Цветы, растущие в его саду

      — Эй-й, — нежно прошептала она мелодичным, щекочущим ухо голоском, возвращая выбившийся локон моих волос на место так, как она любила больше всего, пустив едва заметную дрожь по моему виску, — планета Эрвин, вызывает Земля.       Я огляделся, отзываясь на очередной зов, и скосился на ласкающие мой лоб пальцы, едва замечая падающую на них тень.       — Прости, из меня сейчас никудышный жених, да? — Обезоруживающие хохотнул я, спрятав невесёлый взор, переведя его на серое небо, подглядывающее за нами из нуждающегося в мытье окна.       — На семьдесят пять процентов, — задумчиво произнесла невеста, сделав относительно точное математическое умозаключение. — Спрашиваю в последний раз, — предупреждающим тоном проговорила она, — иначе о том, какие цветы будут стоять в центре обеденных столов, включая наш, ты узнаешь исключительно по приходе на нашу свадьбу, — нарочито поучительно заявила Мари, в который раз предоставляя моему вниманию три изображения с цветами, о названиях коих я бы даже догадываться не стал.       — Ох, — выпустил я, — по-моему, они все ничего.       Мари закатила глаза.       — Сто процентов! И это я не о цветах, Эрвин, — она забавно насупила брови, очевидно, порядком устав от моей невключённости в наше совместное, жизненно важное событие. — Ну же, дорогой, потрудись минутку так же, как трудишься над домашними заданиями своих студентов, и постарайся определить, чего бы ты хотел.       Я вновь бросил непричастный взгляд на растения, но никак не мог разглядеть разницу. Вернее, у меня совсем не было сил увидеть её.       — Вот эти, — в конце концов, сдался я, не желая тратить ни секунды на дальнейшие размышления.       — Ты уверен? — Мари скептически оглядела георгины, явно недовольная ответом. — Они совсем не подойдут. Подумай лучше, какие из этих двух, — изображение с георгинами хладнокровно были отправлены на пол.       — Мари… — Тяжело выдохнул я, проглатывая едва соскользнувшее «мне совсем не до этого». — Пусть будут тогда эти, белые, как и твоё платье.       — Хризантема? — Задалась вопросом женщина, скорее всего, не интересуясь ответом.       Мне ещё никогда не было с такой устрашающей силой наплевать на происходящее, особенно на то, что за цветы будут стоять передо мной и гостями, пока каждый из них будет занят одной лишь только едой и распитием напитков, однако вслух я говорить этого не стал.       В отвратительном напряжении, которое я помнил так свежо, будто находился в нём и в данную секунду, и от которого воздух сворачивался в тугой узел, было решено, что наша свадьба пройдёт в западном стиле, напрочь исключая японские традиции, несмотря на то, какими великолепными я их считал. Мне пришлось попросту согласиться с этим решением, ведь Мари была не чистокровной японкой, чувства которой теплились в сторону другой, таинственной для меня культуры, а её богатые родители, платившие за это событие, настаивали на том, чтобы провести церемонию так, как это делали предки будущего тестя — англичане. Как преданный нашей любви партнёр я увидел в её глазах важность, что она придавала этому, и догадался, какое значение для неё имеет подобное противоречащее моим собственным взглядам согласие с моей стороны, на что в последствии я и правда слышал тысячу и одну благодарность.       Мои глаза пробежались поверх склонённой к фотографиям головы Мари, натыкаясь то тут, то там на вещи, принадлежавшие ей. Официально Мари переедет в это место лишь после свадьбы, но в последнее время мы находимся вместе ежедневно, поэтому я пытаюсь изо всех сил привыкнуть к круглосуточному присутствию будущей жены в своей жизни. Не до конца уверенный, что это за ощущения возникали внутри желудка при их виде, я тщательно осмотрел каждую деталь, заполняющую пространство принадлежащей мне квартиры. Аккуратно сложенная юбка, которую мы выбирали вместе, лежала поверх тёплого свитера. Я уверен, тот уголок, где виднелась одежда Мари, тоже пах ею. Я обожал её запах, хотя порой, когда она меняла духи на приторно-сладкие, я сморщивал нос, когда она бросалась в мои объятия. Я, отчего-то, не решался сказать об этом. Мне не хотелось ничего менять в ней, как и подстраивать эту потрясающую женщину под свои вкусы. К тому же я знал, что это может сильно огорчить её: глубоко в душе она всё ещё хрупкая, не слишком уверенная в себе девочка. Впрочем, как и я сам, такой же неуверенный в себе мальчик.       Блуждающие, беспризорные мысли унесли меня к тому моменту, когда я сделал ей предложение. Мари не была сторонницей сюрпризов и терпеть не могла шумиху вокруг себя, поэтому за утренним приёмом пищи я предложил проводить каждый последующий завтрак вместе до конца наших дней. Я немного улыбнулся, погружаясь в воспоминания, где на её светящемся лице показалась улыбка, а затем пару слезинок, таких чувственных, как и она сама. В тот момент. Нет, всегда.       Наша любовь отличалась от того, чем могло похвастаться хорошее, захватывающее своей эмоциональностью кино. В нашей любви не было место трагедии, так великолепно смотревшейся на экранах кинотеатров, манипуляциям, полюбившимся каждому живому созданию, способному размышлять, чудаковатым сюжетным треугольникам, запутывающим сюжет ещё сильнее, несчастьям, таким актуальным и пугающим, и молчанию, приторному и душному. Наша любовь была такой же спокойной, как и скрытое от людей озеро. Оно лишь изредка принимало в нежные объятия дождь или, порой, покрывалось, тонким слоем льда, но в нём не было бушующих волн, сулящих неизведанных перемен, в это озеро никто не окунался и не окунётся. Оно чисто и прозрачно, нетронуто и маняще своим умиротворением. Именно так я и ощущал себя рядом с Мари. Она дарила мне то, за что раньше мне удавалось лишь ухватиться, прежде чем это нечто не исчезало. Спокойствие. Я думал, что никогда не обрету его, но Мари ворвалась в мою жизнь, чтобы доказать обратное.       Я, покидая внутренние рассуждения, поднялся, осторожно проведя по плечу Мари, и двинулся на балкон. Я хотел быть один. Сегодня я не мог находится рядом с ней. У меня не было сил уделить ей хотя бы каплю внимания. В этот день я не видел в ней источника, из которого можно испить воды. Точнее, она всегда оставалась источником, просто я, ослепший от неизведанности, не мог найти его, заблудившись в пустыне одиночества.       Достав сигарету, я скрытно поджёг её кончик.       — Эрвин, какого чёрта ты делаешь? — Мари показалась позади меня, подарив раздосадованное выражение лица.       — Мари, я хочу побыть один.       — Эрвин…       — Я выйду прогуляться, чтобы тебя не раздражал запах.       — Меня раздражает не запах, а ты, — импульсивно выдала невеста. — Что с тобой происходит? — Уже чуточку спокойнее спросила она. — Ты устал от приготовлений? — Она сложила руки на груди, словно пытаясь защититься, это вызвало у меня огорчение, ведь я не нападал. — Мы практически не разговариваем в последнее время. Ты всегда так занят, — она на секунду замолчала, переложив волосы на другую сторону, — занят своими мыслями, за которыми мне не угнаться. У нас такое впервые.       Не стремясь вызвать у неё ещё большее негодование, я не стал затягиваться прямо перед её лицом, зная, как сильно она на дух не переносит мою немного позабытую привычку.       — Мне пока нечего ответить, Мари. Я не знаю, в чём дело, поэтому всё свободное время провожу в своих мыслях. Разве тебя устроит такой ответ?       — Это лучше, чем твоё угнетающее молчание. Эрвин, ты мне нужен, особенно сейчас с этой идиотской подготовкой. И… И у нас не было секса вот уже две недели, — выпалила она, — на тебя это не похоже, — Мари совсем слегка смутилась и покраснела, видно, несмотря ни на что она находила меня привлекательным даже в такие моменты.       — Да, я знаю.       Не дождавшись продолжения, Мари сконфуженно продолжила:       — После твоего возвращения из Нитинана, ты совсем охладел. Нет, даже раньше. Что-то случилось? Неужели тебя так задели слова какого-то мальчишки? Что же он сказал… Чтобы ты не лез не в своё дело, верно? Тебя это задело? — Она метнула в меня непонимающий взгляд, пытаясь отыскать малейший намёк на вразумительное объяснение. — Так сильно задело?       — Мари, — выдохнул я, пытаясь почувствовать облегчение хотя бы в одной клетке, но из этой затеи ничего не вышло. — Я ведь сказал, что у меня нет ответа. Разреши мне побыть в одиночестве. Это никак не связано с тобой, но мне жаль, что это влияет на нас. Прости, — я приобнял её за плечи, как только выбросил сигарету, к которой так и не притронулся. Я попытался успокоить бурю, разрастающуюся в груди Мари, прижимая её к себе. Я совсем не хотел обижать и расстраивать её, но получилась наоборот.       — И ты стал курить, ты ведь знаешь, что это ужасная привычка. Прошу тебя, бросай немедленно. Ты ведь не курил уже полтора года. Ты прекрасно справлялся… — Она продолжала мямлить мне в шею примирительным тоном, понимая, что гнев утихает: за тонкую восприимчивость я любил её больше всего.       — Прости, — вновь пробормотал я, не будучи слишком уверенным в том, за что конкретно прошу прощения.       Я ушёл, попросив Мари остаться у меня, но не дожидаться возвращения. Я постарался не реагировать на то, с каким непонимающим и разочарованным видом она проводила меня до двери. Я покинул квартиру в стремлении освежить голову и прояснить невесёлые мысли. Женщина, в четырёх месяцах от замужества со мной, всегда отличалась проницательностью детектива. И в этот раз она была совершенно права. Слова Леви, всего лишь ребёнка, меня ужасно, катастрофически задели. И понял я это далеко не моментально.       Как и ожидалось от взрослого и разумного человека, коим я себя считал, больше я к нему не подходил. Более того, я даже не смотрел в его сторону, и подросток, казалось, был этим совершенно доволен. Я также точно знал, что Аккерман не присоединиться к поездке, и тот оправдал моё предположение. Я решил, что мне удастся отвлечься от этого странного проигрыша, случившегося впервые, однако ни вид океана, ни холмов, ни изумительное повествование нашего экскурсовода никак не могли выветрить из меня тягостные раздумья. В конце концов, я подметил, какое пагубное влияние оказали его слова. Я понял это, когда обнаружил себя, стоящего вдали от собственного класса, боясь вмешаться в их атмосферу. Я старательно избегал диалогов с учениками и не особенно увлекался нахождением рядом с ними, несмотря на то, что те, в свою очередь, отчаянно пытались всячески завоевать моё внимание. Будь то удачно собранная палатка, хорошо приготовленный рис или замысловатая икебана, собранная девочками для меня, я оставался холодным, иногда совсем безучастным. Я чувствовал себя лишним и не имеющим никакого права вмешиваться в процесс, в котором находились ребята. К счастью, я понял это раньше, чем поездка запомнилась бы им и мне, как нечто, о чём стоит поскорее позабыть. Я понял, что такая тактика подходит Леви. Другим я был очень нужен. И я почувствовал себя довольно дико и глупо, что перестал различать такие простые и безусловные моменты. Я освежился, наконец обращая внимание на окружающую меня природу, достойную самых выразительных похвал, взял себя в руки и провёл остаток выходных в полной гармонии и взаимопонимании с каждым студентом.       Уже по возвращению я освободился от сковавших меня на какое-то время мыслей, вёл себя как всегда, при этом соблюдая вымышленный запрет на приближение, и восхищался тем, как умело мальчишка сохранял субординацию, даже не смотря на то, как я себя вёл. В отношении Леви я закопал своё спасательское нутро куда подальше, приняв то, не укладывающееся в моей голове, осознание, что не всем необходимо протягивать руку помощи. И я был уверен, что справляюсь великолепно. В течении двух недель я разыгрывал роль безразличного к его проблемам человека лучше любого профессионального актёра, вживаясь в это амплуа ярче и крепче. Вдобавок, поводов для переживаний не создавалось, поэтому всё, казалось, рассеется самостоятельно.       Я ошибался. Ошибался в своей уверенности. Ошибался каждый раз, натыкаясь случайным взглядом на печальное выражение, застывшее у него на лице.       Ноги привели меня к школе. Я остановился, поразившись, как далеко от дома я забрёл, перетаскивая багаж мыслей с одного места в другое. Не замечая ничего вокруг себя, я блуждал по улицам нашего небольшого города, куда любые дороги вели в одно, значимое моему сердцу, место. Я собрался развернуться, зайти куда-нибудь и перекусить, только сейчас обнаружив, что проголодался, но небольшая фигурка у школьного двора заставила меня притормозить. Вопросом, возникшим в моей голове, естественно, стало: «Что он здесь делает?» Сперва мне понадобилось несколько минут для понимания и размышлений. В конце концов, Леви Аккерман точно не желал видеть меня, но я сдался своим и без того загнанным чувствам, желая просто-напросто убедиться впервые за две с половиной недели, в порядке ли он. Я довольно бодро перешёл дорогу, немного торопясь в волнении, что он вдруг исчезнет, но мальчишка сидел на месте.       Я приближался к нему с такой невесомой осторожностью, роняя носки туфель в окружающие меня лужи, будто охотник, боявшийся спугнуть беззащитное животное, я двигался, сливаясь с пространством, пытаясь остаться незаметным, как обогнувшие нас посеревшие здания, лишённые ростков кусты и высокие деревья. Я подошёл ещё ближе. Так близко, что мог разглядеть состояние животного, в которое кто-то успел запустить острую стрелу.       Напуганные дождём волосы Леви потеряли присущую им пышность и в отчаянии приклеились к его лбу, чью гладкость прорезала тонкая линия нахмуренных бровей, таких же мокрых и влажных, как и тёмные, блестящие локоны на макушке. Концы его невзрачных штанов и лёгкая, неподходящая для сезона ветровка насквозь промокли, будто их хозяин подвергался пыткам, похожим на игры на выживание. Струи непогоды распределились неестественным, но довольно символичным образом, будто парнишка рыдал навзрыд. Несмотря на это притворное ощущение, видневшееся лишь сквозь призму моих глаз, в его собственных, оттенённых спрятанным солнечным светом, как всегда, пестрила всеми красками пустота. Густая, ярко-красная полоска, похожая на текущую реку, падающую в устье, гармонично дополняла печальный, физически болезненный вид. Я позабыл о своём дыхании, точно как и об обещании не вмешиваться. В моей простой и ясной, как белый день, жизни не было места для совпадений, так что я смёл, как сметают с порога приевшуюся пыль и сбившийся мусор, слово «случайность», по которой я оказался здесь и прямо сейчас. Вечер среды стал судьбоносным для нас обоих.       Моя рука сама потянулась навстречу этому ребёнку, но я отдёрнул себя. Что я хотел сделать? Приметив моё присутствие, Аккерман поднял на меня безжизненный взгляд и даже не среагировал. Я запаниковал ещё сильнее, утопая в океане безысходности своего положения.       — Леви, что случилось? — Я решил начать с односложного вопроса, не зная наверняка, в каком состоянии он находится, хотя, несомненно, я сгорал от желания засыпать подростка вопросами. Оглядев его сто раз с ног до головы, пока он поднимал на меня немного растерянные глаза, я убедился, что дышит он ровно и спокойно, и нашёл это успокаивающим фактором.       — Учитель… Как вы тут оказались? — Его тихий голос показался мне ужасно громким, ведь это впервые за долгое время, когда он обратился ко мне.       — Я шёл за экзаменационными работами, — соврал я.       Леви хмыкнул, будто уличив меня во лжи: до экзаменов было далековато.       — На вас это не похоже.       — Сегодня это весьма популярная фраза.       Он ничего не ответил, сложив руки на коленях, затем положив на них голову, и уставился в одну точку.       — Леви, тебе нужно обработать рану, — объективно подметил я, разглядывая подсохшую на губах и под носом кровь.       — Да, наверное, нужно.       Я всё ещё не уставал поражаться тому незначительному факту, что он мне отвечает. Это, очевидно, могло говорить лишь о том, что он совсем потерян и напуган, раз идёт на контакт.       — Как на счёт того, чтобы сделать это? — Поинтересовался я, цепляясь за представившийся шанс, как утопающий за соломинку. — Видишь то кафе напротив? — Пальцем я указал на соседнюю улицу, предположив, что в школе ему бы не хотелось показываться, а я не особенно горел желанием объясняться ни охраннику, ни ученикам или, ещё хуже, учителям о происходящем. — Можем зайти туда и попросить аптечку или хотя бы воспользуемся уборной. Идти можешь?       — Я ведь просил Вас не лезть не в своё дело, — просто высказался он, не внушая никакого агрессивного противостояния, скорее, упоминая об этом, как о незначительном факте.       — Да, и я послушно сдерживал условия нашего устного заключения. Однако, в данной ситуации я уже не твой учитель. А человек, который хочет оказать помощь другому человеку, такому же, как я сам.       — Даже не знаю, что хуже, — невесело подметил он и даже ухмыльнулся. Я не нашёлся с ответом, полностью сосредоточившись на движениях его потрескавшихся и испачканных кровью губ.       — Кто-то знает, что ты здесь? — Я заметил, что у него с собой ничего не было, даже такой необходимой вещи, как телефон.       — Да, Вы.       — Тебе, возможно, нужно кому-то позвонить…       — Нет, — отрезвляющее бросил Леви, — мне некому звонить, учитель. В этом городе я знаю немного людей. Один из них сделал вот это, — он махнул рукой в сторону носа, — а второй стоит прямо передо мной. Как считаете, кому из них мне позвонить? — Он уже почти смеялся, но в голосе не было ни намека на веселье. Я был опечален так сильно, будто своими руками нанес ему эти увечья, а теперь надеялся что-то исправить.       — Я уверен, что ты ни за что бы не стал мне звонить, — простодушно пошутил я, на что встретил соглашающийся взгляд. — Леви, давай действовать постепенно, зайдём и умоем тебя, м?       — Я хочу знать, — парнишка поднял на меня взор, взор такой внимательный и серьёзный, что я затаил дыхание, — что потом.       В этом желании я различал куда более избитый, внушающий тревогу вопрос, чем заинтересованность в том, что делать после того, как смоем с его лица остатки чьей-то жестокой расправы. Он не только не знал, что случится следом. Леви вообще не знал, что ждёт его дальше. И моё сердце сжалось, будто в агонии, от осознания этого сокрушительного признания. Я выдержал паузу, прежде чем протянуть ему руку:       — Дальше будет то, что ты захочешь.