О том, что я, кажется, так и не сняла после тренировки бесшумный режим с телефона, дал понять слегка размытый из-за кошмарного освещения в подъезде высокий мужской силуэт. Услышав мои шаги, он будто отлепился от серой стены, и я вздрогнула, вспомнив о прошлом. Вот мы в актовом зале нашего универа, я танцую под ужасную музыку, включается еще более ужасный медляк, и Гордей в три шага оказывается возле меня…
— Лесь, — прокурено-грудным голосом произнес он, стянув со своей шеи серый шарф, — когда ты уже научишься пользоваться телефоном?
Ничего не ответив, я вставила ключ в барахлящий замок, с усилием провернула два раза и открыла дверь. В коридоре мгновенно материализовалась Лиззи, и я опустилась на колени, чтобы прижать ее к себе.
— Со мной все в порядке, — нараспев, наконец, ответила я, но не до конца понимала, к кому обращалась. — Раз до тебя долетела история о ледяной воде в бассейне, то и о том, что я собралась и поехала домой, тоже кто-нибудь должен был сообщить.
Гордей запер дверь изнутри, снял куртку и протянул мне руку, помогая подняться с пола. Его глаза никогда не улыбались, и я будто всегда была под прицелом.
— О таком я хотел бы узнавать от тебя, — мрачно проговорил Гордей и кончиками ледяных пальцев прикоснулся ко лбу. — Хорошо себя чувствуешь?
— Конечно, — кивнув, я сделала два шага назад — от него. — Хочешь есть? Я успею что-нибудь приготовить, а потом в душ — и на тренировку.
Есть, Гордей, видимо не хотел. Когда его привычно-ледяные ладони легли мне на талию, я уже точно знала, что он скажет.
— Леся, — он растянул мое имя так, будто в нем было с десяток слогов, — а как тебе идея пропустить обед и сразу перейти к плану с душем?
Ответ на этот вопрос был до невозможного простым: всего-то и нужно, что встать на носочки, закинуть свои руки Гордею на плечи и впечататься поцелуем в его губы. Горький вкус крепких сигарет никогда не давал забыться, и для меня это было только к лучшему.
— Я так люблю, как ты пахнешь, — почти мурлыкал Гордей, стягивая с меня сначала теплую толстовку, а потом лифчик. — Как самый сладкий десерт.
Это всегда звучало пошло, но ему самому нравилось практически до упоения. За этот почти прошедший год я научилась не вздрагивать ни от холодных прикосновений Гордея, ни от его пронзительного взгляда. И никакие слова меня больше не трогали.
Единственным, к чему я так и не смогла привыкнуть, был всегда резкий и оттого болезненный первый толчок. Я всегда будто бы была к нему не готова, поэтому крепко зажмуривала глаза и медленно выдыхала скопившийся в лёгких воздух. Это каждый раз напоминало полустон-полувсхлип, и Гордей улыбался.
Мы не смотрели друг другу в глаза — ни в первый раз, ни во все последующие. Я считала его родинки, вглядывалась в искусное переплетение вен на сильных руках, думала о чем-то… И не чувствовала при этом ничего: ни любви, ни удовольствия. Единственным осязаемым ощущением была боль — пре первом толчке и других, когда Гордею хотелось поиграть в игры пожёстче.
Когда все заканчивалось, он откатывался на свою половину кровати, тянулся к начатой пачке сигарет и долго, с удовольствием, курил. Иногда ему хотелось продолжения, и я опускалась вниз, радуясь, что снова не будет никаких взглядов. Гордей держал меня за волосы и часто повторял, что жалеет, что не застал меня блондинкой.
Наверняка он все про меня давным-давно понял. Еще в тот вечер, когда после дискотеки первокурсников я согласилась поехать к нему домой после откровенно-пошлого вопроса: «А такая красивая девочка не хочет поиграть?». Мы стали парой — одной из самых обсуждаемых на курсе, но ни разу не говорили о чувствах. Не жили вместе, лишь изредка ночевали друг у друга; практически не ходили на свидания, не заимели общих песен, не отмечали никаких годовщин. Это больше напоминало взаимовыгодный союз. Гордей трахал меня, когда — и где — ему хотелось, а я заимела иллюзию не-одиночества и защиты. И иногда — совсем редко, но все же, между нами случалось что-то похожее на нежность.
— Ты мог бы открыть форточку, — проворчала я, забираясь после душа на постель. — Дышать нечем. И вообще, — с той же назидательностью, что и у куратора группы, проговорила я, — будешь столько курить, Боря тебя точно убьет.
— У тебя волосы мокрые, — раздалось в ответ. — Какая, нахер, форточка?
С кончиков моих волос действительно еще падали холодные прозрачные капельки воды, прячась в складках наволочки. За окном была зима, самое ее декабрьское начало, но почему-то в этом году особенно холодное. Так что форточка, наверное, это и правда плохая идея.
— Значит, ты мог бы не курить, — я прижалась к Гордею, и он сразу же обнял меня за плечи свободной рукой.
— Не мог бы, милая, — ожидаемо ответил он. — Согласись, без сигарет мой образ не будет таким, к которому все привыкли.
Мне только и оставалось, что кивнуть. Гордея полностью устраивало то, каким его видят окружающие, и не удивительно, что ничего менять он не собирался.
— Пока тебя не было, Боря вовсю трезвонил, — вспомнил вдруг он и, затушив сигарету, бросил мне мой телефон. — Говорит, что-то случилось.
«Что-то» у куратора случалось с завидной регулярностью. Он мог позвонить когда угодно и выдать при этом максимально странную просьбу. Например, тридцать первого августа он позвонил нашей старосте почти в полночь и велел купить букет ромашек для декана. Но самой, пожалуй, восхитительной особенностью Бори было следующее: каждый раз, когда он просил перезвонить, никогда не брал трубку. Возможно, его похищали инопланетяне — другой очевидной причины у меня не было.
— Не берет? — Гордей засмеялся.
— Как всегда, — я села в постели и ненадолго закрыла глаза. — Ладно, поеду пораньше. Вдруг, реально что-то случилось.
***
Полтора часа спустя я сидела на скамейке в тренировочном зале и раскачивалась туда-сюда, при этом мотая головой из стороны в сторону и жалея, что не утонула сегодня в ледяном бассейне.
— Афанасьева, — Боря смерил меня недовольным взглядом, — я пока прошу тебя по-дружески, а могу и молча в приказ включить.
Сдаваться я не собиралась и поэтому продолжала качать головой.
— Борис Владимирович, возьмите кого-то из первокурсников, с других кафедр… Честное слово, я же не одна на весь универ!
Меньше всего мне хотелось довести себя до панической атаки, но куратор не собирался меня отпускать, да и тренер женской сборной по баскетболу уже недобро на меня косился.
— Ты не одна, Олеся, — согласно произнес он, — но в прошлом ты — баскетболистка, причем, с шикарными показателями. А игра важная. И она завтра, так что ты и на баскетбольный матч попадешь.
Закрыв лицо ладонями, я была готова завыть. Возможно, со стороны это выглядело странно и жалко одновременно, но ничего поделать с собой я не могла. Баскетбол — это выше моих сил.
— Пожалуйста, — почти шепотом попросила я. — Борис Владимирович, я давно не играла, ничего не помню…
И в тот момент, когда в его глазах я наткнулась на искорки понимания, второй тренер, скрестив руки на груди, жестко отчеканил, перейдя на официально-преподавательский тон:
— Афанасьева, завтра у вас игра в составе сборной по баскетболу. Тренировка через сорок минут, форму подготовим к утру. Будьте чуть благоразумнее и научитесь справляться со своими хочу — не хочу.
***
Всю ночь мне снились страшные сны — яркие и красивые картинки из прошлой жизни, сверкающие подобно праздничной гирлянде. Я просыпалась несколько раз, вскакивая с постели и жадно хватая горлом спертый воздух. Хотелось напиться или хотя бы покурить, но спиртного в съемной квартире я не держала, а сигареты забрал Гордей. Нормально поспать удалось лишь на рассвете, но будильник предательски затрезвонил слишком быстро.
Важный баскетбольный матч был против женской сборной медицинского университета. Какая ирония: сложись все немножко иначе, я бы училась именно там, и, быть может, входила бы в эту команду. Но случилось то, что случилось, и история не терпела сослагательного наклонения.
Мой план на сегодняшнюю игру был прост до абсурда: минут через пять после начала я планировала применить всю свою актерскую игру и грохнуться на пол, изображая ужасную травму. Меня бы поменяли на первокурсницу со скамейки запасных и, быть может, я бы нормально спала этой ночью.
Но порог спортивного зала я переступала с чувством, больше всего напоминавшем тревогу. Гордей среди прочих болельщиков был на трибуне, и я помахала ему, нервно улыбаясь. Пусть это закончится быстро и без потерь. Пусть все будет хорошо.
Когда представители обеих команд заняли свои позиции, мне отчего-то стало еще хуже. За несколько секунд до свистка, вглядываясь в лица соперниц, в одной из них я узнала Хайруллину — капризную девчонку из параллельного класса, с которой мы были в одной команде — в той самой прошлой жизни с цветными картинками. Это почти пригвоздило меня к полу, и после старта игры я проворонила отличную передачу.
— Афанасьева! — заорал откуда-то тренер. — Проснись!
На знакомую фамилию тут же обернулась Хайруллина. В глазах ее сверкали искорки недоумения, но, в отличие от меня, она не тормозила. Отобрав мяч у Светы Васильевой, ловко бросила его в корзину — и попала.
— Трехочковый! — довольная собой, Хайруллина подпрыгнула. — Вперед, девочки!
Она блистала — этот матч мог бы запросто ей покориться, если бы не одно но: отчего-то методы игры Хайруллиной не отличались от тех, что были в школе, поэтому я очень быстро поняла, на чем ее можно подловить. Первый заброшенный мною трехочковый мяч болельщики нашего университета встретили громкими овациями.
Я быстро передумала травмироваться — матч начал приносить удовольствие, да и желание проучить Хайруллину было слишком велико. Взбудораженная хорошей игрой, я не сразу заметила самое важное: вся команда медицинского университета играла слишком знакомо — так, будто мы прежде где-то встречались. Эйфория сменилась тревогой.
До конца второй четверти матча оставалось чуть меньше тридцати секунд. Счет между командами был равным, но каждой хотелось уйти на пятнадцатиминутный перерыв с перевесом, пусть и минимальным, в счете. Но удача была не на стороне медина — Хайруллина проворонила мяч, и он очень быстро оказался в моих руках.
Я могла бросить и заработать три очка — ровно за пять секунд до свистка. Крепко сжав мяч, я почти это сделала, как вдруг услышала слишком знакомое, оттого и такое болезненное:
— Давай же, бросай!
И я бросила. Мяч со всей силы ударился о баскетбольный щит и отскочил от него, приземлившись мне под ноги. В голове крутился один-единственный вопрос: за что?
— Олеся, — одновременно с сигналом на перерыв услышала я, — пожалуйста, дыши.
Но дышать не получалось. Я почти упала — как и планировала, только по-настоящему, но он вовремя смог подхватить меня. И стало только хуже.
— Отпусти меня, — попросила я, — пожалуйста.
Это были не ледяные прикосновения Гордея. Эти руки жгли меня каленым железом, но от чего-то не отпускали.
— Пойдем, я провожу тебя в раздевалку, чтобы ты не упала, — буднично проговорил Семен Юрьевич, оказавшийся главным тренером команды из медина. — Не упрямься, прошу тебя.
Но я не упрямилась. Мне просто было больно — и он не представлял насколько, а объяснять я не собиралась. Мне удалось вырваться из рук бывшего учителя, бывшего тренера, бывшего парня. Я бросила на Семена Юрьевича долгий, лихорадочный взгляд, а потом побежала, точно зная, что никто не последует за мной.
