Вынужденное молчание

      Пыльная бордовая драпировка была отодвинута ближе к закулисью, где, притаившись, стоял я, а зрителю открывался прекрасный вид на подмостки, заставленные гротескными декорациями. Под сводчатым потолком, запутываясь в хитросплетениях деталей огромной, всё ещё сверкающей люстры, метались восторженные голоса людей, предвкушающих красивый спектакль. Сегодня ставили «Кармеллиту». Экзальтированные дамочки толклись в рядах, обмахиваясь веерами, постоянно томно вздыхали и закатывали глаза в поисках своего места, прописанного в билете, потрясали невероятными бюстами, кои на фоне утянутой корсетом талии выглядели инфернально; путались в чудовищных юбках, спотыкаясь в неудобной обуви, а меж них совершенно не в тему носились одетые в обычную конторскую одежду официантки с золотыми подносами в хрупких ручонках, с заискивающими подобострастными улыбками предлагающие дамам и их усталым спутникам портвейны или сухие вина из винограда сорта Треббиано, пирожные и закуски, а те, в свою очередь, с печатью презрения на породистых, но совсем не красивых лицах, принимали подношения. А вот в ложе под самой сценой уже сидят наши главнейшие созерцатели: сам Мэр со своей женой. С тех пор, как этот Мэр взошёл к "престолу", жизнь горожан превратилась в сущий ад. Большая часть всех ныне действующих в пределах города законов была принята во времена именно его правительства. А ещё, интересный парадокс - одним из основных запретов, прописанных в законе, является Запрет на искусство, но... У людей высокого достатка или крупного чина, ну и, конечно же, самого правителя, есть традиция - они посещают так называемый Театр Смертников. В его спектаклях принимают участие только те люди, кто в ближайшее время осуждён на смерть; то бишь каждый актёр здесь semper обречён, и многие из бедолаг могут даже понятия не иметь, что им всё давно предопределено.       Так уж принято.       Не стоит спрашивать меня, каким образом я проник сюда, хотя, если я скажу, что это устроила Сюзанна, все вопросы должны отпасть. Могу сказать одно: сегодня мы с ней - тоже актёры. Но Сюзанна чётко пообещала мне, что нас не расстреляют. А ещё она приказала, чтобы я всецело ей доверял. Однако, с советом она запоздала.       Сановная чета вела себя степенно, ровно, сложив на коленях руки. Одинаковы были выражения, застывшие на их лицах - смесь скуки, надменности и пренебрежения ко всему и вся. Мэр был при полном параде, в белой рубашке с бабочкой в тон, чёрном фраке и белых перчатках; его жена, явно старавшаяся скрыть свой истинный возраст, наложила на лицо такое количество макияжа, что любой актёр, стоило бы ему на неё хоть разок взглянуть, скончался б от ужаса, ведь даже у артистов не принято чрезмерно разукрашиваться, игра света на сцене делает основную часть работы и люди на подмостках выглядят вполне презентабельно. Высокочтимая же невеста совсем не чуралась декоративной косметики и заметно с нею переусердствовала. Волосы её были скрупулёзно уложены чужими руками, идеально волосок к волоску, что не было совсем уж нормальным, украшала причёску маленькая аляповатая шляпка с чёрной сетчатой вуалью, чёрным пером и не менее чёрной розой. Её фигура была облачена в чёрное платье, точь-в-точь такого же кроя и материала, как у того, которое носила Сюзанна в первые дни нашего знакомства, что и привело меня буквально в ярость. Вокруг шеи жена Мэра обернула боа, скрывая дряблость и старость кожи, забыла лишь о руках: не надев перчатки, она выставила напоказ заскорузлые, узловатые старческие кисти, тем самым и выдав свою главную тайну, что она, чай, уже не девочка.       Она зажала в пожелтевших зубах мундштук длинной трубки и медленно закурила. Потом наклонилась поближе к муженьку (она была значительно его выше ростом даже сидя), задала ему какой-то вопрос, и хоть я его не слышал, но с уверенностью могу сказать, интонация её была скептической. Получив же явно отрицательный ответ, она зло сверкнула глазами и, резко выругавшись (читаю по губам), отвернулась, с достоинством подняв подбородок и затянувшись неимоверно вонючим дымом. И всё это происходит здесь, а ровно за стенами беснуется неудовлетворённый, жадный до крови народ, безразличный к искусству и ощущающий своё превосходство над тем, кто посмел как-либо выделиться из серой массы. Каждому из них по своему нравится быть частью толпы.       Зачем я здесь?       Если отвлечься от всего происходящего посредством размышления на отвлечённые темы, то я бы в первую очередь хотел рассказать, что сам в детстве часто посещал театральные постановки вместе с матушкой. Она, в страстном желании всесторонне меня развить и приобщить к миру искусства (напомню, что в то время с этим не было никаких проблем, наоборот, это даже поощрялось, но только вплоть до принятия Запрета на искусство), не только наняла мне учителя по скрипке, но и каждый месяц водила меня в театр. Так вот, единственной спектакль, которому удалось произвести на меня впечатление - это «Кармеллита» и именно её мы сегодня ставим прямо на этой сцене и именно я буду играть одного из главных героев - весьма странного юношу по имени Остин, пленённого хладнокровной и бесчувственной воительницей Кармеллитой, в роли которой выступит Сюзанна. Теперь мне стоит закрыть глаза и сосредоточиться. Я - больше не Марк Полуянович. Я - Остин, пленённый и мучимый страшными пытками юнец, недостойный любви, но так безнадёжно влюбленный, и не в кого-то там, а в чрезвычайно красивую, но неспособную ответить ему взаимностью Кармеллиту. И сегодня всем тем, кто сидит в этом зале, предстоит своими глазами увидеть доселе невиданный спектакль.       Сюзанна пообещала мне, что всё будет в порядке. Она сказала мне, что это справедливо и правильно. Что она берёт в свои руки сотни тысяч человеческих судеб. И чтобы я не боялся. Ни за неё, ни за себя.       Сюзанна пообещала мне, что всё будет порядке...       Интересное наблюдение: когда человек убивает другого человека, он убивает только его тело. Берём за аксиому, что душа - бессмертна. Что ж, убив тело ближнего, он убивает также свою собственную душу. Убивая же своё тело, он убивает и души всех своих ближних.       Четвёртое правило счастливой жизни: никогда не становись убийцей убийц. Не нужно торопить карму. Месть - безнравственна и в корне неправильна. Выдержанная и холодная месть так же плоха, как подлая и быстрая. Каждому воздастся по делам его, кому-то раньше, кому-то позже. Человек не должен брать на себя эту ответственность. Всегда найдётся кто-то выше.       И вот уже медленно начинает гаснуть люстра. Зрители с горем пополам расселись и вцепились глазами в действо на сцене. Откуда-то из глубин закулисья Сюзанна кликнула меня по имени и я, влекомый одновременно мягким и резким, как у лютни, тембром её голоса, выдвинул своё бренное тело в её сторону. Она смотрит на меня сочувственно, хотя я в этом не уверен. Я останавливаюсь около неё, и вот она стоит ко мне почти что вплотную, обхватывая руками мои запястья. Я даже не смотрю на неё; мои глаза устремились куда-то в пол. — Ты боишься? — спросила она. — Нет, — насколько можно спокойней ответил я. — Просто сомневаюсь - а правильно ли мы поступаем?       Девушка открыла мои руки ладонями вверх, глянула в них, и уголки её губ растянулись. — А кому судить? — зелень этих очей в который раз пронзила меня, достав до самого сердца и тянущее ощущение пустоты лёгкой судорогой подвело живот.       Я хорошо выучил свою роль.

***

      Сюзанна набрала на кончик длинной деревянной палочки смесь пепла от бумаги и кармина и очень аккуратно, низко наклонив своё лицо над моим, имитировала на моей щеке длинную, тонкую царапину. После отпрянула, сощурилась на один глаз и наклонила голову. Она что-то на мне пристально разглядывала. Я не мог унять сердцебиения, сидел неподвижно и ни одна жилка не смела дрогнуть на моём изуродованном жутким гримом лице.       Рот у Сюзанны съехал набок; она нерешительно подняла руку и чирканула мне по переносице. Глаза её засияли, и вот деревянная палочка вновь погружается в блюдечко со смесью, до ужаса похожую на настоящую кровь и она, Сюзанна, в порыве вдохновения, совершает ещё один лёгкий, смелый, молниеносный взмах и искусственная царапина рассекает мне ровно по вертикали губы.       И ещё взмах.       И ещё.       И ещё.       И ещё.       В воздухе пахло пылью.       Сюзанна не хочет глотать пыль. Она жаждет вдыхать дым.       Я не сдержался и, в результате, чихнул. — Не дёргайся, — недовольно пробурчала Сюзанна и начала тереть мне лицо сухим платком. Я смотрел прямо ей в глаза. Со всей преданностью. И вдруг что-то во мне дало трещину. Лёд тронулся. Набухли реки.       Я всегда хотел сделать перед ней что-то странное.       Расплакаться. Сымитировать обморок. Притвориться мёртвым.       Я просто хочу понять её. Что она чувствует. Чем живёт.       А ещё можно попасться на измене.       Не ровно как вчера я вызвал на дом девушку. Познакомились. Выпили абсента с игристым. Дальнейшие события я помню довольно плохо, после того момента, как в моей глотке исчезал напиток и на дне бокала оставались болтаться лишь несколько капель полынной настойки, могу сказать одно: она довольно быстро оказалась у меня в койке. Я хотел этого точно так же, как и не хотел.       Я едва не сломал кровать, пытаясь вспомнить её имя.       Кому и что я хотел этим доказать, так и осталось непонятным. Дикая смесь алкоголя и страха выдала такое, что в нормальном состоянии я бы никогда в своей жизни не вытворил, то, чего даже не мог осмелиться пожелать ни себе, никому, в общем-то... И да, это не я изменил Сюзанне, вовсе нет... Это моя память изменила совести.       Я боялся. Очень и очень. Я приставил к горлу профурсетки карманный ножик, тем самым давая знать, что стоит ей издать хоть звук, и всё это кончится плохо. И вторгался в неё, вторгался, вторгался, вторгался в её продажное, аномально истощённое тельце, всё глубже и глубже, грубо, неминуемо, бессмысленно. Она не решалась даже вздохнуть, её в кровь искусанные губы искривлялись в подавленном беззвучном крике, она смотрела мне в глаза, выразительно округлив подвижные веки, словно моля о пощаде, но я, вероятно, плохо разбираюсь в невербальных знаках и, в результате, так ничего и не понял. Даже к тому моменту, когда весь излился чем-то омерзительным прямо внутрь неё и, в изнеможении, откинулся на мятые простыни, ловя ртом пропахший разгорячённым потом воздух.       И за всё это время с кухни, как специально мне назло, доносился голос Сюзанны, напевающей бетховенский «Экосез».       И неважно, что мы вообще неизменны - она поёт       А в конце вечера девчонка весьма пьяным голосом сказала, что я первый, кто пробудил в ней настоящие, искренние чувства, и да, не хотел бы я встретиться когда-нибудь ещё раз?       И на что она надеялась?       «Нет» - мой ответ был однозначным. Даже слишком.       Засыпать убитым в четырёх стенах что-то вроде привычки. И проснулся я, как обычно, с осознанием - наступил новый день. А на кухне, как обычно, меня поджидал омлет, чёрный кофе и равнодушный, но властный поцелуй в макушку от Сюзанны. — Ты меня любишь? — омлет тает у меня на языке, а я не могу его проглотить: ком, вставший в горле, мешает.       Омлет со вкусом тлена.       Она смеётся. — А что для тебя есть любовь? — её улыбка заставляет моё сердце биться быстрее.       Любовь? А я и сам этого не знаю... Это чувство воспринимается мною слишком болезненно, в каких-то неправильных, дефектных его формах. Я ни в чём не могу быть уверен... — Любовь - это болезнь, — я пытаюсь проглотить этот тягучий, мешающий дышать комок. Голос дрожит. Не то, совсем не то...       Сюзанна закурила. Снова.       А знаешь, я уже привык -       Твой с дымом яд в меня проник... — Следуя твоей логике, можно утверждать, что больны мы с самого детства, — подхватила чертовка, распространяя вокруг себя крепкий аромат хорошего табака. — Первую любовь мы ощущаем, когда ещё играем в игрушки. Первая любовь - это та, которую ребёнок испытывает к своей любимой кукле!.. — Дети зачастую ломают свои игрушки! — возразил я.       Она смеётся. И это обескураживает.       Девушка плавно отвернулась, сделала пару шагов и дальше отвечала, обращаясь словно к стене: — А я разве сломала тебя?       Не просто сломала - разрушила до основания. Перевернула вверх дном. Перекроила на свой лад. Заставила плясать под свою дудку. Хватит ли мне слов для трактовки того, что ты совершила со мной?       У нас с Сюзанной постель одна, но сны всё равно разные. А даже если то, что мне снится - это и есть её сны, то, хочу сказать, в её голове лишь непроглядная мгла.       Грязное зеркало отразило измождённое лицо несуществующего юноши, собранного из велеречивых словес безвкусных писателей, иллюзий, подпитанных неоправданными догматами мира сего и бредней старого морфиниста. И это был уже не я. Этот человек из зеркала - выдумка, марионетка, мефистофельский шут. Вот так легко пара нарисованных царапин может стереть с лица земли одну неполноценную личность, и привести в свет новую, тоже несостоявшуюся, но уже совсем другую. Придуманную. Одноразовую. Предсказуемую. Шаблонную.       Спектакль шёл своим чередом, но я, ничтоже сумняшеся, не буду описывать его весь. Как по мне, единственное, что достойно нескольких изгаженных чернилами страниц - это та сцена, ради которой мы сейчас здесь и находимся. Она ещё в детстве завораживала меня больше остальных. Теперь же, имея возможность самолично внести в неё некую изюминку, я чувствую, как меня с ног до головы захлёстывает волнение, какой-то благоговейный ужас. Ну, довольно...

***

      Мрачные декорации гордо высились над пыльной сценой, изображая лес, сокрытый сумраком. Вековые деревья неясной породы стояли густо, голые чёрные ветви переплетались меж собой, создавая единую плотную стену. Ничто не смело шелохнуться, всё находилось в неестественно статичном положении, и только посреди опушки ярко намечались два более объёмных и живых силуэта. Первый принадлежал Сюзанне, точнее, Кармеллите - всё-таки, личности актёра на сцене не существует, вторым же являлась красивая беловласая девушка, почти ребёнок - хрупкая, бестелесная, полупрозрачная... — Говоришь, и смерть тебе по плечу? — язвительным тоном, согласно роли произносит Кармеллита, чеканя шаги и заложив за спину руки. Никогда прежде я не видел Сюзанну в таком амплуа, и дело не в том, как она себя держит и преподносит, а в том, во что ей пришлось облачиться. Броские сапоги с высоким голенищем и блестящими шпорами. Чёрные галифе. Рубаха с золотыми эполетами. Фуражка на голове. И обрезанные волосы...       Ещё совсем недавно её волосы лёгкими волнами спускались ниже плеч. Теперь они едва достигали ей середины шеи. И это она сама их обрезала. Благо, не на моих глазах - я бы, наверное, этого не вынес. Но того требовала роль. — Я готов умереть ради вас, если это потребуется, — мой язык декламирует чужие фразы, но я в какой-то степени согласен с ними - ради Сюзанны я готов даже умереть, пусть только она попросит.       Кармеллита запрокидывает голову и нервно смеётся. У меня аж мурашки прошлись по телу - Сюзанна никогда так не смеялась и это было жутко. — Ваш смех полон печали, — отметил Остин. — Я всегда считал, что смерть для вас - это какая-то нелепая шутка.       Кармеллита помолчала, а потом со странным интересом (всё ещё предписанным ролью) посмотрела на меня и хмыкнула. — Нелепая шутка, говоришь?.. — её голос зазвучал на тон ниже. Медленным, но уверенным шагом героиня подошла к той самой миленькой тонкокостной девушке, сзади. Кстати, о девушке... По сюжету спектакля она должна появиться на сцене всего один раз и при этом её роль не предусматривала ни одной даже самой маленькой реплики. А Кармеллита тем временем вынимала из кобура револьвер. Мой револьвер... — Значит, сейчас мы посмеёмся, — Кармеллита приставила дуло к спине бедняжки, её пальцы дрогнули и раздался сухой выстрел. Зрители ахнули. Они думают, что это просто спектакль. Но я заподозрил неладное.       Девушка судорожно выпрямилась и закрыла глаза. Каких-то пару мгновений она ещё стояла, не позволяя себе даже покачнуться, после чего медленно-медленно стала опускаться на колени, а потом, всё также артистично и аккуратно, позволила своему телу мягко упасть на пол, прямо лицом вниз. По её спине расплывалось огромное кровавое пятно. Я даже сначала не мог поверить в это, уж слишком театрально это выглядело. Она знала, что с ней должно случиться, клянусь, знала!..       А они всё ещё думают, что это просто спектакль.       Я инстинктивно сделал крохотный шажок назад. Уже который раз я собственными глазами вижу смерть, но ощущения не повторяются - каждый раз я испытываю всё новые и новые чувства. И хотел бы я понадеяться... Что увиденное мною - неправда. Так ведь?       Чтобы успокоить себя, я носком туфли слегка толкнул тело в плечо, но оно как-то по-странному легко перекинулось на спину. И я вновь отшатнулся назад, прижав руки к груди. Глаза её почему-то оказались широко распахнуты и смотрели перед собой, не видя, или разглядывая что-то, что никто из живых не смог бы увидеть; красивый рот безвольно приоткрыт; спутанные белокурые локоны разметались по дощатому полу и переливаются в блеклом свете театральных фонарей. Я задрожал всем телом: она и впрямь мертва и теперь сломанной, безмолвной куклой лежит у меня под ногами, ещё совсем тёплая и такая красивая, даже в том непонимании, что так и осталось вечной мукой, болевой гримасой на её прекрасном тонком лице. — И разве это смешно? — голос Сюзанны доносится будто издалека. Я поднял голову и посмотрел на неё. Она подошла ко мне, хладнокровно переступив через труп, и закрыла мне рот ладонью. Слёзы тоненькими струйками вырвались из моих глаз, чёрный пигмент под веками размылся, и вот мои чёрные слёзы неудержимо стекают вниз по скулам, огибая намалёванные царапины. — Не бойся. Всё под контролем, — одними губами промолвила она, слегка приподнявшись на цыпочках к моему лицу. Она была... Так близко... Я бы поцеловал её, стоило лишь убрать с лица её ладонь... И я бы сделал это, если бы она вдруг резко не крутанулась, встав лицом в сторону партера, вскинула руки и, одной кокетливо придерживая фуражку, а другой держа револьвер, совершила выстрел куда-то в зал.       Я не успел среагировать.       Никто не успел среагировать.       Пуля просвистела в воздухе и угодила прямо в глаз супруге Мэра. Ввысь взметнулся фонтан крови; та взмахнула руками, словно птица со сломанными крыльями и её уже мёртвое тело опрокинулось со стула вниз, а кровь обрушилась прямо на Мэра, отвратительными брызгами на его белоснежную рубаху, окропила плечи и лацкан пиджака. Публика возопила и кинулась кто куда, врассыпную, давя друг друга в каком-то паническом, животном страхе. Что же в этой всей вакханалии показалось мне неправильным? Чтобы узнать ответ, я повернулся к Сюзанне. Она выглядела одновременно растерянной и испуганной. Убийства мэрской жены явно не было в её планах, это была просто ошибка, ошибка, столь глупая и фатальная для абсолютно ни в чём не повинной женщины, для её тела, и для души самой Сюзанны. Её рука дрогнула. Она думала, что всё под контролем.       Но Сюзанна не из тех, кому пристало терять лицо даже в самых абсурдных и идиотских ситуациях. И она снова выстрелила.       Не успел Мэр подскочить со своего места, как его лысину пробил крохотный кусочек свинца. Во все стороны брызнула самого тошнотворного вида смесь крови и заплывших жиром мозгов, а сам он рухнул навзничь, что вызвало в публике новый виток паники, зал содрогнулся, а от женского визга жалобно зазвенели цепочки на люстре. — Бежим! — хлестнул меня чей-то отчаянный возглас, тонкие пальцы сцепились на локте, и вот уже мы, то есть я вместе с Сюзанной, бежим за кулисы навстречу к выходу.       Мы бежали стремглав, не разбирая дороги, готовые в любой момент упасть, споткнуться, запутавшись в собственных ногах, моё тело по инерции неслось вперёд, а ноги оставались где-то позади, ступни вскидывались слишком высоко, почти на уровень головы, и я уже и впрямь был готов вспахать носом дощатый пол, но что-то не позволяло и я всё бежал, бежал, бежал, не чувствуя под ногами никакой поверхности, словно по воздуху, всё горело, я едва поспевал за Сюзанной, но приходилось пересиливать себя и бежать, бежать... Хоть я и прекрасно понимал, что я едва ли выдержу подобную пробежку, но обстоятельства вынуждали не слушать свой организм. Тем более я слышал, как за нами бежит ещё кто-то... — Давай быстрее! За нами бегут!.. — голос не был похож на мой, да и не мог бы я вообще кричать, мне и так не хватало дыхания и я захлёбывался во встречных струях воздуха, бьющих меня прямо по лицу. Мне не удалось расслышать её ответа, но и особых изменений в скорости бега я не заметил - вероятно, Сюзанна тоже бежала на износ.       Спустя какое-то время мы выбежали на улицу. Дальнейший путь держали уже в сторону реки.