Цветы, растущие в его саду

      Отчаяние в моих глазах уже давно не хлыщет неудержимым огнём. Зрачки, вокруг которых собралась ледяная дымка, схожая на серый туман, больше не выдавали меня своей трясущейся пляской. Блеск, когда-то наполненных слезами очей, сменился сухим безразличием, затмевая стучащиеся в двери отголоски былых чувств. Моя душа, те её измельчённые, едва уловимые остатки, больше не выглядывала в прозрачные окна, смиренно прячась в углу, покорно выжидая в запертой на ключ комнате.       Мои уста непреклонно клонятся к низу подбородка, сходясь в одну тонкую, поджатую и слегка суровую линию. По мере и количеству тех пустословных изречений, что с невероятной лёгкостью и небольшим придыханием срывались с губ сидящей рядом со мной девушки, эта самая тонкая линия совсем немного, но отдавалась дрожью. Мои пальцы впивались в белоснежную, пропитанную моим холодным, липким потом рубашку, задевая схожую по температуре кожу, тут же краснеющую под напором сильной хватки. Не замечая той глухой боли, что каким-то остатком напоминала мне о жизнедеятельности моего собственного тела, я лишь сильнее сдавливаю мышцы на предплечье. В голове гулом искрится искажённая улыбка напротив.       — Что с тобой? Аккерман, я спрашиваю, что с тобой? — Девушка делает несколько резких движений, пытаясь привести меня в сознание, и я издаю судорожный вопль, отталкивая её. Одного грубого толчка было достаточно, чтобы девушка потянула за собой соседскую парту в придачу со стулом и громко, практически до крови в чувствительных ушах, которые я тут же прикрыл мокрыми ладонями, упала на спину. В призме моего разума нескончаемое количество людей смотрели на трясущегося меня с долей страха и ненависти в их наполненных паникой взглядах.       Я издал ни то вздох, ни то всхлип, бормоча бессвязные извинения. Инстинкт поджавшего хвост зверя, потерпевшего неудачу, окутал меня и выволок из класса быстрее, чем встревоженный шёпот сверстников достиг моих перепонок.       «Туалет, туалет, туалет, туалет».       Никогда бы не подумал, что с таким рвением буду искать эту, погрязшую в чужой грязи, комнату. Я терпеть не могу грязь. Но она впитывалась вечностью, исчезая под моими ногтями, прячась под кожей, сливаясь густой, мерзкой краской с моей кровью и сгустком заполняя разум. Сколько бы попыток я не предпринял, как бы часто не отдирал до ноющих днями ран полы у себя дома, как бы тщательно не убирал мусор, как бы скрупулёзно не расчищал полки своей небольшой тумбы, мне никогда ничего не удавалось отмыть, не говоря уже о том, чтобы очиститься самому. Грязь словно навсегда смешалась с горящей алым пламенем кровью и срослась со мной, как родная.       Исхудалыми, побелевшими пальцами я вцепился в пожелтевшую раковину, пытаясь удержаться на ногах. Мысли о том, что это явно не входит в список лучших первых дней в новой школе, пока ещё не поспевали за другими, более болезненными вспышками ударявшихся воспоминаний, что так бесконечно мельтешили перед глазами, словно маячки с потусторонних берегов прошлого. Я едва замечал, как ледяные струи пота текут по моему лбу, скатываясь в один ручеек на краю скул, а затем ударяясь о кафельный пол, в стыках которого виднелась потемневшая затирка.       Отражение удивительно схожей на меня женщины внимательно следило за каждым движением. Любопытно, почему ей причудилось обратить на себя внимание именно сегодня. И почему она, как всегда, так безучастлива.       Мой голос застрял где-то в горле, не смелея и не выдавая ни просьб о помощи, ни о скорейшем уходе женщины. Я чувствовал себя застрявшим во времени безуспешным учёным, который своими собственными силами навлёк на неудачливую голову подобную беду.       Вдруг я захлебнулся. Примкнув не слушающимися ладонями к шее, я мог ощутить, как горячая жидкость спускается по кадыку, мгновенно пачкая хорошо выглаженную школьную рубашку.       — Нет, нет, нет, — занервничал я, подмечая, как кусок ткани на груди становится ярко-красного цвета. Паникуя, я решил собирать ручейки крови и возвращать обратно, но внезапно кто-то осмелился прервать меня, отчего я инстинктивно принялся вырываться. Сильные руки не позволяли мне управлять собственным телом, и это ужасно пугало.       — Неужели никто не видит, что я сейчас испачкаю пол? — В тихом ужасе прокричал я, всё сильнее задаваясь этим вопросом.       Тени, держащие меня, переглянулись. Одна из них прошептала мне, что я ничего не пачкаю. Я немного удивился.       — А это тогда что? — Поинтересовался я, едва приподнимая ладони, в которых собралась лужица крови, что стремительно просачивалась сквозь ненадёжный сосуд. Никто не ответил.