See my life going by, Each moment I am alive I keep reaching out, holding on, hoping Somewhere in my life There's one light burning
Richie Sambora — One Light Burning
— Боевая готовность через сорок минут! — громогласно прерывает тишину женский голос. Танни от неожиданности вздрагивает, поэтому тени на веко ложатся криво. Выругавшись, она стирает всё салфеткой и начинает заново. Антрацитовый хорошо сочетается с её алой кожей. Танни щедро рисует несколько тёмных линий и немного растушёвывает последнюю у лобных выступов. Так наросты выглядят объёмнее. Потом обмакивает палец в краску, проводит два небрежных штриха по скулам; ещё один по центру нижней губы и вниз по подбородку. Закончив, оценивающе глядит в зеркало. Сойдёт. Танни уже двадцать пять, и для оперной дивы она почти что старуха. Конечно, лучше неё на Крайссе никого нет. Даже когда директор взял эту дурочку Ягури, и все главные роли отошли ей, Танни знала, что новенькая порвёт себе глотку раньше, чем научится петь так же. Но Ягури была милой. Чрезвычайно тупой и чрезвычайно милой. Неискушённой публике это куда важнее техники и таланта. Вот, в общем-то, и всё достижение Танни. Звезда Крайсского театра высоких искусств. Звезда небольшой и не такой уж значимой планеты, где даже губернатору интереснее спускать кредиты на сабакке в дымных клубах, а не приобщаться к культуре. В Империи много миров, где Танни могла бы попробовать продолжить карьеру, но Крайсс держит её сильно по множеству причин. Большая семья, серьёзные долги этой семьи и страх перед огромной, бесконечной галактикой: но в нём Танни никогда не признается. Сегодня она выступает в роли Шаттар. Сестры коррибанского вождя, которая после его смерти узурпирует власть, убивая младшего брата. «Жертвоприношение» одна из самых любимых постановок Танни, но Шаттар ей не нравится. Завистливая, жестокая женщина с чёрным сердцем: Танни ближе Рамия, молодая вдова правителя, которая клянётся восстановить справедливость и вернуть власть маленькому сыну, оставшемуся на попечении доверенных воинов. Самой ей приходится бежать. Так начинается её многолетний поход. Роль Рамии, конечно, держится за Ягури. Вспоминая, что не видела её весь вечер, Танни выходит на поиски, дабы убедиться, что та успела загримироваться и переодеться. Опять слушать крики директора из-за нерасторопности этой девчонки очень не хочется. И её, и директора Танни находит в холле женской уборной. Ягури плачет на полу. Плачет так, что грим давно превратился в безобразную комедийную маску, и Танни, хоть и правда переживает за неё, не может сдержать улыбки. Не злой — Ягури не соперница, а коллега. Танни ласково опускает ладонь на её плечо. — Милая, ну ты чего? — Танни пытается успокоить, осторожно поглаживая по голове, чтобы не испортить причёску. Девушка от этого рыдает ещё сильнее. — Я не буду выступать! — надрывно хрипит Ягури сорванным от слёз голосом. — Ни за что не выйду! Директор нервно стучит каблуками по полу, кружа вокруг примадонны как голодный хссисс. Молчит, пыхтит, краснеет, пытаясь усмирить гнев. Несколько ассистентов и дроидов столпились в углу, наблюдая за картиной, но не решаются вмешаться. Наконец, директор останавливается, упираясь взглядом в Танни. — Так, переодевайся, и чтобы через десять минут была готова, — выдаёт железное решение. — И снимите с этой истерички платье! — Да что происходит? — Танни требовательно заглядывает в глаза директору, отчего этот грозный, ворчливый человек мгновенно теряет градус возмущения. — Делегация из столицы, — мужчина трёт вспотевший лоб и понижает голос до почтительного трепета. — Лорд ситхов и свита. Губернатор сказал, что если разочаруем, то будем до конца жизни выступать в трудовых лагерях. Лорд ситхов. Её мать — лорд ситхов. Мать, которая оставила Танни ещё в тринадцать, не вынеся позора так и не проявившего Силу ребёнка. Худшее развитие событий для чистокровки. Бросила на орду человеческих родственников, безучастного отца-человека, который так и остался простым ситхом в скудной военной структуре Крайсса. Танни никогда не испытывала ни страха, ни благоговения. И этого лорда бояться тоже не намерена. Но любопытства Танни побороть не может: переодевается за считанные минуты и быстро стирает угрожающую краску с лица. Пока директор не видит, проскальзывает в техпомещение, чтобы посмотреть на гостя, переполошившего половину Крайсса. Танни осторожно подбирается по коридору к восьмому проектору, так как оттуда лучше всего видно ложу. Потом Танни жалеет, что сделала это. Рядом с суетливым, ёрзающим в кресле губернатором он выглядел недвижимым. Чистокровный с тёмным пурпуром кожи, золотом в спокойных, полных какого-то глубокого понимания глазах. Подсветка ложи очерчивала его строгие, аристократические линии лица, мерцала на безупречно подобранных украшениях. Он не внушал ужаса своим видом, как многие ситхи, но пальцы Танни всё равно свело судорогой от волнения. Если бы ей сказали, что прибыл сам Император, она бы поверила. Танни слышала собственное сердце, бьющееся о рёбра между редкими вдохами. Танни смотрела на Лорда как на высшее существо и чувствовала себя никем. Песчинкой. Мошкой. Крошечным, ничего не значащим огоньком, когда он сиял пламенем сверхновой. Танни хотелось плакать на полу рядом с Ягури. Хотелось владеть Силой, как её мать, чтобы смотреть на него и иметь возможность дышать. Она считает минуты до выхода на сцену и трёт плечи до насыщенно-багровых пятен, пытаясь немного согреться. В мыслях она всё так же называет гостя Лордом. Думает, что бы он сказал по поводу костюмов, понравится ли ему грим. Танни распевается с необычайным рвением, словно перед премьерой. Тревога придаёт таких сил, каких у неё никогда не было. Первый акт проходит в тумане, потому что Танни едва может думать о чём-либо, кроме внимательного взора Лорда. Ко второму она переодевается в доспехи и чувствует себя донельзя глупо. Лорд наверняка настоящий воин, который только посмеётся над такой бутафорией. Танни гордо поднимает голову, говоря себе, что у каждого своё предназначение. Её — сыграть и спеть убедительно. Вместо лёгкого полимерного меча берёт металлический, стащив его у кого-то из «воинов» хора. Странствующая Рамия собирает армию. Она стелет ярко-красный ковёр посреди священного города. Переворачивает на него котёл с мясом, и мужчины смеются, глядя на то, как хрупкая женщина еле справляется с огромным чаном. Рамия достаёт из мешка высохшую, обескровленную голову пустынной крак’джии, и хохота становится меньше. Садится на ковёр и кладёт трофей по правую руку: варёные куски рассыпаны перед женщиной. Никто не подходит. Зуно, тоже недавнее пополнение их театра, разбивает тишину густым, тягучим баритоном. Его Нхарат-Нур первым ступает к Рамии, упрекая остальных в трусости. Преклоняет колено и берёт предложенный дар. Его люди последуют за ней. Стройный хор заполняет зал, когда пристыженные воины один за другим повторяют жест Нхарат-Нура. Глаза Танни слезятся от ярких голографических декораций, но она всё равно пытается тайком разглядеть в ложе лицо Лорда. Не видит из-за света проекторов. В начале третьего акта Рамия, потерявшая из-за голода и жары половину войска, молится в пустыне. Скорбная, чувственная ария наполнена отчаянием, и Танни выплёскивает в неё из сердца всё. В лучах заката к воительнице является Тайфоджем, говоря, что исполнит её просьбу в обмен на жертву. Кровь Рамии взамен чужой. Обессиленная, потерявшая надежду Рамия соглашается даже на смерть ради своей цели. Месяцы спустя её войско берёт родное поселение. Шаттар признаётся в том, что отравила вождя, но до последнего сражается за власть: дуэт Танни и Архисан, заменившей её, пропитан невероятной яростью и напряжением. Танни думает, что, если бы кто-то убил её Лорда, она бы свернула ему шею голыми руками. Ненависть, которую Танни направляет на Архисан, почти что настоящая. Шаттар умирает от руки Рамии. После долгих лет скитаний воительница наконец-то видит лицо сына, ставшего сильным и красивым юношей. Но вслед за радостью её охватывает ужас: Рамия вдруг понимает, что жертва, которую она должна принести Тайфоджему — это он. Её кровь. Последнюю арию, «Jiaashniq», Танни заканчивает в звенящей тишине. Рамия не может исполнить волю бога. От безысходности она пронзает себя сломанным копьём, и вечно сухое небо Коррибана озаряет грозовая вспышка. Тайфоджем в ярости, но он уважает жертвенность и мужество. Леворукий бог принимает подношение крови. Огни сцены гаснут. Только один факел освещает тело умирающей Рамии, и когда над ней склоняется могучая фигура вождя, чтобы забрать в загробный мир, в зале слышатся не только женские, но и мужские всхлипы. Факел затухает. Танни больше не видит в темноте ничего, кроме пары золотых глаз. Ей кажется, что они мерцают, будто от влаги. Нет, точно кажется. Танни ходит по гримёрной как запертый в клетке зверь. Дроиды бесконечно несут цветы: большие корзинки, маленькие корзинки, искусно сплетённые букеты. Один приносит бутылку очень дорогого вина, и Танни грустно улыбается разнообразию. По правде сказать, она ненавидит цветы. Когда вслед за очередным дроидом заходит молодой розовокожий тви’лек, Танни едва успевает схватиться за край стола, чтобы не упасть, потому что ноги подкашиваются от волнения. Раба, настоящего, живого раба может прислать только очень влиятельный человек. Танни просит всех древних богов, если они существуют, чтобы это был Лорд. Чёрные одежды юноши растекаются по полу, когда он склоняется в глубоком почтении. Его голос похож на шелест: идеальный для слуги, которому положено быть лишь фоном в буднях хозяина. — Повелитель желает, чтобы госпожа Танара знала, что она — ослепительная свеча, озарившая мрак его жизни, — лекку касаются пола, и Танни даже немного неловко. — Этот раб недостоин возносить талант и красоту госпожи. Повелитель желает сделать это лично. За Архисан однажды присылал ситхский лорд. Она с гордостью говорила об этом лет шесть, хоть это и был всего один вечер. Танни рассеянно кивает, потому что ей достаточно даже одного вечера. Танни, не дыша, смотрит в розовые, ухоженные ладони тви’лека, где покоится ауродиевый перстень. Мужской. Первой в голове Танни появляется нелепая мысль, что он ей велик. Вторая — что на него можно купить половину Крайсса. Третья — что в первом акте вождь тоже подарил Рамии своё кольцо. Обещая, что не оставит её, пока солнце не погаснет навеки.