Обещаю отбросить печали с этого дня во всех отношениях,
Не терзать понапрасну свою душу в сомнениях.*
Мягкий свет падает на закрытые глаза Сяо. Он глубоко вдыхает воздух и только сейчас начинает улавливать запахи. В воздухе свежесть, аромат цветов… А где-то рядом готовится какая-то еда.Сердце способно мечтать о радости дней, что впереди,
И от: «мысли свободны» теплеет в груди.
Он открывает глаза. Над ним — деревянные балки, под ним — кровать. Пыль золотом искрится в солнечных лучах. Мондштадт. Тогда, всё это… Кровать слегка прогибается справа от него. Сяо поворачивает голову.Люблю я вино, а своих близких — сильнее,
Нет, кроме них, для меня ничего важнее.
Венти сидит лицом к открытому окну и заплетает волосы в косы. Несколько птиц садится на подоконник, другие же — кружатся за окном, словно купаясь в его песне. Какой прекрасный сон. Только вот… это реальность, не так ли?Видишь ли, я не один с бокалом вина,
Мысли свободны, а рядом — любовь моя.
Сяо приподнимается, и Венти оборачивается. Улыбка на его лице — ярче всего на свете. — Доброе утро, соня! — Доброе утро, — словно в тумане думает Сяо. А затем вспоминает, что вообще-то — это приветствие, и добавляет: — Доброе утро. Ты выпиваешь в… — он бросает взгляд за окно. — Восемь часов? — подсказывает ему Венти, а его глаза блестят. — Боже, нет! Я бы не стал пить раньше девяти, чтобы ты знал. Губы Сяо дергаются. Некоторые вещи не меняются. Теперь, проснувшись, он осматривается. Это… квартира? — Точно, — Венти щелкает пальцами, — Полагаю, ты немного дезориентирован. Так получилось, что мы задремали… Рыцари были так любезны, что предоставили нам это место. — Он подвязал вторую косичку. — Как долго ты будешь в Мондштадте? Как долго… Сяо не загадывал так надолго. Он не думал, что всё зайдёт так далеко, до такой степени, что вопрос даже не будет звучать как «планируешь ли ты»… а насколько долго? — Я не знаю, — признается он. — Ли Юэ больше не нуждается в Охотнике на демонов… — Удивительно, как оказалось легко это сказать. Как в разговоре о погоде. Ветер изменил направление. — Есть только… Сяо. Я должен кое-что узнать, прежде чем вернусь. Выражение лица Венти смягчается. Может быть, он сделал тоже самое — отделил Барбатоса от Венти. А может быть…. это всё еще единое целое. — Не торопись, — говорит он, а затем кивает на связку ключей на тумбочке. — Это место твое и будет твоим столько, сколько пожелаешь. — Что насчет тебя? Он замирает на долю секунды. — Ахаха, — смеется он, на тон выше обычного, — на меня не обращай внимания. Легкий ветерок в траве — все, что мне нужно! — он начинает вставать, но Сяо хватает его за рукав. — Останься, — выдает он. — Если хочешь. После ошеломляющей паузы Венти берет себя в руки. — Ну-у… — откашливается он. — Тогда я, эм, любезно соглашусь! И где-то на глубине души Сяо думает: как странно. Потому что в кой-то веки предстоящий день — не суровое испытание, что нужно пережить и забыть, а подарок, которым можно наслаждаться каждую секунду. Почувствовав легкость, от которой почти что кружилась голова, он выскальзывает из постели. — Я приготовлю завтрак! — Венти влетает на кухню. — Как насчет начать день с Мондштадтской вегетарианской похлебки? О, или может ты слышал об этом блюде, но под названием рататуй, — он смеется, ярко и игриво, — Он полностью отличается от того, что готовят в Фонтэйне. — Уверен, мне понравится, — говорит Сяо. Венти наливается красным, словно яблоко, и запинается, путаясь в словах (мило, отмечает Сяо про себя), а после начинает открывать шкафы. Сяо кидает взгляд на свои руки и, повинуясь прихоти, стягивает перчатки. Оголенная кожа мозолистая, но такая же чистая, как белоснежные простыни. Сколько времени прошло с тех пор, как он видел их такими в последний раз? И не нужно было думать о том, чтобы вычищать кровь из-под ногтей… Он потирает пальцы, привыкая к ощущениям, и направляется на кухню. — С чем я могу помочь? Венти смотрит на ингредиенты, которые сложил на столе. Морковь, лук, картофель. — Это всё требует работы с ножом… — Его предложение превращается в осторожный вопрос: всё в порядке? В порядке ли? Сяо только что сложил своё копье. Он не уверен, что готов взять в руки нож… Но… Вонзить острие не для того, чтобы что-то разрушить, а чтобы создать. — Всё нормально. Венти внимательно изучает его лицо; Сяо не отводит взгляд. А затем Венти расслабляется и с благодарной улыбкой указывает ему на разделочную доску. — На этом, позволь мне показать тебе. Он опускает свои руки поверх ладоней Сяо. — Поднимаешь нож. Опускаешь. По диагонали. Главное — не порезать пальцы… — Сяо может чувствовать каждый вздох Венти, как поднимается и опускается его грудь. Я здесь, — говорит каждый его выдох. Я здесь. Сердце Сяо бешено колотится, а затем начинает биться в такт с сердцем Венти… как будто берет аккорд его мелодии. Поднять нож. Опустить. Резать по диагонали. Поднять. Повторить. — И-и-и… та-да! — Венти отступает, но тепло его тела остается у Сяо глубоко под кожей, как если бы оно было его собственным. — Всё, что нужно делать. Вот и всё, — про себя повторяет Сяо, рассматривая нарезанную аккуратными кубиками морковь. И ни единого пятна на лезвии. Он берет следующий овощ в руки. — Пока ты в городе, — парирует Венти, чистя картошку, — Почему бы мне не показать тебе здесь всё? Не Монд, я уверен, что Эмбер уже всё распланировала, а… Равнины, леса, всё, что есть под небом… Все прекрасные достопримечательности? Сердце Сяо пропускает удар. — Море цветов… Венти загорается. — Да, сесилии на Утесе Звездолова! Они расцветают с наступлением весны. Не сходить ли нам посмотреть на них? Вот он тот момент, о котором Сяо мечтал последнюю тысячу лет. Наконец он может ответить тому, что он так хотел и столько времени ждал: «Да», и ещё тысячу раз «Да». Но есть кое-что еще. — Есть танец… — в глазах Венти мелькает доля беспокойства, и Сяо уточняет, — Один из тех, что просит умиротворения. Я уже долгое время не… — он моргает, видит как черный туман расползается по его коже, снова моргает, и все проходит. Ему приходится отложить нож и отойти в сторону, чтобы сделать пару глубоких вздохов. Просто воображение, — напоминает он сам себе, — Это всего лишь твой страх. — Не могу его исполнить. — Из-за кармического долга? — осторожно спрашивает Венти. Сяо кивает. — Но тысячу лет назад… — Это было так давно, но он помнит будто это все происходило вчера. — Когда ты сыграл на флейте, все стихло. На мгновение. Если ты не против… Он запинается. Венти смотрит так, будто Сяо ему сказал, что все звезды погасли. — Я и… не знал… — Венти отворачивается и сжимает стойку до побеления костяшек пальцев. — Сяо, если быть честным… Если бы тебя спас не я… Если бы это был Моракс, или кто-нибудь еще… Сяо осеняет. Вера становится доверием. — Я бы все равно продолжал тебя искать, — обещает он: и я найду тебя, неважно как далеко ты будешь находиться и сколько времени это займет. — Я все равно позволю тебе остаться. - На все время, что тебе будет нужно, и время, о котором ты побоишься спросить. — Забудь о том, что я спрашивал. Тебе не обязательно быть тем, кем ты не являешься. Я никогда не поступлю так с тобой. Венти судорожно вздыхает, — Спасибо, — выдыхает он. — Я доверяю тебе. Я просто… не доверяю себе. Сяо качает головой. — Если что, я… — он останавливается. Слишком поздно. Обеспокоенный взгляд Венти останавливается на нем. — Что-то не так? — Неважно, — отмахивается Сяо (и ругает себя за то, что отвлекся). — Мы говорили о… — неоднозначно жестикулирует он. — Нет, — мягко говорит Венти, касаясь его руки. — Давай раскроемся. Ты выслушал мои тревоги. А я выслушаю твои. Раскрыться. Сяо доверяет Венти до головокружения, подобного свободному падению в бескрайнее небо; и все же, Сяо так долго жил в тени… Но Венти прав. Из двух тысячелетий они провели большую часть времени, гоняясь друг за другом, и быстро это ни к чему не привело. Именно поэтому, слегка запинаясь, он начинает: — Я знаю, почему я хочу быть с тобой. Но… — он с трудом находит нужные слова. — Ты любишь вещи, полные жизни и смеха. А я… вовсе не такой. Венти молчит так долго, что Сяо задается вопросом, куда мысленно он ушел на этот раз. В какие-нибудь шумные места? Городские площади, таверны, переполненные улочки и переулки — в поисках друзей-путешественников… того, кого там не будет? А затем он тянется к лицу Сяо. — Можно? Сяо кивает, все еще не уверенный в том, что сможет говорить без надлома в голосе. С осторожностью, Венти обхватывает его щеку. Его рука тоже мозолистая, у изгибов пальцев и на самых кончиках, из-за натягивания тетивы и струн лиры — одновременно и знак войны, и знак мира. — Я люблю тебя, — и эти слова разлетаются стаей птиц по животу Сяо, хотя это всего лишь констатация того, что оба знали в глубине души. — За то, какой ты есть. Думаю с тех самых пор, как дал тебе благословение ветра. Ты молил о силе, и я услышал песнь твоего сердца — чистый прекрасный звук, который даже не смогли заглушить все перенесенные тобой страдания. Даже тогда? Даже в тот момент, когда свежие грехи запятнали его руки вновь, а имя Сяо застыло на языке, словно что-то инородное и чужое? Но все эти вещи, что он совершил… Клянусь, я не хотел. Я бы не стал, если бы мог. Разве это не более чем оправдание? Можно ли простить себя, когда воют мертвые и сломленные? Дрожа от того, насколько важен ему ответ (Да; да, так и есть), Сяо сжимает запястье Венти. — Я не помню, — шепчет он. — Ты не обязан. — Тогда… В тот день в Хуангуане. — Я просто хотел узнать как у тебя дела. Но, — Венти замолкает и ждет, пока глаза Сяо снова не встретятся с его глазами, — я вернулся не поэтому. Допустим, хм, потому что ты мне нравился. Раздражение вырывается из Сяо. — Так ты… — отвечает он, и его губы растягиваются в улыбке, а вместе с этим и спутанные колючки в груди. Венти беззаботно смеется; Сяо хочет наполнить этим смехом свои легкие до краев. — Тогда я повторю, то что ты сказал: тебе не нужно быть тем, кем ты не являешься. Мы оба нервничаем, я думаю, это естественно. Мы оба хотим, чтобы это получилось. Так что давай просто поверим в нас? Он целует Сяо в лоб легко, как прикосновение солнечных лучей… А от тепла этого касания по телу Сяо пробегает легкая дрожь. Нас. Веру такого типа… Он может себе позволить. Мгновение повисает между ними на какое-то время, медленно опускаясь, оседая, как легкий снег. Затем фирменная улыбка Венти снова появляется на его лице. — Ладненько, — он упирает руки в бока. — Сесилии зацветают через два месяца, ты будешь танцевать, я буду играть на флейте, а эта похлебка сама себя не приготовит. Живей! И инстинктивно Сяо вздыхает: — Это было ужасно… — и, когда Венти заливается смехом, сладким, как ароматы всех цветов мира, Сяо… не может сдержать улыбки в ответ. Свободно. Он отодвигает нарезанную кубиками морковь тупым ребром ножа. Умиротворение и Мир, — размышляет он, ослабляя хватку, — я бы не возражал против этого.***
В полдень Венти провожает Сяо до Хорошего Охотника, а сам заглядывает в кабинет Великого Магистра и, как обычно, проскальзывает внутрь через окно. — Во-первых, — жалуется он, — Не могу поверить, что вы так нас подставили! Кейа поднимает руки в жесте «Кто? Я?», и Джинн подавляет рвущуюся наружу улыбку. — А во-вторых? — подсказывает она. Венти изо всех сил пытается объяснить что произошло с лирой, не перегружая рассказ плохо пережитой за 2600 лет травмой, и заканчивает с извинением: — Это и правда лишь мое личное дело. Мне не стоило тебя этим тревожить. — Нет, все в порядке. Это самое меньшее, что мы могли сделать после… — она кладет руку на сердце, вздрагивая от эха, раздающегося от ее ледяной руки. Ах, эмпатия… Один из величайших и самых страшных из даров. — Я никогда не буду винить тебя в том, что ты ставишь жителей Мондштадта на первое место, — успокаивает ее Венти. — Вы все — дети ветра. — Кейа теребит манжету своей перчатки, слегка избегая взгляда Венти, и он повторяет, нежно улыбаясь: — Все. Анемо Архонт Барбатос не может просить вас ни о чем, кроме как быть счастливыми. Джинн опускает голову. — За это мы очень вам благодарны. Но я хочу сказать тебе кое-что как друг: я хочу, чтобы ты, Венти, был счастлив тоже. Друг. Вот так она на него смотрит? Правда? С другой стороны… в тот роковой день на Утесе Звездолова, Джин отложила в сторону то, что в течение всей жизни было укоренившимся благоговением, и, вопреки всему, использовала имя Венти. С тех пор она ни разу не назвала его Барбатосом и более не стеснялась отчитывать за кражу вина, или смены погоды, или еще чего-нибудь, потенциально несущего вред. Что ж, Веннесса, — размышляет он, сопоставляя друзей в противовес просителям; старая буря в его сердце утихает до шепота: мир стал сильнее, ты так не думаешь? — Береги и себя тоже, — просит он. — М-м-м, — отвечает Джинн. Венти поворачивается к Кейе. — Кейа, — тот вздрагивает, и Венти ему подмигивает: — Это дело я оставляю на твое попечение. Убедись в том, что наш действующий Великий Магистр оставляет немного времени и на себя. Ладно? Выражение лица Джинн становится застенчивым. Кейа улыбается, натянуто, но чуть более искренне, чем обычно. — Разумеется.***
Когда проклятие Двалина было снято, Старый Мондштадт снова обрел покой. Венти следует по знакомой тропе к окраине города — туда, где дерево своей листвой склонилось над кристальным прудом. Деревянный мост скрипит под ногами. Венти думает, что скоро ему придется починить его… или это будет еще одна вещь, которую в скором времени ему придется уступить времени? Он садится возле дерева и касается земли рукой. — Небо сегодня прекрасно, дорогой друг. Ты видишь? Чистая лазурь, как твои глаза. Ах, столько времени прошло с тех пор, как они говорили в последний раз. С чего Венти стоит начать? Насчет твоей лиры… Нет, лучше сказать прямо. Твоя лира исчезла. Нет, слишком резко. Мне жаль. Это верно, две тысячи раз жаль (один год — одно извинение), но все же — это всё еще не то… Сквозь листья дует ветерок. Венти прислушивается к сообщению, да и вообще к любому знаку. Вот рябь побежала по воде, там мерцают и перешептываются хрустальные стрекозы, а дальше — треск костров, лязг кирки о руду, приглушенная песня горняков… Жизнь постепенно возвращается в свою колею. И после того, как он попробовал эту мысль, повертел ее в руках, увидел, как каждая грань улавливает свет, Венти, наконец, шепчет: — Странно, я думал, что мне так много нужно всего сказать, — он открывает глаза, — Но тебя там нет? «Нет» — отвечает тихий голос, но не в шепоте ветра, а откуда-то глубоко изнутри. Его нет. Если он заплачет — это услышит только ветер. После того как сердце восполняет свой последний фрагмент (а может и целый мир), он вытирает слезы с лица и грязь с одежды, а затем поднимается на ноги. Не думаю, что когда-либо перестану по нему скучать, но…. Неистовая птичья трель выбивает Венти из потока мыслей. Он протягивает руку, и на ладонь к нему приземляется взъерошенный зяблик. — Что-то не так? Шторм, — щебечет он. — Ребенок. Потерянный. Где? Ветер здесь и правда становится беспорядочным, когда он на время покидает город, думает Венти, чувствуя укол вины. Не осталось ничего, кроме как привести всё в порядок. — Не волнуйся! — успокаивает Венти. — Мы найдем твоего малыша. Садись. Птица опускается ему на плечо, и они отправляются в путь. Оказывается, кто-то другой прибыл туда первым. На лице Венти появляется улыбка. — Привет, Сяо! — с волнением в голосе кричит он и машет рукой. А затем, уже птице, добавляет: — Вот и твой ребенок, с ним всё в порядке, можешь расслабиться. — Он не пострадал, но пока не может летать, — сообщает ему Сяо. Он опускается на колени возле птенца, внимательно изучая, но продолжая держаться на некотором расстоянии. Всё ещё немного боится быть собой, — с грустью думает Венти, но у них впереди есть время. — Мы должны вернуть его в гнездо. Венти протягивает руку, но птенец уклоняется и прячется за Сяо, который застывает и выглядит а-ля я совершенно не готов к такому. Венти прикрывает улыбку ладонью. — Ага! Малыш хочет пойти с тобой! — Я… не думаю… — птенец умоляюще пищит, смотря на него, и Сяо нужно всего две секунды, прежде чем он сдается. Он осторожно поднимает его с земли, и птенец расслабляется, наслаждаясь уютным прикосновением его сложенных ладоней. Улыбка Венти смягчается. Видишь? Нечего бояться. Под громкий щебет птица делает один круг над их головами, а затем ведет их в сторону башни, где под самым куполом спрятано ее гнездо. Сяо укладывает цыпленка обратно, как всегда с особой нежностью, и, закончив с этим, присоединяется к Венти, замершему на выступе, с которого открывается прекрасный вид на город. — Что думаешь об этом виде? — спрашивает Венти, размахивая ногами в воздухе. — Красиво, не правда ли? — Так и есть. Хотя… — Сяо смотрит на Венти. — Я думал, тебе тяжело находиться здесь. Венти задумчиво качает головой. — Долгое время, — начинает он, — так и было. Два тысячелетия назад — всё, что он видел здесь, это запекшиеся пятна крови на камнях, небо, покрытое пеплом и изрешеченное стрелами, и то, что на этой башни не было ничего живого, кроме нависшей тени ее бывшего хозяина. Если бы он знал, как это делать, он бы плакал навзрыд… Но он не мог, — тогда не мог, — поэтому он и его люди ушли, оставив это кладбище позади во множестве отношений. — Но, — задумчиво продолжает он, проводя пальцем по виноградной лозе, — это уже больше не город Декарабиана. Ты видел ветряные астры? — Красные цветы? — Именно. Они растут только там, где дует легкий ветерок. Поистине вестник того, как изменились времена. И, конечно же, птицы… Он ловит парящее перо. Орел — сильный и здоровый, — свободно летает по небу над ними. Как они всегда мечтали. — Однажды его шторма сбросили их с небес… Теперь же, — он выпускает перо, и его тут же подхватывает поток ветра и уносит прочь, — они превратили его башню в свой дом. В этом определенно есть что-то поэтичное, не находишь? Жизнь отвоевывает руины у смерти… — И сны у кошмаров, — бормочет Сяо. Его глаза полуприкрыты, и сам он выглядит задумчивым. — Это легко забыть. — Это так, — тихо добавляет Венти. — Но есть вещи… — он кладет голову на плечо Сяо, и тот наклоняется к нему, — … или люди, которые помогут тебе вспомнить. Ветер с востока приносит с собой запах моря и аромат цветов, пробудившихся ото сна. Венти вдыхает полной грудью, а потом еще и еще, а затем улыбается. — Эти небо и земля такие прекрасные. — Мм… — всё, что может сказать как всегда не особо многословный Сяо, но улыбка слегка касается его губ — а это может сказать гораздо больше, чем тысяча слов. Стрела пронзила сердце Венти в тот самый день, когда эта башня пала, и оставшаяся зияющая дыра так и не заросла. Но маленькие чудеса день за днем: ясное лазурное небо, песни и смех его детей, Двалин, парящий по небу, Сяо спокойно сидящий рядом с ним — удерживают края этой раны и останавливают кровотечение. Может быть, исцеление, — размышляет Венти, — не обязательно должно затягивать рану. Есть много других способов почувствовать себя… целым. Не думаю, что когда-нибудь перестану по нему скучать, но со мной всё будет в порядке.***
Так дни сменяют недели, а вслед за неделями проходят месяцы, зима перевоплощается в весну, и с ее приходом белесые волны омывают смотрящие на море скалы, которые, как и всегда, украшают собой теплые ветра, несущие в себе нежные ароматы. Венти под лунным светом сейчас такой же эфемерный, каким был в ту ночь тысячи лет назад, и, хотя нервозность пронизывает его плечи, стягивая, улыбка, что он дарит Сяо, все также нежна и говорит: Я здесь, с тобой. Он подносит флейту к губам. — Начинай, как будешь готов. Сяо вдыхает. — Готов, — говорит он и делает шаг навстречу воспоминаниям. Это время — более мягкое, нарисованное не резкими оттенками спекшейся крови, железом и запахом разложившихся тел, а золотом хлебных полей и туманной синевой ясного неба, которую видно даже сквозь прищуренные глаза. Этот танец был одним из множества, что его обучили тогда… Кто это был? Он не может вспомнить их имен. Кто так терпеливо объяснял ему, показывая каждый шаг, кто был тем, кто вел его за руку? Он не помнит ни их имен, ни лиц, ни того, кем они были для него… но по крайней мере он запомнил их слова. — Каждый танец несет в себе историю, а каждая маска — жизнь. — Одно из того, чего они придерживались, и то, что со временем Сяо узнает слишком хорошо. Наполовину засохшая краска блестит на солнце, а в лесах нет ничего божественного или демонического — только лишь пот кропотливого труда. А если и есть кровь, то только потому что кто-то порезал палец о нож, может быть выругался и, посмеявшись слегка, вернулся обратно за дело. — Ты помнишь кто это? — Воин. — Солдат, — мягко поправляют его, хоть он все еще слишком мал, чтобы знать разницу. — А теперь раскрой глаза и уши пошире. Мы начинаем с войны. Они надевают маски. Песня Венти окутывает его, сдерживает все остальные голоса, и впервые за долгое время Сяо танцует: не для того, чтобы победить демонов, а под мелодию этой флейты среди моря цветов. — Очень долгое время спустя… Слишком медленно, чтобы остановиться. — Война заканчивается. Держать руки близко к телу. — Мир возвращается на землю… Голова опущена вниз, руки в свободном кулаке. — …но не в сердце солдата. — Но почему? — Ну… — они вздыхают, так глубоко, что он, хоть и был невинным, аплодирует тому, насколько это было искусно. — Как ты мог видеть, они очень устали. Они выиграли войну, но очень многое потеряли… Но все же кое-что осталось, предназначенное для них. — Он поднимает руку к их маске. — Кое-кто. Его маска распадается на осколки света. Венти удерживает длинную, пронизанную его сладким голосом ноту, которая так и не заканчивается, становясь единой с ветром. Песня играет сквозь колышущуюся траву. — Значит, все утряслось? — спрашивает он. Сяо качает головой. — Еще нет. — он протягивает руку. — Потанцуешь со мной? Венти удивленно моргает, но затем весь сияет. — С радостью. Он кладет свою руку в руку Сяо, и то, что он считал головоломкой, становится кусочком, скользящим на свое место. — Это действительно танец Нуо? На этот вопрос, заданный однажды самим Сяо, нашедшим опору и переставшим смотреть в землю, когда этот человек улыбнулся во весь рот, но не отразилась в его глазах. Их маска висела на поясе. — Ты поверишь мне, если я скажу, что да? Он думает о том, что сказал бы: конечно. Стоило бы. Но все, что он помнит из этого: Не существует ни демонов для усмирения, ни богов для угождения. — Действительно. Но существует зло, что не исходит из демонов, и благословение, что не идет от богов. — Их взгляд устремляется вдаль. — Однажды тебе тоже придется надеть эту маску. Но, Алатус: знай, что настанет день, когда ты сможешь сложить ее и уйти домой. — Они сжимают его руки. — Никогда не забывай об этом. Он не забыл, но, спустя столько времени, не верил до сих пор. Дом был первым, что он уничтожил, а этот танец был первым сном, что он поглотил, и с тех самых пор эти слова душат его под реками крови, от которых он до сих пор не может избавиться. Куда ему нужно было вернуться? Но дом, как он теперь понимает — не то, что может быть сломано. Не навсегда. Как бы мучительно ни было, он снова собирает все воедино, но уже в другом обличии. Это место, или человек, который позволяет отбросить все в сторону, прекратить борьбу и с миром, и со всеми демонами, что сдирают кожу и разрастаются гния изнутри, и начать просто дышать и помнить, как прекрасны эти земля и небо, и насколько драгоценна эта жизнь. Это благословение, которое ему дал Венти. Или же стоит сказать, что Венти — и есть его благословение? Благословения, которые не исходят от богов, сказал этот человек, и если бы Сяо стал спорить о семантике (однажды он бы это сделал, обиженный, что они дали ему ложную надежду и тем более, что оставили его одного), Венти — Бог, но, опять же, Сяо влюбился не в Барбатоса. И последний вопрос: — Будешь ли ты там, когда придет время? Они снова улыбаются. На этот раз улыбка касается их глаз, кровоточащих печалью бездонные омуты. — Я не знаю, но здесь всегда будет кто-то. Так и будет. На этом танец заканчивается. Прошлое, наконец-то мирное, отступает от настоящего. Рука Венти опускается на талию Сяо, а Сяо берет его за плечо и танец превращается в вальс. — Итак, — говорит Сяо после такого как ветра утихают, а на вершину неба восходит луна. — Итак, — отвечает Венти, а на его губах играет яркая улыбка. — Мы любовники? — спрашивает Сяо. — Такая мысль была и у меня, — напевает Венти, — но «любовники» подразумевает довольно много вещей, которые, как мне кажется, не интересуют ни меня, ни тебя. — Он поднимает руку, а Сяо перехватывает инициативу на себя. — Кем ты хочешь, чтобы были мы? — Вместе. — Эй! — смеется Венти, быстро и резко, как внезапный порыв ветра. — Посмотри на себя: начинающий поэт! — А затем блеск в его глазах тускнеет. — Но, Сяо… Ты же знаешь, что я…. Он колеблется, затем наклоняется: его дыхание мягко касается уха Сяо, как и его слова тоже, хотя правда в них была бы какой угодно… если бы Сяо её уже не знал. Это говорит ровно столько, сколько и должно. — О, Сяо… — глаза Венти блестят. — Ты даешь мне слишком много. — Разве это и не есть любовь — отдавать? — мягко произносит Сяо. Венти снова смеется — его смех хрупкий и заливистый, такой, что его глаза закрываются, а в уголках глаз начинают блестеть слезинки. — Возможно, так и есть, — Сяо смахивает его слезы, и Венти улыбается. — Тогда давай использовать это время на максимум. Чем бы ты хотел заняться дальше? Сяо не нужно думать над ответом: — Посмотреть на мир. — Ха я тоже об этом думал, — в этот раз в смехе Венти больше нет слёз. Он притягивает Сяо ближе к себе. — Давай посмотрим на него… вместе. — Вместе.***
Праздник морских фонарей начинается белым туманным утром, и, хоть это и не подходящее время для рисования на открытом воздухе, Чжун Ли раскладывает набор красок у усыпальницы за пределами Цинцэ и помещает кисть на шелк. Этот вид на Ли Юэ — один из тех, что очень хорошо ему знаком. Однако, здесь все еще есть что-то отличное от того, что он видел глазами не Рекса Ляписа, Гео Архонта, а Чжун Ли, консультанта похоронного бюро Ваншэн. И он бы хотел это запечатлеть. (Вот так, и ему хочется остановиться на вещах, что не преследуют его в ночных кошмарах). Чернила растекаются рекой, широкой и глубокой. И продолжают свой путь дальше. А затем он наконец выныривает наружу и смотрит вниз, чтобы увидеть куда его занесло течением… … И хмурится. Это дерево здесь прорисовано с такой детализацией… Но его больше здесь нет, ведь оно было срублено тысячелетие назад. Этот скалистый выступ за это время выветрился и стал гладким. И это море глазурных лилий, эта фигура с развевающимися рукавами… смыло… Нет, так не пойдет. Он должен разорвать шелк и выбросить его… Нехарактерный жестокий порыв, если вдуматься. Что он должен думать об этом? Что ГуйЧжун подумает об этом? Легкий ветерок сдувает ему на глаза челку. Он отмахивает ее в сторону. Этот ветер чуть теплее обычного и несет в себе аромат чего-то цветочного… Он выпрямляется. Может ли это быть? — Эй, каменноголовый! Этот момент Чжун Ли сохранит для своей личной истории; это воспоминание, о котором он никогда не пожалеет, что не сможет забыть его: Венти, улыбка которого заряжена солнечным светом, размахивает бутылкой вина (ну конечно), и Сяо, ох, Сяо, со слабой, но уверенной улыбкой… Ветер унес тяжесть, что он носил на своих плечах, и вернул сияние звёзд в его глаза, что никакие контракты, высеченные на камнях, никогда не смогли бы. — Чжун Ли, — приветствует он, и эти два слова, — и не словом больше, — означают нечто гораздо большее. Ветер вернулся, — думает Чжун Ли, и с искренностью, исходящей из самых глубин его сердца, говорит: — С возвращением домой.***
Краски и доисторический пейзаж отложены ради османтусового вина: прошлое обменялось с настоящим. Сяо и Венти рассказывают истории о своих путешествиях, и Чжун Ли слушает, выпивая все до дна. Стоит три чашки. А большего ему и не надо.***
— Мистер Чжун Ли! — Местная травница, Цзи, поднимается на холм и, заметив Сяо и Венти, запинается. — Ох, и друзья, я полагаю? Добро пожаловать в Цинцэ. — Она кланяется в знак приветствия, и поворачивается к Чжун Ли. — Простите, что беспокою вас, ведь вы наш гость, но Миссис Бай готовит ужин на всех, и ей не помешала бы дополнительная помощь. Я бы помогла и сама, но у нас заканчиваются лекарства и… — Не переживайте, — заверяет ее Чжун Ли. — Я помогу, хоть и разбираюсь в кулинарии всего ничего. — Это еще мягко сказано, — говорят Сяо и Цзи одновременно. И после того, как Венти хорошенько посмеялся над этим, он подает голос: — Мы тоже присоединимся! Цзи благодарит их и поспешно уходит, а Чжун Ли бросает на Венти скептический взгляд. — Ты умеешь готовить что-то кроме своего рататуя Барбатоса? — Вообще-то это похлебка, — пыхтит Венти, — И конечно я могу! — Только миндальный тофу, — на веселе сообщает Сяо Чжун Ли. — Я могу помочь. Венти хлопает рукой по лбу. — Как это прискорбно, — театрально вздыхает он, — быть лишенным моральной поддержки! Чжун Ли совершенно уверен, что Венти ни капли не разочарован тем, что ему не приходится работать. Тем не менее, он не может заставить себя не думать. — Давайте не будем заставлять миссис Бай ждать.***
Миссис Бай просматривает список блюд и, имея в помощниках трех поваров (плюс один отвлекающий бард, беззаботно бренчащий неподалеку), делает разумное предположение, что несчастных случаев будет не избежать. Но движения Сяо — плавны, одновременно похожие и не похожие на те, какими он отличался в бою, и, работая на разделочной доске, Чжун Ли замечает мозоль у основания его указательного пальца. Время, — размышляет он, наблюдая, как бульон пузырится и как падают в него нарезанные им побеги бамбука, тут же размякая, — прошло. И еще пройдет. Вермиллион* заполняет небо, постепенно рассеиваясь до розового и фиолетового. И, когда большая часть меню уже приготовлена, а оставшееся — уже докипает на плите, они выносят столы и стулья. Венти допевает свою песню и машет рукой под аплодисменты тех, кто остановился, чтобы послушать, а затем кидает одобрительный взгляд в сторону столов. — Ммм, какой чудесный здесь банкет, не помешал бы нам букет… — Я думал, ты больше не ешь цветы, — отмечает Сяо. Венти тут же надувает губы и бьет его по руке. — Ты знаешь, что я имею ввиду! Миссис Бай, надо отдать ей должное, продолжает выполнять свои дела. — Букет, хм?.. — в задумчивости, она трогает пальцами себя за подбородок. — Это и правда звучит неплохо. Но какие цветы… — Глазурные Лилии, — в ту же секунду отвечает Чжун Ли. — Будучи цветком, что цветет вместе с людьми, — уточняет он, — он определенно станет прекрасным дополнением и главным украшением стола. Я… люблю Глазурные Лилии, поэтому, если вы не против, я бы хотел заняться этим?.. Мисс Бай, конечно же, не имеет ничего против, и, к его удивлению, Сяо внезапно вызывается сопроводить его. — Я хочу проверить, как они там… — объясняет он. — Передавай им привет! — щебечет Венти. Он подмигивает собравшимся местным жителям: среди них дети, глаза которых восторженно светятся желанием послушать песни на бис. — Не могу же я подвести такую благодарную публику, иначе как я после этого смогу называть себя бардом? Зная его, он просто слишком ленив, чтобы идти куда-то. И он понимает, что Сяо и Чжун Ли нуждаются во времени, чтобы провести его наедине. Вполне вероятно, оба. — Унижение к искусству, — вздыхает Чжун Ли. Если кто-то и слышит в его голосе грубую нежность, то никто не обращает внимание.***
Поля усыпаны цветущими лилиями, благодаря внимательной заботе местных жителей. Взгляд Сяо задерживается на них, прежде чем он поворачивается к ручью, чтобы набрать в ведро воды. Чжун Ли срезает первый цветок и кладет его в воду. — Он был бы счастлив, — отстраненно комментирует Сяо. — Венти? — Нет, но он бы тоже, — он прислоняется к стене террасы, чтобы наблюдать за Чжун Ли. — Когда эти лилии зацвели впервые… Здесь был ребенок, который мечтал на это посмотреть. Это было… две тысячи лет назад. Глазурная Лилия, что тогда принес ему Сяо, прожила всего на несколько дней дольше (Чжун Ли не знал, как за ними ухаживать). В отличии от богини, что когда-то любила… Нет, Эта мысль не приведет ни к чему хорошему. Он отбрасывает ее, и соглашается: — Теперь они представляют собой то, на что действительно стоит посмотреть. — Он поднимается на ноги. — Это напомнило мне кое о чем. Ты решил, о чем хочешь попросить меня? Сяо моргает. — Ах, об этом… — он какое-то время смотрит в небо, а затем говорит: — Я ничего не ожидаю взамен. — Давай не будем рассматривать это как оплату, — предлагает Чжун Ли, хотя он прекрасно понимает, что у него нет опыта в отношениях, не определенных контрактом. Но Сяо этого, как минимум, заслуживает. Чжун Ли тщательно подбирает слова: — Я бы хотел… Что-нибудь сделать для тебя. Должно быть, он сказал всё правильно, потому что Сяо расслабляется. — Тогда, — он колеблется, прежде чем взглянуть Чжун Ли прямо в глаза. — Ты поможешь мне вспомнить всё, когда я перерожусь? В груди Чжун Ли, кажется, разверзается целая бездна. — Ты так много страдал в этой жизни, — возражает он, пытаясь сохранить спокойный тон своего голоса. — Зачем нести это с собой в следующую? — Я так же был и счастлив в ней. Эта картина, словно отставленная в дальний угол, отбрасывает мрачные тени на его мысли. Это стоит уничтожить. — Размышления о давно минувших днях принесут тебе только больше страданий, — предупреждает он. — Пусть история помнит. Тебе не обязательно. Сяо проводит пальцем по очертаниям своего Глаза Бога. — Цветы увядают, как и все на свете, — бормочет он. — И все же, ты бы хотел забыть, что видел их в цвету? — Будут и другие. — Даже если и так. Еще тысяча аргументов жгут горло Чжун Ли. Он не может избавиться от своих опасений, но… он уважает выбор Сяо? Чувство вины за мучения, которые он ему принес? Простая неспособность подобрать верные слова? — вынуждают его молчать. Он вздыхает: — Я боюсь, что я… не понимаю тебя. Но если такова твоя просьба, я исполню ее. Глаза Сяо благодарно блестят. — Спасибо. За это и твою заботу. И всю… доброту, что ты оказал мне. Пораженный, Чжун Ли практически не слышит слов, что Сяо говорит дальше, произнесенных мягким, словно пыль, голосом: — Я надеюсь, что однажды ты сможешь это понять.***
Вместе с глазурными лилиями, подтягиваются и жители, отчасти привлеченными мягким светом, и всё вокруг наполняется запахами еды и звонким смехом. Дети умоляют трёх путников рассказывать истории, и они, конечно же, не могут отказать, сплетая далекие миры в нити приключений и раскалывая семена подсолнечника до глубокой ночи. — А теперь, давайте больше не будем задерживать этих хороших людей, — ругает детей бабушка Руоксин, — им нужно отправляться в гавань, если они хотят увидеть фонарь Минсяо. Мысль приятная, но Чжун Ли так долго не принимал участие в Фестивале Фонарей. Эта ночь похожа на ночь воссоединения, но то воссоединение, которого он так жаждет — ему недоступно. Но, в свою очередь он произносит: — Я не против остаться. Сяо и Венти обмениваются взглядами: — Мы тоже останемся, говорит Сяо, что застигает Чжун Ли врасплох, и Венти тут же добавляет: — Вид отсюда тоже подойдет. Не надо, — умоляет Чжун Ли. — Не позволяй мне удерживать тебя. Но едва ли он сможет сказать это вслух в их теперешней компании, поэтому он молчит (но всё равно удивляется).***
Со слипающимися от роскошного ужина и позднего часа глазами они просачиваются к южным утесам и устремляют свой взгляд к морю в ожидании запуска фонарей. Сяо и Венти сидят вместе; с того места, чуть поодаль, где в тени бамбука стоит Чжун Ли, он не может разобрать их слов, но ветер доносит звонкий смех, и губы Сяо изгибаются. Вместе они запускают фонарь в небеса, его золотое сердце бьётся в желании, которое Чжун Ли не может ни распознать, ни исполнить. И в очередной раз прошлое сливается в настоящем; глаза предают его, и он видит здесь мужчину с каменным лицом и женщину с развевающимися рукавами. В конце она устало улыбнулась. Среди глазированных лилий её тело растворилось под его пальцами. Усталость улыбкой дрожала на ее губах, когда она попросила его забыть о каменной ноше, несущей в себе мудрость, с которой она когда-то так любовно вела свой народ. Потом, как и много раз до этого и много раз после, он проклинал себя за то, что держал в руках трепещущее доверчивое сердце и все еще не знал что сказать. Так она и умерла одинокой и обиженной… миром, своей мудростью, им. Но, — думает он, со страстью, о которой и не подозревал, — она не ошиблась. Нет ничего плохого в том, чтобы быть хорошим, добрым, отдавать и ничего не ждать взамен, видеть красоту во всех вещах и ценить ее, какой бы слабой и мимолетной она ни была. История Гуйли закончилась трагедией, но это не было упреком. Просто… неудачей. История Гуйли закончилась трагедией, но история Венти и Сяо — нет. — Эй, Чжун Ли! Он выходит из оцепенения. Венти берет его за руку. — О чем ты тут задумался? Присоединяйся к нам, старый зануда. Ему удается слабо улыбнуться. — Не беспокойтесь обо мне. Боюсь в текущем настроении я действительно буду занудой. — Но это не то, что я… — Венти хлопает себя по лбу, затем изучает Чжун Ли взглядом и… о. Даже сейчас спустя столько времени он все еще поражен тем, как эти нефритовые глаза пронзают ночь и разбивают маски. — Есть кое-кто, кто хотел бы быть здесь с тобой, — замечает Венти. Чжун Ли не нужно спрашивать, откуда он знает. Они оба живут очень долгое время. Венти улыбается, нежно касаясь шрама. — Без них мир может казаться таким темным, не так ли? Но… Раздается крик. Дети перепрыгивают через забор и карабкаются на гребень холма. Из гавани разливается свет; на таком расстоянии это похоже на восход солнца. — Ох, — выдыхает Венти, — праздник морских фонарей! Скорее, скорее! — он почти тащит Чжун Ли к Сяо, который предлагает Чжун Ли фонарь. — Этот фонарь для тебя. Чжун Ли берет фонарь больше из вежливости, чем потому что хочет его запустить. Его вес странно ощущается в его руках. Ему хорошо знакома его конструкция, он с первого взгляда может определить массу плаустрита, его качество, происхождение, но что касается той неосязаемой вещи внутри… Фонарь Минсяо взмывает в небо и вспыхивают сотней цветов: от синего до медного, от красного до стронция, от бария и натрия к магнию*, — и все они сгорают, отдавая в этот миг все, что было в них, а потом падают, как тысяча звезд. Дети радуются, Венти аплодирует, а в глазах Сяо сияет детское удивление. — Это так красиво, — блаженно вздыхает Венти. Это не такое уж и особенное глубокое утверждение, в нем нет ничего, что из этого можно было считать откровением. Но Чжун Ли думает: ГуйЧжун, посмотри на наш народ сейчас, — и то, что сейчас изливается наружу не грусть, а гордость. В этот момент что-то открывается, и ясность, более ясная, чем любой ограненный драгоценный камень, заключает его в нечто похожее на объятия. Он загадывает желание.***
Под сиянием полной луны, Чжун Ли возвращается к своей картине. Это то, что он должен сделать, думает он, опуская кисть в воду. Он выбирает желтый пигмент, между одуванчиково-желтым и золотым, и добавляет несколько штрихов картине. Один пейзаж для возвращения в прошлое. Два фонаря для настоящего. Безграничные надежды для будущего. Измотанный, но довольный, он отставляет картину в сторону и засыпает спокойным тихим сном.