Последний норматив

       В волейбол на уроке мы больше не играли.        Семен Юрьевич отчего-то вцепился в календарно-тематическое планирование, поэтому классу приходилось то прыгать в высоту, то подтягиваться на перекладине. Это не было сложным, но было невероятно скучным. Девочки не подтягивались, а отжимались под пристальным взглядом учителя. Десять раз хватало для того, чтобы получить пять, но для многих задача оказалась непосильной.        Фадеева вызвалась пойти первой и теперь, еле дыша, пыталась подняться с пола. На ее раскрасневшемся лице пылала ярость, в то время как Семен Юрьевич смотрел на нее отрешенно и равнодушно.        — Поставлю четыре, за волю к победе, — объявил он. — Дальше.        Дальше собиралась пойти я, но меня вдруг опередила Рита. Она бодро вскочила со скамейки, отдала олимпийку Соколову и встала в планку, показывая, что готова начать. Вышло у нее гораздо бодрее, чем у Оксаны. А еще Рита шутила, особенно если движение выходило слишком корявым. Ее совершенно ничего не смущало и не напрягало — впервые за очень долгое время.        Зуева цвела, а я, напротив, лишалась всех красок. Может, Рита была кем-то вроде Дориана Грея, а я оказалась ее портретом, что дряхлел на заброшенном чердаке. Во мне не было зависти — здорово, что у одноклассницы все наладилось; все, чего я хотела для себя — избавиться от тоски.        В моей жизни ничего как будто и не поменялось: школа, тренировки, редкие звонки родителей, прогулки с Лиззи. Не было в ней только одного — разговоров с учителем. Я старалась вспомнить как жила до того, как мы начали репетировать тот номер, но это мне не удавалось. Казалось, что Семен Юрьевич всегда был, а теперь, когда наше общение сошло на нет, на этом месте образовалась зияющая пропасть. И заполнить ее не удавалось: не помогали даже тренировки, на которых учитель вообще не обращал на меня внимания.        Но сейчас игнорировать меня Семен Юрьевич не мог, потому что я опустилась на пол, как и все остальные, прямо перед ним. Рита получила пятерку, а я хотела получить хотя бы один его взгляд.        Отжиматься я никогда не умела, но сейчас должна была выложиться на максимум. Первое отжимание оказалось каким-то легким, и я запрокинула голову, пытаясь найти строгие серые глаза. Но Семен Юрьевич на меня не смотрел. Зажмурившись от непонятной обиды, я отжалась еще раз, но учитель продолжал что-то разглядывать в классном журнале. В третий раз я отжалась слишком резко, да еще и неправильно перенесла собственный вес. Правая рука проехалась немного вперед, чуть вывернувшись влево. Острый укол боли прошел через все тело, но вместо того, чтобы встать и пойти в медкабинет, я подтянула руку обратно и снова отжалась.        — Семен Юрьевич, — услышала я в самом конце взволнованный голос Риты, — посмотрите, у Олеси что-то с рукой.        И только теперь он на меня посмотрел. Я села прямо на пол и отвернулась, чтобы никто не увидел собравшиеся в уголках глаз слезы. Отжаться десять раз у меня получилось, но руку будто жгло каленым железом.        — Егор, побудь вместо меня. Девочки, продолжаем по очереди. Олеся, — учитель протянул мне руку, — пойдем, я посмотрю, что с тобой.        Брать его за руку я не хотела, поэтому встала сама. Сначала мне показалось, что Семен Юрьевич отведет меня в медицинский кабинет, но мы пошли в тренерскую. Я села на диван, учитель — на стул напротив меня. Откуда-то появилась аптечка, и я вздрогнула.        — Олеся, — он уже второй раз за последние несколько минут назвал меня по имени, а до этого две недели молчал, — тебе придется показать мне руку.        — Я знаю.        Я протянула ему ладонь и закрыла глаза, чтобы не смотреть. Мягкие осторожные касания учителя отозвались во мне болью, но я не могла разобрать, что болело сильнее: рука или сердце.        — Это вывих.        «Мне все равно», — хотела сказать я, но вместо этого кивнула. Семен Юрьевич попросил немного потерпеть, а потом резко дернул мою руку. Боль ослепила, но только на секунду, а потом все прошло.        — Завтра побереги себя, — не то порекомендовал, не то попросил учитель. — Тренировку можешь пропустить.        Все это время я смотрела куда угодно, но не на него, а после этих слов, наконец, подняла глаза. Слез в них больше не было, зато наверняка была боль. Не было никакой причины, по которой Семен Юрьевич мог бы игнорировать меня, но он делал это, и я хотела объяснений.        — А могу я уйти из команды?        В ответ — лаконичное:        — Нет.        Возможно, тренерская в школьном спортзале — это не лучшее место для этого разговора, но мне было все равно. Даже на то, что урок все еще шел, и сюда мог зайти кто угодно.        — Мне не хочется быть пустым местом, Семен Юрьевич. На прошлой тренировке я не сделала ничего правильного, но вы промолчали и ни разу меня не поправили. Вы больше не говорите со мной. И больше на меня не смотрите. — Только теперь я осознала, что он все еще держал меня за руку. — И это причиняет мне боль. А я… Кажется, я ничего не сделала для того, чтобы получить такое отношение.        Семен Юрьевич сжал мои пальцы и ответил, глядя мне в глаза:        — Ты заслужила совершенно другое отношение, но…        — Знаю, — перебила я и выдернула руку, — я для вас ребенок. Пока вы лежали в больнице, и я развлекала вас, все всех устраивало. В качестве благодарности вы сводили меня на хоккей и по-рыцарски играли с классом в волейбол, сделав в той игре все за меня. И на этом все, мы ничего друг другу не должны. Но, прошу вас, перестаньте делать вид, будто меня не существует.        Его ответ мне был не нужен. Я вышла из тренерской и сразу пошла в раздевалку, чтобы переодеться к следующему уроку. Хотелось плакать, может быть, даже кричать, но мне удалось сдержаться. Все было сложным и непонятным, я никак не могла разобраться в том, что чувствую.        Семен Юрьевич оживил мой серый мир, в котором я была одна, а потом ушел, и серое стало совершенно черным. Как вернуться к заводским настройкам, я не знала, а потому продолжала блуждать в темноте. Интересно, Рита чувствовала то же самое, или у нее все было по-другому?

***

       Рука все-таки еще немного болела. Кое-как переписав из черновика в тетрадь домашнюю работу по алгебре, я достала из комода внушительную аптечку. Лекарств оказалось чересчур много, и я несколько минут разглядывала разноцветные тюбики с мазью, пытаясь понять, чем лучше намазать руку. Выбрать я так и не успела, потому что в дверь позвонили.        Я ждала доставку, поэтому даже не взглянула в глазок. А на пороге стоял Семен Юрьевич. Инстинктивно я шагнула назад, и он заметил это, но все же спросил:        — Могу я войти? Это ненадолго.        Кивнув, я дождалась, когда он закроет дверь и снимет обувь. Мы прошли в гостиную, оба опутанные странной неловкостью.        — Рука болит? — Семен Юрьевич сразу же заметил коллекцию мазей. — Садись и приготовь вон тот голубой тюбик. Я вымою руки и вернусь.        Не став спорить, я сделала, как он попросил. Я слышала, как в ванной журчит вода, и пыталась понять, насколько странно, что мой учитель знает и мой адрес, и то, где можно вымыть руки.        — Она не очень приятно пахнет, но зато хорошо помогает, — объяснил он, когда вернулся. — Вытяни руку, пожалуйста.        Семен Юрьевич осторожно, практически нежно втирал мазь в кожу. Я ждала, что он скажет и как объяснит позднее появление у меня дома, но в это же время боялась задавать хоть какие-нибудь вопросы. Все могло испортиться в любую секунду.        — Прости меня, — наконец заговорил Семен Юрьевич, в этот раз сразу отпустив мою руку. — Эти две недели я действительно тебя игнорировал, и это было крайне херовой идеей.        — Я все понимаю, — сказала я, хотя давно перестала понимать вообще хоть что-то.        Семен Юрьевич мне явно не поверил и продолжил:        — И я не считаю тебя ребенком. И ты не развлекала меня, когда я был в больнице, это вообще неудачная формулировка. Какая-то пошлая, знаешь?        С этим я была согласна, поэтому кивнула. Хотелось сказать так много, но я не знала, с чего начать, и поэтому выпалила, едва дыша:        — Я не хотела, чтобы вас выписывали, потому что знала: начнется школа, и вы перестанете быть тем, кем стали для меня. Так и получилось: вне больничных стен мы оказались слишком далеки друг от друга.        — Вне больничных стен, Олеся, — тихо, но твердо проговорил Семен Юрьевич и подался вперед, — мы едва не стали слишком близки.        От его губ пахло кофе и мятой. Все это уже было между нами.        — Мне не будет стыдно утром, — не своим голосом проговорила я, — потому что я ничего не вспомню…        Багровое пятнышко на коже Семена Юрьевича, за которое в прошлый раз зацепился мой взгляд, оставила на Алиса, а я. И он смотрел на мое плечо, потому что целовал его, умело огибая препятствие в виде тонких бретелек топа, который был на мне в тот вечер.        — Я… Мы… — Произнести вслух мне этого не удалось, я густо покраснела и вцепилась Семену Юрьевичу в плечо. — Не молчите же!        Он ласково заправил прядь волос мне за ухо и покачал головой.        — Я, конечно, никогда не пробовал, но уверен, что заниматься сексом, имея в арсенале ногу в гипсе, не очень удобно.        Щеки мои вспыхнули и я отвернулась, выдавив:        — Это не смешно.        Учитель устало вздохнул.        — Не смешно, Олеся. А еще не смешно то, что это была единственная причина, по которой я тогда остановился.        Мои пальцы только сильнее сжали его плечо. В тот раз я была пьяна, и все это хоть как-то можно было оправдать, сейчас же таких привилегий у меня не было. Но перебраться к учителю на колени мне это никак не помешало.        — А сейчас? — спросила я, чувствуя себя почему-то счастливой. — Сейчас вы бы остановились?        — Ты.        — Что «ты»?        Семен Юрьевич провел указательным пальцем по моим губам и выдохнул:        — Если сидишь у меня на коленях, будь смелее и называй меня на «ты». К тому же, — теперь его палец скользил у меня по ключице, — ты это уже делала.        В ожидании поцелуя я закрыла глаза. Меня тянуло к учителю — отрицать это я больше не могла. И я хотела его. Хотела в тот вечер, хотела после, хотела сейчас. Семен Юрьевич, однако, не спешил. Его ладони лежали на моей пояснице, но больше ничего не было.        — Если начну, уже не остановлюсь, — он нашел мой взгляд и покачал головой. — Но так нельзя. Не хочу, чтобы это съедало тебя так, как съедает Риту. Не хочу делать тебя несчастной.        Я дернулась у него на коленях.        — Я и так несчастна.        — Это неправда.        И он… меня отпустил. Я откинулась на спинку дивана и стиснула зубы. Все стало только хуже. Семен Юрьевич накинул свою куртку на плечи и повернулся ко мне спиной.        — Рита счастлива! — закричала я ему вслед. — Вы же видели, какой она была сегодня!        Он покачал головой, не соглашаясь со мной, а потом ушел. Хлопнула входная дверь. Курьера так и не было, и я, выключив свет во всей квартире, вернулась на диван. Все движения казались механическими и ненастоящими.        Лечь на спину, натянуть плед до самого подбородка, достать телефон.        «Лучше бы Вы не приезжали, Семен Юрьевич».        Отправить. Закрыть глаза. Не вспоминать. И через три минуты получить в ответ банальное «Мне жаль, что так вышло, Олеся».        Мне тоже жаль. Но какой теперь в этом толк?