Персик для хокаге

Мы не разговариваем, ни когда едем в поезде, ни когда приезжаем домой. Мы не обсуждаем ни моё странное знакомство с отцом, ни мои отношения с хокаге, ни то, как они закончились. Смотря на маму, я понимаю, что она не расстроена тем, что я снова одинока и несчастна. В её вселенной мои отношения с Какаши были не приемлемы, и тот факт, что они закончились не может не радовать её. Мы не разговариваем о том, как мне плохо и как мне было хорошо до этого, но это тоже устраивает мою родительницу в той степени, в которой может устраивать женщину и мать, привыкшую справляться со всем самостоятельно и не ждущую ни от кого советов и помощи. Мне, воспитанной в такой же манере, не остаётся делать ничего кроме как признать, что так даже лучше. У меня есть время переварить всё в себе и принять решение о том, что делать дальше. Худший вариант развития событий, который я могла предположить, уже случился, и я должна понять стоит ли смириться с этим или попытаться что-то изменить. Удачно, что мы вернулись раньше, чем должны были: у меня есть все шансы привести в порядок мысли и чувства, приготовить отговорки для Изуми и Сакуры, которые обязательно спросят, что произошло, и почему в моих отношениях с Шестым наметился разлад. Держу эмоции под контролем, позволяя себе плакать только ночью, чтобы никто не слышал и не знал, как паршиво ощущается расставание. А ощущается оно довольно болезненно, жжением за грудиной и пустотой в душе. Кажется, что мир потерял все привычные краски, и приходится прилагать немалые усилия, чтобы просто продолжать функционировать. Вечер дня приезда решаю провести на тренировке, для чего выбираю самый дальний и самый редко используемый полигон. Видеть хоть кого-то из своих знакомых совершенно нет настроения, а вот выбить щепки из деревянного столба кажется хорошей идеей. И она таковой является ровно до того момента, как на площадке раздаётся высокий голос Изуми: — Ты уже вернулась? — удивленно спрашивает молодая Анбу, спокойно наблюдая, как я наношу последний удар по столбу и переключаю всё внимание на неё. — Да, обстоятельства так сложились, — подробнее объяснять нет причины. Лицо Изуми немного хмурится, отражая тяжесть мыслительного процесса, что идёт у неё в голове, а в следующее мгновение раздаётся закономерный вопрос: — Не связаны ли эти обстоятельства с визитом в Кумо хокаге? Остаётся только поморщиться. Я не рассчитывала, что придётся так быстро услышать этот вопрос, а потому трачу некоторое время на обдумывание ответа, пока Изуми терпеливо его ждёт. — В каком-то роде, да, но не только с этим, — нет смысла врать ей, иначе в её хорошенькой головке могут зародиться мысли в корне противорячащие действительности. Изуми с любопытством смотрит на меня и ехидно спрашивает: — Между вами пробежала кошка? Вопрос звучит довольно двусмысленно, учитывая, что её призывными животными являются кошки. Оцениваю её подколку по достоинству и пытаюсь держать себя в руках, хотя хочется броситься на попавшую под горячую руку Изуми и выместить на ней всю скопившуюся за поездку в Кумо злобу. Прикрываю глаза и несколько раз медленно выдыхаю, пытаясь восстановить спокойствие. Получается плохо, но я сдерживаюсь. — Нет, — отвечаю также завуалированно, как и она. — В Кумо постоянно была гроза. Пусть понимает, как хочет, подробнее объяснять я не намерена. — И в кого-то ударила молния? — забавляясь, спрашивает она. «Сейчас она ударит в тебя», — мысленно хамлю я ей. — Возможно, — отвечаю вслух. — Жертвы минимальны. Всё будет в порядке. — Не сомневаюсь, — отвечает Изуми. — Разбитые сердца неплохо лечатся хорошей дракой. — Тебе ли не знать, — усмехаюсь я, глядя, как моя соперница обвязывает ладони бинтами. Она усмехается в ответ, но вместо злого и наполненного ненавистью предвкушения между нами образуется почти дружеское понимание. Обидно признавать, но меня Шестой отверг точно также, как и её. — Не желаешь размяться, — мягко предлагает Изуми, и я неожиданно испытываю огромное чувство благодарности по отношению к ней. — Что может быть лучше хорошей разминки перед сном, — встаю в боевую стойку, принимая вызов. Изуми криво улыбается и нападает первой. Яростно отбиваясь, я выпускаю всё то, что накопилось во мне: обиду на родителей, Хатаке, себя, собственную глупость и беспомощность. Я чувствую, как с каждым новым ударом, каждой новой отбитой и проведённой атакой мне становится легче. Легче дышать, легче думать, легче жить. Уже не хочется навсегда разорвать связь с мамой, сбежать из деревни, стать нукенином и творить зло направо и налево. Изуми, чувствуя мою утихающую злобу, атакует реже и легче, пока бой не сходит на нет. Не сговариваясь, мы усаживаемся возле тренировочного столба, опираясь на него спинами, и пытаемся отдышаться какое-то время. — С тобой почему-то спокойно, — первой возобновляет разговор Изуми. Я изумленно смотрю на неё, требуя пояснений. Она неловко смеётся и машет руками, как будто хочет отогнать мои ошибочные мысли по поводу её слов. — От тебя не надо ждать подвоха, ты не нападёшь со спины, а придёшь предложить честный бой, и мне в тебе это нравится, как, наверно, нравится и ему. Изуми пугает меня своими словами. Я открываю рот, чтобы не дать ей развить мысль о Шестом, любое упоминание о котором ещё очень болезненно, но она опережает меня: — Всё, что я хочу сказать, это не спеши с выводами. Не всегда то, что мы видим является тем, что есть на самом деле. Я хмурюсь, силясь понять, что она хочет сказать. Задаюсь вопросом, что она может знать о том, что произошло в Кумо между мной и Какаши. Прихожу к мысли, что знать она не может ничего, но если она видела хокаге, то, может, его внешний вид намекнул ей на что-то. Ошарашенно молчу, думая, что, вероятно, Хатаке тоже несладко, раз даже Изуми пытается успокоить и обнадежить меня. — Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю напрямую, желая убедиться в правильности моих суждений. — Лишь то, что не всё так, как тебе кажется, — Изуми поднимается на ноги и собирает разбросанные сюрикены и кунаи, намереваясь уйти и оставить меня наедине с миллионом возникших вопросов. — Что ты знаешь? — требую ответить я, когда она укладывает амуницию в свою поясную сумку. — Немного, — отвечает она. — Шестой назначил дату инаугурации. Эта странная новость не укладывается в моей голове в контексте наших с Какаши отношений. Всем известно, что Наруто станет Седьмым хокаге, и подготовка к этому идёт уже давно, но точная дата его вступления в должность не назначена. По словам Изуми, Хатаке её назначил. Подготовка займёт пару месяцев. К осени Какаши оставит свой пост. В голове начинает звенеть, и я не успеваю спросить ещё что-нибудь, прежде чем Изуми уйдёт. Повторяю её слова у себя в голове «Шестой назначил дату инаугурации». Что это может значить, кроме того, что главой деревни станет Узумаки и что на горе хокаге появится седьмое лицо? Что это может значить для меня? С опаской допускаю мысль о том, что Какаши хочет уйти от дел, чтобы создать семью. Словосочетание «создать семью» пьянит, как хорошее сакэ. Следующая мысль прибавляет к этому словосочетанию ещё два слова, и у меня уходит из-под ног земля. Создать семью со мной? Ноги подкашиваются, приходится опереться о тренировочный столб и несколько минут стоять, прислушаваясь к стуку сердца под ребрами, то утихающему, то учащающемуся от бегающих в голове мыслей. Слова Изуми дают надежду. Призрачную, почти глупую, но такую желанную. После тренировки с ней в голове появляются мысли, не только о том, что всё с самого начала было обречено на провал, но и о том, что, возможно, Хатаке просто сглупил, так резко сбежав из Кумо. Рыдаю от мыслей и чувств, то резко уходящих в негатив, то также неожиданно просветляющихся надеждой. Метания и сомнения мучают не хуже физических ран. Мама предпочитает отмалчиваться. К контакту с ней я и не особо стремлюсь: обида всё ещё остаётся сильной. В день возвращения на работу я обещаю себе, что буду вести себя как обычно и никому не дам понять, как паршиво у меня на душе. Командир встречает меня доброй улыбкой, но взгляд его заполняет мою душу леденящим холодом. Что-то произошло. Что-то неприятное и связанное со мной. Я лихорадочно ищу возможные варианты, но ответа на свой вопрос не нахожу. Командир проясняет всё сам: — Шестой подписал приказ о твоём переводе. От упоминания хокаге сердце ухает в живот, а оттуда в пятки к концу предложения. Вместе с необычным волнением, я испытываю обиду и неприязнь. Меня выбрасывают из жизни хокаге, как ненужную и надоевшую игрушку. От этого становится мерзко и ощущение себя, как продажной женщины, накрывает с головой. Решаюсь уточнить: — Что такого произошло, что меня переводят? Голос звенит от возмущения, и мой командир неприязненно морщится, ожидая претензий, обид, криков. Всё это переполняет меня изнутри, но я держу свои мысли и чувства при себе, помня данное командиру обещание вести себя профессионально. — Мне передали приказ из резиденции без объяснений, — звучит ответ на мой вопрос. Понятнее не становится, но я собираю силы и гордость в кулак и протягиваю руку за приказом. Узнать куда меня ссылают неинтересно, но необходимо. Пробегая глазами по бумаге, цепляюсь за слова «перевод обратно» и теряю интерес. Под стандартными формулировками стоит подпись и личная печать хокаге, отчего хочется сплюнуть и засадить вестнику промеж глаз. Сдерживаюсь, планируя разнести к чертям собачьим дальний анбовский полигон. Командир ни в чем не виноват. Это не его инициатива послужила основанием для моего перевода. — Когда моя последняя смена? — спрашиваю, уже зная ответ, и не ошибаюсь. — Сегодня. Сжимая в руке приказ о переводе, превращаю его в мусор. Что ж, паршиво, но переживу. Почтительно кланяюсь командиру и произношу стандартные слова при уходе со службы. Хочется выть в голос, разнести несколько столов, а потом проломить седзи в кабинет Шестого в его доме и хорошенько шарахнуть его Цепной молнией. Пусть он не думает, что легко отделается. Первой мыслью, влетающей в голову на свежем воздухе, становится мысль уйти из деревни. Оформляю её до приличной мысли попроситься на долгосрочную миссию. Одной. Желательно в другую страну, подальше от Страны Огня. Что-то вроде преследования беглых нукенинов, убийства членов опасных организаций. Всё, что угодно, что связано с большой вероятностью риска для здоровья и значительной удаленностью от деревни. Чтобы не думать о такой мелочи как неразделенная любовь. Минут через пять раздраконивания собственных чувств, самобичевания и жалости к себе, прихожу к выводу, что на смену стоит понадежнее прикрепить маску к лицу. Кунаем делаю дырки и привязываю к ней бинт, который всегда под рукой в поясной сумке. Импровизированную конструкцию прячу под волосами. Ни к чему кому-то знать, что под маской моё лицо не просыхает от слез. Мой напарник гадко улыбается мне. Он не говорит ни слова, но по его лицу я читаю, не хуже чем по строчкам книг: «Ненавижу. Рад, что уходишь. Подстилка». В ответ закономерно молчу, не желая конфликтовать. Моё состояние таково, что чиркни спичкой в нужный момент, и от взрыва сбежать не удастся. Отворачиваюсь, вспоминая райкаге. Завидую тому, как легко он может позволить себе показать свои эмоции, не оглядываясь на последствия. Распределение позиций на смену проходит не в мою пользу. Мой напарник выбирает себе пост на дереве, мне же достаётся терраса дома Шестого. Сглатываю обиду и раздражение и не позволяю себе сорваться. Никакие ублюдки не смогут сломить меня: ни тот, что, ухмыляясь, наблюдает за мной с дерева, ни тот, который не обращает на меня ни малейшего внимания, сидя за стеной в своем кабинете. Выпрямляю спину и заставляю себя шагать ровно по настилу террасы. Мне бы сейчас на ком-нибудь отыграться по полной. Желательно, чтобы он выглядел как Хатаке, а в идеале был бы им. Не успеваю в достаточной мере испугаться от шороха раскрывающихся седзи, но ловлю микроприступ паники. Медленно поворачиваю голову в сторону звука и с болью в сердце наблюдаю за тем, как на террасу выходит хокаге. Давлю свою гордость почтительностью и низко кланяюсь главе деревни. — Здравствуй, Момо, — его тихий глубокий голос режет меня словно лезвие сюрикена. — Доброй ночи, господин хокаге, — хриплю в ответ, часто моргая из-за выступивших на глазах слез. Какаши едва заметно кривится от моего обращения, намеренно официального и возвращающего пропасть между нами на место. Шестой медленно доходит до балюстрады, опирается на неё локтями и смотрит во двор. Не в силах пошевелиться, стою треснувшим каменным истуканом. Видеть его оказывается больнее, чем не видеть совсем. Бегло осматриваю его фигуру в поисках подсказки для себя. Хокаге кажется худым, на грани истощения, и постаревшим. Внутри в противовес всем моим мыслям о мести всё сжимается от боли: видеть его таким мучительно. — Как ты, Момо? — его участливый и печальный голос заставляет меня заплакать, но я стараюсь держать лицо, дыша через рот и не позволяя себе всхлипывать. Для того, чтобы ответить мне требуется несколько минут. Он не торопит, поворачиваясь ко мне лицом, и наблюдает за мной. Его скулы остро выделяются даже в свете луны. Я сжимаю ладони в кулаки, впиваясь ногтями в кожу, и нагло вру: — Хорошо, господин хокаге. — Это хорошо, — звучит печально мне в ответ, и он продолжает. — Я хотел поговорить с тобой о том, что произошло в Кумо. — Не стоит, — резко озвучиваю я своё желание, а затем уточняю. — Здесь и сейчас не стоит. — Войдем в дом, — предлагает Шестой, а я задыхаюсь от чувства безысходности. Разве я могу ему отказать? Он покидает террасу первым, но остаётся стоять у седзи, дожидаясь меня. Моё тело движется, как скрепленное ржавыми шарнирами: медленно и обречённо. У меня нет никакого желания обсуждать никакие события, произошедшие в Облаке. Как только я оказываюсь внутри, седзи за моей спиной закрываются, отрезая единственный путь к спасению. Хокаге шагает вглубь кабинета, направляясь к столику для еды, а я не удерживаюсь и бросаю взгляд на футон, на котором всё и началось. Становится нечем дышать от слёз и невысказанных упрёков. — Выпей чаю со мной, Момо, — просит Хатаке, и я теряюсь, не зная, как я смогу остаться без защищающей меня маски. Мне совершенно не хочется пить чай, а желание опрокинуть на Шестого хотя бы заварочный чайник растёт в геометрической прогрессии. Хокаге устраивается за столом и рукой указывает на место напротив себя. Скрепя сердце повинуюсь и устраиваюсь за столом. Чашку чая намеренно игнорирую и не снимаю маску. — Сними маску, — просит Хатаке, и я нехотя повинуюсь, давая себе мгновение, чтобы сморгнуть слезы с глаз. Действие, в общем-то, бесполезное, ведь он всё равно заметит слипшиеся от влаги ресницы. Сняв маску, стараюсь не смотреть на него, пряча взгляд в пол, отчего не замечаю, как он тянется ко мне и убирает пальцем слезы с моих щёк. Вздрагиваю и отшатываюсь от него, как от того, что причиняет боль даже своей мнимой заботой. — Я сожалею, Момо, — грустно говорит любовь всей моей жизни, а мне хочется едко спросить, о чём же он сожалеет. — О том, что всё так затянулось, или вообще о том, что было? — злость рвётся наружу обидными словами, раня нас обоих. Он в ответ качает головой, заставляя меня недоумевать и ещё больше злиться. — Нужно было сделать всё не так, — отвечает Хатаке, как будто размышляя сам с собой. — Так было слишком больно. — А как было бы не больно? — спрашиваю я, тут же отвечая за него. — Было бы не больно, если бы ничего не произошло. Его усталые глаза смотрят на меня из-под прикрытых век с сожалением. Вот уж не надо мне его жалости. — Прости, Момо, я поспешил. Он ловит мои ладони своими и наклоняется ко мне, касаясь их лбом, а затем целует каждый палец на моей руке. От неожиданности теряюсь на мгновение, а затем начинаю яростно выдергивать свои пальцы из его рук. Он держит крепко, но позволяет вырваться. Места прикосновения его губ горят, от чего приходится растереть ладони. — Я переживу, — заверяю я хокаге, поднимаясь и прося разрешения уйти. — Это всё? Я могу идти? Хатаке поднимается за мной следом: — Нет. Это не всё, что я хотел сказать. Ками! Сколько можно?! Что ещё тут можно сказать?! Я не идиотка, посыл понятен: ему жаль, я должна простить. Сделаю вид, что так и поступлю. — Я всё поняла, — убеждаю Шестого не продолжать, но он перебивает меня. — Ты не могла ничего понять правильно, — строго говорит хокаге. — Ты не знаешь, что мной руководило. — А вот это легко угадать, — огрызаюсь в ответ. — Похоть? Он отрицательно качает головой, а я продолжаю с издевкой: — Нет. Может общественное осуждение? — и через паузу продолжаю. — Тоже нет. Ах постойте, это же меня всячески унижали за связь с хокаге, а уж самому главе деревни никто ничего бы сказать не посмел. Замолчала, осознавая, что переборщила с эмоциями. Говоря откровенно, права так себя вести у меня не было. С самого начала я знала, на что шла и как скорее всего это закончится, но почему-то верила, что смогу сохранить отстраненность в этих отношениях. Но не смогла, и теперь лью яд на в общем-то на абсолютно адекватно ведущего себя хокаге. Я вижу, как брови Шестого сходятся на переносице, делая его выражение лица недовольным. Лихорадочно ищу способ закончить не угодный мне разговор и вернуться на свой пост. В голову приходит лишь одна странная и довольно глупая мысль: нужно поднять шум, привлекая внимание дежурящих в доме Анбу. Они прибегут спасать хокаге, и мне не придётся с ним больше разговаривать. Перед глазами на секунду встаёт облик райкаге, громящего свой стол, и я делаю почти тоже самое, когда вижу, что Хатаке собирается заговорить. Столик для еды летит в сторону, чашки бьются об пол, а чайная лужа стремительно растекается в сторону письменного стола хокаге. Привлечённые шумом Анбу распахивают дверь в кабинет Шестого без разрешения. К моменту, когда в комнате оказываются ещё двое человек, мы стоим в разных частях кабинета. Один из Анбу — старший по званию — вопросительно смотрит на хокаге, второй — не выпускает из вида меня. Я зло улыбаюсь: уж теперь-то наш разговор точно закончен. Хатаке качает головой, осуждая мои действия. Второй Анбу, очевидно, более молодой, не удерживается от комментария: — Кажется, чайная церемония пошла не по плану. Шутку никто не оценивает кроме меня. Хмыкаю и отвечаю: — Чай оказался слишком горячим, пришлось спасать господина хокаге. И уж чтоб наверняка избежать продолжения разговора, резко делаю несколько шагов в сторону Шестого. Первый Анбу реагирует молниеносно, перехватывая меня и больно сжимая плечо. Теперь меня могут ненадолго запереть в комнате для допросов и даже допросить, но это лучше, чем пытка разговором с Хатаке. — Всё в порядке, — вступает в разговор хокаге. — Это получилось случайно. Ты можешь отпустить Момо. Ой-ли? Анбу на секунду теряется от слов Шестого, а я пользуюсь ситуацией и бросаюсь к молодому Анбу, менее опытному и оттого более уязвимому. Тот не успевает отреагировать, и я провожу на нем свой коронный приём, вырубая на пару часов. Не смертельно, но угрожающе, а, следовательно, вырубить должны и меня. Последнее, что я вижу перед тем, как потерять сознание, это усталые и полные боли глаза Хатаке. Сквозь темноту и усиливающийся звон улавливаю негромкое: — Зачем, Момо? Сознание возвращается медленно, затылок раскалывается, во рту сухо и мерзко. От холода пола не чувствую правый бок. Сесть удаётся с трудом. Перед глазами вращается комната, и меня начинает подташнивать. К счастью, ела я давно, и желудку придётся обойтись лишь неприятным ощущениями. Осматриваюсь. Не тюрьма и не комната для допросов. Но и не кабинет хокаге, а это безусловно плюс. Настроение немного поднимается скорее из злобы нежели из радости. Вспоминаю ничего не заслужившего отключку Анбу и чувствую укол совести, но ненадолго. За дверью слышатся голоса, но не отчетливо. Один из них точно принадлежит хокаге, и моё сердце сжимается от страха, что он не оставит меня в покое, пока мы не договорим. Пытаюсь безуспешно подняться, но сдаюсь на третьей попытке. Стараясь не шуметь медленно ползу к двери, чтобы подслушать разговор. — Она не опасна, — голос Шестого звучит устало, как будто он эту фразу повторяет не в первый раз. Его собеседник не склонен соглашаться с ним: — Она напала на Анбу. — Это недоразумение, — теряет терпение Хатаке. — Анбу ещё не пришёл в себя, — возмущается ему в ответ чужой голос. — Она сделала это специально. Я усаживаюсь возле двери, опираясь спиной о стену, и продолжаю внимательно слушать. — Это так, — соглашается с незнакомым мне голосом хокаге. — Но она не преследовала цель убить его. — Даже если так, — допускает собеседник Шестого. — Она напала на Анбу и будет наказана. Я практически вижу, как Какаши устало трёт переносицу пальцами, и невольно улыбаюсь. Хотя улыбаться-то в общем-то нечему, меня накажут. — Её поведение связано со мной, — приводит ещё один аргумент хокаге. — Это и так понятно. Она может выкинуть что угодно. Отпускать её небезопасно для тебя в первую очередь, — отвечают ему. — Это не так, — возражает Хатаке. — Ей просто больно и обидно. Она не понимает. Хокаге не успевает закончить, как его перебивают: — Мне тоже больно и обидно, что твоя личная охрана бьет саму себя. И я совсем не понимаю, почему из всех женщин Конохи, ты выбрал Анбу из своей охраны в любовницы. — Замолчи, — цыкает Шестой, и я поражаюсь, что кто-то может не только так прямо озвучивать свои мысли перед хокаге, но и осуждать его. — Всегда думал, что люди в твоём возрасте уже понимают, как устроена жизнь, но, видимо, я ошибался. Я улыбаюсь, хотя ничего забавного в общем-то не происходит, но сама ситуация, в которой кто-то отчитывает Какаши, меня забавляет. Ненадолго разговор прекращается, а потом незнакомый мне голос продолжает: — Мог бы подумать головой, прежде чем творить такую глупость. — Я думал, — возмущается в ответ Хатаке. — Очевидно, не головой, — вздыхает незнакомец, а я тихо давлюсь смехом. — Шикамару, — угрожающе произносит Шестой. — Я позвал тебя, чтобы помочь, а не раздувать конфликт. — Это верно, — легко соглашается советник хокаге и продолжает. — Не думаю, что тебе стоит с ней говорить пока. Дай ей время успокоиться. Неизвестно, что она выкинет в следующий раз. Отличная мысль, Шикамару! И как нельзя лучше совпадает с моим желанием не обсуждать ничего с хокаге. Шестой в ответ не произносит ни слова. Молчание Хатаке может означать одно: он не согласен с Нарой, но принимает его доводы, как достойные внимания. — Я не согласен, — выносит вердикт Какаши, а моё сердце испуганно замирает. — Мне нужно с ней поговорить. Она не понимает… — Ну, на данный момент, она и не хочет ничего понимать. Если ты будешь слишком настойчив, кто знает, что она сделает на эмоциях. — Она благоразумна. Шикамару снова перебивает хокаге, не давая продолжить: — Благоразумна она была бы, если бы выслушала тебя. А так она ведёт себя, как глупая девчонка, заслуживающая хорошего наказания. — Это моя вина. Ну, на самом деле моей вины во всей этой истории не меньше, но признание Шестого бальзамом льётся на сердце. — Не хочешь же ты сказать, что против того, чтобы она понесла наказание? — удивляется Нара. — Я — против, — жёстко говорит Хатаке, и меня это немного радует. — Так и знал, — вздыхает Шикамару. — Её нужно наказать. Такие поступки нельзя оставлять безнаказанными. Лояльность это хорошо, но не тогда, когда она граничит с попустительством. Не могу не согласиться. И пусть перспектива быть наказанной мне не нравится, но так должно быть, чтобы другие не могли требовать для себя поблажек. — Наказание было бы несправедливым. Она ничего не сделала, — не соглашается хокаге. — Из-за неё один из Анбу находится без сознания. Напоминаю, нападение на члена элитного отряда — это преступление, — благоразумный и справедливый Шикамару мне кажется немного нудным. — Я договорюсь с ним. Сделаем вид, что ничего не было, — предлагает Шестой. — Так не пойдёт, — не соглашается советник. — Она должна быть наказана. Пусть не так сильно, как должна бы, учитывая имеющиеся обстоятельства. И снова в разговоре намечается пауза, Хатаке явно что-то обдумывает, а Нара ждёт решения хокаге. — Что ты предлагаешь? — устало спрашивает Какаши. — Пусть неделю посидит под арестом, а потом отправим подальше на миссию, например, в Кумо, — предлагает Шикамару. — Только не в Кумо, — резко протестует Шестой, и за это я ему благодарна. — И вообще надолго не стоит её отсылать. Мне нужно ей сказать, что я был не прав. — Избавь меня от подробностей своей личной жизни, — резко требует советник. — То есть неделя под арестом тебя не смущает? — Не то, чтобы я был за, но другого выхода нет. — Так будет лучше, — подытоживает Нара. — Возвращайся к делам, я обо всём позабочусь. Хорошо знакомые мне уверенные шаги Шестого медленно удаляются от того места, где я сижу, радуя меня, а затем замирают. — Проследи, чтобы с ней ничего не случилось, — приказывает Хатаке, раздаётся скрип дверных петель, и шаги снова удаляются от меня. — Какая морока, — вздыхает Шикамару и неожиданно обращается ко мне. — Дверь открыта, Момо. На секунду становится стыдно, что я подслушивала, но стыд быстро уступает место волнению. Я делаю над собой усилие, чтобы встать, открываю дверь и выхожу в другую комнату, где меня ждёт господин Нара. Склоняюсь в поклоне, сдерживая тошноту. — Ты поступила очень глупо, — начинает советник Шестого. — А у меня нет желания разбираться с такой ерундой, когда есть дела поважнее. Я знаю, ты слышала наш разговор. — Слышала, — подтверждаю я догадки Шикамару. — Сделай правильные выводы, — просит Нара, затем неспешно поднимается и выходит из комнаты.