Король и Шут

За горой, гораздо дальше всех остальных домиков, в основном ухоженных и красивых дремал старинный замок. О нём давно все забыли, и тропинки к нему заросли, ведь гостей там никогда не было. Замок был большой и величественный в своём одиночестве, такой же величественный, как и единственный его обитатель. Окна его выходили на илистый, заросший водорослями пруд, стены пестрели нитями трещин, а крыша в некоторых местах прогнила. Там, где раньше лежали плиты черепицы, теперь зияли чернеющие дыры, по подоконникам и выбитым стеклам, зелёной змеёй вился плющ, смутно заметный на замшелых, почерневших булыжниках. Трава вокруг разрослась и стала в человеческий рост, мешала не просто идти, а даже видеть, оно и к лучшему, ведь одинокого обитателя это не смущало. Он подошёл к старой заржавевшей ограде, любовно огладил прутья забора, и пусть он взял с собой ключи, они не пригодились, цепь, которая раньше удерживала калитку рассыпалась на звенья, стоило только дёрнуть за шершавые прутья посильнее. Она сослужила хорошую службу, но нужно её заменить, всё в этом мире, когда-то разрушится, без исключения всё. На ладонях остались куски ржавчины, и Михаил с пренебрежением отряхнул руки. Мужчина застыл прикованный взглядом к тихому зданию, не растерявшему крупицы былой красоты и величия. Кусты шиповника высохли и потеряли все свои опознавательные черты. Михаил и не узнал бы их, если бы не высаживал их лично. Если бы они не высаживали их. Выложенная камнем тропинка вовсе была не видна среди буйно разросшихся растений. Сделав несколько шагов вглубь двора, Михаил услышал такой привычный хруст сухостоя. Воздух стоял густой от аромата сухой травы и горячий от палящего солнца, с каждым вдохом лёгкие обжигало, а в глаза, словно песка насыпало. Воспоминания алыми розами распускались перед глазами, такие первозданные, такие родные больному сердцу, что душа просилась наружу, сжигала всё хорошее и доброе, что когда-то было в этом человеке, что другой когда-то в нём так горячо и трепетно полюбил. В звенящей тишине был слышен лишь скрип старых качелей и шелест мертвой травы. Стоило только сделать пару шагов к замку, как прекратилось пение птиц. Мучительно было ощущать этот замогильный покой, но здесь даже обычные звуки природы заглушало полуразрушенное здание говором тишины. Если внимательнее прислушаться, то можно было услышать, как замок говорит, кричит и рыдает этой тишиной, нужно было только внимательнее вслушиваться. Михаил продирался сквозь заросли травы, с твердой уверенностью направляясь к главному входу. Здесь они начинали, но закончит он в одиночестве.       — Мишка! Как тут красиво, — светловолосый, ясноглазый юноша восхищённо пробежал вперёд, светящимися глазами рассматривая замок.       — Не красивее, чем ты, — беззвучно подошёл со спины и крепко обнял.       — Льстец, — Андрей зашёлся взрывом хохота, когда Миша совершенно бессовестно пересчитал его рёбра. Образы бередили незаживающие раны, в руке уверенно уместился холщовый мешок. Уже знакомая тяжесть отдавала ломотой в мышцах, и Миша взвалил ношу себе на плечо. В этот раз было даже легче, чем в предыдущий.       — Как ты умудрился? — Миша огладил щиколотку и подул на разбитую коленку, Андрей пожал плечами и зашипел, когда конечность пронзила новая вспышка слабой боли.       — Тут столько булыжников, неудивительно, что я один не заметил, бывает, — мужчина заворожено смотрел за тем, как алая капелька огибает острую косточку, повинуясь внезапному порыву, он коснулся окровавленной кожи губами. Андрей замолчал и замер, должно быть ошарашено. Видимо пришло время судорожно придумывать оправдание своему странному поведению, но внезапно он почувствовал, как в волосы на затылке проворно вплелись пальцы, настойчиво потянули, вынуждая пересечься взглядами. Светлые глаза лихорадочно блестели, там не было непонимания, только одобрение и всеобъемлющая любовь.       — Иди сюда, — прошептал Андрей и голодно впился поцелуем в губы, пробуя на вкус собственную кровь. Мешок находит своё место у подножия лестницы. Миша оставляет его и идёт на кухню. Он неторопливо зажигает свечи, и помещение погружается в рассеянный полумрак. Торопиться некуда, поэтому он наливает в низкий резной стакан коньяк. Усаживается на высокий табурет и упирается локтями в массивную столешницу, невидящий взгляд гуляет по поверхности стола, выхватывает шрамы царапин, большинство из них он оставил сам, и теперь они напоминанием светлели на тёмном дереве, бросались в глаза образами живой любви.       — Невероятно, — Андрей выглядывает из-за плеча, рассматривает восковую фигурку, будто перед ним настоящее произведение искусства, а не халтурная, любительская статуэтка.       — Не говори глупостей, — фыркает Миша и хочет уже было отсечь голову неудавшейся, по его мнению, скульптуре, но Андрей перехватывает его руку за запястье.       — Не трогай, пожалуйста, мне очень нравится, — голос такой просящий, искренний, взгляд такой же, и острый нож для резьбы по дереву выпадает из ослабших пальцев прямо на стол, оставляет небольшой рубец. Он не в силах противиться. Миша не верит, что воск, отдалённо напоминающий человека может нравиться Андрею, он ведь художник, как никто иной знает, толк в прекрасном, а всё равно почему-то смотрит на кривые статуэтки, будто перед ним и правда, что-то стоящее или, как минимум имеющее художественную ценность. Царапина и по сей день тут, под пальцами шероховатостью, а кажется, словно на израненном любящем сердце, на пылающей адским пламенем душе. Стакан с грохотом опускается на стол, янтарные брызги заливают поверхность, попадают и на пальцы. Он вскакивает с места и словно в горячке мечется по кухне, бросается к ящику, с грохотом несмазанных петель открывает дверцу шкафа, и находит наконец-то нож. Бритвенно острый, с блестящим ухоженным лезвием и тёмной лакированной рукоятью, с которой проще простого стирать все ненужные жидкости. На полных губах расползается сумасшедший оскал, руки дрожат от возбуждения, а загрубевшие пальцы сами тянутся к лезвию, проверить, насколько оно подходит для работы. Из среднего пальца левой руки, прямо на подушечке, набухает капелька крови, она скатывается вниз, очерчивает фаланги и лениво скрывается между нервных пальцев. На кухне ему делать больше нечего. Мешок бесформенной кучей лежит там, где Миша его и оставил, кончик верёвки змеёй вьётся под ногами и мужчина быстро и ловко с ним расправляется, отбрасывает в сторону. Тут он немного тормозит, лениво отгибает грубую ткань и в образовавшейся щели наблюдает светлую, чересчур светлую, холодного оттенка кожу. Действует дальше методично, отточено. Вот уже мешок совершенно неинтересная тряпка без содержимого. Миша оглаживает светлое бедро с сеткой лопнувших капилляров, ведёт выше по плотной, гладкой и ледяной коже, по подвздошной кости, по изгибу талии. Он сидит рядом на коленях и рывком приподнимает безвольное тело, прижимает к себе и прослеживает с больным интересом каждую родинку и шрамик. Приподнимает заиндевевшую руку и подносит к глазам, аккуратные ноготки и ухоженные пальчики, практически полное отсутствие волос на холёном тельце. Распахнутые в испуге серые глаза подёрнуты дымкой и оттого ещё более бесцветные и не выразительные, они смотрели в потолок, копна белых волос разметалась в беспорядке. Красиво, но всё не то. На тонкой шее лилово фиолетовые синяки от пальцев. Миша выпускает ладонь из своих рук и та с глухим ударом кости о бревенчатый пол падает, теперь он примеряется, снова пристраивает крепкую руку на нежной шее, заглядывает в глаза стекляшки и видит там всё тот же испуг, что и за несколько мгновений до конца, видит своё отражение. В тот год буйствовала эпидемия туберкулёза, очаги вспыхивали то тут, то там, смерть косила, пожинала урожаи человеческих жизней и не щадила никого, не пощадила и Андрея, который умер на руках возлюбленного, оставляя его в одиночестве, горько завывающего в опустевшем навсегда, потерявшем душу замке. Он и сам лишился большей части души тогда, а тот жалкий кусок что остался, прогнил насквозь. Мрачный мужчина не хочет больше медлить, он поднимает тело на руки и несёт по лестнице на верхний этаж в «мастерскую». Просторная, некогда светлая комната теперь была захламлена различными инструментами и бытовым мусором. Тут многое поменялось со временем, появилась медицинская атрибутика и стол посередине комнаты. Миша сгрузил труп на него, и пошёл к аптечке, некоторые «экземпляры» до последнего боролись, и результатами этой борьбы становились царапины на запястьях и предплечьях, содранная кожа кровавой кашей оставалась у них под ногтями, но это ничего страшного, боль физическая отрезвляла, подгоняла и мешала остановиться, она раззадоривала. В моменты просветления, когда разум брал главенство, он задумывался о том, что является чудовищем. Настоящим, существующим в реальности, а не тем, которое рисуют в книгах. Эта тьма всегда была в нём, следовала по пятам, но никогда не выходила наружу, сдерживаемая Андреем, который, не скупясь, кормил внутренних демонов. Он никогда не возражал, против более жёстких ласк, был открыт для чего-то нового и порой странного, не опасался нездоровой тяги к крови, потому что безоговорочно доверял и позволял многое, он знал, что Миша остановится, если он попросит, он знал, что имеет над ним власть и никогда ей не злоупотреблял. Миша рычит, совсем как дикое, загнанное в угол животное. Он так любил его! Сердце горит, а вместе с ним догорают остатки человечности. Завёрнутый в тряпку, на одной из верхних полок хранится пчелиный воск и парафин, на нижних полках меловой порошок и твёрдый жир, всё, что понадобится для изготовления скульптуры. На самом видном месте стоит набор масляных красок, которыми когда-то пользовался Андрей, он так и не успел израсходовать все их до конца. В другом конце комнаты раствор формальна и несколько эфирных масел. Процесс изготовления восковой фигуры долгий, он занимает большое количество времени, которого не всегда хватало, чтобы изготовить идеальную скульптуру до того, как тело начнёт разлагаться, поэтому действовать нужно быстро и эффективно. Ни одной из этих практик он не владел в идеале, но упорства хватало, чтобы добиваться поражающих результатов, которые в своё время, несомненно, порадовали бы Андрея. Светловолосый юноша с задумчивым выражением на лице собирал полевые цветы, то и дело, отвлекаясь на возлюбленного, который с затаённой нежностью за ним наблюдал, вызывая лёгкое смущение таким пристальным вниманием, но заставить себя отвести взгляд не мог. Они оба думали о том, что их ждёт в новом доме, таком красивом замке, который огорожен от всего остального мира горой. Им было хорошо друг с другом, хорошо засыпать, хорошо просыпаться, они оба этого хотели. А больше всего Андрей хотел, чтобы Миша любил его вечно. Так же горячо и крепко, как сейчас, чтобы до конца жизни, чтобы света белого без него не видел и ни в ком больше не смог найти этой любви. Андрей улыбается своим мыслям и, прикрыв ясные глаза, глубоко вздыхает ненавязчивый, лёгкий аромат трав.       — Поставим дома? — из пышного букета выпадает пара листиков, Андрей поднимается из густой травы и уверенно шагает к Мише, тот улыбается в ответ и ловит за руку.       — Поставим, — соглашается он, — а хочешь, мы шиповник под окнами посадим?       — Хочу, очень хочу.       — Тогда посадим. Он никогда не узнает, что мечты стали реальностью.