***
Пока Се Лянь спал как убитый, Хуа Чэн работал в студии. После завтрака, состоящего из кофе и пирожных, Се Лянь входит в его студию и ахает, когда видит, что Хуа Чэн начал работу над новой скульптурой. — Ты сделал это всего за несколько часов? — Се Лянь изумляется, обходя скульптуру по кругу, она сделана из глины, которая постепенно вырисовывается в грубое, но в то же время красивое человеческое тело. Он видит металлический каркас снизу, но вблизи работа чистая и утонченная. Это его лицо, простое, выразительное и… красивое. Как наброски Хуа Чэна. — С глиной работать гораздо проще, чем с металлом, — говорит Хуа Чэн. Се Лянь находит ненужные остатки глины и прижимает к ним палец. Она крепче чем он думал, поэтому он не совсем понимает слова Хуа Чэна. — Покажи мне, — говорит он и оказывается по локоть в глине, формируя что-то довольно смутно похожее на голову. Голос Хуа Чэна звучит в его ухе, инструктируя, как правильно работать с материалом, как переводить его мысленные образы во что-то материальное. Их руки покрыты высыхающей глиной и пылью, но пальцы Хуа Чэна направляют его собственные, проминая и разглаживая глину. Все это время Хуа Чэн стоит у него за спиной, прижимаясь грудью. — У гэгэ хорошо получается, — говорит Хуа Чэн. — Прекрати, — смеется Се Лянь, протягивая руку, чтобы ударить форму слева, чтобы выровнять форму. — Я не художник. Но ты — да, и наблюдать за твоей работой очень интересно. Я имею в виду, как ты вообще из этого, — он указывает на голову, с грубыми очертаниями лица, — создаешь что-то похожее на человека? Он берет инструменты для моделирования и использует их, чтобы добавить этому грубому лицу такие же неровные брови. Увиденное заставляет его засмеяться. — Эмоции — самое сложное, — говорит Хуа Чэн. — Все дело в том, что именно ты видишь на лице у человека, и что ты о них знаешь. — О чем ты? — Например, большинство людей улыбаются, когда счастливы, и хмурятся, когда грустят. Но ты… — голос Хуа Чэна мягок. — Обычно ты улыбаешься именно тогда, когда тебе грустно. Я должен знать это, если хочу показать твое грустное лицо. И знать, какую улыбку мне вылепить, чтобы она была счастливой. Се Лянь молчит. Он так же добавляет скульптуре серповидные глаза; один выглядит счастливым, другой — грустным. — Наверное, — говорит он, — я просто привык думать, что если люди будут беспокоиться обо мне, это будет странно. Как будто им будет сложно быть рядом со мной? — Почему ты так думаешь? — пораженно спрашивает Хуа Чэн. — Не все такие, как ты, — это все, что говорит Се Лянь. Не все видят меня так, как ты, вот, что он имеет в виду. — Другие люди, которые раньше были со мной… которые общались со мной, ясно дали понять, что… это сложно. Наверное, всем легче, когда я притворяюсь. — Он смотрит на свои покрытые глиной руки. — Из-за этого мне кажется, будто я постоянно вру. Он заканчивает лепить рот, половина которого опущена вниз, а другая, наоборот, вверх — подобие улыбки. Закончив, он делает паузу и понимает, что испортил работу, и размазывает глину по скульптуре. Хуа Чэн позволяет ему, утыкаясь носом в шею. — Ты не врешь, — говорит он. — Я знаю тебя, гэгэ. Ты всегда стараешься быть храбрым, и в этом нет ничего такого. Я люблю это в тебе. И когда ты позволяешь себе быть уязвимым рядом со мной — это я тоже люблю. Се Лянь улыбается. — Сань Лан. Ты слишком добр ко мне, — он наклоняется ближе. Руки Хуа Чэна обнимают его. Они измазаны глиной, но это не мешает им держать друг друга в объятиях. — Давай займемся сегодня чем-нибудь, — говорит Хуа Чэн. — Чем-нибудь, что ты всегда хотел попробовать. Се Лянь думает. — Хм. Есть кое-что. Хотя я не уверен, что тебе понравится. — Почему нет? — Потому что в этом ты полный ноль.***
— Ты был прав, я в этом полный ноль, — говорит Хуа Чэн, поднимая венчик, чтобы посмотреть, как слишком водянистый соус стекает обратно в миску. — Мы оба, — отвечает Се Лянь, чувствуя себя влюбленным до тошноты. Это был кулинарный класс. Именно этим и хотел заняться Се Лянь. И он многому научился, например, какой вид масла полезнее всего. И что добавление большого количества соли и перца на самом деле не делает блюдо вкуснее, если молоко, которое вы использовали при готовке, было испорчено. И что и ему, и Хуа Чэну, видимо, просто суждено готовить отвратительную и ужасную еду. Они должны были приготовить пасту. Се Лянь отвечал за макароны, Хуа Чэн — за соус. В итоге всего превратилось в полнейшую катастрофу, но им было так весело, что никто, кажется, особо не возражал. Учитель уже даже перестал к ним подходить. Хуа Чэн смотрит в миску с белым жидким соусом и говорит с хитрой улыбкой: — Знаешь, на что похоже? — Не говори такие вещи! — Се Лянь тоже смеется. — Можно попробовать? Он открывает рот, чтобы Хуа Чэн дал ему немного соуса. — Поверь мне, гэгэ, твой гораздо вкуснее. — Мой? — Се Лянь не готовил соус, поэтому не понимает, о чем говорит парень. До тех пор, пока не видит, как улыбка Хуа Чэна становится шире. — Сань Лан! — Я пробовал его сегодня утром, так что знаю, о чем говорю. Это так глупо, они ведут себя, как непослушные дети. Се Лянь ругается на него и угрожает побить лопаточкой, а еще он безудержно хихикает. Хуа Чэн заставляет его замолчать, прерывая поцелуем, а затем они возвращаются к готовке самой худшей еды на свете. Се Лянь ловит взгляд женщины, неподалеку от них. — Вы двое такие милые, — говорит она. — Спасибо! — Гэгэ, соус из спермы стал серым, — кричит ему Хуа Чэн и женщина отводит взгляд. Больше она с ними не разговаривает.***
Они оставляют свою ужасную еду уборщикам, а затем Хуа Чэн тащит его в ресторан, где они могут съесть то же самое, что пытались приготовить. Это пугающе причудливое место, напоминающее Се Ляню рестораны, в которые его водили родители, когда он был маленьким. В таких местах ему всегда хочется посмотреть на отцовские часы на запястье, но он едва ли может заставить себя сделать это. Но Хуа Чэн усаживается рядом, и Се Ляню уже немного легче ориентироваться в воспоминаниях. В последнее время это происходит все чаще, неприятные мысли о прошлом постоянно лезут в голову, и он не знает, почему это происходит, но Хуа Чэн всегда помогает. Они едят свою пасту и обсуждают, каким бы ужасным было их будущее, будь они поварами, и Се Лянь невероятно счастлив. Он говорит, что ему нужно выйти в туалет, а когда возвращается, то с удивлением видит Ши Циньсюань возле Хуа Чэна. Когда он подходит ближе, то замечает, что она нависает над ним с целью запугать, но даже на своих огромных шпильках она все еще маленькая и очаровательная, и Хуа Чэн уже не может сдерживать свой смех. Ши Циньсюань сияет, когда он подходит к столу. — Се-сюн! Ты только посмотри на себя! На свидании! С парнем! Её энтузиазм заставляет его поморщиться, но он не злится. — Как будто ты не знала, что мы вместе, — говорит он. — Знала, но видеть вживую и просто слышать — разные вещи, — говорит она, переводя взгляд с одного на другого, словно ожидая, что они продемонстрируют свои отношения. Она поднимает бровь. — Как поживают твои секс игрушки? — А твоя история поиска? — ровно отвечает Хуа Чэн, и Се Лянь даже не пытается скрыть смех. Ши Циньсюань усмехается. — Так значит он талантливый, богатый, симпатичный, да еще и смешной. Се-сюн, ты выиграл джекпот. — Ты забыла упомянуть, что я влюблен в него, — говорит Хуа Чэн, беря Се Ляня за руку. — Уже одно это делает тебя в разы лучше, чем- Несмотря на тепло руки Хуа Чэна, Се Ляня пробирает холод. Ши Циньсюань, к счастью, понимает, что сболтнула лишнего, её глаза расширяются, и она резко закрывает рот. Се Лянь осмеливается взглянуть на Хуа Чэна, который, конечно же, смотрит на него. Ему всегда нравилось, что Хуа Чэн на него смотрит, но прямо сейчас все, чего ему хочется — это чтобы он отвернулся. — В любом случае! Прости, что испортила ваше свидание! — Ши Циньсюань торопится уйти, и Се Ляню было бы немного совестно, если бы не казалось, что его вот-вот стошнит. Уходя, она поворачивается к нему, одними губами шепча «прости». У неё такой вид, будто она хочет дать самой себе пощечину. Она не хотела. Он знает, что она не собиралась это говорить. Она просто пыталась сделать Хуа Чэну комплимент, и вся эта история такая древняя, что она, наверняка, даже не вспоминала о ней. Но Се Лянь все еще чувствует кислый привкус во рту, хотя еще пару минут назад все было прекрасно. — Хочешь пойти домой? — спрашивает его Хуа Чэн, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. — Да. Квартира Хуа Чэна — самое близкое, что он может назвать домом, и ему очень хочется поскорее оказаться в её безопасности. Они идут назад, беспечно разговаривая, но чувство страха все еще гниет у него внутри.***
Се Лянь понимает, что что-то не так, как только он толкает Хуа Чэна на кровать. Однако у него нет времени выяснять, что происходит, да и он не хочет. Все, что ему нужно, — вот это. Он держит руки на рубашке Хуа Чэна, его рот впивается в чужие губы. Он потрясен тем, как ему легко это делать, и очень этому рад. Он хочет отвлечься и в то же время иметь контроль над чем-то. Ничто не поможет лучше, чем секс с Хуа Чэном. Все началось с того, что он пошел в спальню, чтобы снять отцовские часы, и вышел оттуда в огромном красном свитере Хуа Чэна, похожем на облако. Хуа Чэн заварил ему чай, чтобы согреться после прогулки по городу, потому что на улице все еще было холодно, несмотря на начало лета, но он бросил взгляд на Се Ляня и отставил чашки в сторону. — Ты делаешь это нарочно, — говорит Хуа Чэн, глядя на рукава, прикрывающие пальцы Се Ляня, и на воротник, спадающий с одного плеча. — Делаю что. — Это не вопрос, потому что в кои-то веки он и правда делает это нарочно. Это еще одна его сторона, о существовании которой Се Лянь не подозревал, по крайне мере до того, как они с Хуа Чэном начали экспериментировать. Ему нравится соблазнять Хуа Чэна. Это легко, но ему нравится быть причиной резкого блеска чужих глаз и поднимающегося жара. На кровати Хуа Чэн использует свою силу во зло и удерживает Се Ляня от резких движений, прижимая его бедра, чтобы тот не смог снять свою одежду. Вместо этого Хуа Чэн целует его медленно — они могли бы целоваться так часами, днями, и никому из них это бы не надоело. — Ты уверен? — спрашивает Хуа Чэн, и Се Лянь не понимает, зачем? Разве он не ясно выразил свои желания? Поэтому он забирается сверху, выдыхает «да» и начинает снимать свитер через голову. Это, кажется, заводит Хуа Чэна, потому что он останавливает его, снова подминая под себя, и медленно раздевает, оставляя свитер напоследок. Он останавливается, чтобы посмотреть на Се Ляня, одетого в красное, распростертого на простынях. — Я почти уверен, что это кашемир, — говорит Се Лянь. — Что? — Просто говорю. Он дорогой. Не хочу, чтобы он… запачкался. И это все, что нужно, чтобы Хуа Чэн стащил кусок ткани и оставил его обнаженным. Он дрожит всем телом, чувствуя себя беззащитным. Он напоминает себе, что это всепоглощающее чувство уязвимости пройдет, промаргивается и пытается сосредоточиться, когда Хуа Чэн начинает раздеваться. Они снова кожа к коже, снова целуются, прямо как сегодня утром. Но что-то изменилось. В воздухе витает что-то еще, чего не было, когда они делали это вчера. Они сменили простыни, и их тела все еще холодные после прогулки, так что, возможно, он дрожит именно поэтому. Он настойчиво тянет Хуа Чэна на себя. Он просто нуждается в тепле. На этот раз Се Лянь не чувствует, что теряет контроль — ему просто все равно, чем все кончится. Он просто хочет этого, чтобы между ними все было легко и весело. Даже если он не чувствует, что все так же легко, как и прежде. Наверное, скоро это чувство уйдет, нужно просто потерпеть. Он проводит пальцами по спине Хуа Чэна и чувствует, что горит, когда тот целует его в шею. Хуа Чэн, кажется, хочет расцеловать каждый дюйм его тела, но Се Лянь нуждается в большем. Приблизив рот к пупку Се Ляня, Хуа Чэн спрашивает: — Могу я тебя попробовать? Хуа Чэн уже отсосал ему сегодня утром, и он думает о том, что это как-то несправедливо, но Хуа Чэн выглядит взволнованным идеей. Поэтому Се Лянь говорит: — Да. Снова. А потом теряется в поцелуях, которыми Хуа Чэн щедро осыпает его член, теряется в нежном посасывании его кончика, в дорожке поцелуев на внутренней стороне бедра. Се Лянь одновременно и здесь, и где-то далеко. Он задыхается и гладит Хуа Чэна по волосам. Он слышит свой собственный смех, когда зубы Хуа Чэна слегка прикусывают его бедра. Стонет, когда Хуа Чэн спускается к яйцам, а затем — его глаза распахиваются в удивлении — к области ниже их. — Да, да, — слышит он свой голос и несколько раз моргает, не зная, на какой вопрос только что ответил. — Что? — Я спросил, могу ли я продолжить? Се Ляню кажется, что у него кружится голова. — Что? Палец Хуа Чэна касается его входа, как и прошлой ночью, но его лицо тоже там и, о, вот что он имеет в виду? Вот о чем он просит? — Только если ты сам этого хочешь, — говорит Хуа Чэн, но Се Ляню не нравится этот взгляд. Как будто Хуа Чэн ждет, что он вот-вот попросит прекратить и отстранится. — Да, — он ловит себя на том, что говорит. Он уже потерял смысл этого слова. А потом Хуа Чэн прижимает его бедра к своей груди, и он раскрывается больше чем когда-либо, и Хуа Чэн мягко двигается к своей цели, а Се Лянь, кажется, теряет контроль гораздо сильнее, чем хотел, потому что он не может сфокусироваться и это не то, чего он добивался. Он хочет быть здесь, хочет присутствовать при каждом звуке, который он издает, при каждом вздрагивании, когда язык Хуа Чэна нежно облизывает его. Глаза Се Ляня смотрят в потолок, раскрытые так широко, что слезятся, и ощущение влаги на висках возвращает его в реальность, и он задыхается. Он почему-то вспоминает о лице, которое вырезал из глины. Смеющееся. Плачущее. — Сань Лан, постой- стой- Рот Хуа Чэна исчезает в ту же секунду. Он, наверное, спрашивает, что случилось, но Се Лянь его не слышит. Его ноги опускаются обратно на простыни, и когда он слышит шорох ткани, дыхание начинает постепенно выравниваться. — Детка? — Прости, — говорит он, проводя рукой по лицу и оставляя её там. — Я… прости. Он весь дрожит, но эта дрожь никак не связана с прежним наслаждением. Се Лянь стискивает зубы. — Не извиняйся. Ты в порядке? — спрашивает Хуа Чэн, хотя, судя по голосу, он уже знает ответ. И это сводит его с ума. Се Лянь ненавидит, что из-за него Хуа Чэн так волнуется. Он чуть было не подтолкнул Хуа Чэна — а потом сам же отобрал возможность. Теперь ясно, что он никогда не должен был позволять Хуа Чэну прикасаться к нему так, как сегодня, ради них обоих. И от осознания он чувствует себя маленьким и глупым. — Я… — Он почти соглашается, но потом говорит, — я злюсь. — На меня? — На себя. Потому что ему не нравилось, и он все равно сказал «да». Руки Хуа Чэна оставляют его бедра, упираясь в простыни по бокам, но он придвигается ближе. — Гэгэ, — говорит он тихим голосом, — все в- И Се Лянь не хочет этого слышать. — Не нужно, — огрызается он, отрывая ладонь от лица. На лице Хуа Чэна — тревога, вина и любовь. — Не говори, что все в порядке, — мягче продолжает он. — Я не буду извиняться, если ты не будешь говорить, что все в порядке, ладно? Хуа Чэн отстраняется. — Я… пойду умоюсь. Потому что тебе нужна минутка, чтобы прийти в себя, а я хочу поцеловать тебя. А потом он соскальзывает с простыней и идет в ванную, оставляя Се Ляня на кровати. Его сердце отбивает пару ударов, Се Лянь больше не может выносить свою наготу. Он чувствует себя так же, как и раньше — неуютно в собственной коже, неподходящий для того, чтобы испытывать желание. Может быть, именно это его и беспокоит, думает он, натягивая брюки и свитер Хуа Чэна. Он вернулся к самому началу пути, и чувствует себя идиотом, который думал, что может измениться. Он не хочет уходить. Но и не хочет оставаться на кровати. Он подходит к креслу в углу и поджимает под себя ноги, осторожно дыша, пока не чувствует, что может контролировать себя. Теперь он более менее готов к встрече с Хуа Чэном, когда тот выйдет из ванной. Когда Хуа Чэн выходит, одетый только в свой черный шелковый халат, он не выглядит сердитым. Или разочарованным, злым или расстроенным. И Се Лянь чувствует вину, потому что думал, что тот способен на подобное. Хуа Чэн опускается на колени перед Се Лянем, не касаясь его. — Мне очень жаль, гэгэ, — говорит Хуа Чэн, и его тон серьезный, как будто он и правда думает, что в случившемся только его вина. — Я должен был заметить. Но Се Лянь отрицательно качает головой. — Я... я не хотел, чтобы ты заметил. Это моя вина. — На этот раз он действительно облажался. — Мне уже лучше, — говорит Се Лянь, потому что он был бы не против, если бы Хуа Чэн протянул руку и положил бы её на его голую лодыжку. — Я рад, — осторожно говорит Хуа Чэн. — Гэгэ, я не хочу давить. И если ты не готов, то не говори, я пойму. Но, я чувствую, что… будет лучше, если я узнаю, в чем дело. Чтобы случайно не навредить. Се Лянь ковыряет узор на подлокотнике. — Я не знаю. Я не знаю, почему все так получилось. Я не знаю, почему в этот раз я не чувствовал себя в порядке. И… единственное что я знаю, это то, что это расстраивает. — Вовсе нет. — Теперь Хуа Чэн тянется к нему, и Се Лянь чувствует приятный вес его руки на своем колене. — Мы же решили, что будем двигаться в твоем темпе. Я не расстроен. Я не хочу, чтобы ты делал то, чего не хочешь. — Я хотел, Сань Лан. — Как ему объяснить, если он сам не понимает, что происходит? — Это единственное, в чем я уверен. Хуа Чэн мнет его колено. — Я хочу кое-что сказать. И ты даже можешь послать меня куда подальше. Но… Это из-за того, что сказала Ши Циньсюань? Потому что, когда она это сказала, тебя как будто подменили. Ощущение болотной воды в желудке вернулось, но оно никогда по-настоящему не покидало его. — Ты хочешь знать, действительно ли это мои первые отношения, — говорит он. Хуа Чэн явно подбирает следующие слова. — Если ты захочешь рассказать, я выслушаю. Но ты мне ничего не должен, гэгэ. — Нет, ты должен знать, — Се Лянь накрывает руку Хуа Чэна своей. Он слишком сильно его любит. — Это мои первые отношения, я никогда тебе не врал. Это мой первый раз… потому что то, что было раньше, нельзя назвать отношениями. Он слишком сильно сжимает пальцы Хуа Чэна. — Мы не… Я не встречался с ним, не целовался и не делал ничего подобного. Ничего из того, что делали мы с тобой — ни разговоров, ни свиданий, ни секса. Я знаю, что ты не осуждаешь, мне просто нужно все прояснить, — он судорожно вздыхает. — Он всегда был рядом. Долгие-долгие годы. И поначалу я не возражал- вернее, возражал, но… Не знаю. Се Лянь смахивает слезы, его губы дрожат. — Все вроде как закончилось не очень хорошо? Он заставил меня чувствовать себя последним дерьмом, а я... Я хотел так думать. Рядом с ним я и правда считал себя самым ужасным человеком на свете. И в итоге это разрушило мою жизнь. — Его пальцы онемели, и он понимает это только потому, что Хуа Чэн сжимает его руку так же сильно, как и он. — Я потерял всех своих друзей. Потерял семью. Я остался один. Он начинает плакать. Слезы льются рекой. — Ах. Прости? — Он трет глаза. — Мне очень жаль. Очень, очень жаль. — Гэгэ- Он не может смотреть на Хуа Чэна, ему просто нужно поскорее убрать слезы с лица. — Это было очень давно, даже не знаю, с чего это я- — Гэгэ. Се Лянь моргает, и видит, что на лице Хуа Чэна тоже слезы. Он позволяет себе обнять Хуа Чэна и спуститься на пол, где они сидят, вцепившись друг в друга, пока их глаза не высыхают. Се Лянь чувствует себя опустошенным, и это знакомое чувство из прошлого, но на этот раз у него есть Хуа Чэн. — Ты не напоминаешь мне его, — наконец говорит Се Лянь. — Мне нужно, чтобы ты это знал. Я не знаю, почему… почему я так отреагировал, но дело не в тебе. Хуа Чэн мягко гладит его по спине. Се Лянь чувствует сонливость и благодарность и ему хочется снова плакать. — Ты слышал об аналогии с кнопкой? — Голос Хуа Чэна тихий и усталый, какой обычно бывает после слёз. — А? — это все, что может сказать Се Лянь. — Представь… что твоя жизнь — это коробка, внутри которой есть кнопка, и когда она нажата, ты чувствуешь боль. А в коробке лежит мяч. И сначала он настолько большой, что каждый раз, когда он движется, даже на миллиметр, он задевает эту кнопку. Но со временем коробка становится больше — или это мяч становится меньше? Так вот, коробка все увеличивается и увеличивается, до тех пор, пока мяч не перестает доставать до кнопки. — Он крепче обнимает Се Ляня. — Но иногда, мяч остается таким же большим как и раньше. Даже спустя годы. Это не значит, что коробка стала меньше. Это просто случается. И да — это отстой. Но я рядом. Се Лянь улыбается и целует Хуа Чэна в шею. — Сань Лан? — шепчет он как раз в тот момент, когда его колени уже начинают болеть от долгого стояния на ковре. — Хм? — Мне понравилось, — говорит Се Лянь и его голос тихий. — Мне очень понравилось. Я хочу попробовать это снова. Хуа Чэн улыбается ему в волосы. — Я знаю. — Мне нравится все, что я делаю с тобой, — Се Лянь отстраняется, чтобы посмотреть ему в глаза. Он больше не чувствует себя дерьмовым парнем теперь, когда Хуа Чэн знает, как много он значит для Се Ляня. — С тобой я чувствую себя в безопасности. Я никогда и ни с кем не чувствовал того, что чувствую с тобой. Мне нравится все, что мы уже делали, и я хочу попробовать остальное. Я... Боже, я несу какой-то бред. Но я не шучу. Я люблю тебя. Я так тебя люблю. Хуа Чэн целует его, и они падают на пол, все еще обнимаясь. Они лежат, тихо разговаривая, пока не поднимаются и не ползут вместе к кровати, смеясь.