Цветы, растущие в его саду

      Дождь стих, унося за собой беспокойство неукротимой бури, негодующей за грязным, покрытым серыми пятнами окном неуловимыми минутами ранее. Безрадостный свет, истерически мигая под давлением электричества или, скорее, неведомой силы, физику которой не описать ни в одной книге никакими научными терминами, окутывал нас бездушным полотном, тенью бродившим за нами с того самого момента, как мы вошли сюда. Умиротворение, бесстыдно спрятанное в углу моего сердца, прокралось в едва заметную улыбку.       Наблюдая за неуверенными движениями Леви, поглощающего еду с небывалой скоростью и усердием, я, опечаленно подперев подбородок, тихо вздыхал, анализируя произошедшие перемены в подростке. Однозначно, пища весьма положительно сказалась на привычно суровом и несчастном выражении лица моего ученика. Брови вернулись в относительно естественное положение, глаза с интересом следили за предложенными блюдами, будто боялись, что их вот-вот отнимут, с носа то и дело тёк непослушный ручей под паром от горячего супа, губы машинально смыкались на рисовой булочке, которую он не успел достаточно прожевывать, отчего беспрерывно заливался ужасающим кашлем, что напоминал мне о моём дедушке. На какое-то мгновение почудилось, что мы просто ужинаем, как если бы были друг другу всего лишь обычными друзьями. От осознания того, что это самая настоящая ложь, внутри томительно закололо.       Обещал, что отпущу его, как только он закончит, но сам я непрерывно размышлял над тем, как избежать исполнения данного обязательства. Я не хотел обманом требовать обратного, но даже не представлял, возможно ли было договориться с ним о том, что посетило мои мысли. Я так сильно желал помочь ему, что наплевал на остальное. Я не позаботился даже о том, чтобы хоть что-то объяснить своему знакомому, который впустил нас сюда, красноречиво сверля во мне дыру, пока я ходил туда-сюда, помогая Леви с его ранами и внезапным, совершенно неожиданным и в то же время ясным приступом. Я и вовсе позабыл о Мари, игнорируя, пусть и услышав, телефонные звонки и сообщения. Ничто не имело достаточной важности, чтобы привлечь моё внимание, чтобы отобрать эту сосредоточенность от Леви. Время утратило всякий объяснимый смысл, оно потеряло власть в этом пространстве, исчезнув, вслед за другими ненужными вытекающими. Меня ничего не волновало. Несмотря на количество еды, стоящей в жалких миллиметрах, надобности в ней, как и во сне попросту не существовало. Поглощённый непростой рефлексией, я уткнулся взором в ученика. Волосы Леви совсем высохли и выглядели уморительно пушистыми, обычно строгая причёска совсем взъерошилась, что делало лицо обладателя невероятно детским и забавным. Однако, это зрелище трогало, цепляя едва уловимыми нитями, некие, казалось, несуществующие струны моей души.       Этот ребёнок потерян. Печаль его виднеется в каждом, почти неприметном движении, тело, пребывая в нескончаемом напряжении, не в силах расслабиться и каждую секунду излучает отпугивающие от себя вибрации. Инструмент самозащиты выработался с неимоверной самоотдачей, тяжело представить, сколько усилий потребуется даже опытному психотерапевту, чтобы облегчить эти чудовищные страдания. Я чувствовал всем сердцем, что леденящих душу причин существовало необъятное количество. Если бы Леви дал мне шанс, я бы слушал и слушал его, пока едкие, разрушающие переживания не притупятся. Я был достаточно самонадеян, чтобы полагать, что однажды Леви обретёт необходимое количество доверия по отношению ко мне, чтобы открыть хотя бы одну тайну, без стеснения возлагая её на мои, готовые к этой ответственности, плечи. Я постараюсь сделать всё возможное, только бы избавить его от этих незаслуженных терзаний.       Я осёкся. Вероятно, желаемое мною никогда не произойдёт. И я готов без горечи встретить подобный исход. Наверное, готов. Нет, совсем не готов. Это вдруг сильно встревожило меня, вихрем неверья поднимаясь внутри грудной клетки, заставляя её сжиматься с такой силой, будто я мог задохнуться. Я должен знать.       — Учитель, Вы совсем не притронулись к еде, — обратившись ко мне, Леви в секунду достал меня из утомительных рассуждений.       Я замедлился, легко прикоснувшись рукой к собственной беспокойной груди, прежде чем что-нибудь ответить.       — Что-то нет аппетита, но я надеюсь, тебе всё понравилось? — Я окинул взглядом множество пустых тарелок, украв кивок согласия от собеседника, и остановился на небольшом пятнышке соуса в уголке губ ученика. — У тебя вот тут, — я тыкнул пальцем в своё собственное лицо, пытаясь в деталях объяснить месторасположение неприятеля, — немного остался соус.       Аккерман смущённо вытер щеки и рот ладонью и уставился на всё ещё хранивший тепло чайник. Он медлил, и я с пониманием наблюдал за его движениями. Вот он налил себе ещё немного чая, очевидно наслаждаясь напитком куда больше, чем самой пищей. Вот он волнительно оглядывается, вновь избегая моих глаз, будто боится встретиться с ними, но по какой-то необъяснимой причине. Вот он собирается что-то сказать, но нервно смыкает губы, не силясь издать и звука. Я обеспокоен. Что же он пытался сказать?       — Леви, — мой голос вынуждает его поднять усталое лицо ко мне, — я знаю, что это не касается меня, но… Ты не станешь возвращаться домой?       — Не знаю, я не знаю, я не хочу, и… — по тону и сбившемуся потоку слов не трудно догадаться, что он совершенно без понятия, как поступить дальше. Это было мой шанс предложить то, что я собирался сделать с самого начала.       — То, что я скажу сейчас, вероятнее всего, покажется странным и излишним, но я хотел бы оплатить твоё пребывание в хостеле хотя бы на эту неделю. — Я испустил тяжёлый вздох, изрекать подобные вещи оказалось ещё более неадекватным, чем думать об этом про себя. — За это время я обещаю лично поговорить с твоим опекуном и добиться от него соглашения на то, чтобы прервать ваше общение, — я потёр шею, которая внезапно вспотела, — если он откажется, я защищу тебя, я сделаю всё необходимое, чтобы он никогда не приблизился к тебе. Я просто… Не могу позволить тебе вернуться в это место, к этому человеку, который делает подобные вещи, — несмотря на неловкость, я всё же говорил достаточно уверенно, потому как за этими словами ничего не скрывалось, кроме искренности, — поэтому прошу, прими моё предложение. Нет, просьбу. Ты сам сказал, что тебе некуда идти. И, пусть это и прозвучит высокомерно, я чувствую, что ты способен довериться мне.       — Сенсей… — Леви растерянно взирал сквозь мою фигуру, словно в жизни не ожидал подобного предложения. И я его понимал. — Это как-то ненормально, странно, вы ведь мой учитель. Оплатить? Нет, я не могу себе такого позволить, — испугавшись, он даже встал со своего стула, начиная пятиться от меня.       Он тараторил быстро, что совсем на него не похоже, и опыт подсказывал, что виною тому волнение и неожиданность высказанной фразы. Я понимал, как дико должно было прозвучать данное заявление из моих уст, из уст наставника, школьного учителя. Скорее, я был похож на какого-то извращенца, который решил воспользоваться удачной ситуацией, чем на человека, желающего помочь, ведь я был не из тех, кто мог спокойно спать, есть и заниматься своими делами, как ни в чём небывало, прекрасно зная, что в этот самый момент Леви Аккерман мог ночевать на лавочке в парке или где-нибудь на автобусной остановке, а что ещё хуже — вернуться домой, зная наверняка, что подвергнется издевательствам и насилию. Я решился предложить ему убежище до тех пор, пока не смогу быть уверенным в том, что дядя Леви не станет преследовать подростка и мешать его жизни. Я вообще был крайне рассержен, что до меня никто не удосужился избавиться от такого отвратительного опекуна, неужели весь мир игнорировал этого ребёнка?       Я с надеждой в глазах продолжал смотреть на охваченного страхом ученика.       — Если тебя смущает тот факт, что я оплачу твоё пребывание, можем договориться о возврате денег в удобном для тебя формате. Или если тебя смущает, что именно я хочу оказать эту поддержку, то ты всегда можешь обратиться к директору или другому наставнику.       — Мой дядя, он не разрешает мне, он узнает и найдёт… — Скованность в его голосе и несвязная речь заставили мой желудок скрутиться в тугой узел, неужели он так сильно боялся этого человека?       — Уверен, что в этой ситуации бояться должен только он. Теперь ты не один. Я рядом.       Глаза, обычно холодные, будто лёд, внезапно разлились неизвестным для меня теплом и верой. Скорее всего, то была надежда. На мгновение я поперхнулся самим воздухом. Затаив дыхание, не нарушая поток мыслей, бесконечным водоворотом изворачивавшихся внутри Аккермана, я ждал его ответа.       — Только если я верну Вам деньги. И об этом… об этом ведь никто не узнает?       — Я никому не стану говорить, если ты хочешь этого.       — Учитель… Почему? — В этом вопросе, казалось, столкнулись все дилеммы этого непростого мира, мира внутри Леви.       — Почему нет? Не в моих правилах оставаться в стороне и быть безучастным наблюдателем, — как можно мягче произнёс я, специально избавляя его от нужды считать себя виноватом и отягощающим моё существование.       — Я… — Он виновато опустил руки, нервно сплетая пальцы между собой, скосив взгляд к конечностям.       — Я знаю, — усмехнулся я, подхватывая оборвавшуюся фразу, в которой скрывалась неимоверной силы благодарность. Я впервые мог чувствовать её всем телом.       Я поднялся, протягивая ему руку, будто возжелав скрепить некий контракт:       — Готов?       Леви вновь кивнул, стеснительно ответив на рукопожатие, и совсем слегка улыбнулся. То был первый раз, когда его рта коснулась подобная эмоция, отчего я почувствовал себя необъяснимо, будто нечто толкнуло меня прямиком в грудину, прижалось, словно огромная плотина, не пропускающая ничего лишнего, только остатки ощущений невинного прикосновения. Импульс обнять Леви Аккермана был без колебаний отвергнут. Нечто подобное было бы вершиной и так состоявшейся неуместности, верно?