Hatrid mun sigra

— …твоих экспериментах, тебя затаскают по судам. — Сьюзан, она робот. На экране седая женщина хмурится и трет переносицу. У нее за спиной робот старого, до смешного громоздкого образца катает машинки по зеленому ковру, мелодично присвистывает. Перед ним сидит на коленях удивительно красивая девочка с розовыми волосами. — Надежда, ни одно адекватное правительство не признает ее роботом. Она обычный подросток с чипом в голове. Не сходи с ума. — Она выращена в пробирке. — Надежда, она пыталась покончить с собой. Отправь ее к хорошему психиатру, есть же в вашей России специалисты по промывке мозгов. Спишись с нейрохирургом. Имей совесть. — Мне странно слышать это от тебя. Женщина бледнеет… Девочка с розовыми волосами оборачивается, моргает невпопад: под левым веком совершенно пустой металлический разъем для сменных глазных яблок. — Спасибо за консультацию, мисс Кальвин. — Надежда… Она отключается, разворачивает скрипучее офисное кресло. Нийя еле успевает отшатнуться. Люди часто говорят, что подслушивать некрасиво. Они долго смотрят друг на друга. Нийя молча выходит из комнаты. Ей не хочется видеть, как знакомо Надежда отводит глаза. Дома у Лебедевых Степа шутит о том, снятся ли биороботам биотехнические овцы. Она не смеется. С недавних пор биороботам перестали сниться темные бункеры, выжженная красно-коричневая земля… Теперь ей снятся обычные залитые солнцем улицы земного города, зеленые парки, здоровые люди и зевающие от жары собаки. Так она говорит Сергею. Так она говорит Надежде. Им не нужно знать, как часто в ее снах появляется отец. Просто как один из прохожих, как старичок на скамейке, который все еще следит за ней цепким взглядом… «Я всегда буду знать, где вы» Она просыпается в холодном поту и думает про детские трупы, парящие в невесомости, бледные иссохшие лица… Она плачет беззвучно, зажав рот ладонью, как привыкла, потому что братья или сестры услышат, они побегут к отцу, они расскажут, не со зла, им просто интересно, почему Нийе плохо. Потом ночью отец спросит: — Разве я делаю тебе больно? Она покачает головой. Она будет чувствовать себя виноватой, потому что, конечно, нет, конечно, нет, отец не может делать ей больно, не может делать так больно. Даже если у нее шла кровь. Даже если она всегда прятала одежду под матрасом и тайком загружала ее в чистку после отбоя. Даже если сейчас, на Земле, ей страшно оставаться одной с любым мужчиной. Даже если она до сих пор сжимает колени, когда садится. На «Астре» не становится легче. Конечно, она может чесать за ухом Вась-ку, обсуждать с Прулем общую любовь к рыбным палочкам, слушать Эдика, его бесконечные истории о «вписках», чем бы они ни были. Но она все еще не может рассказать. Все ведь не было совсем ужасно. Он ведь умел обнимать ее так, как нормальные земные отцы обнимают нормальных дочерей. Она же скучает по этому. Он смеялся с ними, он рассказывал интересное… Совсем маленькой она сама приходила, закутавшись в одеяло, сидела рядом, пока он возился с бумагами. Какая-то часть ее хочет наконец успокоиться, услышать тихое: — Ты такая молодец. Я горжусь тобой, девочка моя. От этой мысли она скребет ногтями голову до крови, сдирает старую коросту, ей хочется разбить себе череп, раздвинуть извилины, вытащить наконец этот проклятый пульсирующий чип… Потому что она слаба. Как-то в медотсеке она пересекается с Торки, смотрит на полупустую банку у него в руке. Морщится: — Они помогают? Он не понимает. Бестолково смотрит на нее вечно расширенными зрачками. — Таблетки. Помогают? Он переводит взгляд на ладонь, на которой лежат две бело-зеленые капсулы. Пожимает плечами и вытряхивает из банки еще одну: — Если подобрать дозу… Наверное, так было бы легче. Ей тоже иногда хочется, чтобы наркотический туман отрезал память, но она все-таки дочь Глана, она все-таки не настолько жалкая… Не настолько же? Она чувствует, как Ракан на нее смотрит. Вернее, как не может смотреть. Как пытается заговорить, неуклюже, виновато… Он ведь любит ее. Не шутит обидно, не пытается залезть ей в мозг, не шарахается, как от зараженной. Не делает больно. Наверное, вот так, неумело, любят обычных дочерей, у которых нет предназначения и озноба после кошмаров. Почему тогда рядом с ним она еле держит себя в руках? Ей хочется кричать. Хочется швырять человеческое барахло об стены, чтобы он перестал так на нее смотреть, чтобы ему было страшно. Ракан, кажется, знает об этом. Потому что в своих справках об истории Дессы он не отвечает на самые простые вопросы: «Где ты был, почему не вышел на связь, почему бросил меня одну, почему ты дал ему сделать это со мной…» Глупые, капризные, по-детски самовлюбленные вопросы. Она телепортируется в свою каюту. Защелкивает замок, не вставая с постели, заворачивается в одеяло. Ей хочется выть от стыда. Глядя через иллюминатор на далекие звезды, Нийя чувствует себя одной из девушек на дне колодца Чичен-Ицы.