в последний раз всхлипнул и закрыл глаза, уплывая в теплую тьму. Кто сказал, что лунный свет холодный? Яркая луна может согреть лучше любого солнца.