Цветы, растущие в его саду

      Крыша автобусной остановки оставила немного грязный след на моей куртке, ниспадая то крупными, то мелками каплями на стоящих под ней. Туфли скользили по асфальту так, что пришлось держаться прямо и уверенно, ступая по нему, и старательно избегать луж и грязи, что тщательно прятались под растущей травой. Небольшой спуск занимал всегда разное, но порой последовательное и одинаковое время, когда я возвращался домой. Всё зависело исключительно от текущего настроения, что менялось точно по погоде, будучи таким же переменчивым и чаще неспокойным, как и владелица стихий. Сегодня я, не по привычке, был рассеян и озабочен, идя медленно, вглядывался в кончик обуви, где непременно высохнет кусочек прилипшей земли. Позади меня оставались деревья, неустанно склоняющие к низу ветви, что уже распускали свои всё ещё зелёные бутоны, подчиняясь прохладному ветру, который бессчетно и бессовестно трепал мои волосы, беря верх над хорошо уложенной причёской.       Я нервничал, испытывая известную мне тревогу, что так искусно притаилась в задворках сознания, не давая мне рассуждать адекватно. Или, скорее, вообще не допуская к каким-то размышлениям. Пробыв несколько часов в общей палате, наблюдая за медленным, сбивчивым дыханием подростка, в моей голове успели проскользнуть более тысячи мыслей. Ни одна не сулила никаких разумных выводов, а значит — ничего хорошего. Я лишь молча, сложив руки на груди, сидел рядом с этим мальчиком, гадая, что приключилось с ним. Может, он умственно болен? Тогда меня бы предупредили. Да и вероятнее всего его бы не пустили учиться в нашу школу, где нечаянным образом этому всё ещё ребёнку могло стать хуже при малейшей неосторожности. Никто из моих коллег, включая меня, не умел работать с особенными детьми, так что этот вариант пришлось исключить.       Я продолжал сидеть возле него, человека, которому я прислужил тонну неизведанных болезней, слушая шум дождя за окном и иногда обращая внимание на легонько парящую по палате медсестру, бросающую на меня меткие, но стеснительные взгляды. Я настолько был сосредоточен на мальчике, что даже про себя не усмехнулся такому невинному подглядыванию. Я был занят другим. Мне стало любопытно, слышал ли дождь он. Слышал ли, как осторожничали вокруг него врачи, чувствовал ли наше присутствие? Чувствовал ли теперь себя в безопасности?       Дождь стих. Я вернул взор Аккерману и с удивлением и мгновенной радостью обнаружил, что глаза его были раскрыты. В них более не отражался тот невыразительный и измученный оттенок, они блестели, как самые настоящие и кристально чистые бриллианты, что неохотно прятались под рядом пушистых ресниц. Подросток бездумно обвёл очами помещение и лишь затем снова вернул их ко мне. Я улыбнулся, но, как я догадывался, мальчишка этого не заметил. Веки снова упрятали от меня серые колечки. Несмотря на это, я остался доволен тем, что он очнулся. Казалось, этого было достаточно, чтобы подарить мне силы двигаться и мыслить в ином направлении. Например, в том, что мой желудок грозился съесть самого себя.       Однако, все мои попытки придумать, чего бы мне перекусить в больнице, были прерваны появлением родственника Леви, холодность которого могла покрыть льдом всю землю или, как минимум, переплюнуть непогоду Антарктиды. Поток беспорядочных эмоций вновь ворвался в мою голову, подкидывая не самые лестные представления на счёт этого, на первый взгляд, безразличного и пугающего мужчины. Судя по спешке оного, что бормотал о счёте за пребывание в больнице, не давал никаких вразумительных ответов и вскользь бросал гневные взгляды, я мог предположить, что денег у них было не много.       — Извините, — я пытался вести себя максимально вежливо, хотя впервые не особенно хотелось так поступать, — мне кажется, ему лучше остаться сегодня здесь, под присмотром врачей. Я могу помочь, и если у вас нет возможности, э-э, это сделать, то… — Встретив надменный взгляд мужчины, ничуть не напоминавшего самого Леви, я рискнул продолжить: — Не поймите меня неправильно…       — Это ты не пойми неправильно, учитель, — как я и ожидал, он перебил меня, с весьма внушительным пренебрежением кинув обращённое в мою сторону слово «учитель», — но тебе пора уходить. Я лучше знаю, что сейчас нужно делать.       Возможно, он был и прав, но за эти несколько минут я проникся к нему выразительным недоверием. И при моём большом, точнее гигантском нежелании оставлять Леви одного вместе с его дядей, я был вынужден уйти, поэтому весь путь к дому провёл в невесёлых мыслях, жалея, что решил позволить опекуну выполнять положенные ему обязанности. Я ощущал острую необходимость поскорее убедиться, что с мальчиком всё в порядке. И даже, если бы узнал, нутром я чуял, что не способен просто так оставить ситуацию позади. Я понимал, что за голос внутри шептал об этом.       Выкрашенное в светлый мятный цвет здание в четыре этажа замерло у меня перед глазами, но ступить шагу в дом я никак не мог. Понадобилось по меньшей мере две минуты перебирания с ноги на ногу, затем небольшого перерыва на лавочке в ещё долгих сто двадцать секунд, и я осилил финальное передвижение к себе в квартиру. Там, как я и ожидал, меня подстерегала горячая ванна, выглядывающая из-под открытых дверей ванной комнаты, и бегущий навстречу своему хозяину кот, что отличался, порой, излишним чувством собственности, когда дело касалось засеменившей следом за животным женщины. Я уселся на стул, молча разглядывая их и привыкая к приятной смене температуры.       — Поистине кошмарный день, говоришь? — Невесело улыбаясь, невеста ласково погладила мою светлую макушку, как только я кивнул. — В таком случае я рада, что настояла на том, чтобы прийти. Расскажи мне, в чём дело, — попросила она, опускаясь на мои колени, обволакивая теплом и приятным ароматом древесных духов. Я позволил себе насладиться её близостью и окутавшим меня на какое-то мгновение спокойствием и домашним уютом.       — Извини, я не могу, — помотал головой я, пряча лоб на груди своей будущей жены.       — Ну вот, снова ты, как никогда, скрытен. Верно Найл говорил, что мне не удастся достучаться до тебя, как бы сильно я не старалась, — девушка хмыкнула, однако в её певучем голоске не было ни намёка на обиду или разочарование. Она доверяла мне и с точностью снайпера могла определить, где сумела бы надавить, чтобы я открылся, а где стоило отступить. За это я выдал ей лишь вымученную улыбку, наслаждаясь лёгким прикосновением изящных пальцев на затылке.       Я был благодарен за её понимание к моему нежеланию общаться. Мари, с привычной ей нежностью, встала с меня, вернувшись к своим делам, отчего вдруг стало одиноко и холодно, но тем самым она позволила мне остаться одному, как я и хотел, и в очередной раз придаться собственным мыслям в полном одиночестве.