---
— Вот. Он открыл потрёпанную стеклянную бутылку и налил ей выпить; шипение пены почти заглушило его негромкий голос. Гера внимательно смотрела; спиртной напиток был ей незнаком — прозрачный и шипучий, с золотистым оттенком, естественным или вызванным отражённым светом. Она вспомнила дипглассовые окна в спальне, световые скульптуры в солярии, парящие вазы в оранжерее, и решила — да, просто свет. Но это не означало, что эффект не преднамерен, не спланирован. — Очиститель нёба, — передавая прохладный бокал, Траун коснулся пальцами её ладони. Запнулся, пригляделся к ней, опустил веки; вернулся к созерцанию бутылки. — Он для тебя не лишний после встречи с Таркином. Пряча улыбку, Гера прикусила щёку изнутри. Сделала глоток — и алкоголь пустился в пляску у неё на языке, шипя под нёбом; странное ощущение жжения и шипучки наполнило рот, как жужжание энергий. Достигнув крещендо, оно вдруг исчезло — зубастенькая химическая реакция отошла, оставила за собой вкус. Насыщенный, тёмный, сладкий. — О, Таркин ещё ничего, — Гера с удивлением обнаружила, что язык после этого танца не онемел; она ухмыльнулась Трауну и протянула ему свой бокал — пусть тоже выпьет. — Не так уж он неприятен. — Да, — пробормотал Траун. Пальцы сомкнулись вокруг бокала, коснулись её руки; он не отрывал от неё глаз. — Можно? Она отняла руку и глядела, как он опрокинул бокал, коснувшись губами того же места, где только что были её губы. В камере на борту «Предостерегающего» он пил из её чашки так же. Лиловый язык мелькнул меж приоткрытых губ, когда он пригубил вино; у Геры стало тепло в животе. Траун встретился с ней глазами, сделал глоток и кивнул в сторону двери. — Пойдём? Гера спрятала улыбку. Они шли по дому, она держала Трауна за руку; привязанность и любовь цвели в груди, как цветок. Она понятия не имела, куда он её ведёт, но забавляла сама мысль о том, что можно предпочесть одиночество его компании. — Не так уж он неприятен… — тихо, с ноткой юмора повторил Траун. Гера подавила смешок. — Ну, всё-таки мофф, — сказала она. — Они ребята не из симпатичных. Траун мурлыкнул в полном согласии. Он свернул в Северный зал — Гера знала, что этот путь выводит к садам. С севера дом красовался рядом высоких стеклянных окон, в которых мерцал отражённый свет лун на водах горного озера вдалеке. Извилистые песчаные тропки вели от усадьбы к водам, и в ночи вроде этой, без облачка в небе, Гера видела, как на песчинках искрится свет. Она села рядом с Трауном у окна, не зная, чем любоваться: им или склоном горы. Освещение в усадьбе было выключено, но темнота отступала — свет звёзд и лун, далёкое пламя бескрайнего города Корусанта ложились через стекло на его лицо, в разных местах целовали тело, подчёркивали его цвет кожи, его резкие черты. Глаза Трауна были устремлены к дальнему озеру, но он, должно быть, ощутил взгляд Геры и повернулся к ней. — Он тебя расстроил. Ясно, о ком он. Гера зажмурилась в готовности всё отрицать, но от одной мысли о Таркине у неё взлетал пульс, гнал волну бесполезного адреналина в крови, толкая к бою. Она сжала руки в кулаки, впилась ногтями в ладони, а затем намеренно расслабила их, сбрасывая напряжение. — Да, — признала она, глядя в окно на озеро. Поверхность вод была темна, и Гера впервые спросила себя, что за существа живут там. Она придвинулась к Трауну, и он, будто точно чувствуя, что ей нужно, чуть повернулся, чтобы она могла прижаться к его груди. Гера приникла к нему, подавляя дрожь. — Он держит заправочную станцию на орбите Рилота, — сказала она. Траун не реагировал; его дыхание оставалось спокойным, ровным, глаза смотрели в окно. — Я знаю. — Такая очень нужная заправочная станция, — продолжала Гера. Она запрокинула голову и глядела на Трауна, изучая его лицо. — Со стратегической точки зрения, лучшее место в секторе для этой станции именно у Рилота. С финансовой точки зрения самое разумное — укомплектовать заправку местными рабами. Игру чувств на лице Трауна нелегко было разгадать, но Гера уже научилась читать их. Её слова встревожили его; он пристально, неколебимо смотрел ей в глаза, хотя явственно предпочёл бы отвести взгляд. Он думал о рабах-тви'леках — может, пытался представить себе, что бы делал, если бы поработили его собственный народ, что сказал бы, встретившись с человеком, который за это в ответе. — Ты слишком тяжко думаешь, — сказала Гера. Он лишь качнул головой и не двинулся, когда Гера взяла его за руку. — Ты скоро получишь власть, — негромко сказала она. — Настоящую силу. Он глянул на неё искося, без отрицаний, без слов. Незримый знак ранга тяжко лежал у него на груди. — Другие военные знают об этом? Было видно, как нелегко ему дать ответ; он так привык хранить тайны — язык непослушным грузом лежал во рту. Но в праве знать он ей не отказал. — Некоторые знают, — он вплёл свои пальцы в её и уставился на их соединённые руки, голубую кожу на зелёной. — Парк и Син. Вейдер. И остальные гранд-адмиралы. — И это скоро будет обнародовано, — предположила Гера. — Через месяц-другой. — Да. Ещё секунду она следила за скрытой игрой эмоций на его лице, а затем наклонилась к нему и сказала, голосом низким, серьёзным: — Когда это случится, когда ты снова сможешь действовать по собственному выбору — обещай, что не будешь таким, как они. Он смотрел на неё горящими ярко глазами, губы — тонкая линия. — Обещай мне, что ты не будешь использовать рабский труд, — Гера стиснула его пальцы — и миг спустя он сжал её руку в ответ, с таким пылом, что её сердце забилось чаще. — Ты лучше, чем Таркин, — сказала она. — Ты найдёшь способ сохранить Империю без рабства; знаю — найдёшь. Обещай мне, что не будешь так использовать разумных. — Обещаю, — просто, веско сказал Траун. — И обещай мне, что будешь с этим бороться, — Гера так сильно стискивала его руку — странно, что он не отнял руки. — Не просто откажешься сам использовать труд рабов — ты будешь активно преследовать тех, кто к нему прибегает, и не позволишь им превращать разумных существ в ресурс. Траун прижался лбом ко лбу Геры, закрыл глаза. — Я уже это делаю, — прошептал он. — А против твоих союзников? — В её голосе лежал вызов. — Против Империи? Он молчал. Она ждала ответа, купаясь в его тепле; его размеренное, ровное дыхание успокаивало частый стук её сердца. — Встану и против них, — сказал он. Она поверила. Она слышала вес искренности в его голосе — и, что важнее, чувствовала, как напряжение покинуло его и он прильнул к ней, будто само её присутствие сулило ему покой. Их разговор отчего-то принёс ему облегчение — настолько сильное, что его на мгновенье оставили силы. Гера подозревала, что, попытайся она поднять его на ноги, он не сдвинется с места. Не сможет. Они долго сидели в тишине, прильнув друг к другу. Гера следила за лунами Корусанта, дугой плывущими в небе. Траун не открывал глаз; может быть, свет проникал сквозь веки, и ему хватало его и Геры рядом; он не ощущал потребности сам видеть тихий пейзаж. ... — Я должен тебе кое-что рассказать, — произнёс он, и Геру пронзило не то предчувствие, не то ужас. И он рассказал ей. — Империи — нет, всей нашей галактике — предстоит война против зла столь ужасного, что погаснут звёзды, — сказал он. И, — Ты слышала когда-нибудь о Чужаках Издалека?---
В особняке было слишком много комнат, чтобы Гера уже успела побывать всюду. Помещение, к которому Траун её привёл, было ей незнакомо. Оно занимало весь верхний этаж Северного крыла, этаж без окон и внешнего света. Дверь была не заперта, но чувствовалось — это то самое место в усадьбе, куда посторонним вход воспрещён. Они с Трауном вошли внутрь и оказались в пустом тёмном зале. В отличие от других помещений особняка, здесь не было ни мебели, ни предметов искусства. Траун, оставив её, прошёл через зал к небольшой консоли в стене. С ожиданием глядя в пространство зала, он вслепую нашёл нужные элементы управления и повернул диск. Всё изменилось. Из углов, стен, потолка полился мягкий свет и наполнил пространство нюансами сонма красок — не вульгарными базовыми цветами ночного клуба, а нежными и тонкими оттенками, что составляют шедевры художников-мастеров. По всему залу из воздуха возникли образы, осязаемые, полноцветные голограммы, каких Гера ещё не видела никогда. Будто протяни руку — и сможешь коснуться изображений, почувствовать пальцами тяжесть камня, масло на поверхности картин. Она ощутила взгляд Трауна — он следил за её реакцией — и услышала его голос: — Всё это работы тви'лекских художников, уроженцев Рилота. Как тебе? Что тут скажешь? Всё было узнаваемо, куда ни глянь — если не сами работы, то выраженные в них идеалы, увековеченные пейзажи, материалы и техники их творцов — и захватывало сильней любого музея, в котором Гере довелось бывать. Как будто бы она вошла в само произведение искусства, оказалась в глубине сознания художника и наблюдала, как он воплощает идею в жизнь. Она была не в состоянии ответить, но Траун, похоже, в ответе и не нуждался. Ещё немного он понаблюдал за ней, предоставляя ей возможность насладиться и осмыслить; затем без слов повернулся к консоли. Искусство Рилота исчезло. Голограммы распались, оставив лишь яркий след остаточных образов и ускользающий голубой блеск световой основы. Мгновение ничего не было, только тьма. Сверкающий песок ушёл в ничто, остаточные образы погасли, и Гера услышала мягкий стук пальцев Трауна по консоли. Зал снова ожил. У Геры перехватило дыхание. — Это, — мрачно сказал Траун, — работы не одного народа. — Он отошёл от консоли неторопливой, плавной походкой хищника, рассматривая голограмму за голограммой, и остановился рядом с Герой. — Это несозвучные произведения разных культур, объединённых одной и той же скорбью. Не все работы отображали разрушение или гибель. По правде говоря, непосредственно изображённая смерть попадалась здесь редко — однако физические предметы, которые стали темой работ, не играли роли. Дар Трауна был Гере чужд, но даже она ощущала, какое страдание излучают эти работы, сколь горестный вопль будто вплетен в каждый мазок, бьётся в гранях каждой скульптуры. Траун остался позади, наблюдая, как она в оцепенении бродит среди голограмм. — Догадываешься, что у них общего? — спросил он. Да. Она догадывалась. Гера остановилась, ошеломлённая массой тёмных, неясных теней, сливающихся перед нею в стену от пола до потолка. Изображения не различить; просто водовороты краски, ни форм, ни образов, ни скрытых в хаосе лиц. Вот что хуже всего — ощущение, что тут должны быть лица, что под этой мутной лужей море живых существ. Рты оскалены, лёгкие полны песком и илом, лица навек застыли в агонии. — Чужаки Издалека, — прошептала Гера. Она потянулась к картине, будто бы та была материальна. Пальцы ушли в голограмму, и Гере опять почудилось прикосновение твёрдого — тёплого и текучего — и оно может потянуться навстречу, коснуться её в ответ. Она вздрогнула, отняла руку и отступила. — Выжившие, — сказал Траун. Взгляд его был прикован к точке в другом конце зала. В воздухе там вилась невзрачная керамическая скульптура. В ней не было ничего особенного. Даже издали эта работа казалась любительской, грубой — труд начинающего, который не отточил ещё навык. И все же Траун был заворожен ею, и Гера видела, почему. Она подошла к нему, взяла за руку и прижалась, ища тепла его тела, даруя своё. — Те немногие, кто выжил, — тихо добавил он. Она смотрела, как на его лице переливается свет множества истреблённых цивилизаций. Траун, казалось, не замечал, как она разглядывает его. Через некоторое время Гера осознала, что его мысли на другом конце галактики; взгляд был неподвижен, поражён, в глазах отражался свет голограмм. Он изучал то одну, то другую работу и пребывал, очевидно, не здесь. Гера оторвалась от него. Пришлось неимоверно сосредоточиться, чтобы пройти через строй голограмм, не останавливаясь, не давая кричащей в них боли приковать себя к месту. На другом конце зала Гера обнаружила консоль, у которой останавливался Траун, и вцепилась в неё, как в спасательный трос, так сильно, что побелели костяшки пальцев. Экран показывал список тысяч файлов и рядом с каждым число просмотров. На самом верху, просмотренная больше сотни раз, висела папка с простым названием. Команда «Призрака». Гера украдкой взглянула на Трауна. Он стоял, не глядя на неё и чуть приподняв голову, всё ещё не отрывая глаз от голограмм перед собой. Гера вернулась к консоли, и ей потребовалось совсем недолго, чтобы разобраться в настройках и выделить ближайший голопод. Искусство цивилизаций, разрушенных Чужаками Издалека, исчезло в этой малой части галереи. Ничуть не мешая Трауну, не прерывая его исследований, голопод погас. Гера открыла папку и смотрела, как оживают её мёртвые друзья. Перед глазами были не фотографии, а картины — коллаж из дюжины разных муралов, которые написала Сабин в дюжине городов и повстанческих баз. Теперь Империя знала их все. «Это всего лишь краска, — сказала себе Гера, — а не плоть и кровь». И всё же, глядя, как пальцы тонут в плоскостях света, она вдруг ощутила густой мех Зеба, грубую, загорелую кожу Эзры. Она ступила вперёд, оказалась среди голограмм, погрузилась в них целиком, на миг почувствовала объятия Сабин, прикосновение её рук в поисках поддержки, холод её доспеха на коже. В глазах горели слёзы. Гера встретила губами губы Кэнана, услышала в самом ухе неслышный шёпот — не её имя, не «Я люблю тебя», нет — «Беги», — сказал он. Это была её семья, люди, которым она была предана, которых любила больше всех во вселенной. Она была им наставницей и опорой; этих детей она научила летать; этот мужчина обнимал её в ночи, рассказывал ей о джедаях, пока она не уснёт. И все они уверенно и радостно пошли за нею в битву и погибли, сражаясь не с тем врагом. Гера с дрожью закрыла глаза. Их убило дело повстанцев — черно-белая убеждённость в том, что мир делится на благородных героев и злых угнетателей; движение обманутых, терзаемых дезинформацией и узколобыми представлениями о галактике — движение, что отстаивало дело нелюдей повсеместно, однако игнорировало всё вне пределов Внешнего Кольца. Она сомкнула веки и ощутила, как свет померк. Миг спустя её обняли сильные руки, тёплые и настоящие. Траун прижал её к себе. Если бы не он, её жизнь кончилась бы так же, как жизнь остальной команды «Призрака». Война и ненависть убили их. Её спасла любовь. Гера прильнула к Трауну. Он обнимал её, пока у неё в груди не утихла боль.