Король и Шут

Пепел от истлевшей почти до фильтра сигареты лениво спикировал на застиранные, непонятного цвета штаны. Миша это практически сразу заметил и недовольно, сонно заворчав, неловко стряхнул серую кучку, на деле только сильнее размазав по одежде и между пальцев. Старую лодку несильно качнуло, но и этого хватило, чтобы Горшок выбросил сигарету в одну из двух жестяных банок. Лодка может быть и старая, но любимая, и, как минимум единственная, сорить в ней крайне не хотелось. Миша покосился на банку, в которой копошились премерзейшего вида черви, не то чтобы ему было неприятно рассматривать всяких ползучих тварей, но эти черви до безобразия напоминали живые макароны, этого Горшок со своей фантазией терпеть не обблевавшись не мог. Вторая же банка служила пепельницей, спутать их и правда можно было с лёгкостью, подписать руки так и не дошли, но Миша считал, что рыбы не особо расстроятся, если отведают червей под пеплом, а вот Андрей расстроится, если от въедливого табака придётся отмывать две банки сразу вместо одной. Горшок не особо вникал зачем Князь моет то, что уже и хлоркой не отмыть, только если в кислоте на молекулы растворить, но оспаривать не рисковал, знал, что только благодаря Князю сам до сих пор не покрылся плесенью и мхом, поэтому прибавлять работы тому тоже не хотелось. Кстати, и рыбалка эта была не запланированная, просто вышло так, что к приходу Миши Андрей уже нарыл этих червей, а потом с широченной улыбкой вручил банку замешкавшемуся Горшку. А кто Горшок такой, чтобы отказываться от рыбалки, да и ещё с прямого разрешения Князя? Ещё до того, как они съехались, Андрей был не в восторге от этого хобби. Не то чтобы полуночные пьянки он считал лучшим времяпрепровождением (хотя, в некоторые моменты и считал), но каждый раз, когда Миша устраивал раскопки на огороде (особенно радостным он был во время или после дождя, когда червяки на своё горе выползали на поверхность в огромных количествах) Андрей заставал его по уши в грязи, и, как правило ползающего на карачках. Зрелище, стоит отдать должное, очень смешное, но ровно до того момента пока Князь не вёл чумазого, как поросёнка Мишу отогреваться, и не начинал стирать всё то, что тот успевал на себя нацепить. И что для Андрея всегда было удивительно, сколько бы слоёв одежды на том не было, стирать приходилось всё, вплоть до нижнего белья. Он не злился правда никогда, Миша выучил, когда Князь действительно зол, а когда делает вид, чтобы его припугнуть, но всё равно становилось стыдно, когда уставший Андрей ползал по полу собирая все мутные лужи старой, знавшей виды горшенёвской футболкой, которые успели с него накапать. Миша совесть не совсем до конца растерял, поэтому в такие моменты носился по дому, как сайгак, собирая все углы бёдрами и локтями, пытался помочь или хотя бы выглядеть занятым, но всегда получал на это строгий взгляд и предупреждающе приподнятую тряпку. Миша не раз злился на ничем неприкрытое раздражение Андрея только при упоминании рыбалки. Ничего не мог поделать с этой вспыхивающей злостью, а Князь видимо после очередной недоссоры на эту тему, смирился с тем, что Мишу ему придётся делить с рыбами (а может и с русалками какими, или водяными, чем черт не шутит?), может и не смирился, конечно, но точно сделал к этому первый шаг. Горшок за это благодарен был, хоть и необходимость в рыбалке этой с появлением Андрея в его жизни практически пропала. Но раз уж эта злосчастная рыбалка стала камнем преткновения, то не отвоевать себе право на неё ходить приравнивалось почти, что к смертному греху. В этот раз Миша и вправду мог отказаться от этого занятия, провести вечер с Андреем было бы куда предпочтительнее, но на Горшка напало так свойственное ему упрямство. Вот и сидит он сейчас с прикрытыми от усталости глазами и неподвижной удочкой, клевать рыбы решительно не собирались. За сегодня Миша мертвецки устал, и через пол часа бесцельно проведённых в лодке начал клясть своё твердолобие. Наверняка Андрей дома тоже уставший, лежит на кровати с нажитым вместе с ним котом и гладит животинку, а может и не лежит, а опять нашёл чем заняться, это очень на него похоже. Уйдя с головой в уютные мысли Горшок не заметил, как задремал, перестав ощущать даже холод исходивший от воды и специфический запах тины. Из дрёмы Миша вынырнул очень резко, будто он не проснулся сам, а кто-то его настойчиво и не ласково выдернул на поверхность. Спросонья Горшок даже не сразу понял, что что-то не так. Перед глазами стелилась белая и мутная пелена, до такой степени плотная, что стало совсем не по себе. Из-за контраста молочно-белого тумана с мутной водой возникало ощущение будто та чёрная, как нефть. Здесь и раньше опускались туманы, Миша не жаловался на погодные условия, но сейчас… нет, всё выглядело, как обычно, лодка всё та же, удочка неподвижная, две банки жестяные, только вот Миша чувствовал — что-то не так. Тревога поднималась изнутри, неприятной тяжестью оседала в желудке и горчила на языке. Внутренности скрутило паническим ужасом, а тело будто целиком онемело. Раньше доводилось испытывать подобные ощущения только после продолжительного сна в одной позе. В такие моменты страдали практически всегда только руки, а сейчас всё тело, ощущения надо сказать не из приятных. Горшок на пробу дёрнул пальцами на руках и удивился с какой лёгкостью конечности поддались. Когда он наконец-то додумался схватиться за вёсла, то оцепенение целиком овладевшее им неохотно и медленно отступило, оставив только подозрительную лёгкость, даже усталость куда-то скрылась. Лодка двинулась предположительно в сторону берега (по крайней мере Миша надеялся, что ориентироваться в пространстве он пока не разучился). Послышался тихий всплеск воды, выглянув за борт Горшок не увидел, чтобы чёрная гладь колыхнулась хоть сколько-нибудь. Он нервно сглотнул и покосился в банку с червями. Черви в банке всё ещё были, но вот незадача, не подавали никаких признаков жизни. Туман тоже деваться никуда не собирался, перекрывал обзор плотной завесой и отчего-то невероятно раздражал одним своим наличием. Пальцы ослабли и снова онемели, и Миша почувствовал, как весло безвольно выскользнуло и ткнулось в песчаное дно. Встать оказалось практически непосильной задачей, с которой Горшок с горем пополам справился. Вся сложность заключалась даже не в том, что лодка раскачивалась, а в том, что Миша не чувствовал собственного тела, несколько раз он даже неловко присел обратно. Спустя несколько тщетных попыток парень всё же встал. Ночная темень была непроглядной, туман на суше немного рассеялся, но даже звёзд не было видно, только чёрное, такое же как и вода небо. Никакого ветра не наблюдалось, но холодно всё равно было, хоть Миша это слабо чувствовал. Ощущения вообще подозрительно притупились, а мир вокруг, пусть и ночной, но замер. Будто на паузу поставили, а Горшка опрометчиво забыли. И если несколькими минутами ранее глухая тишина не ощущалась, то сейчас она давила остриём прямо в мозг. Всё вокруг будто умерло, ни лая собак, которые при виде даже знакомого Миши надрывали глотки, ни шороха листьев на густых кронах деревьев. Зрение, кстати тоже совершенно не вовремя стало подводить, стоило отвести взгляд от знакомой тропинки к собственному дому, как его словно силой возвращало обратно, через пару таких попыток Горшок и стараться перестал, будто ему нужны чужие дома, когда он идёт в собственный. Среди всей этой мёртвой пустоты и густого тумана, окна дома показались маяком. Жёлтые квадратики света вселили силы в измученного путника, стали глотком воды для мучимого жаждой организма. Миша ускорил шаг, но это не помогло. Ему показалось будто на каждую ногу прицепили по пудовой гире и те упорно мешают ему идти туда куда надо, туда где ждут. У него не осталось никаких вопросов, ни откуда этот туман, ни откуда эта непроглядная нефтяная темень, только одна единственная цель — дом. Ему нужно зайти, увидеть Андрея, ему нужно… попрощаться. Дверь отпирается совершенно бесшумно, хотя Миша её не смазывал, а Князь просил. Буквально на неделе просил это сделать, Горшок пообещал заняться этим на предстоящих выходных, обманул получается. Замершее сердце пропустило болезненный удар. Дома ничего за это время не поменялось, так же прибрано и тепло, не как на улице. Кот, которого так и звали, чучелом замер в прыжке со стула в коридоре, не подавая никаких признаков жизни. Горшок боится, очень и очень сильно, он знает, чувствует, что снова подвёл Андрея, в этом нет ничего нового, Андрея он подводил регулярно, но никогда так по-крупному. Наверное Андрей будет плакать?.. Миша не хотел бы видеть его слёзы, а тем более становиться их причиной. Князь обнаруживается на кухне. На тёплой и уютной кухне, с Мишиной кружкой в руках. Над посудиной замер лёгкий дымок, сам же парень не притронувшись к чаю тревожно, (Горшок отчего-то уверен, что тревожно) уставился в окно.       — Ты всегда будто чувствуешь что-то плохое, — Миша с трудом раскрывает плотно сомкнутые, посиневшие губы, слова дерут глотку, словно полосу препятствий проходят, с трудом, из последних сил, но всё же доходят до конца, и Горшок понимает — на долго его не хватит. Миша дёргается вперёд, силы покидают, и он валится на колени прямо перед Андреем, смотрит отчаянно, с не затаённой болью и щемящей любовью. Бледной рукой с сеткой лопнувших капилляров касается тёплой щеки Князя, слёз у него нет, но Горшок понимает, что плачет, рыдает почти. Андрей его не слышит и вряд ли даже чувствует, он никогда не узнает об этом, но душа не успокоится, не простит себя никогда если Миша смолчит, — прости меня, мне жаль, что выходит именно так… я тебя люблю, — в лёгкие будто воды налили, перед глазами смыкается темень, такая же, как за окном. А что случается с душами если они себя всё же не прощают?       — Несчастный случай, — круглый мужчина в форме жмёт плечами и сочувственно, бестактно хлопает по спине, с чувством, так лупит, что застывшие в глазах слёзы, всё же грозят полететь вместо искр, — как это обычно бывает, напился и рыбачить полез, уже были такие случаи. Друг твой не первый и не последний, — говорит так, будто должно успокоить и хоть сколько-нибудь облегчить боль, работает с точностью да наоборот, — жалко пацана, — отвлекается ненадолго на своих людей, — э, поосторожнее там, закругляйтесь давайте, — Андрею поплохело почти до тошноты, он с нездоровым упрямством смотрит на злосчастную заводь, хрипит что-то нечленораздельное, будто это он тут воды нахлебался, а не…       — Мишка, — зажимает рот ладонями и до кровавых следов прокусывает кожу, жмурится, но слёзы как-то сами просачивается сквозь покрасневшие от недосыпа веки.       — Сочувствую, — странно, но звучит искренне, или его так от чужой боли корёжит? Андрей никогда не любил рыбалку, никогда не любил этот вонючий пруд и лодку эту дряхлую тоже не любил, но он любит Мишу и ради этой любви готов был идти на уступки. Сейчас он за эти уступки готов волосы на себе рвать. Действия не расходятся с мыслями, парень в глухом отчаянии цепляется в отросшие пряди, не хочет больше смотреть на мутную воду, только от одного вида блевать тянет, но он осоловело смотрит на одиноко стоящую у самого берега лодку, смотрит и глаз отвести не может.       — А почему лодку, — он запинается, голос нещадно хрипит и слова приходится почти выплёвывать, — почему у берега она? — одно висло сиротливо барахтается на неспокойной поверхности, то и дело ударяясь о деревянный бортик, мужчина рядом жмёт плечами.       — Не знаю, прибило её, что ли так, - Андрей трёт щёку, она отчего-то горит.