Обреченные быть

Как сильно на него ни дави, за какие замки ни сажай, ничто в этом мире не в силах сломить волю чудовища. «Вторжение титанов», Леви Аккерман

Малфой смотрелся выпавшим из гнезда. Гермиона успела привыкнуть к его потрясению после видений, которые ему показывала. Но по-прежнему не могла развить в себе способность испытывать удовлетворение от его страданий. Наверное, и не научится. — Понимаешь? — тихо спросила она. Малфой поднял голову и уставился на неё, как внезапно разбуженный. — Он не был готов. Совершенно не был. И она не была. Они думали, что готовы, но нет, — Гермиона тяжело вздохнула. — И ты не будешь готов. И я. — Слушай, — он сморщился и потёр виски, — может... ты мне что-нибудь расскажешь? Без демонстраций. Гермиону мгновенно обожгла злость. Надо же, бедный мальчик страдает. Боится сойти с ума. Но она же не сошла. — Ну, ты ведь можешь и не входить, — процедила она сквозь зубы. — Не могу, — признался Малфой. — Когда ты зовёшь, это сильнее меня. Не сразу это понял, не знаю, почему так происходит. Но... я не могу не смотреть. Гермиона задумалась. Люциус наказывал её за вещи, которые она показывала его сыну. Значит, не его воля подчиняет Драко. Значит — её? В ней такая сила, но чья — Люциуса? Даже если так, управляет этой силой она, Гермиона. Берёт силу Хозяина и использует в своих целях — звучало как бред, но что тогда ломало волю Драко? — Что нам делать дальше? — подал голос Малфой, не дождавшись её реакции. Гермиона нахмурилась, пытаясь вернуться от раздумий к реальности. — Пока ничего. К врачу идти бесполезно. Ещё рано... — Но ты уверена? — он выглядел озадаченным. Впрочем, её это мало волновало. С момента осознания нового положения в ней поселилась странная уверенность. И она медленно росла. — Да. Я чувствую. Я знаю. — Я хочу сказать, это ведь не совсем обычный... ребёнок. — М-м? — Гермиона взглянула на него, подняв брови. Очередная вспышка злости. — Ах да, это же Малфой. Разумеется, необычный. Не человеческий. Чистокровный. Малфой сжал зубы, на скулах перекатились желваки. — Хотя, — спохватилась Гермиона, озарённая неожиданной идеей, — нет же. Полукровка. Малфой-полукровка, Драко, слышишь? Звучит свежо, правда? Он смотрел на неё без выражения. Злость схлынула так же резко, как и накатила. Ей стало не по себе. Она ничего не может поделать со своими вспышками ярости. Сама близость Малфоя — провокация. Но понять его она, пожалуй, могла. Гермиона тряхнула головой, отгоняя пораженческие мысли. От них не то чтобы рукой подать до жалости, но направление верное. Ей придётся приложить немало усилий, чтобы не потерять бдительности, не проявить слабость, не сдаться врагу. Она уже знала — совсем недавно, но уже твёрдо — о силе внутри. Из-за чьей бы двери она ни вышла, ключ от неё держала Гермиона. — Ладно, — пробормотала она, утратив желание задевать Драко. — Как насчёт кофе? Поспать всё равно не получится. — Согласен, — Малфой отошёл от неё и занялся приготовлением. Гермиона хотела удивиться, но поняла: ему нужна пауза. Ему действительно были неприятны её слова и резкость. Чего она не ожидала, так это того, что её саму заденет его желание отдалиться. Однако за столом он заговорил первым, слегка охрипшим тоскливым голосом. — А можно вообще жить счастливо? Кто-нибудь живёт? — Знаешь, твои родители были счастливы, — ответила Гермиона и призналась себе: она рада, что он снова с ней говорит. Эта радость казалась унизительной, но врать себе ей не хотелось. — Они пережили трудности и смогли остаться вместе. Это дорогого стоит, можешь поверить: я это прожила. Малфой помолчал, глядя в чашку. — В твоём письме, в конце, было о нас с мамой. Ты написала: он был к ней прохладен... И насчёт детей — хотел ещё одного сына. Так ты написала, — повторил он и взглянул на неё. В глазах светились мучительное желание понять и страх это сделать. — Это счастье? — Счастье... — Гермиона редко испытывала такие трудности с объяснением... раньше. Раньше у неё были ответы почти на все вопросы. Это было так давно. — Да. Они могли потерять тебя, но сумели не потерять. От такого переворачивается мир. Навсегда, — она подумала и добавила: — Они были хорошими партнерами. Преданными друг другу. По крайней мере, он. Я ведь только о нём могу судить безусловно. Малфой смотрел на неё задумчиво. От чего-то в его взгляде ей стало не по себе, и она отвела глаза. — Я пытаюсь представить свою жизнь без тебя, Грейнджер, — сказал он, — и не могу. Уже не могу. Вспоминаю последние годы — они в каком-то тумане. Это так странно, всего несколько дней... ночей. И в них столько всего. — Да, — всё, что она могла ответить. Да, потому что её последние годы тоже тонули в ядовитом красном тумане. И представить, как это — нет Малфоя, — она не могла. Он допил свой кофе одним глотком и отнёс чашку в раковину. Не стал левитировать: хотел подойти к ней. Положил руки ей на плечи, и от шеи вниз по позвоночнику пробежал электрический заряд. Гермиона закрыла глаза и попыталась сдержать судорожный вздох. Тело среагировало прежде разума, сообщая ей, что она соскучилась. Малфой погладил её по плечам, медленно провёл большими пальцами по шее; склонился и тронул губами ухо. Электричество пронзило с новой силой. Гермиона выпрямилась, инстинктивно запрокинула голову, и его губы тут же нашли её. Несколько бесконечных минут они самозабвенно целовались в тишине, нарушаемой лишь звуками рваного дыхания и поцелуев, но у неё в ушах грохотала Ниагара. Малфой выпрямился и сжал её плечи, побуждая встать, но не дал повернуться к нему. Он прижался сзади, торопливо сдирая с неё майку, и Гермиона подняла руки, чтобы ему помочь. Горячие руки Малфоя накрыли её грудь, играя с болезненно твёрдыми сосками; скользнули на живот, жадно оглаживая; легли на бёдра, потянули вниз резинку штанов. Когда она осталась без одежды, Малфой раздвинул коленом её ноги, его пальцы скользнули между и оказались глубоко внутри. Гермиона ахнула и выгнулась, остро чувствуя голой кожей грубую ткань его джинсов. Но когда он положил ладонь ей на спину и мягко нажал, заставляя лечь грудью на стол, она сжалась и похолодела. Перед глазами немедленно встала некрашеная деревянная поверхность другого стола в комнате допросов кожа помнила касания других рук — шершавых и грубых, с сильными пальцами, впивающимися в неё, подобно клещам, царапающим обломанными ногтями. Гермиона застыла, чувствуя надвигающуюся панику. Но на неё не зашипели, не ударили, не прижали к столу. Тот, кого она не видела, не Хозяин вынул из неё пальцы, провёл тёплыми руками по её бокам и развернул к себе. Она боялась открыть глаза, не уверенная, что именно увидит фальшивое окно и почувствовала горячее дыхание между ног. Малфой поднял и отвёл в сторону её ногу, поставил на стул. Тогда, в первый раз, когда он лечил её синяки, которые сам же оставил, он уже был близок, но сейчас... сейчас Гермиона почувствовала, как внутрь скользнул его язык. Кровь бросилась ей в лицо. Он целовал и вылизывал, он не причинял ей боли. Но Гермиону снова разрывало надвое: неистовым желанием и мучительным стыдом. Она была грязной — с тех самых пор, как она всё сделала правильно Господин пометил её и благословил Люциус сотворил над ней дьявольский ритуал. Она была грязной. Драко у её ног — сын Хозяина, самое дорогое, что у него было, — целовал средоточие зла в ней. Шум крови в ушах не давал ей разобраться в безумном месиве чувств. Нельзя позволять ему такое... она будет наказана за это. Гермиона непроизвольно задвигалась навстречу губам и языку, застонала в отчаянии. Глубоко внутри усмехнулся Люциус. Совсем так же, как в аврорате, распятый на стене Петрификусом Вика Берджесса. Беззвучно и страшно. Драко оторвался от неё и поднялся на ноги. Гермиона отважилась открыть глаза и увидела совсем близко его расширенные зрачки. Он впился в её губы жадным поцелуем, и она ощутила во рту собственный вкус. Она не грязная. Она не проклята. Она не даст ему окончательно победить... его время прошло. Драко снова развернул её спиной к себе и наклонил над столом. На этот раз Гермиона не сопротивлялась. Она чувствовала, как он дрожит, едва сдерживаясь, но касался её осторожно, его руки были нежны. На этот раз она позволила ему войти, страх ушёл на дно души — медленно и неохотно. Обещая вернуться. Но здесь и сейчас они были только вдвоём, и кончили одновременно, знаменуя невидимым фейерверком очередную маленькую победу. * * * Тяжело дыша, Драко слизывал пот с её шеи и наслаждался солёным вкусом жизни. Ему казалось, что каждая клетка в его теле вибрирует от пережитого напряжения. Это возбуждало и пугало; было так упоительно и странно. В какой-то момент ему показалось, что он ловит послание отца. Драко не мог облечь в слова то, что чувствовал, но когда он, наконец, вошёл в Гермиону, было похоже, будто он вторгся на чужую территорию. Ему сопротивлялась не только она... ему противостояла невидимая сила. Эта сила позволила ему войти — видит бог, он приложил для этого все старания, — но наблюдала со стороны. Выжидая и предупреждая. Волоски у него на шее встали дыбом. Драко крепче обнял тёплую, такую живую Гермиону, и почти успокоился. Каждая близость с ней была чем-то новым, непредсказуемым; пугала до дрожи и возносила к небесам. Разумеется, он больше не мог представить жизни без неё. Она была проклятым зельем. Он стал зельеманом. Грейнджер в его руках начала дрожать. Драко спохватился: он был одет, а она, наверное, начала мёрзнуть. Он отпустил её и поднял с пола недавно сорванную одежду. Она мотнула головой и прошептала: — Пойдём в душ. От её вида и её слов нутро свело сладкой судорогой. — Пойдём... Грейнджер открыла воду, залезла в ванну и стала смотреть, как он раздевается. Под её взглядом член у него встал, будто ничего и не было каких-то десять минут назад. Избавившись от одежды, Драко помедлил секунду и присоединился к ней. И что-то пошло не так. Грейнджер удивила уже тем, что опустилась перед ним на колени. Она делала это неуверенно, как сомнамбула… как под заклятием. Драко раздирали противоречивые чувства. Там, на кухне, когда она замерла и сжалась, словно под прицелом палочки, он едва поборол ошеломительное желание надавить на неё, заставить лечь на стол. Взять её силой. Но он сумел справиться с собой, проявил терпение и не пожалел. Сейчас он боялся не сдержаться. Видеть её полуоткрытые губы у себя в паху было выше его сил. Сквозь пелену, застившую глаза, он всё же различал, что Грейнджер продолжает двигаться как зомби, но не находил сил остановить это. Её пальцы обхватили член и задвигались — медленно, чувственно. Губы коснулись головки, язык заскользил вокруг. И, словно прыгнув с обрыва в воду, она вобрала его в рот почти целиком. Драко застонал и схватился за мокрую стену. Другой рукой он гладил её влажные волосы, делая усилие, чтобы не направлять её. А ему хотелось — почти непреодолимо: намотать эти волосы на кулак и оттянуть назад. Чтобы она смотрела ему в лицо. Именно так, сверху вниз. Чтобы вспомнила, где её место и предназначение: сидеть у его ног и сосать его... Драко хрипло вскрикнул, мощно двинул бёдрами и разрядился прямо в горло Грейнджер. Сквозь шум и звон в ушах он различал, как она откашливается, задыхаясь. Но прежде чем позаботиться о ней, нужно было прийти в себя. Возбуждение отхлынуло, и Драко осознал, что последние несколько минут снова провёл во власти чужой воли. Он хватал ртом воздух, пытаясь прочистить мозги. Жадно хлебнув воды, льющейся из кранов — слава богу, нормальной воды, не кипятка, не льда, — Драко, наконец, опустил глаза и напоролся на остановившийся взгляд Грейнджер. Она сидела с приоткрытым ртом и смотрела сквозь него. Драко опустился на колени и осторожно взял её лицо в ладони. Она не реагировала. Драко привычно проверил пульс — сердце билось ровно и часто. Он устроил её голову на своём плече и принялся гладить по спине, водя пальцами по выпирающим позвонкам. На него обрушилось воспоминание, чужое воспоминание, в котором он побывал, благодаря Грейнджер. Как Люциус трахал её в аврорате — на деревянном столе. Сзади. А потом заставил ему отсосать и кончил ей в рот. Сегодня Драко проделал то же самое. И в мозгу его при этом блуждали неслучайные мысли. Вода, что лилась ему на спину, была горячей, но кожа покрылась болезненными мурашками. Ему вдруг стало жутко касаться Грейнджер. Она вздрогнула, будто услышала его мысли, и подняла голову. — М-м-малфой, — выдавила она и затряслась ещё сильнее. — Д-драко... Он быстро прижал её к груди, ожидая истерики, судорог, припадка — чего угодно. Но она просто расплакалась ему в лицо. Не закрывая глаз, не пытаясь спрятаться. Слёзы текли по щекам и смешивались с водой. Драко смотрел на эту оголённую боль и чувствовал, как начинает ломить виски от собственного бессилия и мучительного чувства вины. Всего несколько минут назад он страстно желал не он заставить её смотреть на себя. Теперь многое отдал бы за то, чтобы не видеть, но отвернуться не мог. Сейчас его мозги вернулись к нему, и Драко подумал о том, что в первый раз всё сделал правильно. Осечка вышла здесь, в душе. И спровоцировала это продолжение Грейнджер, а потом вела себя, как марионетка в руках паралитика. Да, пожалуй, он мог делать выводы: она тоже не сама с собой так управилась. Не отпуская Грейнджер, Драко дотянулся до бутылочки с надписью «Гель для душа», кое-как открыл. Вылил немного прямо ей на спину и стал намыливать, медленно и ласково. Мало-помалу её плач перешёл в редкие всхлипывания, а когда она затихла, Драко нашарил позади себя лейку душа и переключатель. Смывать с неё пену доставляло ему удовольствие. Мокрые волосы под струями воды превращались в кусок гладкого шёлка и вытягивались до лопаток. Распаренная кожа розово блестела. Грейнджер покорно стояла спиной к нему, но её беззащитность больше не вызывала у него тяги к насилию. Он был удовлетворён, да, но главное было не в этом. Просто его мозг был свободен от чуждого вторжения, и то, что он чувствовал, было только его. Его нежность, его желание защитить — пусть и от самого себя... особенно от себя самого. Драко завернул краны, аккуратно пристроил душ на подставку. Грейнджер тихо стояла, опустив голову. Он сдёрнул с крючка полотенце, набросил ей на плечи, досуха вытер её сверху донизу. Волосы остались влажными — он не взял с собой палочки — и снова стали волнистыми. Упрямые, как она сама, подумал Драко и отметил тёплое шевеление в груди. Упрямство Грейнджер не бесило, а трогало — это следовало записать в Книге Перемен. — Он больше не причиняет мне физического вреда, — тихо проговорила она, поворачиваясь к нему. — Бережёт то, что во мне. Но перестать унижать меня он не хочет. Действует через тебя, — она судорожно вздохнула и сморгнула вновь набежавшие слёзы. — И заставляет делать то, чего я делать не собиралась. У Драко снова защемило сердце. В её голосе не было обвинительных интонаций. Она просто констатировала факт, смирившись с неизбежным: теперь мучить её будет он, Малфой-младший. Или стоило уже говорить — средний?.. — Послушай меня, — Драко сжал её плечи, глядя прямо в глаза. — Я справляюсь с ним. Да, я знаю, — тут же добавил он, заметив, как скривились её губы, — я ударил тебя, и сегодня... сегодня кое-что пошло не так. Но мы знаем, почему это происходит, верно? Я почти научился контролировать его присутствие в моей голове. Во всяком случае, ловить не мои мысли, не мои желания. Я приложу ещё больше усилий, чтобы отслеживать их и подавлять. Это как... — он замешкался, подыскивая подходящее сравнение. — Как я тренировался вызывать патронуса. Сравнение он нашёл не самое удачное, но сказанного не отменить. Грейнджер покачала головой с горькой усмешкой. — Да, патронуса. Я тоже помню, как тренировалась. В Выручай-комнате, под Рождество. Пока ваша Инспекционная дружина охотилась за нами по всему Хогвартсу, — она длинно вздохнула, не замечая, что говорит без прежних поправок вроде «это была она, а не я». Но Драко заметил и мысленно записал ещё одно очко на их счёт в своей воображаемой таблице. — Помню, какой восторг испытала, увидев свою выдру. Она казалась мне самым красивым созданием среди остальных. Эфемерная, но такая живая и сильная... весёлая. Мой неутомимый патронус. Слеза все же задрожала в уголке её левого глаза и скатилась, но Гермиона тут же вытерла щёку. — Что ж, будем тренироваться вместе. Драко нерешительно улыбнулся, потому что её глаза улыбались. Потому что ему нравился её настрой. Видит бог, он приложит максимум стараний, чтобы помочь вернуть к жизни Гермиону Грейнджер. Хотя бы ради того, чтобы узнать, сможет ли она оставаться с ним рядом. И сможет ли он. * * * Гермиона уже не удивлялась Малфою, который хозяйничал на её кухне. В отличие от неё, он не пользовался фартуком — предпочитал очищать одежду заклинаниями. Она отвыкла прибегать к палочке на каждом шагу, живя почти маггловской жизнью. Сейчас, наблюдая, как непринуждённо, автоматически использует магию Драко, Гермиона ощущала лёгкую зависть и волнующее предвкушение. Стоит вернуться к жизни волшебницы. Она и Люциус изменили сказку несколько лет назад; пора сделать это снова. Теперь уже не будет так страшно. Тогда, давно с ней рядом были люди, но она была одна. Сейчас рядом лишь Драко, но он — с ней. Не одна. Двое. Позже, с удовольствием расправляясь с яичницей и тостами, приготовленными Малфоем, Гермиона встретилась с мыслью, которой предстояло поселиться у неё навсегда. Не двое — уже трое. Слава богу, её больше не выворачивало. С таким весом токсикоз её просто добьёт. Гермиона отпила кофе и подумала, что с ним, наверное, скоро придётся завязать. Настроение стало портиться. Она прожила беременность Нарциссы Малфой глазами Люциуса. Она это видела, и не только беременность. Интересно, знает ли Драко, что его отец был вместе с матерью, когда он появился на свет? Теперь Гермионе предстояло прожить всё это самой. Изнутри. И будущее виделось чередой беспросветных тягостных месяцев, полных ограничений, нездоровья и неврозов. Может, стоило выгравировать на куске мрамора цель, к которой они с Малфоем шли, ради которой всё затевалось. И повесить на видное место, чтобы черпать где-то силы всё это пережить. Она посмотрела на сосредоточенно жующего Драко. И неожиданно для себя попробовала представить, как будет выглядеть их общий ребёнок. Будет ли он кареглазым, или гены Малфоев возьмут верх? Насколько она помнила, карий цвет глаз является доминантным. Но в их случае вероятность карих глаз у будущего младенца составляла пятьдесят процентов. Если бы всё сложилось иначе, Драко пришлось бы найти себе подходящую невесту, которая стала бы его женой и произвела на свет наследника Малфоев. Несомненно, она была бы чистокровной и наверняка светловолосой и светлоглазой. Давно, когда Рон говорил с ней о свадьбе, о детях, об их будущей жизни, она думала обо всём этом... У Рона ведь тоже серые глаза. В этом Гермионе виделась горькая ирония. Она давно поставила для себя крест на семье и, тем более, детях. Что она имеет сейчас? Не пройдёт и года, как она станет матерью кареглазого или сероглазого младенца. Но сможет ли назвать это семьёй? У входной двери зашуршало и тихо стукнуло. Малфой вздрогнул и уставился на неё. — Письмо... — растерянно сказала Гермиона и, наверное, изменилась в лице. Потому что Малфой настороженно подался вперёд, сверля её взглядом. Она вспомнила. Рон.