Обреченные быть

Всё в природе так просто, Всё движется солнцу навстречу. И ничто не грозит их потомству, Ведь холод не может быть бесконечным. Flëur «Тёплые воды»

Ванная стала казаться Гермионе убежищем. Несмотря на вчерашнюю атаку Люциуса, несмотря на Драко с полотенцем, напугавшего её утром. Она сбегала сюда от него. Он поселился здесь, но это все ещё её территория. Дно ванны показалось ей холодным, и Гермиона открыла воду погорячее. Съёжившись под струей, она вяло размышляла о происходящем. Несомненно, что-то менялось. Она сама: устала стесняться Малфоя, смирилась с его присутствием; в конце концов, она с ним спит. И менялось что-то внутри неё. Она сумела отразить атаку Хозяина. И за её дерзостью — когда она показала Драко новое воспоминание, — и, в особенности, за её словами не последовало новой. Значило ли это, что он слабеет, Гермиона не знала, но верила в связь между ударом Драко и бездействием Люциуса. Она устало откинула голову на бортик, разглядывая вытянутые ноги. Кожа покрылась мурашками. Гермиона прибавила горячей воды, сползла ниже, чтобы вода покрыла тело. От струи, бьющей в ванну, валил пар и быстро наполнял маленькую комнату. Стало трудно дышать, как в парилке, но Гермиону бил озноб. Она смотрела на свои руки под слоем очень горячей воды: пальцы были бледными до прозрачности, а суставы и лунки ногтей окружила синева. Ноги стыли, словно она стояла на морозе в прохудившихся ботинках. Зубы дробно застучали. Она попыталась сжать челюсти, чтобы унять подкатившие к горлу слёзы. Гермиона узнавала этот ледяной неудержимый озноб. Азкабанский холод. Прошло столько лет, а Люциус все ещё способен одарить её новым жутким ощущением из своего арсенала. Как она могла решить, что он оставит её дерзость безнаказанной? Как могла посчитать ванную своим укрытием? Дура... нельзя сбегать от Драко. Как бы ни хотелось, нельзя, нельзя, нельзя. Гермиона с трудом разжала зубы и попыталась позвать Малфоя. Выходило лишь «д-д-д...». Она обхватила себя за плечи, пытаясь согреться в густом банном пару, и уперлась ногами, чтобы не сползти на дно и не захлебнуться. Её трясло, голова билась о бортик. Может, этот стук её и спас. Стук и чуткий слух Малфоя. Дверь распахнулась, он отдёрнул шторку и увидел её. — Проклятье... Гермиона успела подумать, что в этот раз ему будет легче вытащить её, ведь она в сознании. Правда она не сумела разжать ни рук, ни ног — их свело судорогой, — и могла лишь отрывисто поскуливать, пока он нёс её к кровати. Снова кровать, будто она тяжелобольная с постельным режимом. Гермионе казалось, что она не отлучалась от проклятой кровати целую вечность. В голове колотилась единственная мысль: как он её спасёт? Удастся ли? Обрывки заклинаний всплывали в памяти и таяли. Малфой решил иначе. Не выпуская её, он уселся на смятую постель, торопливо набросив на Гермиону одеяло, и крепко прижал её к голой груди. Свернувшись клубком, она помещалась в гнезде из его рук и скрещенных ног. Горячее дыхание обдавало её шею и плечо. От Драко шло тепло, которому удалось пробить ледяной азкабанский кокон, свернутый из прошлого Люциуса. Гермиону все ещё колотила крупная дрожь, но она почти справилась со стучащими зубами и могла пошевелить пальцами. В руках Малфоя страх уходил. Как быстро у неё развилась зависимость от него — физическая и вполне реальная. Только у него получалось спасать её от того, что спровоцировал его приезд. Гермиона почувствовала нарастающее жжение: сначала в ногах и руках, потом по всему телу. Боль липко растекалась по коже, будто напалм. Гермиона застонала, не в силах сдержаться, и снова задрожала. Малфой втянул воздух сквозь зубы и выпустил её, почти бросил. Увидев его руки, красные до плеч, она поняла, что он чувствует то же. Она зажмурилась, подвывая, слёзы полились градом. Они стекали на шею, и кожу защипало. Оставалось лишь надеяться, что Драко сумеет справиться с палочкой ошпаренными руками. Сквозь пелену боли Гермиона слышала, как он спрыгнул с кровати и бежит к столу, мычит, охает и шипит проклятия. Она разобрала напряжённое бормотание, возглас облегчения, и завизжала: — Я сейчас сдохну! — Не успеешь, — сквозь зубы бросил Малфой, оказавшись рядом. Он взмахнул палочкой, и она обмякла, из последних сил цепляясь за реальность, чтобы остаться в сознании. — Кориум Лапидеум(1), — отрывисто произнёс Драко, и по её груди прокатилась холодная волна. — Кориум Лапидеум... — бормотал он раз за разом, и кожа немела. Закончив с этим, Малфой перевернул её на живот, стараясь не касаться спины, и обработал её сзади. — Где у тебя аптечка? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бросил: — Акцио, Противоожоговая мазь! К счастью, она у неё была. Тяжелая банка едва не разбила Малфою лицо, но он успел поймать её секундой раньше. — Повезло, — прохрипела Гермиона, попытавшись улыбнуться. Драко снова перевернул её на спину, и она всё видела. — Ничего подобного, — фыркнул он, — я всегда был хорошим ловцом. Она закрыла глаза и покорно отдалась его целительским способностям. Ладони Малфоя скользили по ней, осторожно втирая мазь. Чувствительность медленно возвращалась, Гермиона оживала. Она старалась не думать, что всё это — спасательную операцию, панику и боль, — они разгребают по её вине, потому что не могла больше мириться с этим. Сколько времени ей потребуется, чтобы отучиться от привычки винить себя в ярости Люциуса? Неважно. Она была готова. Драко возился с ней около часа. К этому времени заклятие на его собственных руках начало терять силу, и настал её черёд врачевать. Она справилась быстрее, ведь он не варился заживо, пытаясь прогнать фантомный холод. Малфой всего лишь снова вытащил её из воды. У него были ошпарены руки до самых плеч, немного шея и лицо. Гермиона аккуратно втирала мазь в его красную, горящую кожу, и она таяла, будто оранжевое масло, исчезая на глазах. Оставалось надеяться, что банка не опустеет раньше, чем она закончит. Гермиона вытряхнула на ладонь последние капли и провела по его щеке. Так странно было касаться его лица. Она всего лишь лечила ожог, но выглядели они, должно быть, как пара влюблённых: она нежно гладит его по щеке, он смотрит ей в глаза... — Всё, — Гермиона завернула банку и бросила на постель. — Надеюсь, этого хватило. Как вовремя ты вспомнил заклинание. — Я его не забывал, — мрачно сказал Драко. Он согнул ногу и показал ей багровое пятно на бедре. — Зацепило в Выручай-комнате, ещё тогда. Когда вы нас вытащили, — неохотно добавил он. Гермиона покачала головой. Она помнила. — Адским Пламенем. — Да. Я только на «Каменной коже» и продержался, пока не оказался дома. Там мама меня лечила, вот этой самой мазью. Долго лечила... — Твоя мама сама её делала. Хорошо делала. Нередко приходилось помогать твоему отцу. Драко помолчал. — Все равно шрам остался. Ничем не свести. Спасибо, что выжил, — он хмыкнул и посмотрел на неё. — И тебе, получается, спасибо. Ты хорошо управлялась с метлой. Почему не играла в квиддич? — Я хорошо летаю только под угрозой смерти, — Гермиона отвернулась и стала разглядывать свои ноги. Кожа шелушилась и выглядела пересушенной. Ерунда, она сможет это исправить. Но если сравнить с Малфоем, её работа была чище. — К тому же, у меня не было времени на игры. — Ну да, — задумчиво протянул он. — Давай выйдем куда-нибудь. Мы будто год уже здесь. Я больше не могу. Никогда ещё Гермиона не была так солидарна с Малфоем, как сейчас. * * * Было хорошо просто сидеть на берегу реки. Слушать шум деревьев, смотреть, как плавное течение несёт воду к океану. После трёх дней у Грейнджер Драко чувствовал себя вернувшимся с войны. Нет, не вернувшимся: это всего лишь передышка между боями... Она тихо сидела рядом, подставляя лицо ветру. Драко думал о том, что уже почти не помнит жизни без неё. Это было очень странно, но день с ней шёл чуть ли не за год. Он чувствовал себя постаревшим и усталым. Он признавался себе, что годы между войной и Грейнджер были пусты. Драко работал: благодаря средствам отца, заблаговременно выведенным за границу, и милостивому разрешению Министерства, у Малфоев появился небольшой магазин. Это не было мечтой и целью его жизни. Всё могло сложиться гораздо хуже, Драко не жаловался. Но и особой благодарности к действующей власти не испытывал. Он поддерживал мать — видит бог, она нуждалась в поддержке, хотя и держалась достойно. Но смерть отца сломала в ней что-то важное. Драко старался отдавать ей все тепло, что находил в себе, но заменить Люциуса он не мог. Время от времени он заводил случайные связи без всяких перспектив. Друзей не осталось, но это и к лучшему. Ему нечего было предложить другому. Драко принадлежал матери, нелюбимому делу и рухнувшему прошлому. Его самого просто не осталось. Когда Люциус начал являться ему во снах, в жизни Драко забрезжил давно утраченный смысл. Сейчас, сидя на траве за тысячи миль от дома, он думал, что в минувшие три дня прожил больше эмоций, чем за последние три года. Он отвык столько чувствовать, пропускать через себя; он был вымотан. И, как успел привыкнуть, подумав об этом, Драко подумал о Грейнджер. Он считал свою жизнь унылым дерьмом, пока не увидел, как живет она. Драко покосился на неё, не поворачивая головы. Она не заметила, продолжая неподвижно греться под переменчивым солнцем, как отощавшая беспородная кошка, которая давно осталась без хозяев и потерялась в чужой глуши. Впрочем, её «беспородность» Драко не беспокоила. Идеи чистокровного величия, столь дорогие Люциусу, вылиняли и стёрлись в его душе, как выцвела и почти исчезла с руки Метка. Интересно, получится ли у них общаться, как это делают обыкновенные люди? — Гермиона? — М-м? — она вздрогнула и очнулась. — В твоём письме говорилось, что ты работаешь в местной школе. Со сквибами. — Грейнджер молчала. Драко видел, как напряжённо выпрямилась её спина, но решил продолжить: — Ты сейчас в отпуске? — Нет, — глухо ответила она после паузы. — Я больше не работаю в школе. Не работаю нигде. Драко смутился, но замолчать сейчас показалось ему ещё более нелепым, чем говорить. — А... на что ты живёшь? — На министерское пособие. Мне положили ветеранскую пенсию, как Герою Второй магической. Ветеранская пенсия. В двадцать шесть лет. Гермионе Грейнджер. — Но почему ты решила оставить школу? — Это решила не я, — она звучала, как расстроенное пианино. — Были случаи... несколько раз. Малыши пугались. Родители стали беспокоиться. В общем, со мной побеседовали... Очень корректно. Благодарили, — Грейнджер прерывисто вздохнула и запрокинула голову к небу, часто моргая. Драко делал так, когда не к месту наворачивались слёзы, и нужно было загнать их назад. — Все правильно. Странно, что я продержалась так долго. Случаи. Воображение рисовало Драко варианты. Будь он ребёнком, его, несомненно, напугал бы даже один такой припадок. Да что там, они его пугали и сейчас, а он давно не ребёнок. И его отец устроил бы скандал и заставил вышвырнуть её на улицу. — А... почему ты писала в настоящем времени? — Я писала десять дней назад. Меня уволили в понедельник. Похоже было, что Люциус так и сделал. Грейнджер уронила голову на скрещенные на коленях руки и умолкла. Когда-то давно, в школе, Драко мечтал увидеть её униженной, выброшенной из школы, чтобы знала своё место. Теперь она сидела рядом — уничтоженная, раздавленная, как ему грезилось. Только теперь это их общая беда. Неисповедимы пути господни. Неисповедимы до безумия. Он не знал, что ей сказать. Но и бездействовать не мог — проклятое чувство вины пустило в нем корни и расцветало. Он бы прекрасно обошёлся без этого. Если бы Грейнджер не оказалась пристанищем неупокоенной души его отца. Если бы эта душа не привела его сюда. Если бы оставила ему — им — хоть малейшую возможность выбора. И... если бы он не узнал, каково это — быть с ней. А если у них получилось, и в ней уже притаилось новое? Теперь Драко понимал, что жил не так уж плохо. Эти «если» снова перечеркнули его небольшое новое прошлое. Удивительно: несколько часов назад его язык и член были в ней, а сейчас он сидит и, как школьник, не решается коснуться. Драко мысленно чертыхнулся и положил руку ей на плечо. — Не хочешь позавтракать? За напускную бодрость он поставил бы себе максимум «Слабо», но Грейнджер неожиданно отозвалась: — Хочу. — И... куда пойдём? — Здесь недалеко есть кофейня. Там довольно уютно. — Прогуляемся или аппарируем? Грейнджер смерила его взглядом, как бы решая, не расщепит ли его в процессе. Будто он недоразвитый малолетка. Он всё-таки прав: Грейнджер не исчезла. На её месте он бы больше волновался о себе. В следующую минуту выяснилось, что расщепление внутри не мешало ей перемещаться в пространстве. — А чем занимаешься ты? — спросила Грейнджер за поздним завтраком в кофейне «Перо феникса». Ну да, пришла его очередь отвечать на вопросы. Таковы правила игры в «Общение Обыкновенных Людей». — Держу магазин, — неохотно ответил Драко, разрезая омлет. Он обратил внимание, что Грейнджер заказала овсянку, которую жевала с отвращением. Он решил не спрашивать, зачем. Слишком хорошо помнил, что его отец ел овсянку на завтрак, сколько он его знал. Сам Драко её ненавидел. Кажется, у них появилось ещё что-то общее, кроме кофе и постели. — Информативно, — она подняла брови, и Драко уже не мог точно сказать, чей сарказм из неё лезет: Люциуса или собственный. Он почти не знал Гермиону Грейнджер. — Магазин сладостей, — сказал он ещё неохотнее. Он не добился особых успехов в торговле и говорить о том, чем не гордится, совсем не жаждал. — Неожиданно, — Грейнджер улыбнулась. — Ты — вечно с таким кислым лицом, и вдруг — сладости. Впрочем, логично. Драко посмотрел на неё подозрительно, но она, кажется, улыбалась искренне. И кажется, он впервые видел, как она улыбается. — Ты сейчас ещё больше удивишься, — сказал он, движимый внезапным порывом. — Я продаю сладости магглам. Драко откинулся на спинку стула, наслаждаясь произведённым эффектом. Грейнджер оставила свою кашу и уставилась на него с недоверием. — Да, да, — подтвердил он с мрачным удовольствием. Ему давно не приходилось вызывать у кого-то столько эмоций. Драко впитывал её страх, удивление, раздражение, ненависть, боль; а сегодня утром — её оргазмы. И, похоже, подсел на это, как вампир или зельеман — каждый на своё. Своими чувствами Грейнджер пробуждала в нем его собственные, и Драко оживал. — Торговля с магглами — таким было условие Министерства. Только так мне разрешили работать в Британии. — Ну и... как тебе? Теперь Драко поднял брови. — Сама как думаешь? — Думаю, непросто, — она не выдержала и рассмеялась. Уязвлённый Драко хотел ответить резкостью, но лицезреть смеющуюся Грейнджер оказалось неожиданно приятно. Он смотрел на её ровные белые зубы и вспоминал, как Люциус делал так, что ей казалось: они вырваны и рот полон крови. Как она рассказывала об этом. Но все равно смотрел с удовольствием. Его мысли о Грейнджер всегда будут связаны с насилием и болью. Драко придётся научиться принимать её со всем этим, как он учится принимать своего отца, о котором думал, что знал его. — Я не должен пользоваться магией в их присутствии, — начал перечислять Драко, — обязан быть вежлив и уважителен с персоналом. Каждое кадровое решение я должен обосновать куратору. Я не могу просто уволить маггла, работающего на меня в моем магазине, даже если он подворовывает, — необходимо предоставить неоспоримые доказательства. Мой бухгалтер... Когда она начинает говорить, я превращаюсь в дерево. Ни слова не понимаю, — глядя, как Грейнджер давится смехом, Драко недовольно закончил: — И нудная еженедельная возня с обменом маггловских денег на нормальные. Хорошо хоть курс стабилен. — И что, так будет всегда? — Нет. С будущего года я смогу превратить магазин в нормальный, принять на работу волшебников... — Драко умолк. Внезапный кураж испарился, уступив место привычным унылым раздумьям. Найдутся ли желающие работать на Малфоя? С одной стороны, много лет о них не слышно, с другой — дурная слава живет долго. Он опасался, что на его век хватит сполна. Грейнджер тоже притихла и сидела, уставившись в одну точку, мыслями где-то далеко. Драко подозревал, что знает, где именно. Он думал о том же: если удастся задуманное, ближайший год они проведут вместе. — Послушай, — начал он и замялся, но всё же продолжил: — Ты показала мне одно хорошее воспоминание. Там, где я новорождённый. — Грейнджер взглянула на него настороженно. — Я понимаю, почему ты показываешь мне иное, — добавил он, мрачно усмехнувшись. Даже когда он вскользь говорил о том, что видел, его пробирала дрожь. — Но вообще, в принципе... Показать хорошие — в твоих силах? Драко не верил, что ей захочется показывать ему колдографии из семейного архива, да ещё по заказу. Он уже жалел, что заговорил об этом, но не спросить не мог. — Большинство хороших воспоминаний твоего отца осталось в Азкабане, Драко. Он достаточно долго сопротивлялся дементорам, был силён в окклюменции. Но сохранить удалось не так уж много. Она бросала слова, будто монеты в могилу; они ударялись о Драко и отскакивали, как от крышки гроба. Он слушал и чувствовал себя идиотом. Азкабан. Дементоры. Идиот. — То, что осталось, в основном связано с тобой, — снова заговорила Грейнджер. — Как самое дорогое. Воспоминания о тебе они бы выпили последними. Ты же знаешь: тебя он... — ...любил больше всех, — закончил Драко, хрустнув пальцами. — Да. — Чем займёмся дальше? — спросил он, помолчав. После завтрака словно прибавилось сил. Жаль, еда не врачевала душевной боли. Грейнджер смерила его долгим серьёзным взглядом. Драко стало неуютно. Теперь, глядя ей прямо в глаза, он вспоминал её в постели: разметавшиеся волосы, приоткрытые губы. И вот этот тёмный взгляд в упор. Она смотрела, а он отзывался... Сидеть стало неудобно. Кажется, она что-то почувствовала и отвела глаза. — Давай вернёмся на реку, — предложила она напряжённо. — Пожалуй, я смогу кое-что показать. Не задавая больше вопросов, Драко немедленно рассчитался за завтрак, и они вышли на улицу. ________________________________ (1) Corium Lapideum (лат.) — буквально «кожа камень»; вымышленное заклинание, навеянное из сети.