Hassliebe

      Собственное тело готово предать, выдавая всеми доступными способами абсолютную напряженность ситуации. В дурной привычке заламывает пальцы, вжавшись в стену, шумно дыша, осознавая, на что согласилась, на что обрекла себя. В который раз понимая и принимая, не жалея. Союз неукротимой силы, способный обратить весь привычный мир в пепел. Союз, который вызывает в стране смуту, совсем не сплачивая. Возведённая в лик святых так быстро становится падшей, поддавшись на умелые манипуляции самой тьмы. И пусть. Никто, кроме него одного, не поймёт ту терзающую жажду, способную склонить самого сильного. Впервые подчинилась зову сердца, наплевав на кричащий разум, на осуждающие взгляды и, наконец, на собственный долг.       Что делать, если только с одним человеком чувствуешь себя на своём месте? Что делать, если тьма — половина души? Противиться? Дальше сгорать в постоянных муках? Нет, Алина устала бороться так рьяно, поддерживать сторону, заочно обречённую на провал. Она способна сиять только с одним человеком. Тем, кто разглядел в ней, сломленной, напуганной девчонке, внутренний свет; кто поверил в неё; кто не переставал бороться, каждый раз натыкаясь на возведённую стену холодности; кто готов был ждать вечность; кто готов искупать Равку в крови за одну её слезу. Они оба больны, оба токсичны, оба повержены. Но ни за что не признает, не сейчас. Может, когда-нибудь. Ведь впереди вечность.       Алина придумывает массу доводов, чтобы оправдать собственное согласие, придумывает ложь, в которую верит, лишь бы не признавать очевидных вещей. Пыталась спасти людей, пыталась спасти всех тех, кто верил, что она святая. Их вера была её бременем, наказанием, способным связать по рукам и ногам. Тот самый настоящий ошейник, совсем не ожерелье, висевшее на шее, совсем не оковы Дарклинга, а сотни тысяч людей. Ответственность тяжко давила на плечи, шла вразрез зову сердца.       Старается не поднимать глаз, чувствуя, как щеки алеют, никак не может привыкнуть, что постель одна на двоих, что спальня их общая. Застаёт в одних чёрных штанах, висевших на бёдрах так низко, что прослеживается дорожка волос, украшающая подтянутый торс с ярко выраженными мышцами. Ей бы перестать краснеть, словно видит впервые, стыдясь своих мыслей и тех ощущений, когда мужчина так расслабленно лежит в общей постели, прикрыв веки. Кажется, спит. Не стоит присматриваться, чтобы увидеть зарубцевавшийся шрам. Тот символ её борьбы уродует грудную клетку, розовая тонкая линия, свидетельство не только его кончины, а последнего шага в спасение Равки. Символ разбитого сердца, символ того дня осознания, когда без него — нет её. Напоминание о том приступе удушающей ненависти ко всему миру, сотни проклятий, обращённые ко всем ныне святым и к самой себе. Тот день, отправивший в ад с четким принятием того, что она такой же монстр, что нет убийства во имя добра. Бесконечные слёзы в унисон мольбам о спасении, о чуде, о воскрешении. И впервые молитвы были услышаны… Впервые плевать на цену, которую пришлось заплатить.       Заклинательница тяжело сглатывает ком, вставший в горле, продолжая скользить взглядом, мечтая прикоснуться к каждому участку кожи. Но не уверена, что хватит смелости первой пойти на столь провокационный шаг. Череда воспоминаний единственной совместной ночи мелькает перед глазами, вынуждая тяжело сглотнуть. Она знает — Александр не тронет, пока не попросит. Это очередной долбанный ультиматум, очередное свидетельство её падения. Желать его не только душой, но и телом. Если одно поддавалось контролю, находясь где-то глубоко внутри, за сотнями стен, то другое рвалось наружу. Зов собственной плоти был так велик, буквально нуждалась в уверенных прикосновениях, касаниях губ, ощущениях полного единства. Когда они оба сдавались друг другу. — Я тебя не съем, — разрушает тишину вечера расслабленный голос, совсем не сонный. Старкова закусывает губу, ну, конечно же, он не спал, чувствует себя пойманной на преступлении. — Каково это — желать запретное? — Что? — Она удивленно вскидывает бровь, наконец отходя от стены, стараясь быть равнодушной, пытаясь бороться, как и всегда. — Не понимаю, о чём ты. — Брось. — Дарклинг кривит губы в ухмылке, на дне серой радужки плещется зовущая тьма. — Твоё тело тебя выдаёт. — Гипнотизирует взглядом, заставляя затаить дыхание. — Ты хочешь чувствовать меня.       Он скользит взглядом по её телу, облаченному в чёрный кафтан, не застёгнутый ни на одну пуговицу, замечая, как та вздрагивает от каждого произнесённого слова, в карих глазах отражение борьбы разума с сердцем. Пытается хвататься за любые доводы рассудка, за любую возможность, чтобы не подчиниться. — Сдайся мне, Алина. — Практически командует, вставая с кровати. Похож на хищника в каждом грациозном движении, сокращает расстояние между ними. Она его добыча. — В конце концов, ты моя жена. — В голосе — обманная мягкость, еле заметная улыбка возникает на губах. Он проводит пальцами по шёлку платиновых волос, заправляя выбившуюся прядь за ухо, касается пальцами тёплой кожи, ведя мазаную линию от уха к шее, очерчивая контуры ожерелья. — Мы оба в этом нуждаемся.       Что-то в его взгляде заставляет внутренности пылать, нет, это не сила заклинательницы, это приятный трепет осознания, что сильный мужчина практически склонил голову, делая шаг навстречу. Как же хочется сдаться, но собственное упрямство заставляет вздёрнуть носик, смотря прямо ему в глаза. — Ты говорил. — Она пытается подобрать слова, продолжая ощущать легкие поглаживания на своей коже. — Говорил, что не прикоснешься ко мне. — Пытается не чувствовать, как покрывается мурашками, выдавая себя. Снова. — Твоё тело зовёт меня. — Практически шепчет, так ласково. Они тонут во взглядах друг друга, идут камнем на дно. — Моя упрямица.       Склоняется ближе, опаляя дыханием лицо, соприкасаясь лбами, прикрывая глаза от минимального касания кожа к коже, а хочется больше. Но он не спешит, смакуя собственные ощущения, посылая волну вибрации по телу после каждого невинного прикосновения. Ему начинает надоедать внутренняя борьба Алины, которая ровным счётом ничего не даёт. — Ты жаждешь моих прикосновений. — В доказательство по-хозяйски кладёт ладонь на талию, разворачивает спиной к себе. Не встречает сопротивлений. Ведёт ладонью от талии, по спине, по линии плеч, убирая пряди волос в сторону, открывая доступ к шее, касаясь губами изгибов чуть выше ожерелья. Каждое прикосновение сопровождалось тяжелым дыханием. — Моих поцелуев. — Он шепчет на ухо, так соблазнительно. — Ты… — Алина пытается возмутиться, пытается сформировать протест из последних сил. — Ты говорил… — тяжело сглатывает, чувствуя дыхание, опалявшее кожу. Как давно он не был так близок, как давно не касался, она и не думала, что способна настолько сильно скучать по чьим-то рукам, по губам, по телу.       Чувствует себя желанной, чувствует, как вдребезги разлетается выдержка от прикосновений к собственной шее, как аккуратно сжимает, зарываясь носом в её волосы, дыша с ней в унисон. — Дарклинг, — произносит она еле слышно, пытаясь не сгореть от собственных ощущений. Не понимает, что именно хочет сказать, но зов срывается с губ в едином порыве. Они оба сходят с ума.       Собственное имя заставляет дрожать, заставляется прижиматься плотнее к льнущему телу. Он практически рычит, когда рывком стаскивается с девичьих плеч кафтан, выдергивает заправленную рубаху и наконец касается ладонями кожи, вычерчивая пальцами только ему известные узоры, слегка вдавливая. Заклинательница чувствует, как пылает от каждого проклятого прикосновения, желает получить больше, тянется губами к его, но встречает линию точёных скул, тут же целуя, словно в бреду. Выгибается, когда пальцы касаются затвердевших сосков, пощипывая и покручивая, отчего тихо стонет.       Её тело податливое, грудь небольшая, упругая, но чувствительная, Александр ласкает, словно играя на музыкальном инструменте. Чередуя страстные и напористые прикосновения с нежными, еле ощутимыми, заставляя выгибаться на встречу. Побуждая низ живота стягиваться в тугой узел желания.       Алина пытается поймать его губы, каждый раз оказываясь так близко, терпя досадливое поражение, практически плача от разрывающих чувств. Подчиняется, помогая стащить с себя рубаху, наконец ощущая мужское тело, плотно прижатое, касание, лишенное всяких преград. Так правильно и хорошо. Так безопасно находится в его руках, чувствовать прикосновения к коже, посылающей миллион импульсов, готовых вывернуть наизнанку, от которых сердце ускоряет свой бег. Каждое касание — искушение; каждый вдох — дурманит, заполняя клеточку тела его персональный запахом. Морозов — её личное чистилище со всеми пороками и желаниями. Одновременное порождение света и тьмы. Коронованная его прихотью, связавшая себя узами вечного союза, засвидетельствованного при святейшем обряде в храме. Он — всё, чего так хотела. — Пожалуйста, — жарко шепчет она ему на ухо, вызывая хищную ухмылку. Необходимо ощутить вкус мужских губ, до ломоты в конечностях, до потери связи с реальностью. — Поцелуй меня.       Александр не спешит внимать её просьбам, желая проучить, желая указать подлинное место в их спальне. В их святыне, где они перестают быть Королём и Королевой, где не ведут борьбу, где она — его законная жена, любимая женщина, давно подчинившаяся. — Запомни, Алина. — Уверенной хваткой сжимает девичью шею, не давая пошевелиться. — Мне надоели наши бесконечные войны, — шепчет он на ухо, вдыхая аромат её тела. — Мне надоело вести борьбу за твоё тело. Ты моя. — Поглаживает другой рукой плоский живот, задевает пальцами тазовую косточку, ведёт ниже, проникая под пояс свободных штанов. — Ты принадлежишь мне. Я буду любить тебя сколько и когда захочу. И сейчас последний шанс это признать. — Пальцами касается чувствительного центра и влаги, что скопилась внизу живота. Мягко поглаживает, слыша стон, сорванный с губ.       От сказанных слов внутренности опаляет жаром, тело буквально кричит в знак согласия, узел желания стягивается сильнее. Прикрыв глаза, шумно дышит, кусая собственные уста. Пытается найти былой дух противоречия, но вместо этого тихо стонет, ощущая откровенные прикосновения к своему естеству, инстинктивно дергаясь. Ей мало, хочется больше. Она готова проклясть весь чёртов мир, лишь бы заклинатель не останавливался. — Я жду ответа. — Голос Дарклинга звучит решительно и непреклонно. Сейчас или никогда. Вынимает руку из штанов, лишая интимных прикосновений.       Она подчиняется импульсу собственного тела, хватается за его руку, сходя с ума, готовая умолять. Неужели не видит, что давно сдалась? Неужели так необходимо озвучить собственную капитуляцию? Разворачивается, встречаясь с его потемневшим взглядом. Видит отражение собственной похоти, собственной страсти, сотни не сказанных слов и не озвученных обещаний. Они принадлежали друг другу с момента сотворения мира. — Я твоя, — произносит она, не разрывая зрительного контакта, — А ты мой. Ныне и во веки веков.       Он врезается в её губы, страстно, напористо, безумно. Целуя как никогда, закрепляя клятвенность слов поцелуем. Чёрт. Это слишком безумно. Слишком желанно. Алина стонет сквозь поцелуй, чувствуя, как снова всё внутри закипает. Единственный, с кем появляются подобные ощущения. Сплетаются языками, пробуя друг друга на вкус. Целуются как сумасшедшие. Она обвивает руками за шею, прижимаясь плотнее к нему. Одновременно начинают шагать в сторону постели, на ватных ногах. Губы налились кровью от напористых, временами агрессивных касаний, распухают, становясь более чувствительными. Отрываются друг от друга, когда в лёгких заканчивается воздух, рвано хватают ртами. Между ними сквозит напряжение, искры практически ощутимы, сгустки магической силы, необузданной и манящей.       Старкова чувствует, как снова готова сиять. Только с ним. Только с ним было правильно, до чёртиков необходимо. В дурмане начинает покрывать поцелуями плечи Александра, периодически оставляя красные отметины — метки собственнических чувств. Когда падает на кровать, тянет за собой, цепляясь пальцами, не желая отпускать. Больше никогда. Слишком необходим. Он нависает, проходясь языком по шее, оставляя мокрую дорожку, ведущую к ключице, а затем к полушариям груди. Мягко обхватывает губами в дразнящем поцелуе, втягивая в рот, посасывая и покусывая, смешивая ласки между собой. То же самое проделывает со второй, пока девушка под ним шумно дышит, периодически постанывая, медленно тянет военные штаны с бёдер вместе с бельём.       В кварцевой радужке чистая похоть, ничем не скрытая, тягучая, способная заполнить всё существо. Заклинательница готова сгореть в каждом взгляде, в каждом прикосновении, которое принимает как дар, как награду за все бессонные ночи, проведённые без него. Заворожено смотрит, как Дарклинг целует внутреннюю сторону бёдер, создавая дорожку из мокрых прикосновений к самому лону. Теряет связь с реальностью, стоит ощутить горячее прикосновение языка, чувствует, как тело прошибает от удовольствия. Для неё это слишком, балансирует на грани, хватаясь руками за одеяло, пытаясь отыскать хоть что-то, что поможет сохранить рассудок. Все попытки тщетны, беззастенчиво стонет, купаясь в собственных ощущениях. Она может только чувствовать, как мужчина умело ласкает, скользит языком вдоль половых губ, посасывает клитор, слегка щёлкает по нему языком посылая тысячи разрядов по телу.       Кажется, что никогда не был так жаден до ласк, до упоительного вкуса и запаха. Практически пьёт её возбуждение, смакуя каждым движением губ, языка, встречая каждый выпад бёдер ему на встречу. Вводит палец в истекающее лоно, плавно, практически рыча, встречая напряжение в мышцах, готов подвести к краю. Член больно дёргается в штанах, новая волна возбуждения заставляет стискивать зубы, пока наблюдает, как палец ритмично проникает в неё, как Алина бёдрами насаживается, вторя его ритму. Выдержка готова полететь к чёрту, когда громкие стоны заполняют пространство спальни. Она на грани, а Александр впитывает эти ощущения, похоть граничит с безумием. Припадает губами к центру удовольствия, толкая за черту.       Стон протяжный, громкий и бесстыдный невозможно остановить. Ей чудится, что она взлетела, что покинула бренное тело. Сгорела от удовольствия. Практически плачет, всхлипывая, оказываясь за чертой. — Александр. — Зовёт, содрогаясь от удовольствия. Но не чувствует единения, не чувствует полноты ощущений. Не знает, как объяснить, чтобы он понял.       Нависая над ней, смахивает дорожки слёз, нежно целуя щеки, заглядывая в золотисто-карие глаза, поглаживая по линии скул: — Тихо, — успокаивающе шепчет он. — Мне нужно. — Алина пытается сформулировать мысль, шумно дыша, заглядывая ему в глаза. — Пожалуйста, Александр.       Он готов рычать зверем, слыша мольбу, понимая без слов, помогая снять с себя мешающую одежду. Её руки дрожат, щёки алеют, в глазах поволока, и он уверен — красивее зрелища не видел, готов продать за него душу, лишь бы лицезреть из раза в раз. Не в силах сдерживать желание, шире разводит девичьи бёдра, удобно устраиваясь, рукой направляет член, пристраивается головкой ко входу. Совершает резкий выпад, заполняя, растягивая узкое, тугое лоно. Восхитительное ощущение правильности. Чувства на пике. Влажно, горячо, узко, так потрясающе тесно. Александр тихо стонет, впиваясь жарким поцелуем в губы жены. Подчиняясь примитивному, первобытному желанию, бессознательно двигает бёдрами, впивается пальцами в бедро до красных отметен. Так долго ждал, что не в силах сбавить ритм, но женские стоны только подталкивают к развязным толчкам. Они двигаются в унисон друг другу, сплетаясь не только телами, но и сердцами. Не просто удовлетворяя желание, занимаясь любовью.       Старкова не замечает, как начинает шептать имя мужа, впиваясь ногтями в его спину. Наконец получая желаемое, наконец чувствуя единение. Удовольствие заполняет каждую клеточку тела, покрывает поцелуями участки кожи, оказавшиеся на уровне губ, слизывает капельки пота. Стонет громче обычного, когда Александр толкается резко и сильно, полностью заполняя, сливаясь с ней. Сходит с ума, когда его пальцы опускаются на клитор, заставляя тонуть в экстазе, в очередной раз терять связь с реальностью, не переставая постанывать.       Экзальтация. Самая настоящая. Пик всех ощущений и чувств. Александр изливается, утопая в пучине удовольствия, сотрясаясь всем телом, мазано целует Алину, ложась на постель рядом с ней, бережно обнимая. Она — его постоянная в жизни, что-то непоколебимое и настоящее, что-то сильнее предназначения.       Заклинательница чувствует поток силы, исходящую из глубин души, свет, заполняющий всё сущее, тихий шёпот на ухо заставляет растянуть губы в счастливой улыбке: — Сияй. — Целует в висок, сплетая их пальцы между собой. — Сияй, Алина, — повторяет он слова, произнесённые в день венчания.       Впервые уверенна, что никогда не погаснет, что свет не померкнет. Осветит путь не только миллионом людей, а главное — ему одному, тому, в чьей тьме нашла свой истинный дом.