You had to have it all Well, have you had enough?
Breaking Benjamin - Had Enough
— Зачем ты меня сюда привёл? — Мерис кривит лицо, глядя куда угодно, только не на него. — Хочешь извиниться? Конечно, нет. За что тебе извиняться. Барсен’тор молчит. Можно подумать, что виновато. Гнев Империи ходит вокруг него кругами, шипит, как разбуженная нексу. Её глаза сияют золотом, злость закипает от одного взгляда: удивительно, как любовь и ненависть всегда идут рука об руку. Мерис ненавидит его. Почти так же сильно, как любит. Она ненавидит его правильность. Ненавидит вечно невозмутимое, умиротворённое выражение. И то, как всю боевую ярость — настроенную, звучную, словно идеальный инструмент, — он развеивает одним прикосновением. Она ненавидит его глаза. Бездонный зелёный оттенок, напоминающий поверхность Манаана. В них такое количество спокойствия, что его хватает на обоих, на весь мир, на всю галактику. Сколько бы гнева не просыпалось в Мерис, он целиком тонет в этих глазах. Она ненавидит, когда в порыве злости замахивается, но не может опустить ладонь на его безмятежное лицо. Когда он перехватывает её, целует пальцы почти неосязаемо и смеётся, восторгаясь, что они проговорили без попыток рукоприкладства на четыре минуты больше, чем в прошлый раз. Всё нутро воет, что ненавидит его, а губы поставляются под осторожные поцелуи. Она ненавидит, когда он дразнит её, нарочито медленно освобождаясь от одежды. Мерис хочется рвать эти джедайские тряпки, вгрызаться в жилку на шее и только чувствовать, как его ровное дыхание сбивается, а самообладание предательски покидает с каждым её стоном. Ненавидит и за то, что потом вжимается в грудь как сентиментальная чувствительная дура, а он, вместо того, чтобы отстраниться, обнимает ещё крепче и засыпает, зарывшись носом в её волосы. Больше всего она ненавидит его за то, что пролетела сотни парсеков, ведомая любовью, а не здравым смыслом. Зная, что не услышит от него ни извинений, ни оправданий, ни чего-либо ещё, что ей хочется сейчас услышать. Барсен’тор никогда не извиняется и не оправдывается. Он настолько идеальный, что не делает ничего, за что бы стоило извиняться или оправдываться. Все так считают, кроме Мерис. И злость от того, что никто больше не видит, какой он на самом деле подонок, захватывает с головой. Звериный рёв, какого ещё не слышали эти стены, вырывается из её груди. И исчезает в ласковых переливах сотен потревоженных кристаллов. Даже своим местом для встречи Барсен’тор умудряется разжигать ненависть. — Ты — подонок, — честно сообщает ему Мерис, не замечая, что на щеках давно не осталось ни одного сухого участка. — Который вечно лезет, куда не просят, находя оправдание в своём проклятом Кодексе! Значит, получил то, что заслуживаешь, — она с силой пинает угол колонны. — Ненавижу тебя! Ненавижу! Она шепчет это долго. Холодной плите под пальцами, опавшим лепесткам на ней, своим ладоням, оцарапанным о камень. Она шепчет это, пока губы не начинают неметь от усталости. И всё равно не прекращает ненавидеть, потому что он, как и всегда, забирает у неё всю ярость и режущую изнутри боль, наполняя взамен теплом и покоем. Оплетающие его саркофаг серебристые ленты качаются даже без ветра, словно в утешение.