Последний норматив

       Лиззи встретила его как старого друга. Если Гордей порядком натерпелся от ее выходок (например, она профессионально уничтожила его новенькие кроссовки в прошлом году), то Семену Юрьевичу было позволено заключить это маленькое, но вечно лохматое нечто, в объятия. Он, как и прежде, называл ее Лизой, и раньше меня это раздражало, а сейчас вообще не вызвало никаких эмоций.        — Вы не будете у меня ночевать, Семен Юрьевич, — выпалила я, когда мы оба оказались в гостиной. — Извините за такую гостеприимность, но я считаю, что это лишнее.        — И это еще совершенно не уместно, — вынужден был он согласиться со мной. — Но оставить тебя одну я все же не могу. Не хочешь, чтобы я здесь спал — отлично. Спать я тогда не буду.        Почти без сил я упала в кресло, Семен Юрьевич сел на диван. Несколько минут мы молчали, даже не пытаясь прорваться сквозь давящую тишину. Мне все еще казалось странным все то, что произошло сегодня.        — Ты общаешься с Ритой?        Возможно, Семен Юрьевич пытался как-то меня отвлечь этим вопросом, но крупно промахнулся. Услужливая память тут же подкинула целую серию разноцветных картинок с похорон Игоря Сергеевича и всего того, что было потом.        — Она родила девочку, — хрипло ответила я. — Иру.        — Красивое имя, — отчего-то кивнул Семен Юрьевич. — Как сейчас твоя рука?        Вместо ответа я неопределенно пожала плечами. По опыту прошлых травм я знала, что пик боли настанет чуть позже. Надо бы не забыть выпить таблетки, которые прописал врач.        — И почему мы все время с тобой крутимся около больниц? — Семен Юрьевич произнес это так, что стало понятно: вопрос риторический. — Извини меня.        Но я не понимала, за что именно он сейчас извинялся. Здоровой рукой я вдруг махнула в сторону нужной дверцы шкафа. Стройные ряды полотенец и постельного белья предстали перед взором Семена Юрьевича. Он понял меня без слов, и недолго думая, вытащил темно-синий комплект с россыпью белых, едва различимых звездочек. Я смотрела за тем, как он стелет постель, не сводя с него тяжелого взгляда, будто надеялась просверлить в его спине дыру.        Чувство, впрочем, было странным и знакомым, потому что между нами это уже случалось: я заправляла одеяло в пододеяльник в квартире Семена Юрьевича, он менял наволочки на подушках у меня дома. Разница была в том, что тогда мы не были чужими людьми, как сейчас. Мы не виделись полтора года: он больше не знал меня, а я его. И то, что оказались так близко друг к другу спустя столько времени — это не более, чем дурацкая шутка судьбы.        — Пойду к себе, — медленно протянула я, поднявшись на ноги и решив, что пора перестать заниматься мазохизмом. — Пожалуйста, не ограничивайте себя ни в чем: в холодильнике есть все для бутербродов, можете сделать себе чай или кофе. Пульт от телевизора на тумбочке. Спокойной ночи.        — Почему ты изменила свое решение? Ты ведь не хотела, чтобы я спал в твоей квартире.        Дверь в спальню уже была открыта, и я устала прислонилась к косяку. В глазах предательски защипало.        — Это не моя квартира, Семен Юрьевич. А в моей… — Не вспоминать, не вспоминать, не думать об этом и не плакать. — Впрочем, вы все и без меня помните.        Поспешно спрятавшись за дверью спальни, я облегченно выдохнула. У меня хватило сил добраться до постели, а не сползти вниз по стене. Теперь не нужно прятать глаз и пытаться продолжать неловкий разговор. Теперь я в безопасности.        Когда все между нами с Семеном Юрьевичем закончилось, а потом закончилось и мое пьянство, я сделала самую, казалось бы, благоразумную вещь: запретила себе думать о нем. Совсем. И сначала это получалось у меня крайне плохо, но потом, день за днем, я научилась справляться со своей болью. Не пережила ее, но спрятала так глубоко, что вряд ли бы она хоть когда-нибудь всплыла на поверхность.        У меня не было никаких продуманных диалогов с Семеном Юрьевичем, потому что о нашей встрече я не думала и никогда ее не представляла. Этого никогда не должно было произойти, я не хотела, чтобы это случилось, но почему-то все-таки произошло. Правда, кое в чем я все-таки слукавила. Избавляясь от воспоминаний о том, что было между нами, одну вещь я все же оставила. И даже взяла в эту квартиру.        — Возьмите.        Семен Юрьевич сидел на диване, что-то рассматривая на экране своего телефона, когда я пришла. На мне была нелепая пижама с маленькими мишками, в которую я уже успела переодеться, но я не боялась, что выгляжу глупо.        — А я думал, куда она пропала?        Он взял из моих рук свою синюю футболку, которую я не успела вернуть после стирки, и посмотрел на нее взглядом, оставившем на моем заиндевевшем сердце болезненный росчерк.        — Вот теперь точно: спокойной ночи, — вновь поспешила уйти я, но Семен Юрьевич отчего-то решил меня задержать, указав на место рядом с собой. — Это плохая идея, — сразу же предупредила я, но все-таки села.        Семен Юрьевич долго собирался с словами. Я успела рассмотреть темные круги под его уставшими глазами, маленький шрам на щеке, будто он где-то порезался, слегка спутанные волосы, от которых пахло терпким шампунем. С каждой следующей минутой становилось все сложнее, и я, сдавшись, опустила взгляд в пол.        — Понимаю, что мы должны поговорить, но никак не могу определиться, о чем именно, — признался Семен Юрьевич. — Долго представлял нашу встречу, но не в такой обстановке.        Усмехнувшись, я решила быть честной:        — А я никак ее не представляла. Запретила думать о том, что было. Приказала себе забыть. — Он коротко вздрогнул. — А раз ничего не было, значит, и дальше ничего не будет.        Мы должны были вместе пережить смерть Игоря Сергеевича, которая стала для нас потрясением, а не разбегаться в разные стороны. Но время вспять не обратишь, а значит, все останется на своих местах.        — Возможно, ты не поверишь мне, но я оставил тебя ради тебя самой.        — Почему же? Я верю, — посмотрев ему в глаза, призналась я. — Правда, нужно было все-таки сначала спросить меня.        Семен Юрьевич упрямо покачал головой.        — Ты бы сказала, что мы справимся, и что все будет в порядке. Но что-то мне подсказывает, что все полетело бы в тартарары очень скоро.        А могло и не полететь. Мы не имели представлений о будущем, но могли бы за него побороться, но Семен Юрьевич все решил за нас двоих. Я, наверное, никогда не была полноправной стороной в наших отношениях.        — Сейчас все там и находится, — я многозначительно взмахнула рукой. — По крайней мере, у меня. Хотите честно? Я не была счастлива ни дня. Много пила, иногда курила, играла в волейбол, ходила на дискотеки, завела не друзей, но приятелей, заимела парня, но не любовь. Полтора года — как один бесконечный спринт: дышать уже нечем, но бежать дальше зачем-то надо.        Все зависит от нас самих — не строчки из популярной песни, а истина. То, где я оказалась и кем стала — это результат моих многочисленных выборов, но мне не пришлось бы их делать, если бы Семен Юрьевич не оставил меня тогда.        — Не вижу смысла просить прощения, Олеся, потому что это не вернет для тебя эти полтора года, — едва слышно проговорил он и посмотрел на меня так пронзительно, что я уже готова была его простить вообще за все. — И для меня это время было непростым.        Но память тут же подбросила его фотографии с Алисой — спустя всего пару недель после того, как он ушел. У каждого из нас свое «непросто».        — Пока вы развлекались с Алисой, Семен Юрьевич, — сквозь зубы процедила я, — меня… Я… — но произнести этого вслух я так и не смогла. — В общем, все было далеко от книжного идеала. Ну и пусть. Зато я не одна.        Больше не было смысла в том, чтобы продолжать этот разговор. Ничего вернуть было нельзя. А просьбы о прощении — это всего лишь очередные слова, за которыми не стояло никаких действий.        — Олеся, — Семен Юрьевич неожиданно прикоснулся к моему плечу, — если тебе причинили боль, с которой ты не можешь справиться, я хочу об этом знать.        — Так знайте: вы причинили мне боль, с которой я не могу справиться! — воскликнула я, отстраняясь от него. А потом добавила едва различимым шепотом: — Все могло быть по-другому, если бы…        — Если бы что?        На мгновение закрыв глаза, я представила, что у нас действительно все нормально. И мы сидим рядом не как чужие люди, а как те, которые безотчетно и по-настоящему любят друг друга.        — Если бы ты от меня не отказался.        Вид у него сейчас был такой, будто я наотмашь ударила его. Контролировать себя у меня уже не получалось: я вскочила на ноги и встала перед ним, сжав здоровую руку в кулак, вспоминая вдруг о том, что это из-за его чертового баскетбола я давным-давно отказалась от длинных ногтей.        — Ты взял ответственность, когда сказал мне, что любишь. И ты не имел никакого права закончить все так, как закончил. Я должна была высказаться, это были и мои отношения тоже! — голос мой становился все громче, но мне было плевать. — Да, Игорь Сергеевич умер, был скандал, вся школа стояла на ушах. И мне очень жаль Риту, и мне жаль его, и жаль тебя — потому что ты потерял своего друга. Но, Сёма, при чем тут все-таки были мы? — я обессиленно посмотрела ему прямо в глаза и прошептала, опускаясь перед ним на пол, почти ему в губы: — При чем тут была я?        Руки Семена Юрьевича тут же легли на мои запястья, отводя их в стороны. Из моих губ вырвался нервный смешок: похоже, он боялся, что я его поцелую. Но я и не собиралась этого делать. Все, что мне было нужно — это хотя бы самый плохенький, но все равно ответ на мои вопросы.        — Ты ни в чем не виновата, в этом ты абсолютно права, — все также держа мои запястья, ответил Семен. — И в том, что я взял ответственность, с которой не справился, ты тоже права. И у меня нет для тебя никаких других оправданий, кроме тех, что ты уже слышала.        — Извини, но я не хочу верить в то, что ты просто струсил.        Резко дернувшись, чтобы он отпустил меня, я совсем забыла про свою пострадавшую руку. Резкая боль пронзила меня насквозь, и я почти заскулила. В глазах собрались слезы, и в этот раз я не стала их сдерживать. Я плакала, почти лежа на полу, чувствуя боль — физическую и душевную, чувствуя практически оглушающую тоску. Мое собственное одиночество вдруг снова стало осязаемым, несмотря на то что в квартире я была не одна.        Хотелось курить. Не переставая плакать, я встала на ноги, выскочила на кухню и, даже не включив свет, инстинктивно провела рукой по поверхности холодильника. Там действительно лежала начатая Гордеем пачка сигарет. И зажигалка там тоже была. Но закурить у меня так и не получилось: Семен слишком быстро появился на кухне, вырвал сигарету из моих губ и бросил ее куда-то в сторону, а потом, прижав меня спиной к холодильнику, усыпанному разномастными магнитиками, резко, почти больно поцеловал.        Не зная, как поступить правильно, я одновременно ответила на поцелуй и вцепилась пальцами в его волосы, оттягивая голову назад. Но Семен не сдался, он продолжал целовать меня с той же настойчивостью, и постепенно моя хватка стала совсем слабой, а ответ на поцелуй, напротив, лишь усилился.        Это было неправильно, но, с другой стороны, разве вообще было хоть что-то правильное в моей жизни? Последние полтора года уж точно нет. Не совсем отдавая отчет в собственных действиях, я оторвалась от губ Семена, но только для того, чтобы приникнуть к его шее. Кожа горчила — наверняка из-за одеколона, но это лишь подстегнуло меня.        Я подтолкнула Семена к кухонному столу, и он практически упал на неудобный стул с высокой спинкой, быстро увлекая меня за собой. Он все еще был в рубашке, а я — в идиотской пижаме с мишками. Это казалось одновременно странным и веселым. Я ерзала у Семена на коленях и совершенно не думала ни о каких последствиях. Точнее, думала, просто мне было на них плевать.        — Олеся, — прошептал он вдруг, забираясь пальцами под пижамную футболку. — Олеся… — я не давала ему говорить, но Семен не сдавался. — Послушай меня, пожалуйста, хоть секундочку.        В темноте я почти не видела его лица, но это было не важно.        — Одевайся, — неожиданно произнес Семен, и я даже не знала, что сказать в ответ. — Поедем ко мне.