Aperture S. - Воспоминания Рэттманна

      9 Августа 1995 года. 10:18 AM. Сектор SD-71.       В тот день Роджера Рейна и Сони Форели вызвали на ремонт интеллектуальных панелей в четвёртую камеру одной из ближайших тестовых линий испытаний Портального Устройства. Как Сони, так и Роджер этому не были очень рады: у обоих своей работы было невпроворот, а тут им ещё навязали починку и калибровку каких-то поломанных панелей. Первая половина дня обещала пройти для учёных впустую, не говоря уже о том, что, когда они закончат, за работу им никто не заплатит и цента. Сони уже два раза успел разобрать на мельчайшие части и снова собрать неработающую панель, но так и не смог установить причину её поломки. Роджер же пытался разобраться с электроникой, но что бы учёный ни делал, гидравлические поршни упорно не слушалась команд, отправляемых с клавиатуры увесистого ноутбука.       — Роджер! — крикнул Сони после того, как он выключил свою газовую горелку и снял с головы сварочный шлем с затемнённым стеклом.       — Да? — произнёс Роджер, не отводя взгляда от монитора ноутбука.       — У тебя что-нибудь есть?       — Нет, всё то же самое. Согласно компьютеру, эти четыре панели исправны, чего не скажешь о них на самом деле. Вот, полюбуйся, — Роджер щёлкнул несколько раз по кнопкам клавиатуры, но ровным счётом ничего не произошло.       — И?       — Твоя панель сдвинулась с места?       — Нет.       — А должна была. Согласно компьютеру, она теперь придвинута к стене вплотную, — Сони перевёл взгляд на интеллектуальную панель, беспомощно болтающуюся на сломанном поршне.       — Что-то я ничего не понимаю… Уф, — Сони вытер пот со лба. — Почему мы вообще должны заниматься починкой этих дурацких панелей?       — Нам приказали, значит должны. Наверняка в этом месяце у компании опять проблемы с финансированием.       — Почему-то я этому нисколько не удивляюсь.       — Да что же с этими панелями-то не так? — Роджер в чувствах ударил пальцами по клавиатуре и захлопнул крышку ноутбука. — Пойду, проверю электрический щиток. Роджер отошёл к дальней стене служебного помещения, туда, где находились несколько рубильников. Тем временем Сони залез на стремянку, стоящую на нескольких горизонтально опущенных боковых платформах и осветил фонариком полость под потолком и отодвинутой в сторону серой плитой. Здесь располагались вспомогательные клеммы электроснабжения всех панелей левой стены камеры, к каждой из которой подсоединялся толстенный провод своего цвета. Вдруг учёный заметил, что один из проводов был не подключен. Как правило, если провод отсоединялся, то он выпадал из полости наружу и продолжал беспомощно болтаться в ожидании, что скоро его снова подключат. Но синий провод не выпал под тяжестью собственного веса из-за того, что зацепился за соседнюю клемму, вызвав короткое замыкание во внутренней цепи. Именно поэтому, увидев, что все провода находятся в подвешенном состоянии, учёные-то и пропустили нерабочее место при беглом осмотре полости.       — Роджер! Я нашёл! Здесь синий провод отошёл из гнезда. Сейчас я всё исправлю…       Учёный, стоявший за щитком резко развернулся на месте, крикнув:       — Стой!       Но было уже поздно. Роджер не успел предупредить напарника, что ток был снова пущен по проводам. Как только Сони коснулся синей клеммы, он получил сильнейший удар током, парализовавший его на пару секунд. Роджер увидел, как из стороны в сторону закачалась стремянка, и как его друг с глухим хлопком приземлился на пол с высоты немногим меньше пяти метров. Учёный посмотрел вниз: Сони Форели лежал на бетонном полу на спине, с закрытыми глазами.       — Что ж. Даже после такого падения он ведь мог выжить, верно?       В следующее мгновение огромный шипованный металлический пресс размерами три на три метра впечатал неподвижного Сони в пол. Из-под растрескавшейся напольной плитки потекла струйка багровой крови. Сони не издал ни звука.       — Да, сегодня определённо не его день…       2:02 PM. Плавильный цех центра сборки турелей секторов TF, SD и UL.       Вдоль длинного конвейера бракованных турелей в четыре линейки выстроились учёные трёх секторов. Некоторые из них были одеты в чёрные фраки, но подавляющее большинство носило тёмные футболки или рубашки и чёрные брюки, еле заметные за белым рабочим халатом с голубым логотипом компании. Две трети учёных были в своей повседневной одежде. Кто-то не хотел переодеваться, а у кого-то просто не было для этого времени. В любом случае траурная церемония продлиться немногим более часа, а после учёные разойдутся по своим рабочим местам и продолжат свою повседневную работу как ни в чём не бывало. Скорбеть по погибшему Сони будут от силы двадцать человек, проработавшие с ним последние три года, и то не факт, что все. Согласно воле учёного его тело будет кремировано в стенах НИИ Aperture Science, после чего капсула с прахом будет доставлена в Арканзас, где располагался дом Форели. Во втором ряду справа по ходу движения конвейера стояли учёные сектора TF-24: Генри Розенберг, Роджер, Роберт, Мэтт, Джесс, Лайра, Дуглас, Майкл и Сьюзан. Для Генри, Роджера и Роберта это была далеко не первая кремация, так что к траурной процессии они отнеслись очень спокойно, опустив головы и погрузившись в собственные мысли. Мэтт держался молодцом, хотя толстяк и с большим трудом сдерживал слёзы. В отличие от большинства присутствующих здесь людей Сони Форели был ему если не другом, то очень хорошим напарником, не раз выручавшего Мэтта из разных неприятностей. Джесс тихонько рыдала, уткнувшись лицом в правое плечо Лайры, а та в свою очередь поглаживала девушку с розовыми волосами по голове, пытаясь так хоть как-то успокоить лучшую подругу. Майкл и Сьюзан, казалось, думали об одном и том же, но вот о чём именно, сказать было сложно: оба стояли с абсолютно каменными лицами. Пожалуй, наибольший психологический удар перенёс Дуглас Рэттманн. В принципе, этого и следовало ожидать от человека, страдающего начальной стадией шизофрении. На самом деле, в тот момент в голове учёного вертелось огромное число противоречивых мыслей, которые никак не хотели занимать свои ниши. Нет, он не хотел упасть в обморок или закатить новую истерику на нервной почве, что произошло в начале прошлого года… Но он и не мог относиться к смерти Сони Форели так же спокойно, как и к смерти очередного испытуемого. За последний год на глазах учёного погиб не один десяток людей в оранжевых комбинезонах, и Дуглас научился несколько абстрагироваться от того, что происходит по ту сторону стекла наблюдательного пункта. Но всё-таки Сони был не испытуемым, а учёным, тем более Рэттманн знал его на протяжении последних двух лет. Даг понимал, что отныне жизнь их сектора кардинально измениться, но не только это не давало молодому учёному покоя. В одночасье Рэттманн ощутил некую пустоту внутри. Он понял, что какая-то частичка его души умерла вместе с Сони, и эта мысль не давала ему покоя. Чтобы хоть как-то отвлечься от гнетущей обстановки, навеянной его собственными мыслями, Даг ещё раз пробежал глазами по людям из толпы и перевёл взгляд на Кэролайн. Глава корпорации, стоявшая на небольшом переходе между двух сторон конвейера, уже заканчивала говорить прощальную речь, перечисляя все лучшие черты характера покойного, его отличительные качества, и незаменимый вклад, что “мистер Форели привнёс в стены первого научно-исследовательского института планеты”.       — …и он навсегда останется в наших сердцах, — закончила Кэролайн Джонсон. — Генри Розенберг. Я хотела бы, чтобы именно Вы запустили конвейер.       Генри подбежал к мостику и встал вместе директором предприятия, положив правую руку на красный рубильник.       — Спасибо, миссис Джонсон. Я бы тоже хотел сказать пару слов, перед тем, как отправить тело Сони Форели в последний путь. Вы ведь мне позволите?       — Да, пожалуйста.       — Хорошо… — Генри прокашлялся. — Сони… был не только великолепным учёным, но и хорошим другом. Я могу заявить от лица всех учёных секторов TF, что это правда. Он был трудоголиком, но при этом никогда не работал на износ и всегда знал себе цену. Он был одним из тех людей, которые живут сегодняшним днём. Он не строил далеко идущих планов на будущее, но и никогда не оглядывался назад. Если он и не был душой компании, то это не значит, что его роль в коллективе оставалась никем незамеченной. Наоборот, он был внимательным слушателем, мог продолжить беседу на любую тему, и время от времени искромётно шутил. Учёная моего сектора TF-24 Джесс Килрой это подтвердит. Верно Джесс? — Девушка с розовыми волосами лишь ещё громче разрыдалась при упоминании о Сони. — Кхем-кхем… В общем, что я хочу сказать, это то, что печально, что такая нелепая случайность привела тебя к гибели, Сони. С другой стороны, я помню, как кто-то из известных говорил: “Если человека убила нелепая случайность, то это значит, что он слишком долго задержался в этом мире”. За тебя, Сони! Надеюсь, в том, лучшем мире, куда ты направился, ты сейчас нежишься на пляже под тёплым июльским Солнцем, попивая коктейль “Пина Колада”.       Генри поднял бокал с Шампанским и ни с кем не чокаясь, выпил. Остальные учёные последовали его примеру. Затем мистер Розенберг опустил красный рубильник вниз, тем самым активировав конвейер неисправных турелей. С двух сторон открылись металлические заслонки: из-под левой, находившейся на расстоянии двадцати метров от Дугласа, появился чёрный гроб с золотой табличкой на нём, из-под правой же шёл ослепительно жёлтый свет от огня невероятной температуры. Гроб с телом Сони начал медленно ехать по направлению к жуткой прямоугольной огненной щели, напоминающей пасть гигантского механизированного животного. Дуглас смотрел за всей этой процессией со стороны, стараясь не думать о том, что осталось от раздавленного тела Сони, но, когда гроб проехал мимо, по спине лаборанта вдруг пробежали мурашки. Джесс всё продолжала плакать, но теперь её уже не было слышно из-за оркестра, играющего Deus Ex Scientia, что в дословном переводе с латинского означало “Бог В Науке”. Это был достаточно ритмичный, но при этом заставлявший волей-неволей прослезиться реквием, написанной молодой, но перспективной виолончелисткой Николь Октавией, недавно присоединившейся к музыкальному коллективу их научно-исследовательского института. Рэттманн определённо слышал звук виолончели, задающей главный тон этой поистине великолепной композицией, и решил убедиться, что и сама девушка находится здесь. Даг поднял голову наверх, и увидел на втором этаже саму Николь. Она была достаточно молода, Рэттманн мог дать Октавии от силы от двадцати трёх до двадцати пяти лет, но никак не больше. Она была настоящей красавицей, хоть и не совсем во вкусе Рэттманна. Длинные выкрашенные в тёмно-серый цвет волосы, чуть бледноватый цвет кожи и пурпурные глаза делали из Николь может быть и немного стереотипную, но прекрасную музыкантшу, знающую толк в классической музыке. Рэттманн случайно натолкнулся на Николь три недели назад. Девушка заблудилась в многочисленных переходах научно-исследовательского института, и не смогла найти дорогу до нужного ей сектора. Даг проводил виолончелистку, неся на спине её увесистую виолончель, до пневмолифта, где они и расстались. Николь Октавия показалась Рэттманну приятным собеседником, хотя на свидание он бы её никогда не пригласил, даже если бы был психически полностью здоровым. Всё-таки виолончелистка была сентиментальной натурой, всё время витающей в облаках, а Дуглас был очень практичным человеком, и это был явно не тот случай, когда противоположности притягиваются. Даг усмехнулся от мысли, что Николь Октавия могла бы стать его второй половинкой. Какая глупая мысль! Но, зато с другой стороны, её будущему супругу несказанно повезёт с одарённой и красивой женой. Тем временем гроб уже въехал в пылающий огонь. Металлическая стенка за ним медленно закрылась. Раздался сильный гул, и из щелей повалило жёлтое пламя. Спустя ещё пять минут прах был помещён в небольшой пластиковый контейнер, посланный по системе пневмотруб наверх. Кремация Сони была закончена. Учёные стали расходиться по своим секторам.       3:17 PM. Центр проверки качества собранных турелей секторов TF, SD и UL.       Дуглас Рэттманн сидел на небольшом оранжевом компьютерном стуле, наблюдая за тем, как система каждый раз заново сканировала синим лазером турель-образец, стоящий в служебном помещении, решала дефектная ли на конвейере стоит турель, и если да, то отправляла её прямиком на переплавку. Неисправные турели взмывали на три метра в воздух и, пролетев от одного конца помещения до другого, друг за дружкой падали в доменную печь. Даг наблюдал за этим монотонным процессом и всё глубже и глубже погружался в собственные гнетущие мысли. Рэттманн в который раз начинал рассуждать на философские темы, хотя учёный прекрасно понимал, что в конечном итоге он снова потеряется на середине своих рассуждений и вернётся в реальный мир. И всё же… размышления о вечном часто помогали лаборанту перебороть стресс. Рэттманн сидел в относительно небольшой комнатке неправильной формы. Стены её были покрыты старой бело-серой краской, а пол был когда-то давно выкрашен в тёмно-фиолетовый цвет, но со временем краски поблекли, выцвели, и он стал выглядеть сильно обшарпанным и практически чёрным. С правой и с левой стороны комнаты находились две двери, не считая ещё одной – той, что вела в небольшую “будку”, в которой располагалась турель-образец вместе со сканирующим её лазером. У стен стояло несколько габаритных ЭВМ, провода от которых стелились по полу, поднимались вдоль стены и исчезали за углублением в потолке. Рэттманн был не один, рядом с молодым лаборантом сидел ещё один учёный из сектора TF-24 по имени Ник, не обращавший на того ровным счётом никакого внимания. Ник практически не отрывал взгляда от двух висевших над ним жидкокристаллических мониторов, пристально следя за меняющимися на них показаниями. Изредка учёный переводил взгляд на клавиатуру, что-то быстро-быстро печатал и вновь поднимал взгляд на мониторы. Ник был намного большим аутсайдером в их коллективе, чем Рэттманн. Хотя совсем правильней будет назвать его аутистом. Даг же аутистом никогда не был или, по крайней мере, себя таковым не считал. По этой причине или же нет, но отношения у этих двоих не задались с самого первого дня знакомства. Дуглас не мог даже припомнить, когда он с ним последний раз разговаривал. Кажется, это было в прошлом декабре… Ник выглядел типичным программистом: худое телосложение, тонкие пальцы, прыщавое лицо, большие квадратные очки, которые кроме как заядлых физиков никто уже лет пятьдесят не носит, растрёпанные тёмно-коричневые волосы и неухоженные бежевые ботинки, выглядывающие из-под грязного белого халата. Роберт Ворк отдалённо напоминал Ника своим внешним видом. Только если последний выглядел стереотипным программистом, то Роберт выглядел как стереотипный физик-ядерщик, хотя тот и не имел ничего общего с этим направлением в науке. Но Роберт был вполнее адекватным человеком сам по себе, чего не скажешь о Нике. Аутист постоянно жаловался на то, что его все отвлекают, а стоило кому-то громко рассмеяться над остроумным анекдотом Роджера (как правило, это была Джесс), Ник ни с того ни с сего вскрикивал, что нет ничего смешного в том, что он не такой как все и не может работать в коллективе, ударял по столу правой рукой и начинал нервно постукивать по полу левым ботинком. Возможно, он был бы немного пообщительней, если бы учёным удалось найти с ним общий язык, но пока что никому из них этого сделать не удавалось. Даже Генри. И Ник оставался для всех белой вороной, но судя по его погружению в работу его, похоже, это обстоятельство несильно расстраивало.       Спустя ещё полчаса Дуглас решил первым заговорить со своим молчаливым компаньоном. Он знал, что ничем толковым их диалог не кончится, но всё же лаборанту было просто необходимо сейчас кому-то высказаться, а кроме Ника в радиусе пятидесяти метров никого не было.       — Послушай, Ник, я вот о чём хотел с тобой поговорить…       — Ну вот опять! — всплеснул руками учёный. — Никакого уважения к тому, чем я занимаюсь! Так сложно мне просто не мешать?       — Прости я не хотел тебе отвлекать, но…       — Но что?       Характер у Ника был паршивый. Не удивительно, что другие учёные сектора TF-24 редко обращали внимание на аутиста. Спроси их, сидит ли Ник на своём рабочем месте или же прошёл уже месяц или два, как тот бесследно исчез, они бы только неуверенно пожали плечами и прошли дальше.       — Понимаешь… в общем… Я не знаю, как это объяснить, — Дуглас собрался с духом. — После того, как мы попрощались с Сони, у меня… внутри меня будто бы что-то изменилось. Я… это странно, но… такое ощущение, будто бы какая-то моей часть души умерла вместе с ним. Последний час я ощущаю такую гнетущую пустоту внутри себя, что, я просто не знаю, что мне делать. Со мной никогда раньше такого не случалось. Нет, конечно, были иногда нервные срывы, особенно тогда, когда меня впервые допустили до курирования испытуемых Портального Устройства, но это другое! Тогда я был шокирован. Сейчас же я потерян в собственных мыслях.       — Что ты хочешь этим сказать? — взгляд у Ника был слегка раздражённым. Рэттманн уставился в окно.       — Как ты считаешь, существует ли жизнь после смерти? Что происходит с человеком после того, как он умирает? Попадает ли он в рай, реинкарнируется ли его душа или же…       Ник ударил пальцами по клавиатуре, и развернулся на своём стуле к Дугласу.       — Слушай, друг мой, ты обратился малость не по адресу. Такие вопросы, вон, задавай священникам, а не учёным вроде меня.       — Но неужели тебя никогда не интересовали философские вопросы? — спросил Даг.       — Слушай! — терпение Ника уже было на исходе. — Мне абсолютно наплевать, что происходит с человеком после смерти, ясно? Мне совершенно всё равно, стану ли я совой, или пуделем, или Хемингуэем или же буду вынужден переживать собственную жизнь снова и снова до бесконечности. Мне на-пле-вать! Единственное, что меня беспокоит, так это то, чтобы меня оставили одного и желательно на срок не меньше жизни вселенной. Сделай мне одолжение, закрой… рот… на замок и оставь свои параноидальные мысли при себе. У меня своих проблем выше крыши, а теперь всё! — Ник отвернулся к монитору. — Жди Майка там, в той стороне комнаты, а про меня забудь. Вообще забудь, что я есть!       Дуглас понял, что продолжать этот диалог бесполезно: Ник совершенно не тот человек, которому стоит изливать душу. Рэттманн нерешительно отошёл к противоположенной стене, туда, где стояли две ЭВМ и несколько шкафов с кучей коробок на них. Даг спустил некоторые из них на пол. Ничего интересного в картонных коробках не было: микросхемы, провода, компьютерные вентиляторы, макулатура и прочий хлам. Задумчивый Дуглас стал ходить от одной двери к другой, мысленно вспоминая, что ему сказал Ник. Рэттманн отнюдь не разделял точку зрения аутиста, хотя в какой-то мере она и не была лишена рационального зерна. Даг всё ходил и ходил от одной двери к другой, с задумчивым видом теребя подбородок. Время текло очень медленно. Не был бы пол сделан из плитки, лаборант бы уже давно протоптал траншею глубиной в метр и наверняка даже не заметил бы её, настолько он был погружён в собственные мысли. В какой-то момент Рэттманн остановился, подошёл к дальнему углу помещения и плюхнулся на небольшой белый стул с четырьмя ножками. Даг взглянул на пультовую. Ника там уже не было. Интересно, когда он успел уйти? Неужели Рэттманн настолько абстрагировался от окружающего его мира, что даже не заметил, как тот ушёл? Не значит ли это, что он становится похожим на этого чокнутого аутиста? Рэттманн ещё долго продолжал сидеть на стуле, уставив абсолютно пустой взгляд куда-то вдаль. Он потерялся, окончательно потерялся в этом научно-исследовательском институте с его странными принципами и сомнительной моралью. Даг медленно съехал со стула, уселся на полу, опёршись спиной об угол комнаты. Он хотел одного – заснуть вечным сном, закрыть глаза и оказаться далеко-далеко от этого проклятого предприятия.       Синий лазер всё так же продолжал сканировать турель-образец, бракованные турели всё продолжали взмывать в воздух и падать точно в центр люка, ведущего прямиком в доменную печь, а монотонный белый свет с лёгким оттенком бежевого продолжал освещать помещение, где находился Даг. Рэттманн запрокинул голову, коснувшись затылком стены. Взгляд лаборанта упал на жёлтую неоновую лампу под потолком. Рэттманн вздохнул и упёрся головой в спинку стула. В душе Дугласа царило глубокое опустошение.       6:49 PM. Главный офис сектора TF-24.       Лайра распахнула сдвоенную дверцу, ведущую к пневмолифту, и вошла в главный офис сектора.       — Ты так спокойно об этом говоришь, будто бы ничего не произошло!       — И об этом меня отчитывать будешь ТЫ? — возмутился Роджер. — Та, на чьём дежурстве, погибло немногим меньше трёх сотен человек в оранжевых комбинезонах?       — Роджер, Сони не был испытуемым! Он был учёным!       В офисе находилось всего пять человек, включая новопришедших Лайру и Роджера: Дуглас, Майкл Уотт и Сьюзан Тайнманн.       — И что с того? — не понял учёный.       — Да то, что он был членом нашего коллектива. Боже, неужели ты не понимаешь?       — Подожди, Лайра…       — Роджер, мы лишились одного из наших коллег. Ты понимаешь это?       — Стой! Стой! Стой! Лайра, хватит. Ещё одной твоей истерики я сегодня не перенесу.       — Что б тебя! — выругалась девушка. — Да ты понимаешь, что Сони мёртв? Его раздавил шипованный пресс у тебя же на глазах! Мог бы проявить хоть каплю сочувствия о погибшем напарнике, но нет, сострадание и Роджер это ведь две вещи несовместимые!       — А ты? — не унимался тот. — Ты испытывала хоть раз жалость по отношению к погибшим испытуемым? Нет?       — Да! Не поверишь мне, но да! Первые три месяца, как я стала курировать испытания Порталгана, мне было искренне жаль тех людей, которые так и не получили их заслуженный торт.       — Ты же о них ничего не знала. Как тебе могло быть их жаль?       — Роджер, ты просто бездушная скотина! — от злости голос у Лайры сорвался.       — Лайра, ты неправильного мнения обо мне.       — А какого я должна быть о тебе мнения? — вскрикнула учёная. — Частые смерти испытуемых меня больше не шокируют из-за того, что я… в некотором роде научилась абстрагироваться от того, что происходит по ту сторону наблюдательного пункта. Возможно, даже заразилась бесчувствием от таких, как ты! Но, чёрт бы тебя побрал, Сони! Сони был одним из нас! Он не был чужой. Он был таким же, как ты, я, Майкл, Дуглас, Сьюзан, — Лайра обвела рукой учёных, находившихся у противоположенной стены. — Он был мне другом, Роджер. Тебе кстати тоже. И я видела, как он выручал вас с Мэттом из разных передряг, когда вы хотели скрыть что-то от Генри. Неужели, всё то, что он для нас сделал, для тебя не имеет ни малейшего значения?       — Имеет, Лайра. И что ты хочешь, чтоб я сделал? Разревелся, как Мэтт или Джесс? Лайра с минуту молчала.       — Джесс плакала четыре часа без перерыва. Ты знаешь, сколько усилий у меня ушло на то, чтобы её вновь привести в норму? А ведь они практически не общались с Сони, — Лайра прикусила губу и развернулась в направлении спального отсека. — Тебе следовало бы как-нибудь научиться у неё, что значит сочувствовать другим.       И с этими словами Лайра закрыла за собой круглую дверь шлюза.       — Нет, ну вы можете в это поверить?! — возмутился Роджер. Учёный перевёл взгляд на Майкла. Тот упёрся спиной в стену, расположив скрещенные руки на груди.       — Не смотри на меня так, Роджер. Я на стороне Лайры.       — Прекрасно! — нервно крикнул Роджер. — Понадоблюсь Генри, скажите, что я приду через час!       Роджер вышел из сектора и захлопнул за собой сдвоенную входную дверь. В тот же вечер Рэттманна начала мучить бессонница, и пока учёный не принял снотворные пилюли и не повалился на кровать, заполнив малюсенькую бежевую комнатку жутким храпом, в его дневнике появилась ещё одна запись:       “9 Августа 1995 года.       Я ещё никогда в жизни не чувствовал себя настолько одиноким, как сейчас. Сегодня мы попрощались с Сони. Он был замечательным учёным. Жизнерадостным, отзывчивым. И вот теперь он мёртв. Не знаю, стоит ли мне это говорить… но, Слава Богу, его настигла мгновенная смерть (его раздавил пресс, когда их с Роджером вызвали чинить интеллектуальные панели в одной из тестовых камер). РАЗДАВИЛ! Проклятье, меня в дрожь бросает, когда я думаю о том, что увидела команда зачистки, когда те подняли злополучный пресс. Чёрт! Просто не хочу об этом думать. Чёртова система безопасности! Могу поспорить, что в Чёрной Мезе с ним бы такого никогда не случилось. Хотя кто знает… В любом случае, судя по тому, как проходила траурная процессия, видимо, это была далеко не первая кремация в стенах Aperture Science. Поражаюсь я иногда холоднокровию Роджера. У них сегодня был скандал с Лайрой. Я не знаю всех подробностей их ссоры (как-то не интересовался, да и удобный случай не представился), но суть я уловил. Сложно сказать, на чьей я стороне. Но я больше придерживаюсь точки зрения Лайры. Мне, конечно, жаль бедного учёного, но почему-то мне совсем не хочется о нём скорбеть. Значит ли это, что я становлюсь бесчувственным? Наверное, нет. Я ведь ощущал гнетущую пустоту внутри себя тогда, когда я один сидел в углу на полу в центре контроля качества турелей. Значит, ещё не всё потеряно. Наверное, я сегодня просто перенервничал. Это как с курированием испытуемых. Через три недели привыкаешь к их регулярным смертям, это уже становится рутиной. Пойду-ка я спать. Проклятье, знаю же, что не усну ведь я сегодня без снотворного!”