Король и Шут

Психиатрическая клиника — место исключительно жуткое. Разглядывая пустынные коридоры с камера… палатами Андрей в этом убеждался каждый день. Устроиться сюда, поначалу казалось хорошим и обдуманным решением, ну люди с психическими расстройствами, ну и что? Они ведь тоже пациенты, тоже нуждаются в помощи, только немного другой, нежели вырезание аппендицита или лечение геморроя. Их диагнозы звучали, как смертные приговоры, а клиника становилась тюрьмой на долгие месяцы, а порой и годы. Не растерявший ещё сострадание молодой врач всем сердцем жалел этих людей, но справедливо побаивался. Инцидентов никаких не было, но допускать даже возможность подобного было страшно, очень. Наслушавшись историй, как разбушевавшиеся сумасшедшие стетоскопом выкалывают глаза своим психиатрам, Князев предпочитал соблюдать правила безопасности на работе. Как ни крути, но глаза ему могли ещё понадобиться. Ну, так вот, это обдуманное решение перестало казаться таковым, когда начал пропадать персонал клиники. Забавно, что выглядело всё так естественно, что никто сразу не понял, что это были именно исчезновения. Первой в этой череде стала милая медсестра Маша. Странного ничего в том, что она не пришла на работу после своих выходных не было. Мало ли какие причины, да и не заметил этого особо никто, как-то нет и нет, придёт завтра. В итоге не пришла. Следующим в списке исчезнувших красовался так называемый Поручик Саша Щиголёв. Вот тут было интересней. Молодой санитар пропал прямо с рабочего места. Был человек, да сплыл. Андрей лично видел, как тот заходил в клинику, но вот охранник и весь остальной персонал, не видел, чтобы санитар покидал здание, по крайней мере, не через центральный вход. Возникал своевременный вопрос: как, а главное как. Здание клиники находилось в отдалении от города, как сам Князь для себя решил, чтобы не мозолить городским жителям глаза своим существованием. Из построек рядом красовались заброшенные здания и частные дома, в основном красивые, сразу было видно, что здешние жители ценят их и должным образом ухаживают. С другой стороны окна клиники выходили на безрадостный пустырь. Это исчезновение сочли за совпадение, жуткое и необъяснимое, но совпадение. Андрей не спешил строить конспирологические теории, не искал заговоров, но это было странно. Ко всему прочему с первым исчезновением совпало прибытие нового пациента. Их было много, поэтому Князь не мог запомнить всех, только тех с кем работает, но этого он запомнил сразу. Молодой парень, про которого было известно ровным счётом ничего, отличался от остальных. Он был буйным, впадал из крайности в крайность, говорил о себе, то в женском роде, то в мужском, то вообще, как о лице в этом теле лишнем. Успокоительное на него не действовало, но в целом, на персонал и других пациентов он не кидался. Андрей бы не удивился, узнай, что неугомонного Мишу кто-нибудь да приложил, но его не трогали и обходили в основном стороной. Верхом идиотизма было полагать, что безобидный, в общем-то, паренёк как-то связан с пропажами, но и сам Андрей, не то чтобы боялся это темноглазое чудо, но нескольких мимолётных встреч хватило, чтобы основательно зациклиться на нём. Хотя, кому он врёт? Князя это пугало, и в глубине его душонки зрела давящая тоска. Наравне с жутким притяжением он ощущал всепоглощающую жалость и необъяснимую боль. Сейчас, когда он по праву мог считать себя взрослым человеком, после стольких-то лет обучения, быстротечные интрижки не перестали его интересовать полностью, но уже не помогали справиться с напряжением и удовлетворить потребность в общении и желании человеческого тепла с постоянным партнёром. С Мишей можно было общаться, сколько влезет и больше, но давайте вспомним, что Андрей человек взрослый и свои хотелки в состоянии затолкать куда подальше. Миша, а в простонародье — Горшок, ко всему прочему оказывается до безобразия проницательным и ехидным. Вот уж, какие качества ни в коем разе не должны стоять рядом. Миша оказался многогранным, умным и не от мира сего. Всё это было сложно, сам Горшок был сложным, как головоломка. На каждой вынужденной встрече в роли пациента и врача Мишка выкидывал что-то из ряда вон: на предыдущем сеансе приволок с собой шашки. Князев до сих пор голову ломал, откуда тот их взял, когда спрашивал, в ответ получил по-кошачьи прищуренные глаза и клыкастую улыбку, поток бесполезной болтовни и ни слова конкретики, как так вышло — непонятно, но факт. Горшок раз за разом в эти шашки проигрывал и правил почти не знал, хотя играть ему нравилось. Иногда, правда, Миша откровенно грустил. Смотрел большущими глазами настолько тяжело и серьёзно, что становилось страшно. Весь налёт сумасшествия исчезал, будто его и не было, а Андрея распирала жалость, и он не мог понять к кому, то ли к себе, то ли к Горшку. Терапия этому странному пациенту не помогала, и Князев не понимал, что способно спасти его от плена печальных снов. Он не любил отступать, но тут отчаяние накрывало с головой, разъедая изнутри, заставляя малодушно идти по пути наименьшего сопротивления. Влюбляться в собственного пациента Андрей не планировал, но когда понял, что ничего с этим поделать не может, Горшка он стал избегать. Самому от себя противно было, но другого выхода не наблюдалось. С диагностированным у Миши расстройством, выход из психушки светил ему примерно никогда, так зачем же было мучить и себя и его тем, что им никогда не светит? Горшок с этим его решением мириться, по всей видимости, не желал. Дверь в собственный кабинет оказалась не заперта и Князь внутренне похолодел. Слишком отчётливо помнил момент, как вечером прошлого дня её запирал. Здравый рассудок вопил о том, что скорее всего это кто-то из персонала больницы, кто-то из коллег или, в крайнем случае, уборщица и шугаться открытых дверей не стоит, ни к чему хорошему это не приведёт, так и до паранойи недолго. Хотя чего уж там, в голове невольно всплывают образы пропавших. Может, так оно и было? Пустынный коридор, тусклая флуоресцентная лампа и оставшийся в одиночестве человек? Андрей, отбросив глупые мысли, собрал всю силу воли в кулак и, проглотив вязкую слюну, толкнул дверь. Оказавшись в собственном кабинете, и не обнаружив никого постороннего, Князь выдохнул и усмехнулся — ему однозначно нужно меньше думать.       — Я бы так не сказал, — кресло, которое мгновение назад пустовало, с лёгкостью поворачивается к Андрею, в нём обнаруживается Миша. Вид у него странный: под глазами залегли багрово-фиолетовые тени, кожа неестественно бледная, а черты худого лица заострились ещё сильнее. Андрей не успевает ничего сделать, когда дверь неумолимо захлопывается. Звук негромкий и глухой, но бьёт по барабанным перепонкам не хуже, чем молоток по наковальне. Князь в непонимании пялится на тонкий силуэт в своём кресле, и вместо того чтобы начать орать и звать на помощь, что было бы весьма логично в сложившейся ситуации, он пятится и не может найти в себе сил, чтобы разорвать зрительный контакт с обладателем пронзительных глаз.       — Несмотря на то, что ты умён, ты бываешь поразительно туп, — Миша ловко и быстро встаёт, не идёт — подплывает к замершему врачу и останавливается совсем близко, почти касается носом щеки.       — Что проис… — Горшок смотрит на него и язык словно отсыхает.       — Говорю же, — клыкасто улыбается, — ты боишься, это нормально, но тебе интересно… ты не хочешь убегать... ведь так? Не отвечай! Я знаю, что так, — распахивает глаза и приближается ещё ближе, к самому уху, — Андрей, — пробует имя на вкус, хоть и произносил его до этого множество раз, — забавно, — хихикает и для Князя так и остаётся загадкой — что забавно? В кабинете виснет замогильная тишина, холодок пробегает по спине, но Князь, как к полу прирастает, словно загипнотизированный смотрит в чёрные глаза напротив и не видит в них ничего человеческого. В темноте — это просто два провала на лице, как лунные кратеры, они завораживают своей пустотой.       — Не по-мужски это заставлять девушку ждать, — на губах Миши расцветает жуткая ухмылка, а Андрей с радостью бы попятился ещё, но запертая необъяснимой силой дверь ему воспрепятствовала. Чтобы не заорать ему пришлось прикрыть рот ладонью, хотя он не уверен, что нечто перед ним позволило бы сорваться хоть звуку с его губ, так и происходит, — в обычное время этим не побалуешься, — весь ужас Князя заключался лишь в том, что Горшок говорил женским, отдалённо напоминающим Машкин голосом. Два чёрных провала лихорадочно сверкали и оттого, создавалось ощущение, что смотрят на Андрея не человеческие глаза, а две пуговицы, чёрные и глянцевые, женский голос, а это действительно был именно женский голос, пусть и искажённый, резанул по ушам, как пенопласт по стеклу.       — Вы все думаете, что я сумасшедший, — рокочущий смех разносится по комнате, к облегчению Князя не женский, а узнаваемый — Мишин. Горло расслабилось, и Андрей хрипяще вдохнул, хоть никто ему доступ к кислороду не перекрывал.       — Тут крышей поехал я, — врач невесело фыркает и не находит в себе сил отвести глаза от лица того, кто стоит перед ним, хотя, может быть вернее будет сказать чего?       — О, нет, дорогой Князь, — на распев произносит Миша, и голос его понижается до вкрадчивого шёпота, он, как кот трётся виском об Андрея, — ты в здравом уме и трезвой памяти, — Горшок хихикает и резко отстраняется, хватает мужчину перед собой за грудки, тот марионеткой с оборванными ниточками подаётся вперёд, и даже не пытается сопротивляться. Князь уверен, тут не обошлось без глаз Горшка, которые наравне с благоговейным ужасом внушали спокойствие. Не умиротворение, а именно мертвенное спокойствие. Наверное, так себя ощущали мертвецы… «Как мертвецы могут себя ощущать? Они на то и мёртвые» Миша снова смешливо фыркает, и Андрей, отчего-то не сомневается, что тот читает его мысли.       — Могу перестать, если неприятно, — милостиво предлагает Миша.       — С каких пор галлюцинации такие понимающие? — саркастично отзывается Князь и наблюдает за тем, как Горшок снова наклоняется вперёд. Нечто, что стоит перед мужчиной треплет его, как куклу, а после и вовсе прижимает к двери, не больно, но ощутимо.       — С тех самых, как ты их начал видеть, — Миша ласково оглаживает худыми, до боли родными пальцами щёку, подушечки его ледяных пальцев почему-то влажные, зарывается в волосы, а после оставляет холодный поцелуй на лбу. Темнота накрывает собой всё вокруг, кабинет словно растворяется в ней и перед тем, как мрак сомкнётся вокруг них плотным коконом, последнее, что видит Андрей это белеющее лицо в паре сантиметров от собственного, с тёмными кратерами глаз, которые даруют спокойствие.       — Жалко его, — медбрат стоит с пустым шприцом в руках и наблюдает за тем, как мужчина на койке затихает.       — Их всех жалко, — врач с озабоченным лицом отходит к нему, но продолжает сверлить пациента профессиональным взглядом, оценивает реакции, чтобы вовремя среагировать если начнётся припадок.       — Он практически не выходит из видения, что создал его мозг, — Яков, поджимает губы и качает головой, идти работать в психиатрическую клинику, было самым его ужасным решением за всю жизнь.       — Защитная реакция мозга на травмирующие обстоятельства, он даже не понимает, что это не взаправду, — Александр кладёт руку на плечо Цвиркунова, пытается поддержать, но помогает мало.       — Это ужасно, его даже не навещают, — Яков не представляет, что может быть хуже, чем остаться наедине с пожирающей здравый смысл болезнью, когда никого нет рядом, когда никто не удержит на поверхности, не позволит захлебнуться в толще безумия. Стать заложником собственных видений, потерять возможность различать реальный мир и мир кошмарных грёз — хуже пытки и не придумаешь.       — Как мы поняли, — врач на секунду замолкает и в стальных глазах мелькает сочувствие, — он нашёл своего друга… — Цвиркунову не нужно быть ясновидящим, чтобы догадаться, почему слово «друг» Александр выделяет, и что значит это обречённое «нашёл», — передоз, — понуро жмёт плечами, — это и стало отправной точкой, сам того не подозревая, посмертно, тот парень нажал на спусковой крючок, — Яков не находит, что ответить, он лишь отводит взгляд от человека на койке, потому что тот начинает, что-то бормотать, а впалые щёки блестят от влаги в тусклом свете флуоресцентных ламп, но это ничего, для этого пациента подобное поведение в порядке вещей. Они почти привыкли, насколько это вообще представлялось возможным. Ничего больше не произнеся, они выходят из каме… палаты молча, но тягостное ощущение чужой скорби следует за ними, как шлейф от парфюма.