Ненужная

Признаться, жизнь в хижине несколько разнилась с её представлениями. Поначалу всё было так, как ей и казалось: Тейя много убиралась, протирала пыль, подметала, мыла посуду и белье, выслушивая вечные упреки Багры, к которым, на самом-то деле, оказалось не так сложно привыкнуть. Но затем началось удивительное. Тейя была твердо убеждена, что Багра — обычная отшельница, решившая по своей воле жить в глуши, вдали от людей, и изредка выбирающаяся в столицу. Выяснилось же, что она учит дрюсье. Не передать словами то удивление, что окутало уже привыкшую к простой рутине Тейю, когда однажды ранним утром в хижину постучали и вошли двое гришей. Багра не потрудилась что-либо ей объяснить заранее, предупредить, поэтому всё, что оставалось Тейе, — это недоуменно сидеть в уголке и наблюдать за тем, как проходит урок. Тейя была заворожена этими отличающимися от неё созданиями. Красивые, статные, один в синем кафтане с серебряной вышивкой, другая — с голубой. Их изящные, почти аристократические руки с легкостью овладевали властью над водой и воздухом, но Багре всё было мало, и она вечно была чем-то недовольна. Не всегда было понятно, о чем они говорят — равкианский у Тейи был всё ещё плох, несмотря на месяцы скитаний по Равке, — но суть ясна. Было даже некоторое облегчение от того, каким тоном Багра одаривала учеников — это значило, что у той не было к Тейе личной неприязни. Просто это её характер, видимо. Ушли дрюсье в тот день немного подавленные, но их лица, особенно после того, как эти двое использовали магию, прямо-таки светились красотой. — Святые. Челюсть подбери, выглядишь дурочкой, — заявила Багра, подметив в глазах Тейи восхищение. — Впервые гришей увидела? Нет, не впервые, на самом деле. Но обычно она встречала бродяжих дрюсье, почему-то скрывающихся или просто не имеющих возможности добраться до Малого дворца. Они были обычно в самой простой крестьянской одежде, а магию почти не использовали. — К вам дрюсье регулярно ходят? — Нет. Только запущенные случаи. Тейя удивленно приподняла брови. Те двое — запущенные случаи? — Почему ж тогда не живете ближе к дворцу? — Какой в этом толк? Пусть ходят — ноги не отвалятся. Им это надо, не мне. Пожав плечами, она решила заняться уборкой — после урока на полу и на столе остались разбрызганы капли воды, — но лёгкая улыбка всё никак не сползала с лица. — Да ты прямо-таки завелась, фьерданка, — хмыкнула Багра. — Разве не должна ты гришей бояться, ненавидеть? Не так тебя разве воспитывали? — Мой отец воспитывал меня в терпимости ко всем. А то, что не познано приземленными умами, наоборот меня влечет. — Теперь понятно, чего тебя ведьмой в твоей деревне нарекли, — пробормотала Багра так тихо, что Тейя еле разобрала. И лучше бы она этого, если честно, всё-таки не слышала. Дрюсье правда приходили не так часто. А каждый раз, когда являлись — это происходило пару раз в неделю, — Тейя специально оставалась в хижине, чтобы тихонько наблюдать. Способности и кафтаны у всех были разные, и Тейя тщательно пыталась разобраться в этой паутине связей: кто какой кафтан носит и почему. За несколько недель нетрудно было понять, что те, кто огнем управляют (когда они приходили, в хижине сидеть от ещё большего жара становилось почти невыносимо), носят синие кафтаны и красную вышивку. У дрюсье воздуха вышивка серебряная, а у воды — голубая. Дрюсье не в синих кафтанах пока не появлялись, но Тейя знала, что такие существуют. Там целая схема, сложная и пока непонятная. Время от времени приходили и люди не в кафтанах, приносили продукты и ещё всякие вещи первой необходимости. Главный во дворце так уж печется об учителе-отшельнице? Настолько она незаменима, чтобы заставлять прислугу ездить до хижины две версты, только чтобы продукты занести? — А хозяин коня часто сюда забредает? — в очередной раз удостоверившись, есть ли у её новообретенного друга питье и еда, спросила Тейя в хижине. — Недели уже прошли, его всё никто не забирает. — Нечасто. И я говорила тебе уже, ему от этого коня ни жарко ни холодно. Сюда точно тащиться не будет. Не ради него, по крайней мере. — Так, может, я сама коня отведу? Честно, она предлагала это не столько из добросердечности, сколько из желания выбраться в столицу. Прогуляться по рынку, полюбоваться ещё на дрюсье, узнать что там как в городе. Из-за того, что продукты сюда привозят, у неё нет необходимости туда ездить самой, а без причины Багра вряд ли отпустит её. Конечно, и запретить не может — Тейя же здесь по своей воле остаётся, значит вольна делать, что хочет, если это не нарушает покоя хозяйки жилья. Но без язвительных замечаний не обойдется. — Головой хоть иногда думаешь? Тейя шумно вздохнула, пропуская оскорбление мимо ушей. Если бы она вскипала злостью от каждого её замечания, уже давным-давно попрощалась бы с этой лачугой. — Столько людей сюда захаживало. Думаешь, им трудно было коня в столицу к владельцу отволочь? Это я им сказала не трогать. Он твой теперь. — Мой? — Ещё и с памятью проблемы? Я сказала: расскажешь свою историю, конь твой. Я обещаниями не раскидываюсь просто так, фьерданка. Если всё же заглянет сюда, что вряд ли случится скоро, может и заберет. А пока, радуйся приобретению. В чем смысл иметь коня, если она все равно никуда не выбирается? Разве что Багра всё же передумает и выгонит её. Тогда конь правда будет как никогда кстати. Но Тейя была осторожна, на колкие фразы Багры остро не реагировала и делала всё, чтобы оставаться здесь и дальше. Ей здесь, в общем-то, даже нравилось. За все месяцы скитаний она была попросту вынуждена научиться приспосабливаться к любым условиям. Будучи никому не нужной странницей, ей приходилось работать в грязных пабах, в поле под жалящим солнцем, в сомнительных лавках, лишь бы хоть как-то заработать себе деньги на проживание. И всё это — не зная толком равкианского, не зная, долго ли будут в ночлежках терпеть её скудную оплату за пыльную комнатушку. Так что теперь жизнь в хижине показалась очень даже неплохой. От еженощного сна на твердом полу немного ныла спина, а от вечной духоты время от времени у неё темнело в глазах, но, право, это не худшее, что ей доводилось переживать за свою недолгую пока жизнь. Если бы воспоминания ещё не преследовали её жестокими призраками прошлого, являясь перед глазами в неудобные моменты, было бы куда лучше. *** — Они там что, правда с факелами? — спросил младший братец, наблюдая через стекло за улицу, с которой доносился шум. — Какая нелепица. — Йоанн, отойди от окна! — рявкнул отец, продолжая суетиться. То, насколько серьезен он был сейчас, обычно вечно беззаботный и веселый, до ужаса пугало. Тейя противилась осознанию, не хотела пускать его в мозг, но сейчас, смотря в эту панику в теплых глазах отца, она сдалась. Приняла. Осознала, всё это — не шутка, не кошмар и не сон. Это осознание погнало кровь по венам быстрее, и дыхание чуть участилось, отчего хрупкие плечи испуганно вздымались. Шум на фоне все приближался. Вместе с тем отец ускорил сборы. И, вопреки предположению Тейи об их будущем, протянул ей одну только тканевую сумку, сказав: — Мы их отвлечем. Ты — беги. — Отвлечете? — дрогнув, переспросила она. Дыхание перехватило: она была уверена, они побегут вместе. — Как? — Разговорами. Попытаемся убедить, что они заблуждаются. — Мой побег вряд ли этому поспособствует. — Да их ничто не убедит, — почти взвыл отец, крепче сжимая руки Тейи. — Им лишь бы кого-то ненавидеть. Вряд ли они хоть раз в жизни видели настоящую дрюсье! Мы просто задержим. А ты беги, со всех ног, не оглядываясь. Поняла? Да как она может оставить их? Оставить свою семью? Из-за какого-то озверевшего народа? В панике Тейя посмотрела на брата. На его взъерошенные светлые волосы, на такие не по-фьердански карие озорные глаза. Йоанн ободряюще улыбнулся. — Не труси ты так, я включу свой прирожденный дар переговорщика, — мужавшись, сказал он. — А ты беги, пока факелы прическу не подпалили. Давай-давай. Слезы безысходности выступили на глазах тонкой пеленой. Отец провел пальцами по щеке Тейи и ласково поцеловал в лоб. — Как доберешься куда-нибудь, перекрась волосы. Меньше будешь выделяться из толпы. Ну, давай, доченька. Беги. Беги! Пришлось бежать через окно: оно, в отличие от двери, выходило на тихую безлюдную улочку. Темно. Было темно, хотя ночь ещё не углубилась, не пустила свои корни, только лишь вечерело. Темно, потому что как повязка на глаза — чёрная, путающая, мешающая ориентироваться. Всё плыло, скручивалось перед глазами в трубочку. С каждым шагом от дома сердце сжималось всё невыносимее. Будто связана она с ними была твердыми, живыми кнутами, что сейчас разом грубо и беспощадно обрезали. И теперь эти рваные обрывки кровоточили, крича ей лишь об одном: вернись к ним, не убегай. Если она вернется, она их подведет. Может, если она исчезнет, их не тронут… Оказавшись среди двух деревянных построек, Тейя двигалась неуверенно. Прижалась спиной к ближайшей стене, прислушиваясь, что происходит там, на другой стороне улочки: — Да бежала она уже наверняка! Нужно по улицам искать! — Нет, я уверен, она там! Пошли быстрее! Голоса знакомые, и по венам прокатилась горючая злоба. Кулаки сжались. Отец был прав. Им, людям, что она знала с детства, лишь бы найти объект для ненависти. Озираясь, Тейя направилась вдоль домов. Перебегала от одного укрытия к другому, избегала людей и голосов интуитивно. Пульс в висках бил лихорадочно, мешая прислушиваться. Привычный северный холод сковывал движения, рваное дыхание выходило паром. — Она туда побежала, я видела! — женский голос где-то совсем рядом, и Тейя вздрогнула, вжимаясь до боли в эти доски стен. Но шаги пронеслись мимо неё. Даже женщины принимали участие в этой сплошной игре на выживание, где Тейя оказалась загнанным в ловушку ягненком. Куда же ей идти? Как выбраться из деревни, полной желающих её убить глупцов? Каждый шаг рискован. Каждый шаг подобен вальсу на краю бездны, что уже неумолимо затягивала Тейю к себе, потому что у неё нет сил бороться с судьбой. Так она и умрет здесь, от ненависти своего же народа? На восемнадцатом году, совсем юная и никому в жизни не причинившая зла? Где-то там, в её покинутом доме, отец и брат пытаются остановить озлобившийся народ. Делают всё, что могут, уверенные, что Тейя сейчас борется за свою жизнь в попытке покинуть город. А она просто стоит, не зная, куда податься? Нет, нет, она должна. И Тейя продолжила опасный путь. Продолжала избегать любых звуков и шагов, перелазила мелкие постройки, отчего ныли замерзшие уже руки, ледяной воздух резал легкие и мешал восстановить дыхание, дабы успокоиться. Когда мимо её временного укрытия пробежала группка людей — действительно с факелами! — Тейя осторожно завернула за очередной угол. И тогда-то её и схватили сильные руки, мгновенно зажав рот грубой ладонью, отчего сердце подскочило к глотке. Тейя отчаянно забрыкалась, как попавшая в ловушку крохотная птичка, толкалась и била нападавшего руками, одновременно пытаясь отнять от лица эту большую ладонь. Но нашарив перепуганным взглядом лицо схватившего, она мгновенно замерла. Рука тут же убралась от её рта. — Ларс? Светловолосый, коренастый паренек. Чем-то напоминал её старшего брата, Петера, ушедшего в дрюскели, и был тому лучшим другом, а потому они с Тейей часто виделись. Работал ещё в книжной лавке. Тейя всегда ходила туда именно в его смену, потому что он один единственный не задавал вопросы, зачем женщине книги не по хозяйству, а про науки, академические. Тейя вздохнула с облегчением. Они не были друзьями, но и он не был обозлен на неё, как другие юнцы, получившие её отказ, и раз он был близок с Петером, а значит на её стороне. — Скажи мне правду, — крепко держа её за плечи, приказал он, смотря ей прямо в глаза своими обезумевшими голубыми глазами. — Ты правда дрюсье? Правда все это время была этой падалью? — Ларс, — едва слышно обратилась к нему она, качая головой. Выбившиеся из косы пряди падали на лицо. Её ладонь мягко опустилась ему на руку, пытаясь успокоить, хотя её бы кто успокоил — влил бы покой в вены, угомонил бы неугомонный ритм сердца. — Ты же меня знаешь. — Не знаю. Тейя, я тебя не знаю. Зачем ты покупала все те книги? Зачем тебе знать про травы, руны… зачем?! — Тихо, — умоляюще зашептала она, оглядываясь — никого поблизости не было. — Я не ведьма. — Я должен знать, Тейя. Ты же знаешь. Я стану дрюскелем — однажды. Однажды, как и твой брат, я буду убивать ведьм. Я должен знать, одна ты из них или нет. Она не знала, как убедить его. Смотрела на него умоляюще, едва заметно качала головой. Неожиданно он наклонился к ней и поцеловал — без спроса, без предупреждения, хотя фьерданцы всегда хвалятся ухаживаниями. Просто сомкнул пальцы на её запястьях и держал, не выпуская, пока его мягкие влажные губы терзали её собственные. Мокро и мерзко. Тейя не знала, что делать. Окаменела, беспомощно отдаваясь безрассудному желанию Ларса целовать её. То ли от растерянности, то ли понимая, что сейчас лучше его не злить. Когда её судьба зависела от него — лучше вообще не шелохнуться. Всё внутри верещало, кричало от нежелания, приказывало ударить его, оттолкнуть, сжимало внутренности, но Тейя не шелохнулась, пока он сам не отстранился. Пальцем он коснулся её губы, отчего она внутренне дрогнула, сдерживая очередной порыв отвращения. А взгляд его вдруг наполнился печалью. И только тогда в её голове стала закрадываться тень осознания. Тейя судорожно вглядывалась в его лицо, в его глаза, ища хоть намек на то, что её опасения неверны. Но его лицо говорило всё за него. Ларс не собирался её спасать. — Она здесь! Голос его дрогнул, и восклик потонул в общем гаме где-то там, в деревне, не возымев должного результата. Тейя предприняла слабую попытку бежать, но он быстро нагнал её, обхватив сильными руками талию, и, подняв над землей, потащил из этого переулка. Она даже не могла закричать, чтобы её спасли. Как можно спастись от Ларса, не привлекая ничьего внимания? Безвыходная ситуация. Клетка, ловушка, капкан. — Нет, нет, Ларс, пожалуйста, — шептала она, отчаянно вырываясь. Движения были скованы, его руки держали её слишком крепко, холод продолжал щупальцами проходиться по телу. — Ты же друг Петера. Ларс, он не простит тебя. — Он наоборот не простит, если я тебя спасу. Долг ему важнее. — Что?.. — вырвалось сдавленно, почти беззвучно. Тейя подумала, что ослышалась. Ларс толкнул её с силой в стену, и лопатки заныли от боли. Тейя могла бы попытаться сбежать, но непонимание парализовало её, и она, не моргая, только смотрела на это озлобленное лицо. Что он такое говорит? Совсем ненависть застелила ему глаза, чтобы оболгать Петера, запятнать его честь? Петер никогда бы такого не допустил. — Он же знает меня с рождения. Знает, что я не ведьма. Почему она оправдывается? Почему не верит? Почему теряет возможность убежать? А есть ли у неё эта возможность? — Знаешь, что он сказал мне, прежде чем уйти? — вцепившись пальцами ей в плечи, ещё сильнее вжимая в стену, спросил он, и Тейя попыталась отстраниться от этого неприятно теплого дыхания прямо рядом с лицом, но некуда. — Последи, говорит, за моей сестрой. Что-то с ней нечисто. — Ты лжёшь. — Зачем мне лгать, безмозглая ты ведьма? «Давно заметил, что она какая-то не такая. Не как фьерданкам положено» — его слова. Не веришь? Тейя ошарашенно качала головой. А мозг уже работал неустанно, прокручивая перед глазами последние месяцы перед его присягой в дрюскели. Был холоден, внимателен, язвил чаще обычного, следил за ней и донимал странными вопросами. Те дрюскели, что приехали в деревню набирать себе охотников, настолько ему мозг промыли? Чтобы он в собственной сестре дрюсье увидел? — Будь я ведьмой, я бы сказала ему. — Кто тебя знает? Ты могла лгать ему. Лгать нам всем всё это время. Петер так и сказал. «Даже близкие могут предать». Зубы сцепились до боли. Эти слова током прошлись по позвоночнику — вверх-вниз, выжигая её изнутри, выжигая всё до мяса. Заскулить бы, разрыдаться, сжаться комочком и не вставать. Тейя продолжала смотреть Ларсу в глаза, как будто в них все ответы. В какой момент Петер мог настолько повернуть не туда? Что этот глупый долг затуманил его рассудок, настроил против семьи? Она никогда не одобряла его желания идти в дрюскели. И говорила ему об этом прямо, уверенно. Неужели именно это так повлияло на его недоверие? — Я не ведьма, Ларс, — прошептала она, и голос дрогнул. — Не ведьма. — Так бы сказала любая дрюсье, — скривился он в отвращении и дернул её за плечи на себя, возобновив попытку вытащить её к народу. Тейя будто ожила и вяло засопротивлялась, точно только воспряла ото сна. — Это ведь то, что вы делаете, а? Лжете, выворачиваетесь, — неприязненно говорил он, будто вовсе не замечая её попыток сопротивляться. — Ничего личного, Тейя. Петер будет только рад. А меня вознаградят. Представь, какое начало? Стать дрюскелем, уже поймав одну ведьму… — Ларс, умоляю тебя, прошу… Уже даже не было сил бороться. Может, она и не хотела. Это осознание просочилось внутрь, наполнило вены и терзало её жгучим ядом. Петер, её прелестный старший братец, что читал когда-то ей сказки перед сном, учил в детстве ножом точить деревяшки, всегда был рядом, теперь считал её ведьмой. Тейя знала, как он их ненавидит. И если он предположил, что она одна из них… какой ненавистью он одаривал её за её спиной? И ни слова не сказал. «Даже близкие могут предать». Может, и не пытаться больше. Может, лично выйти к озверевшим людям, позволить их ненависти пронзить её тело. Смерть от их рук лучше, чем знание, что Петер — не брат ей больше. А отец и Йоанн об этом даже не знают. Не знают, что он сам себя клещами вырвал из их семьи, своими мыслями предав родную сестру. Это отрезвило её. Одна эта крохотная мысль послужила якорем, чтобы выбраться из вязкого, зыбучего отчаяния. Все услышанные слова оглушили её, но она должна бороться. Младший братец и отец остались там, лишь бы она могла бежать. Поэтому Тейя толкала Ларса, прилагала все усилия, руками хваталась ему за голову, чтобы причинить боль, но он только отмахивался, как от жалкого, надоедливого жука. Взвыть бы от отчаяния. Помолиться Джелю. Кому-нибудь — лишь бы спасли, помогли. Помощи было ждать не от кого. Замерев на секунду, чтобы хоть как-то сосредоточиться, Тейя со всей силы пнула его ногой по колену. Нога съехала и ударила не так сильно, как могла бы, но его колени всё равно подогнулись, и он, выругавшись, ослабил хватку. Тейя тут же рванула вперед, но недолгой была свобода: руки снова сомкнулись на её теле в подобии безжалостной ловушки. Секунда, и она уже распласталась по земле, и этот удар выбил из легких воздух. Ларс — сверху, сидел на ней, прижимая к холодной земле и пытаясь поймать её руки, что безостановочно толкали его, били кулаками, куда она только могла достать. Всё без толку. Её удары для него — как щекотка. Назойливая заноза, но никак не препятствие. — Нечего было препираться, — с одышкой выплевывал он слова. — Пошла бы замуж — за кого угодно, не за меня даже. Жила бы теперь спокойно. Не-ет, нужно усложнить, выделиться… захотела быть не как все? Со всеми своими чудачествами? Идиотка. В глазах выступили слёзы от бессилия. Господи! Ну пожалуйста, пожалуйста, хоть что-то... Пока одна рука пыталась держать эту тушу дальше от себя, другая панически шарила по земле вокруг. И наткнулась. Пальцы сомкнулись на каком-то тяжелом предмете, от которого занозы тут же вонзились в покрасневшую кожу. От внезапного удара по виску Ларс не выключился. Только покачнулся, опешив и схватившись рукой за голову — под его пальцами потекла тоненькая струйка. Взгляд размытый, непонимающий. И мгновенно голубые глаза потемнели ненавистью. Он рванул на неё, пальцы сжали её горло, слишком слабо, чтобы переломить шею, и она снова ударила его вопреки боли в мышцах. И ещё. Снова и снова. Удар за ударом. Адреналин горел внутри, скручивал вены, толкал её на каждый следующий удар, даже когда Ларс уже совсем обмяк, растянувшись по земле. Ненависть выливалась в эти удары, в это желание навредить. Ненависть к нему, к Петеру, ко всем людям, что обрекли её и её семью на мученья. Как дикий, обезумевший зверь, ничего не видя и не слыша, продолжала и продолжала. Тейя не знала, когда остановилась и почему. Просто смотрела на какой-то обрубок в своей руке, смотрела на то, как бездыханно лежит Ларс, а снег под его головой окрашивается в темно-алый. Надо было бежать. Подняться на ноги и, обретя наконец свободу, бежать, куда глаза глядят. А она сидела рядом с ним. Не могла подняться, хотя бы просто шевельнуться. Всё тело пробила сильная дрожь, от которой болели мышцы. Вместо того, чтобы бежать, сидела, а перед глазами всплывали образы Петера, безобидно подкалывающего её, поддерживающего и смеющегося. Образы Ларса, живого, улыбающегося, образы его семьи — у него две младших сестры. Боже. Что она сделала? Подползя к нему, она дрожащими пальцами коснулась его шеи, пытаясь нащупать пульс. Но его не было. По-фьердански голубые глаза остекленели. Из уродливых увечий на его голове все так же стекала кровь. Тут же появилась тошнота от этого резкого запаха, от мерзкой картины, но Тейя стиснула зубы, отгоняя все чувства — телесные, внутренние, всё то, что мешало думать. Отгоняя их и возвращая холодную сухую рассудительность, которая от паники безнадежно просачивалась сквозь пальцы. Оставлять тело она не может… увидят, поймут, кто это сделал. А что ей остается? Как вообще выбраться из деревни, кишащей людьми, что хотят её убить? Думай, думай, думай… ну пожалуйста. Хоть одна мысль. Идея возникла внезапно. Действовать нужно было незамедлительно, не подпуская в голову отравляющие сомненья. Чувствуя очередной прилив отвращения, Тейя подложила руки под голову умершего. Те тут же покраснели от густой, теплой крови. Мерзость. Просто представить, что это тело овцы, коровы, любого скота… но не тело человека, не тело того, с кем была так хорошо знакома. Вымочив как следует руки в крови, она, озираясь, подошла к ближайшим пустым домам и провела по стене красной полосой. И ещё чуть дальше — в сторону, где не было людей. Туда, куда она и собиралась бежать, но это было бы слишком предсказуемо, а скрываться там всё равно негде. Проделав это несколько раз, она вернулась к телу. Что ей с ним делать? Огляделась — у ближайшего дома, под слоем снега, заметны были деревянные дверцы, ведущие в погреб. Стряхнув снег и открыв, она взяла за руки ещё тёплое, будто хранящее в себе остатки жизни тело и потащила. Неподъемное, как глыба. Втянув в легкие побольше воздуха, она потянула снова. Не выходило. Сдвигался в лучшем случае на дюйм. Ну же, ну же… это невозможно. А голоса где-то там, вдалеке, приближались. Шум. Крики. Народ шел по её душу. Ну же! Приложив все силы, она сдвинула его с места лишь на пару дюймов, и тело его слегка повернулось. Решив, что за руки не получится, села коленями в снег и перевернула его на бок. Затем снова на спину. На бок. Так тело с трудом докатилось до самого края. Последний толчок — и Ларс с приглушенным грохотом покатился по крутым ступеням погреба, иссчезнув во тьме. Заперев тут же двери, она вскочила на ноги. На дороге остались кровавые следы, которые она тут же замела ногой. Притаилась она в ближайшей заснеженной канаве, мысленно молясь Джелю, чтобы её хилый, придуманный за считанные секунды план сработал. Здесь было холодно, сыро и темно, и она дрожала лихорадочно, но сидела беззвучно, до боли закусив испачканную в крови костяшку, чтобы не издать ни звука. Джель был сегодня милостив, насколько это вообще возможно в сложившейся ситуации. — Кровь! Смотрите! — Это её? Её ранили? — Может, это Ларс? Я не могу его найти, — прозвучал женский, слишком знакомый голос. Обеспокоенный, но твердый. Его мать. — Если мой мальчик зарезал эту дрянь… — голос, видимо, его отца. У Тейи сердце судорожно сжалось. Не время для тоски, ненависти, угрызений совести и попыток понять, за что ей это всё. Всё это будет потом. Осознание навалит на неё целой лавиной, но не сейчас. Сейчас нужно о побеге думать. — Да разве у дрюсье такая же кровь? — спросил кто-то ещё. — А какая, дурень? — Ну не как у нас же! Гнилая, черная. — Замолчите! Тварь где-то рядом. Раненая, она далеко идти не могла. Ищите по следу. И они рванули по наброшенной на скорую руку кровавой полосе. Якобы Тейя шла, опираясь окровавленной рукой о стену, ведь её ранили и идти трудно… такая бессмыслица, но они слишком ослеплены сейчас яростью, чтобы хотя бы просто подумать, и это играло на руку. Нет, зарекаться нельзя, пока не выберется. А деревня, что её нужно было преодолеть, деревня, что всегда казалась маленькой и скудной, теперь выглядела настоящим лабиринтом, нескончаемым препятствием. Дождавшись, когда та часть улицы, где они были только что, опустеет, она продолжила перебегать от дома к дому, от улочки к улочке, но теперь уже в другом направлении, в том, от которого судорожно бежала. Проходя, заметила целый костер на маленьком круглом подобии площади. Её хотели заживо сжечь? Как в поверьях, привязать к столбу и придать ведьму пламени? Почему не могли её просто изгнать из деревни? Зачем эта жестокость? Зачем видеть им её мучения и слышать её крики? Злость ещё сильнее вспорхнула под кожей. Хотела пройти через свой дом, поглядеть, что сталось с её родными, но там ошивались несколько сельчан — видно, караулили. Поэтому, обогнув эту улицу за несколько ярдов, она поспешила дальше, придерживая подол и чувствуя на плече тяжесть собранной наспех сумки. Ноги уже ныли, но нужно было бежать. Остановится — смерть. Мучительная, жестокая смерть в огне. Нужно бежать. Движение, вечный бег её спасёт. Нельзя останавливаться, пускай в боку уже нещадно кололо, легкие едва ли качали воздух, а голову разрывали мысли о Ларсе, о Петере, о семье. Сбавила ход она только у застоявшейся узкой речушки, что покрыта была тонким слоем льда. Длинная — обойти никак. Ничего не поделать. Плыть, да и только. Либо же возвращаться в деревню, попытаться притаиться там, а затем всё же миновать сельчан и скрыться в горах. Лучше уж переплыть это сочащееся холодом препятствие и попытаться затеряться в лесу. Разумнее будет. Завязав мешок потуже, она размахнулась и перекинула его через речку. Его вес помог ему добраться до земли, не ухнув в воду на полпути. А затем — самое страшное. Таив в сердце всё же легкую надежду, она ступила осторожно на лёд, но тот тут же затрещал и проломился. Нет, пройти не удастся. Только плыть. И она, глубоким вдохом запасаясь воздухом, погрузилась в воду по плечи. Вода ледяная, обжигающая холодом. Тут же сдавила со всех сторон, сковала движения, будто обвязала конечности тугой веревкой. Платье и потертые меха мгновенно намокли, отяжелели, таща её на дно. Но было здесь не глубоко, и она то всплывала, жадно глотая воздух, то снова опускалась, чувствуя носками обуви дно, отчаянно пытаясь плыть и превозмогая режущую боль во всем теле. Силы совсем иссякли, двигаться становилось всё труднее, каждый рывок вперед был мучителен подобно тому, чтобы ступить на битое стекло. Казалось, здесь она и умрет, в этой мерзкой речушке; дно затащит её в свои тёмные объятья. Но неужели это — уже берег? Земля? Или ей видится? Руки правда нащупали твердую плоскую поверхность. Тейя еле вытащила на неё своё обессилевшее тело. Её всё лихорадило, легкие кололо, грудина горела пламенем. Только она легла на снег, что теперь уже не казался таким холодным, чтобы отдышаться, как вдруг с деревни прорезал тишину крик: — Это она? Там она, смотрите! Зови остальных! Тихо взвыв от бессилия, Тейя перевернулась на четвереньки, почти вслепую нашла лежащий в сугробе мешок и рванула на подкашивающихся ногах, не глядя. Ветви деревьев хлестали по заледеневшей коже, каждая клетка тела отзывалась болью, хотелось кричать, просто кричать от этой слабости в ногах, от будто колющего кожу изнутри льда, что просочился уже внутрь. Бежала, не зная дороги. Бежала, лишь бы куда-то. Не знала, сколько времени прошло, не слышала, идет ли за ней ещё охота. Рухнула в очередной сугроб коленями и согнулась пополам от боли. Душевной, телесной — всё, всё болело, выворачивалось, горело. Она рыдала беззвучно, дав наконец волю эмоциям, сидя в снегу, не зная, что сделалось с её близкими и что станет с ней, если она прямо сейчас не встанет. Сидела, чувствуя, что умрет от холода прежде, чем доберется хоть куда-нибудь. Сидела, не находя силы встать и пойти дальше. *** — Чего расселась? Тейя вздрогнула и тут же вскочила на ноги с неудобного деревянного табурета. Руки поспешно утерли слезы под глазами. — Завтрак сам себя не приготовит, — ворчала Багра, даже не смотря на неё. — Извините, — ответила Тейя, мысленно удивившись, что голос не дрогнул. — Сейчас займусь. Неизвестно, заметила ли Багра её покрасневшие глаза, но ни слова не сказала. Только окинула её каким-то пронзительным, непонятным взглядом, и Тейя с глубоким вздохом приподняла подбородок, расправив плечи. Не услышав больше ничего вдогонку, безмятежно принялась за завтрак, всё ещё чувствуя внутри обжигающую горечь далеких воспоминаний. Что сделалось с отцом, с Йоанном? Пожалели ли их сельчане? Узнал ли Петер, что стало с его другом и кто тому виной? Месяцами эти вопросы терзают её бессонными ночами, в минуты покоя нарушают тишину и грызут душу. Но ответов ей уже никогда не узнать. После завтрака Багра, одевшись потеплее — хотя погода и так стояла теплая, — пошла к пруду, собрать трав для чая. Тейе она это не доверяла, считала, что та и ядовитых листьев набрать может. Уверения Тейи в том, что она долго изучала целительство и травоведение, Багру не убедили. Честно сказать, Тейя от этого даже испытала наслаждение. С той самой поры, как она переступила порог хижины, она почти не оставалась одна. Спала, ела — всё в одной комнатке с Багрой. Сейчас она решила перестелить немного затхлое от вечной духоты постельное белье. Стянула наволочки, бросила их в корзину для белья, чтобы затем простирать. Когда дверь со скрипом открылась, Тейя стояла спиной, заправляя постель новым бельем и уже готовилась выслушивать упреки по поводу того, что нельзя было прикасаться к кровати Багры без её ведома, но услышала не это. Услышала совершенно чужой голос. Незнакомый. Тейя обернулась, вглядевшись в незваного гостя. Не видя ничего перед собой, ослепленный какой-то слишком взбудоражившей его вестью, он ворвался в хижину и с порога стал говорить что-то на равкианском. И только заметив, что Багры в доме нет, прервал свою свободно льющуюся и ласкающую слух речь. Да, звучало дурно, но нельзя было не признать, что у незнакомца был приятный, низкий и прямо-таки бархатный голос. После недель нахождения в одной лачуге с Багрой любому голосу обрадуешься. Любому, кто не оскорбляет её по меньшей мере дважды в час, и это ещё в лучшем случае. Внимательный взгляд незнакомца тут же метнулся к застывшей в привычном полумраке Тейе. Захотелось мгновенно спрятаться ещё больше в тени, вжаться в угол, но где её достоинство? После всех выпавших на её долю испытаний странно бояться какого-то взгляда. — Ты ещё кто такая? — спросил он по-равкиански. Эту фразу на нем она знала лучше всего. — Подопечная Багры, — единственное, что она, растерянная, смогла сейчас сказать на его языке. — Если это можно так назвать, — добавила она на фьерданском. Незнакомец смерил её изучающим взглядом, в котором мешалось подозрение с легкой ноткой презрения. Не успел представиться, уже ненавидит. Чего ещё следовало ожидать в чужой стране, что враждует с её Родиной? С Багрой она быстро от этого отвыкла. Багра была к ней строга и порой несправедлива по каким-то своим собственным установкам, но не по неприязни к фьерданскому народу, насколько Тейя могла судить. — Лжешь, — твердо сказал он на фьерданском, и Тейя внутренне дрогнула, едва заметно приподняв брови. Уже второй человек за последние недели знает её язык. — Багра не берет себе подопечных. Что ты тут делаешь? — У меня к Вам тот же вопрос, — спокойно ответила она, неуверенно лавируя где-то между «не наглеть» и «не терять достоинства». — Зачем Вы пришли? Без стука, без предупреждения. Багра бы не одобрила… Лицо парня с резкими чертами стало таким, будто он усиленно пытался понять, не ослышался ли. Тейя рассудила сделать хотя бы видимость того, что неожиданное появление незнакомца не застало её врасплох, и продолжила неспешно заниматься постелью. — Не тебе говорить мне, что бы не одобрила Багра, — заявил он спокойнее и безразличнее, чем ожидалось. А затем искренне поинтересовался: — Ты не знаешь, кто я? — Нет. Если честно, не знаю. Должна ли? Её взгляд скользнул по его лицу: четко очерченным скулам, светлым глазам, что напоминали прозрачный лёд, и справедливо: холодное равнодушие вперемешку с щепоткой презрения всё так же и сочились от его взгляда. Почему такой взгляд показался ей смутно знакомым? Почему внутри что-то негромко зашептало о том, что весь он кого-то ей напоминал? Возможно, мозг сейчас от густой растерянности работал заторможенно, но как бы Тейя ни пыталась, не могла понять, с кем видит сходства. — Я смотрю, ты познакомилась с владельцем своего коня, — прозвучал на пороге голос Багры. Войдя, она поставила на ближайшую тумбу корзину с собранными травами и тут же с раздражением захлопнула дверь, так сильно, что будь здесь окна, они бы точно затряслись. — Нечего тепло выпускать. А ты, мальчишка, если захочешь коня все-таки забрать — придется постараться. Я его уже фьерданке обещала. Владелец коня. И как она не догадалась об этой связи? Почему мозг в этот раз ей отказал, хотя всегда она старалась найти все возможные связующие нити между вещами? Парень, казалось, пребывал в лёгкой растерянности. Явно не такой сцены он ожидал, когда врывался в хижину с какой-то вестью. — Кто эта фьерданка? — А слухи до тебя не дошли? Иль ты совсем интерес к людским разговорам потерял? Удивлюсь, если правда ни одна душа во дворце не проболталась про странненькую девчонку, с щенячьими от восторга глазами сидящую в углу, пока я с гришами занимаюсь. Тейя почувствовала неприятный укол, напоминающий и стыд, и раздражение одновременно. Так уж и с щенячьими… Оставалось только надеяться, что Багра, как обычно, преувеличила. — Я был в пути, — сухо ответил парень, повернувшись к Тейе спиной. — И с дороги сразу ко мне? Лестно, лестно, что уж тут сказать. Они говорили на фьерданском так свободно, будто это их родной язык. А ведь в этом даже не было нужды. Тейя сейчас была где-то на уровне простой прислуги, была никем, и им вовсе необязательно между собой говорить на языке, чтобы эта почти незнакомка всё понимала. Не исключено, что просто увлеклись и позабыли переключиться обратно. — В любом случае, мне нужно с тобой поговорить, — обратился он к Багре. И добавил наконец на равкианском: — Если будем говорить здесь, она не поймет? — А ты посмотри на её лицо и узнаешь, — сказала Багра на фьерданском, явно имея в виду то, с каким интересом Тейя наблюдала за разговором. Та тут же опомнилась и будто ожила. Смущаться не стала: ничего постыдного она не сделала, но всё же попыталась обрести менее заинтересованный вид. Парень, в любом случае, на неё даже не оглянулся. — Иди, фьерданка, воды пока притащи, лишней не будет. Тейя кивнула и тут же удалилась. Даже когда она тенью протиснулась мимо незнакомца к двери, он не наградил её никаким взглядом, смотрел лишь на Багру. Тейя интересовала его не больше, чем печь у стены. Прохладный воздух, что мягко коснулся лица, стоило ей покинуть лачугу, показался спасением. После восемнадцати лет жизни во Фьерде ютиться в настолько душной комнатке было настоящим мучением, хотя за эти недели стоило бы уже и привыкнуть. За водой она пошла к ближайшему колодцу — там они воду всегда и набирали, до пруда было бы вёдра тащить слишком далеко. Пока шла, погрузилась в эти бессмысленные рассуждения: кто всё-таки этот гость? Было в нём нечто завораживающее. Безусловно, он гриш, попросту не мог им не быть. Но другие дрюсье такое глубокое впечатление не производили: казалось, в нём было идеально всё, парень выглядел высеченным из камня, проработанным до каждой мелочи искусным мастером. Или это так его естественная уверенность меняла впечатление? Честно уж говоря, Тейя представляла владельца этого черного коня взрослее. Чуть моложе Багры, наверное. Но определенно уже в годах, пожилого и могучего. Такого же пугающего, как сам конь. Паренек чем-то навевал всё же лёгкий страх, один только его ледяной взгляд способен был пригвоздить её к месту, если бы он этого захотел. Но выглядел он раз в пять моложе её представлений. Возможно, он занимает какой-то высокий чин, раз уж так удивился её неосведомлённости. Но тогда гадать о его должности напрасно, Тейя ничего не смыслила в здешней политике. Политика вовсе её никогда не интересовала. Вернувшись с водой, она не сразу вошла в хижину. Оглядела опушку. Рядом с черным конем стоял теперь гнедой, такой же красивый, но мельче и ниже. На нем, должно быть, незнакомец и приехал. Проверив, есть ли питье теперь уже для двоих коней, и прогулявшись разочек вокруг хижины от скуки, Тейя решила всё же рискнуть подойти к хижине — не посреди травы же ей выжидать, когда они наговорятся. Осторожно поднялась на одну ступень, вторую. Приблизилась к двери, но замерла, не зная, стоит ли тревожить важный, судя по всему, разговор. — Ты кого пытаешься обмануть? — слышала она голос Багры. — Я знаю тебя. Знаю тебя, твои намерения и твои былые поступки. Свои речи <…> глупым девчонкам. — Я знал, что ты не поймешь. Настал <…>, а ты всё так… — конец предложения Тейе разобрать не удалось. Говорили они слишком быстро и свободно, а она и медленную равкианскую речь-то не всегда понимала. Скрипнула за дверью половица, и Тейя, побоявшись, что её раскрыли, отпрянула, спустившись по ступеням ниже. Но никто не выходил. Показалось. Она продолжила прислушиваться, но теперь уже стоя чуть дальше. Здесь она ещё хуже разбирала далекий, непонятный местами разговор. Надо бы улучшить свой равкианский словарный запас… Тейя уже начинала погружаться в свои мысли, забывая о непонятном ей разговоре, что стал скорее туманом на фоне, но вдруг распознала слишком знакомое ей слово, чтобы за него не уцепиться. — А что насчет фьерданки? — переспросила Багра вопрос парня. Тот что-то после этого сказал, Тейя не разобрала. — Нет, она не гриш. — Серьезно? — паренек вдруг рассмеялся, но смех этот не звучал беззаботно, напротив — были в нем какие-то жуткие нотки, от которых холодок прошелся по телу. — Ты на старости лет совсем рассудок потеряла? Отказница-фьерданка… что за чушь. Ты даже из великих <…> никого в преемники не брала. А тут, <…> отказницу? — Быть может, я её просто пожалела? У Багры довольно занимательное понятие слова жалость, судя по всему. Но имеет ли Тейя право жаловаться, учитывая, что обязана всему своему нынешнему покою и безопасности этой нелюдимой женщине? Уже давно Тейя не помнила, что такое чувствовать себя в безопасности. Даже в своей комнатушке в какой-нибудь ночлежке она вечно переживала, как бы туда, с этими скверными замками, не ворвался кто-нибудь. Фьерданцы, конечно, её не преследовали, но и среди равкианцев было много жестоких людей, которым может взбрести в голову что угодно. Однажды она спала, никого не трогая, вместе с другой девчонкой в одной комнатке. Посреди ночи распахнулась дверь, и какой-то с разящим перегаром постоялец ворвался внутрь, вытащил её соседку из постели и потащил невесть куда. По их крикам можно было понять, что они знакомы, но девчонка так истошно вопила, что Тейе стало её жаль, вступилась, тут же об этом пожалела. Эта неравная в силах потасовка закончилась уже не первой кровью на её руках. Преступление заметили, нарекли её убийцей, и ей снова пришлось бежать. Вечное движение, непрекращающийся бег. — Ты? Ты, старуха, пожалела её? — продолжался тем временем разговор. — Тебе неведома жалость. — Ничего ты не знаешь. — Меня ты никогда не жалела. Эта фраза как-то странно сдавила виски, будто способствуя работе мыслей. И без того уже давно начавшееся формироваться осознание стало ещё отчетливее. — А ты хотел бы? Кем бы ты был сейчас, будь я к тебе жалостлива? — Хочешь сказать, ты довольна тем, какой <…> сейчас? Тейя сперва подумала, что голоса после этого вопроса просто стали тише, но нет, голосов вовсе не было, они оба замолчали. Багра не стала отвечать на его вопрос. Тишина казалась слишком долгой и слишком тяжелой. Тейя уж было подумала войти внутрь, посмотреть, что там происходит. Стремительные шаги остановили её. Тейя спрыгнула со ступеней и разместилась на нижней, разгладив складки юбки. Пыталась изобразить спокойствие и мирное неведение, но сердце ускорило свой темп, и ладони слегка вспотели. Парень молча прошел мимо неё. Даже спускался по ступеням он как-то особенно элегантно, далеко не так, как это делали все встречавшиеся на её пути мужчины. Может, этот незнакомец идеален во всём? Нет, у всех свои изъяны. А те, что внешне кажутся идеальными, таят внутри себя ещё худший ад: отец ей говорил, что чем красивее человек, чем больше взглядов он привлекает, тем боле гнила его душа. Разве только это не Святой — тогда и душа, и лик должны быть одинаково прекрасны. Петер тогда шутил, что отец так лишь успокаивает Тейю, которая от рожденья не такая уж красавица, чтобы все вокруг взгляды привлекать. Обычная, скучная наружность. Тейя снова взглянула на профиль незнакомца. По крайней мере хотя бы одним его изъяном можно считать этот легкий ужас, что он мог навлечь на чужих ему людей одним только брошенным мельком взглядом. Глубоким, темным и пронзительным, как клинок. — Коня я заберу, — заявил он, отвязывая черного и совсем на Тейю не смотря, но говорил он на фьерданском, значит обращалось ей. — Неужели жаль оставить какого-то коня? — прозвучал голос Багры за её спиной. — Нет, — сухо ответил парень, посмотрев только на женщину — существование какой-то там Тейи всё ещё игнорировалось. — В этом просто нет смысла. Если будет разъезжать на нем по городам и деревням, люди заклюют расспросами. Ей оно надо? — не дождавшись ответа из-за своей уверенности в нем, парень просто забрался в седло черного коня. Так ловко, что Тейя почувствовала легкий укол зависти, вспомнив, как взбиралась она на этого коня неделями ранее. Вспомнилось и то, как вообще впервые Тейя забиралась в седло. Тогда это была первая и единственная за долгое время возможность приобрести кобылу, и та была низкой, быстро устающей и своенравной. Синяков осталось много, но жаловаться неразумно: лучше так, чем миновать сотни вёрст пешком. — Раз уж старуха обещала тебе коня, фьерданка, оставлю гнедого. Его вполне хватит, чтобы ездить в город. — Спасибо Вам, — и она благодарно склонила голову, пытаясь не показать, что несколько опешила от этой новости: казалось, Тейя была в его глазах пустым местом, лишь пылинкой, которой и секунду времени уделить стыдно, а тут оставить выносливого мерина. Незнакомец, вероятно, и не услышал благодарности, либо же просто проигнорировал: молча погнал коня рысью по тропе, и Тейе оставалось только смотреть ему в спину — прямую, как тетива. Своей грацией он обязан тому, что гриш, или природной расположенностью? Или, быть может, высек это изящество в себе сам годами, как упорно высекают из грубого камня произведения искусства? Конь уже давно исчез за деревьями, и дверь сзади неё закрылась, свидетельствуя об уходе Багры в дом, а Тейя все сидела на ступенях, копаясь в ещё, казалось, свежей памяти: У заклинателей — синий кафтан, у корпориалов — красный, а у тех дрюсье, что управляются материалами, кафтан фиолетовый. К кому тогда причисляется чёрный?