Ненужная

— Кто это всё-таки был? Тейя не могла заглушить своё любопытство, что неустанно терзало голову с того момента, как гость появился на пороге хижины. Каменная гладь печи уже нагрелась и отдавала жаром, и Тейя смахнула влажную от духоты прядь с лица. — А ты как думаешь? — хмыкнула Багра, усаживаясь в кресло прямо перед источником этого жара — сядь там Тейя, её кожа уже точно поплавилась бы. — Ваш сын? Багра, до этого равнодушно смотрящая на огонь, тут же тяжелым взглядом стрельнула — нет, скорее ударила, как кочергой — по Тейе, заставив её немного поёжиться. — С чего такое предположение? — Вы похожи. Багра как-то горько усмехнулась. — Нет, ты просто подслушала, — сказала она. Тейя втянула воздух, чтобы оправдаться, но Багра лишь подняла костлявую руку, затыкая: — Не надо мне твоих оправданий. Это и не упрёк. Подслушала — и что с того? Это его секреты, не мои. Честно, точно не та реакция, которую Тейя ожидала, но она уже потихоньку начинала привыкать к тому, что Багра вовсе непредсказуема. Намочив в мелком тазу тряпку, она, стараясь выбросить из головы мысли, принялась за уборку. Но вытащить эти мысли с корнем оказалось не так просто. — А кто именно он? — невзначай поинтересовалась она, протирая деревянный круглый стол около плиты. — По должности. Какое-то высокопоставленное лицо? — Продолжаешь показывать свое невежество? Молчала бы лучше — умнее выглядеть будешь. — Как же мне тогда избавиться от невежества, если я не буду спрашивать? Лица Багры Тейя не видела, продолжала прибираться на столе, с усилием проводя тряпкой по въевшемуся пятну. Но молчание было долгим, а последний вопрос так и повис в воздухе без ответа. — По тому, что услышала, догадаться о его статусе не судьба? — всё же продолжила Багра разговор, неожиданно. — Я слышала не всё, — призналась Тейя и немного прокашлялась, пытаясь выскрести из тона всю неловкость. — Я плохо знаю равкианский. — Понятное дело. Если б хорошо знала, я б тут перед тобой на фьерданском не распиналась. Я в твоем возрасте говорила уже, по меньшей мере, на четырех языках. Сколько ты провела в Равке, фьерданка? — Чуть меньше года. — Чуть меньше года… стыдно после этого не знать языка. Как будто бы её кто-то этому учил. Чтобы знать язык на достойном уровне, нужно сидеть с книжками, познать основу языка, разобраться во всех связующих нитях и прочувствовать вкус этих слов, нырнув в культуру с головой. Тейя же учила язык, пока пыталась торговаться на рынках, пока её бранили хозяева ночлежек за нерегулярную оплату, пока напрашивалась в дома, нарушая покой семей. Промыв снова тряпку в тазу, стала протирать полки, на которых располагались ровным строем разные вещи — потертые книги, что чудом сохранились в этом душном влажном воздухе, почти сожженные уже свечи. — Спросишь у него сама, если ещё появится. От меня и так уже узнала достаточно. Тейя сначала даже не поняла, к чему это было сказано. Покопалась в мыслях, вернувшись к началу разговора, и небрежно кивнула, без слов ответив хорошо. Совсем не хорошо, на самом деле. Не судьба ей тогда хоть что-нибудь узнать. Тейя не осмелится у него спросить, если только он сам не начнет разговор с ней, а этого ждать не приходится — его к ней отношение было показано с поразительной ясностью. Зачем ему разговаривать с мебелью? Вода в тазу уже помутнела, и Тейя, положив в неё тряпку, взяла таз за края и понесла к выходу, чтобы воду вылить и набрать новой для уборки. — Фьерданка, — сухо окликнула её Багра. Тейя замерла у самой двери. — Будешь учить равкианский. С моей помощью. Не предложение, не совет, не протянутая великодушно рука помощи, а приказ — холодный и не принимающий отказы. — Спасибо, — рассеянно бросила она в ответ и несильно толкнула плечом дверь, выходя на улицу. Мысли тем временем роились в голове несвязно и не находя ответа на очевидный вопрос. Зачем это Багре? *** Академические науки всегда ей давались лучше хозяйства. Уже в детстве Тейя хорошо знала фьерданских народных поэтов, но даже не представляла, как аккуратно зашить платье, чтобы не было видно шва, а разделывать рыбу она научилась только на четырнадцатом году. Даже её младший брат освоил это раньше и неустанно её по этому поводу поддразнивал. Вот и сейчас языки не вызывали особых трудностей. Учить сложно, особенно когда за каждый неверный шаг получаешь пронзающий насквозь недовольный взгляд Багры, но шло довольно неплохо. Память у неё хорошая, и это было и удачей, и проклятьем одновременно. Потому что некоторые вещи из своей памяти хотелось бы выскрести щеткой, отчистить белизной, но никак не хранить их который месяц. Учеба и уборка время от времени продолжали прерываться приходами гришей. Раз или два заходил и тот загадочный дрюсье в черном кафтане, но снова не удостоил её вниманием, чего и следовало ожидать. Разве что один раз сказал принести стакан воды, приказал, как прислуге. Прислугой Тейя, наверное, и была — этой работой она оплачивала своё жилье в хижине. И всё равно признавать этот факт почему-то тошно. Однажды пришла дрюсье в красном кафтане — что-то новенькое. Целитель, насколько поняла Тейя. Корпориал. Та, кем нарекли Тейю в деревне. Поскольку силы девушки заключались в контроле над человеческим телом, Багра пригласила Тейю — это сложно было назвать вежливым приглашением — поучаствовать. Сделать надрез, чтобы дрюсье попыталась как можно аккуратнее его залечить. Тейя согласилась с радостью. Не потому что хотела получить ещё увечья. Просто с её трепетной любовью к целительству — о котором ей из-за вечного бега в этом году пришлось позабыть — она была заворожена одной только мыслью увидеть, что кожа срастается сама по себе, без всяких мазей и повязок. — Не боишься, что останутся шрамы? — спросила Багра на фьерданском, когда Тейя закатывала хлопковый белый рукав. — У меня уже достаточно шрамов. В одном новом ничего страшного нет. Дрюсье, услышав легко отличимую, но непонятную фьерданскую речь, округлила глаза. Возможно, до нее дошло наконец, что эта «подопечная Багры», которую вроде бы изредка обсуждали во дворце, на самом деле фьерданка. Внешне этого было не понять: в хижине всегда главенствовал полумрак, а сама Тейя на уроках всегда молчала. Взгляд дрюсье заменился на несколько растерянный, непонимающий, с терпкой долей неприязни. Благо, хотя бы вопросов задавать не стала. Вражеская страна, — напомнила себе Тейя с легкой печалью, кладя руку на шероховатый стол. Ты должна была привыкнуть. За все время в Равке ей встречались разные люди. Кто-то был удивлен увидеть фьерданку, ведь никогда не видел, кто-то проклинал одно только её существование, кто-то просто оставался равнодушен. Неудивительно, что дрюсье тем более могут её недолюбливать. Имеют право. Наверное. Вопреки предположению Тейи, что дрюсье теперь специально оставит на такой презираемой фьерданке шрам, кожа на предплечье осталась гладкой, будто кухонный нож и не пронзал кожу. Удивительно. После занятия Багра какое-то время непонятно поглядывала на Тейю, а после подозвала к себе и спросила про упомянутые вскользь шрамы. — Шрамы как шрамы. Что в них удивительного? — не понимала Тейя. — У всех они есть. — Много? — Несколько не особо крупных. Много совсем мелких, то есть бытовых — от готовки или в пути ободралась, по-разному бывало… — и замолчала, неопределенно пожав плечами, мол, вроде всё. — Не договариваешь, — строго сказала Багра, читая её насквозь — действительно, как открытую книгу. Тейя скромно хвалилась раньше сама себе, что она пусть и открытая книга, но написанная на древнем языке. Кто ж знал, что Багра и этот незримый, душевный язык читать способна… — И один крупный. Вы не видели? Когда я переодевалась при Вас. Конечно, Багра не видела. Освещение здесь дурное, если не присматриваться — не увидишь. Скорее озадачивало, с чего это вдруг такой интерес. Багра и так всё её прошлое пытается переворошить, режет глубоко и вытаскивает всё из Тейи на свет, чтобы внимательно рассмотреть и притупить своё непомерное любопытство. А теперь и шрамы? Кто бы мог подумать, что такой холодной равнодушной женщине может быть что-то любопытно. Багра так и не ответила, просто прожигала Тейю взглядом, который та не могла понять. Возможно, ждала. Чего-то. Вздохнув, Тейя расстегнула несколько маленьких пуговок блузы и оттянула ворот, чтобы открыть ключицу. Багра махнула рукой на себя, чтобы Тейя ближе подошла. Та шагнула к креслу и чуть согнула колени для удобства Багры. По бледной, немного влажной от духоты коже забегал свет, падающий от печи теперь ровно на неё. От этого лучше стал виден длинный розоватый рубец, при таком свете отливающий скорее оранжевым. Жуткий шрам перечеркивал выступающую от худобы ключицу, невольно образовав с ней кривоватый будто бы крест. — И кто тебя так? Ей показалось, или в вопросе Багры неожиданно промелькнула легенькая крупица удивления? Шрам под её внимательным взглядом будто снова вскрылся и стал кровоточить. — Это важно? — Ты ещё не поняла, фьерданка? Если я спрашиваю, значит, важно. Тейя задернула ворот и застегнула пуговицы, которые подались не сразу: пальцы почему-то резко стали менее послушными. — Ладно, иди уж, — равнодушно бросила Багра, откинувшись на спинку кресла. Тейя едва заметно выдохнула с облегчением. — Потом из тебя правду вытащу. *** Огоньки от свечей, что расставлены были по столу, чтобы виднее был пергамент и равкианские слова на нём, отбрасывал на стены пляшущие тени. Рука слегка устала писать — Тейя совсем уж отвыкла, — но это была приятная усталость, и новые знания она впитывала почти с улыбкой. Не смотри на неё так пристально Багра, она бы правда улыбнулась. — Какие планы на будущее? — спросила Багра на равкианском, вероятно, в качестве очередной проверки полученных языковых знаний. Последнее время разговоры она вела преимущественно на нём, и только если Тейя не понимала, с легкостью перескакивала на фьерданский. — Не знаю, — ответила Тейя по-фьердански, и тут же, получив грозный взгляд Багры, исправилась: — Не знаю, — на равкианском. Отложила гусиное перо и потерла ноющие от письма костяшки. — Думаю, если позволите, пробуду здесь ещё несколько недель. А затем отправлюсь в путь. — В путь? — смерила она её недоверчивым взглядом. — На месте не сидится? — Я предпочитаю не сидеть на одном месте дольше месяца. — Бежишь от кого-то? — Нет. Бояться кого-то конкретного мне не нужно: фьерданцы давно от меня отстали. Просто хочу двигаться дальше. Багра помолчала какое-то время. Тейя пока осторожно подула на чернила, чтобы те подсыхали на тонком пергаменте быстрее. И вздрогнула, услышав: — Значит, бежишь от самой себя. Вздрогнула, как будто Багра сказала это не тихо, а неожиданно прокричала во весь голос, скрипя голосом и надрывая глотку. На деле же это был такой спокойный и непринужденный тон, гладкий и ровный, как отшлифованный водой камень. Неправда. С чего бы ей бежать от самой себя? — Боишься посмотреть на себя и свое прошлое, — продолжила Багра на фьерданском. — На новом месте человек всегда меняется, всегда другой. Вот и ты меняешь маски и сама этого не замечаешь. А где ты настоящая? Там, осталась в своей убогой деревеньке? Тебя настоящую уже давно сожгли на том костре, а ты всё бежишь и бежишь от чего-то. Не надоело? Багра говорила это по-фьердански, чтобы Тейя разобрала каждое слово, каждую букву. Тейя разобрала. И эти слова, каждое до единого, врезались в череп, почти кроша его в труху. Тейя глубоким вдохом загребла в легкие воздух и опустила голову, нервно потирая пальцами ладонь. Казалось, это невозможно, но воздух накалился под жаром печи ещё больше. Что ей на это ответить? — Расскажи мне о тех четверых, — неожиданно потребовала Багра тоном, который не подразумевал отказ. — Расскажи, что там произошло и как ты отбилась. — Я уже достаточно Вам рассказала. — Да, про свою деревню, про брата и этого тупоголового книжного торгаша. Про четверых ты не говорила. — Потому что не хочу. Про деревню Багра спросила в первые же дни, заставила рассказать и про побег, и про Ларса, и про первую кровь на её руках. Про то, как это чувствовалось и как долго после этого ей хотелось соскрести кровь со своих рук вместе с кожей, даже когда руки были чисты. К слову, долго. Багра в тот вечер не выказала никакого удивления, отвращения или осуждения. Просто выслушала и сказала тогда: ты, фьерданка, выглядишь слабее, чем ты есть. Тейя тогда и не поняла, считать это комплиментом или напротив. Странно слышать это после рассказа про первое убийство. Слову убийство она всё так же мысленно противилась, вся её сущность отторгала его. Кара. Спасение. Единственный выход. Что угодно — но не убийство. — В этом доме нет у тебя «не хочу». Про предательство братом рассказала, а про четверых мужиков силенок не хватает? Не можешь? Не может. Потому что тогда придется вспоминать. Сцена побега и так вечно крутится у неё перед глазами, пускай и прошел почти год. Сцена, про которую сейчас шла речь, была похоронена глубоко внутри, покрыта толстым слоем грязи, пыли и долгих месяцев странствий. Всплывала только в редкие моменты и снова опускалась на дно. — Рассказывай. — Нет. Тейя отвечала уверенно. Смотрела уверенно. Под взглядом Багры всегда хотелось съежиться и обнять себя руками, но сейчас она смотрела на женщину не моргая. Спина прямая, мышцы напряжены, будто она, подобно зверю, готовилась к прыжку. — Тогда выметайся. Ты знаешь уговор. Делаешь, что я велю — остаешься. Не нравится — уходи. Дважды повторять не требовалось. Ноги выпрямились, понесли её к сумке, что лежала на тумбе в углу. Руки даже не дрожали от волнения, пока она собирала свои немногочисленные вещи. Движение отточенные, сухие, будто она только этого и ждала — встать и уйти. Была ли злость? Возможно. Возможно и вспыхнула где-то совсем глубоко внутри. Из-за этого приказного тона, из-за вечных вопросов, на которые она вовсе не обязана отвечать. Зачем вспарывать ей душу? Зачем рассматривать, как под лупой, все её грехи и кровоточащие раны? Так и не сказав больше ни слова — ни попрощавшись, ни поблагодарив за этот приют, — Тейя покинула хижину. Легкий ветер пронесся сквозь деревья и шелохнул каштановые пряди, заплетенные в косу. Тейя остановилась, вздохнув полной грудью — дышать стало легче. Над лесом уже сгустилась тьма — солнце давно закатило за горизонт, до города плестись придется в темноте. Но ничего, у неё есть конь, которого она уже прозвала Фрейром. Спокойно на нем доберется, а там уже что-нибудь придумает. Подойдя к Фрейру, крепко привязала мешок к седлу. Конь слегка сонный. Проводя рукой ему по носу, по этой короткой рыжей шерстке, Тейя оглянулась на хижину. Бежишь от самой себя, — всплыло у неё в голове эхо недавних слов, будто крикнули из чащи леса. Ни от кого она не бежит. Тогда почему не может рассказать? Главная суть уже высказана, те слова хранятся в воздухе, в стенах, осталось только дополнить их, насытить подробностями. И забыть. Сердце надсадно сжалось. И Тейя, задумавшись, коснулась пальцами своей ключицы. *** — Это было вскоре после моего побега. Прошло, может, пару недель, — неуверенно начала Тейя, оживляя перед глазами давно усохшие обрывки воспоминаний. На Багру, сидящую напротив в кресле, она старалась взгляд не поднимать: та вовсе не удивилась тому, что Тейя вернулась. Будто читала все мысли этой юной наивной девчонки, знала каждый её шаг. Тошно-то как… — Деревня моя была недалеко от границы с Равкой, так что пересечь её много времени не заняло — идти недолго, скорее муторно. Границу же солдаты охраняют, время неспокойное. Мне помогли попавшиеся по пути равкианцы. Ехали из Фьерды в Равку — перевозили оружие. У них-то был какой-то план, как перебраться через границу, у меня же никакого… Встретила их, предложили помощь. План их был какой-то замудренный, я не помню ничего, меня в телеге незаметно перевезли и всё, мы уже в Равке, а что они там вне телеги делали — знать не знаю. В общем, перебрались, они довезли меня до ближайшего городка, где сами остановиться планировали… сказали, что я могу с ними под крышей переночевать, а потом уже отправиться в путь, куда только заблагорассудится. — И тебя не смутила ночлежка с четырьмя контрабандистами? — с неприятной, читающейся в вопросе насмешкой осведомилась Багра. Её взгляд так и чувствовался на лице: тяжелый, глубокий, проникающий корнями под кожу. Нервы внутри натянулись, и Тейя, всё ещё противясь воспоминаниям, положила ладонь на правое бедро поверх юбки. — На границе у меня вариантов не оставалось. И потом, в Равке это уже второй ночью получалось с ними. И я подумала, что раз в первую, когда мы в лесу ночевали, ничего не случилось, то… — уголки губ дрогнули, и она шумно вздохнула, набирая в легкие воздух вместе с попыткой собраться. Джель милостивый, дай ей сил докончить рассказ… — Ведь если бы они хотели что-то сделать, они бы уже сделали, правда? Я была в этом уверена. Но, видимо, поначалу они были слишком увлечены своим оружием и планом. А когда мы перебрались, они решили отпраздновать успех. И напились. *** Когда равкианцы предлагали ей заночевать с ними, она предполагала, что у них тут есть знакомые, у которых можно ненадолго разместиться, или же что они закажут пару комнат в ближайшей ночлежке. Но в итоге они просто взломали двери в каком-то мелком амбаре на окраине и бесстыдно устроились там. Вариант тоже неплох, но Тейе не нравилась идея занимать чужое пространство — это не по закону и не по совести. О том, что последние её деяния тоже были далеки от морали, она старалась не думать. Потерла озябшие руки, будто на них всё ещё остались следы, но на них не было ни одной красной капли — ладони белые, чистые, совсем недавно вымытые в воде, и всё равно на них была тяжесть совершенного, всё никак не спадающая с плеч. Наверное, равкиацы решили скрыться здесь, чтобы не привлекать внимание к целой телеге холодного оружия, которое они собирались продавать втридорога. Где они его взяли — неизвестно, и думать об этом тоже не хотелось. Она сидела на полу у стены, на скомканном сене, обняв колени руками. Выпивать она не стала, но и заснуть не могла — боялась. Боялась непонятно чего, просто беспричинная тревога терзала её изнутри, в голове копошились мысли о будущем, а сердце всё так же стучало вяло, будто обессилев от согрешения. — Мне не нравится, что ты сидишь скучаешь, — по-фьердански, с сильно заплетающимся языком, сказал Ян, усевшись рядом и обдав Тейю неприятным запахом крепкой настойки. Тейя с трудом переборола желание отсесть от него. Невежливо. Само его лицо казалось добродушным, заросло бородой, а рыжеватые волосы были негустыми, с несильными прорехами; он не казался старым, но глаза заплыли паутиной морщин, а сам он уже потихоньку лысел. — Мне тут хорошо, — попыталась она отозваться как можно вежливее. — Пойдем к нам. Тейя только покачала головой, молясь, лишь бы он не потащил к ним — Тима и Марк о чем-то в стороне пылко спорили, совершенно друг друга не слыша и браня, а Осип, самый тихий из четверых и вроде самый старший, просто спал, похрапывая в углу. Ян пожал плечами. Посидел молча, ссутулившись, и смотрел куда-то в сторону, будто перед ним было окно во всю стену. Рука его привычно лежала на рукояти ножа у бедра — совсем недавно он часами бахвалился этим своим приобретением, забрал себе из всей обретенной их коллекции лучший нож. Лезвие его было чрезвычайно острым, тончайшим, а потому сам нож не был особо увесист, свободно ложился в руку, в том числе и за счет удобной гладкой рукояти, на которой серебром был вырисован какой-то замысловатый узор. Нож на конце слегка закруглен, делая его похожим на коготь. Красиво, конечно, но Тейя в оружии не разбиралась — что толку-то от этой красоты? — А какие планы вообще? — продолжил он донимать вопросами. — Какими судьбами в Равку? — Не знаю пока, — безразлично ответила она. Будущее казалось очень туманным и расплывчатым. Избавиться бы сначала от багажа прошлого, от всех этих мыслей и тревог, а потом уже смотреть в грядущее. Погадать бы, как в детстве, но душевных сил никаких не осталось. — Так может ты, ну, с нами попутешествуешь? — А что мне с вами делать? — Что-нибудь придумаем, — размыто сказал он и неожиданно, подняв руку, аккуратно убрал волосы с её плеча. Тейя внутренне вздрогнула от неприязни, но виду не подала. Сидела, окаменев, а глаза не сводила с Яна и следила за дальнейшими его движениями, но он ничего не делал, только лишь смотрел на неё, и ей совершенно не нравилось, как он на нее смотрел. Может, в Равке просто принято так? Такая раскрепощенность? Показывать свое расположение к человеку. Подобными непринужденными прикосновениями, от которых её всю передергивало. Во Фьерде её никто не смел трогать, если она сама того не хотела. Та знаменательная ночь — исключение. Перед ними как раз вовремя появились, идя чуть пошатываясь, Марк и Тима. Марк — крепкий мужчина намного старше неё, но ниже на пару дюймов, с густыми каштановыми волосами по челюсть, которая была у него прямоугольной и поросла бородой. Тима был куда мельче него, высокий и щуплый, чем-то напоминал тоненький столбец дерева, который даже легкий ветерок сдуть может. Волосы русые, взъерошенные, с острыми угловатыми чертами, а глаза карие и почему-то неприятные — ей никогда не нравился его взгляд. Такие разные, эти двое были вроде братьями или кузенами, она особо не понимала, да и все равно они не ладили. Тима бросил какую-то фразу по-равкиански, явно чем-то забавляясь. Ян усмехнулся и глотнул из мутной бутылки. Затем произнес что-то Марк. Тейя в очередной раз подумала, что не знать равкианский в группе людей, где фьерданский знает лишь один человек, крайне неудобно. Она вопросительно посмотрела на Яна. — Марк хочет, чтоб ты нам станцевала. Развлеки нас. — Но я же не танцовщица. Не умею. — Да что там уметь! Мы тебе ритм набьем хлопками, ты спляшешь. Ну, развлеки, а то совсем уныло стало, хоть вешайся. Тима что-то скрипуче ляпнул вдогонку, и другие двое рассмеялись. Тейя немного поёжилась, хотя слова прозвучали беззаботно и в этой незнакомой грубоватой речи послышалось имя Осип, так что сказали они, наверное, не о ней. — Наверное, я лучше прогуляюсь, извините, — мягко ответила она, поднялась и оправила юбку платья. Взглядом поискала свою меховую накидку, которая сохранилась с Фьерды, но не нашла. — Мне немного дурно, — объяснила она, делая шаг к низким деревянным дверям, ведущим из амбара. Марк посмотрел на Яна вопросительно, тот перевел её слова. Тейя сама не заметила, как шаг чуть ускорился, подгоняемый тревогой, что продолжала беспричинно ворочаться там, внутри. Эти четверо — хорошие люди, ничего ей не сделают. Может, не лучшие, и грешат часто, но с ней они были незлобивы, даже почти галантны в сложившихся обстоятельствах. Марк преградил ей дорогу, когда она была уже на полпути. Сердце зашлось быстрее, и ладони невольно сжались в кулаки. — Ну, ну, останься с нами, — прозвучал сзади голос Яна, и Тима с Марком тоже что-то добавили, согласившись. — Жалко что ли? Мы тебя спасли, через границу перебросили. Развлеки мужиков на старости лет. Трудно сплясать? Ей не понравилось, как посмотрел на неё Марк. Не понравилось, что Ян подошел со спины слишком близко. Не понравилось, что она оказывалась в своеобразной ловушке, в которую сама себя и завела. Как может она довериться почти незнакомцам? Предчувствие уже закрадывалось внизу живота, внутренности стянулись узлами в напряжении. Жилистая рука Яна снова коснулась её волос, перекидывая их через её плечо и оголяя таким образом шею. Тейю передернуло. — Или, может, ещё как развлечешь? — неприятно горячим дыханием прямо в шею. Бежать. Не думая. Тейя слишком поздно подорвалась с места. Марк, пьяный, среагировал быстрее — точно знал, что она побежит. Две пары рук схватили её, крепко сжали, Тейя дернулась, попыталась выбраться из капкана, но к ней потянулись лишь другие руки. — Не трогайте меня! — проскулила она сквозь зубы, ничего перед собой не видя, но чувствуя эти руки, до синяков сжимающие кожу, чувствуя это пьяное дыхание, мерзкие слова, смысл которых она не понимала. Наотмашь ударила ногой — попала по колену. С Ларсом помогло. С Марком — нет. Дале всё покрылось густым туманом. Размыто, обезображено из-за долгих месяцев, за которые воспоминания, такие ненавистные, выцвели. Помнила, как её повалили на пол. Помнила, как вцеплялась ногтями в половицы, пытаясь ползти, но её протащили за ноги несколько ярдов и развернули на спину. Помнила, как кричала, рыдала, молила, чтобы её отпустили, помнила грубые руки на своём теле, что держали её за руки и за ноги с разных сторон. Помнила пьяный голос Яна, бормочущего невнятные мерзости, помнила его пальцы, что ощупывали складки её платья, подбираясь к коже. Сердце вместе с чувством тошноты барабанило в глотке, мешая кричать на помощь, мешая даже просто дышать: каждый вдох проталкивался в легкие с трудом. Почему никто с улицы не слышал? Почему той ночью не оказалось никого рядом? Почему в счастливых историях девушек всегда спасают в самый нужный момент, а она снова осталась одна на растерзание людской жестокости? Тейя молила Джеля, но и он не откликнулся. В воспоминаниях — как грубая мозолистая рука накрыла ей рот. Тейя крутила головой из стороны в сторону, пытаясь смахнуть её, но всё тщетно. В воспоминаниях — громкий треск расходящейся по швам ткани, звук, от которого Тейя в ужасе зажмурилась и стиснула зубы. Платье открыло ей ключицы и верх груди, прохладный воздух скользнул по открытой коже, но белье не позволяло увидеть наготу. Со всей силы она укусила ладонь, что держала ей рот. Марк — это точно был он — выругался и грязными пальцами сжал её волосы, дергая до боли, в отместку. Паника всё лилась и лилась по венам, давая силы бороться дальше, брыкаться, пытаться вырваться — но всё без толку. Шероховатые руки обхватили её лодыжки с разных сторон, это она помнила отчетливо. Потянули, раздвигая ноги. Ужас сдавил рёбра, и она со всей силы дёрнула ногой, попав ей Яну по лицу. — Да угомонишься ты, мразь такая?.. — прорычал Ян и размахнулся рукой. От этого удара голова откинулась к полу и ударилась затылком. Зазвенело в ухе, скула онемела. Это был не первый их удар и не последний, она помнила ту боль, помнила, как ослабевало тело, помнила, что сил бороться уже не оставалось, и слёзы отчаяния лились вместе с беспомощными всхлипами. Чем больше она сопротивлялась, тем они становились злее, агрессивнее, тем больше боли хотели ей причинить. Был ли смысл бороться? Быть может, разумнее отдаться беспощадной судьбе, если это единственный способ выжить? Её же убьют. И глазом не моргнут, убьют, если она продолжит свои жалкие попытки отбиваться. — Ну, будешь ещё противиться? — спросил одновременно с теми её мыслями Ян, потной ладонью проводя от её открытых ключиц до груди. Всем своим тяжелым телом он вжал её в пол, ещё большее мешая сопротивляться. Тейя чувствовала себя куклой, беспомощной, жалкой и слабой. Помнила всё бессвязными обрывками, пятнами, образами, что крутились перед глазами и размывались слезами. Слышала их смех, разговоры, чувствовала горячее пьяное дыхание и горький запах настойки, отчего крутило желудок. Сознание уплывало куда-то далеко. Желало, как ребенок, спрятаться, уйти от реальности, представить, что всё это ненастоящие. Рыдания всё так же рвались из груди, но тело обессилело, в ушах всё ещё звенело, скула ныла. Грубые руки коснулись внутренней стороны её бедра. Тейя засопротивлялась снова, но чья-то рука сжала ей горло, и её хватило лишь на очередной всхлип. Тот миг, когда она в пелене слёз увидела металлический блеск, был наиболее отчетлив из всего прочего. Миг, когда замерло сердце и мир будто остановился, и она уже не чувствовала рук на своей коже, безжизненно смотрела на серебряный узор, на слишком знакомый предмет. Дрожащая рука, что все еще лежала на вздымающейся от частого дыхания груди Яна в попытке отстранить от себя, медленно поскользила выше. Провела по плечу, по шее, Ян замер от неожиданности. — Неужели затравленный фьерданский зверек решил откликнуться на ласку? — смеялся он, когда она ласково коснулась его щеки. Тогда Ян нагнулся и вцепился в её губы своими, как будто своими прикосновениями она приглашала это сделать. Всё внутри воспротивилось этому, сжалось, желая оттолкнуть его, но даже если бы она попыталась — это бы ничего не дало. Просто стиснула зубы, подавляя приступы тошноты, это копошащееся внутри отвращение от мокрых губ и неприятного запаха. Рука тем временем снова поскользила по пьяному полному телу, провела по животу, почти к самому низу, и тогда Ян что-то мерзко промурлыкал ей в губы, оставив на них вкус настойки. Пальцы резко сомкнулись на рукояти, что торчала над его бедром из кожаных ножен. Опьяненные алкоголем, одурманенные похотью, мужчины даже не сразу поняли, в чем дело. Острое лезвие с неприятным звуком, но с легкостью прошло в плоть ровно в правом подреберье. Тейя, затаив дыхание, провернула рукой, отчего нож ещё сильнее разрубил печень. Время точно застыло, накалилось докрасна и остановилось. Перед глазами плыло, но она видела лицо Яна прямо перед собой. Видела, как его глаза округлились, и из его рта запузырилась кровь. Его тело ещё больше навалилось на неё, теперь уже обессиленно, отнимая пути к отступлению. Марк рядом не понимал, что происходит, почему повалился Ян — не мог видеть между двумя телами рукоять, видел только кровь. Не зная, что оказывает ей услугу, он потянул Яна за плечо, отстраняя его, чтобы увидеть. В ту же секунду Тейя вытащила нож с неприятным звуком и рванула в сторону. Дальше снова туман. Ноги подкашивались, бежать не получалось. Помнила удары, помнила, как выпал куда-то нож, помнила боль в затылке, в спине, когда её толкнули в стену, помнила, как саднила кожа. Где нож? Куда он выпал? Она не помнила и не видела, стены амбара крутились перед её глазами, смешиваясь в сплошное пятно, всё доносилось, как из-под толщи чёрной мутной воды. Чьи-то пальцы схватили её за волосы, дернули на себя. Ладони и колени уже изодраны от вечных падений, от того, как волокут её по полу, как какой-то мешок. От удара ногой по животу она заскулила, сжалась, пыталась ползти. Ещё один удар, с другой стороны, от другого человека. Ногой — по лицу, несильно, но боль заставила вскрикнуть. Когда пальцы коснулись разбитой губы, на них показались красные капли. Кто-то снова схватил за волосы, потянув назад, чтобы задрать голову. Над ухом голос Марка. Она не понимала слов, но интуитивно понимала смысл, который выплевывал он ядом, как змея. Ещё один пинок, но уже слабее. А взгляд снова нащупал какой-то блеск вдалеке. Всё мешалось в голове, путалось, как клубок нитей, и каким-то образом пальцы уже чувствовали рукоять в ладони. Марк развернул её ногой, навалился сверху, Тейя видела его озверевшее, дикое лицо — навис над ней, выставив вперед руку, чтобы отнять нож, но она все равно успела полоснуть по нему. Лезвие прорезало ткань рубахи, и кровь залила ему плечо. Слишком бегло, слишком поверхностно — не задела ни одного органа. Но Марк все равно прорычал от боли, пытаясь поймать её руку, что била ножом наугад — лишь бы куда-то — и не попадала из-за этого стягивающего по рукам и ногам бессилия. Прежде чем он схватил пальцами её за запястье, она успела снова надрезать его кожу — не увидела, но почувствовала, как лезвие скользит по плоти. Нож из рук она не выпустила, как бы сильно он ни сжимал её запястье — почти до хруста в костях. Биение сердца участилось, когда лезвие оказалось направлено в её сторону. Свернув ей запястье, крепко обхватив рукоять поверх её пальцев, он направлял нож к ней. Тейя не знала, откуда у неё были силы сопротивляться и держать кончик ножа в нескольких дюймах от своей кожи, от груди, которая бешено вздымалась от рваного дыхания, причиняющего боль. Какая-то агония, адреналин, последние оставшиеся крупицы духа. Мышцы рук болели от напряжения, челюсть сжата, из груди рвался обессиленный рев, но она молчала, пытаясь удержать нож как можно дальше от себя. Она вздрогнула, когда кончик ножа холодом коснулся ключицы. Вонзился в кожу. И глубже. Будто ошпарило кипятком. Боль пламенем распространялась от этого мелкого надреза по всему верху, по обеим ключицам, по груди, по шее — всё сжалось от боли. Капли крови выступили на белоснежной коже. Тейя сжала нож крепче, пытаясь отстранить его от себя, но Марк не отпускал, и от этого лезвие только дернулось в сторону, удлинив надрез. Болезненный вскрик вырвался из грудины, слезы снова залили глаза, не давая видеть. Ноги задергались будто сами по себе, в попытке оттолкнуть Марка от себя, скинуть его, закончить всё. Глубже. Крик пронзителен, разрывал голову изнутри, рвался из глотки. Колено попало ему куда-то, он дернулся и слегка ослабил хватку. Этой секунды хватило, чтобы выдернуть руку и нож из его пальцев и ударить наугад. Куда — неизвестно, как сильно — неизвестно. Марк взревел и только больше обезумел. Ударил её по лицу, попытался отобрать нож, но она вцепилась ногтями второй руки ему в кожу и резко дернула, оставляя царапины. От боли хватка слегка спала, и она проворно проскочила ножом под его рукой и всадила под ребра. Марк окаменел. Его губы тут же, как и у Яна, окрасились алым. Он закашлялся, и Тейя воспользовалась этим, чтобы достать орудие и вынырнуть из-под его веса. Даже когда она обрела от него свободу, он не предпринимал попыток встать и снова ударить её. Согнувшись пополам, зашелся сильным кашлем, и кровь стекала из его рта прямо на доски. Тяжело дыша, Тейя смотрела на это, как завороженная. Крепко стянутый в груди узел слабел с каждым его плевком кровью, с каждым попыткой вдохнуть, но выходил лишь сдавленный хрип. Марк весь трясся, стал таким беспомощным, как слабый мальчик-переросток. Сперва Ян. Теперь он. А Тима? Где Тима? Это имя ударило осознанием, заставив тут же панически заозираться, пытаясь понять, где третий. Он стоял чуть в отдалении и наблюдал за мучениями кузена. Карие глаза широко раскрыты, не моргают, будто остекленели. Перевел сочащийся ужасом взгляд на неё. Сама Тейя едва стояла на ногах, всё тело так и норовило повалиться на пол. Перед глазами пятна, затылок отяжелел, рана на ключице горела огнем, и кровь дорожкой стекала ниже, окрашивая плотную ткань. Каждый вдох отзывался притупленной болью в рёбрах и спине. Как призрак. В этом светлом, окровавленном облачении. Пугающий дух. Пальцы всё ещё крепко сжимали рукоять. Нож, что стал ей спасителем. Тима что-то ей сказал. Она не разобрала. Готовилась, когда он рванет на нее, чтобы тоже избить её, сорваться на ней, отомстить за свою мерзкую компашку. Он все стоял. Хотелось бы думать, что он вовсе не хотел ей вреда причинить, но она, пусть и помнила произошедшее обрывками, видела, что он тоже участвовал. Во всём. Языком она неосознанно коснулась нижней губы, ноющей от того удара по лицу. Металлический привкус. Тима снова что-то сказал. Осознав, что она не понимает его слов, указал лихорадочно трясущимися руками на себя, сказал какое-то слово, затем указал на дверь. Указал на Тейю и показал руками крест. Его движение неуверенные, заторможенные из-за алкоголя — выпил больше остальных, вместе взятых. Отшатнулся назад и чуть не повалился, потеряв равновесие, но чудом вылавировал в нормальное положение. Тейя подошла к нему ближе. Надо бы бежать, со всех ног, скрыться, спрятаться, но какое-то странное безумие нахлынуло на неё, укрыло с головой, как теплое мягкое одеяло, встретило, как старого друга. Когда между ними оставалось два шага, Тима внезапно выхватил откуда-то из-за пояса пистолет, отчего Тейя мгновенно дернулась и отступила назад. Дуло смотрело прямо ей в лицо. Сердце, уже начавшее успокаивать свой бешеный ритм, снова сильно ударило о рёбра с опаской. Откуда? И что ей делать? Куда она ножом против пистолета? А затем осторожно накатило осознание. Затуманенный взгляд скользнул по тому, как дрожит его рука, держащая гладкую деревянную рукоять пистолета, по Тиминому перепуганному до смерти взгляду. Будь пистолет заряжен, он бы не делал предложение просто разойтись. Он бы выстрелил не задумываясь. Патроны остались там, в телеге, стоящей на улице, потому что им не удалось закатить её в амбар через прогнивший вход и деревянный выступ. Тима мог бы биться с ней. Один на один, без пистолета, руками. Она же слабая. Она женщина. Почему-то не стал. Почему? Он слаб и труслив, — прошептал внутренний голос. Он не умеет биться. Бежать тоже не мог бы — упал бы раньше, чем добрался бы до выхода, и размозжил бы себе череп. Тейя снова сделала шаг к нему, осторожный, спокойный, хотя от каждого движения хотелось заскулить от боли. Тима не попятился. Будто парализованный, стоял и смотрел на неё, продолжая сжимать оружие. Резкое движение — он даже не успел вздрогнуть, отбить — и нож пронзил живот, вспарывая брюшную артерию. Его лицо искривилось, свободная рука вспорхнула вперед, пальцы сжались между её челюстью и шеей, попытались причинить ей хоть немного боли, но мышцы его уже ослабли, и она отмахнулась от его руки, как от мухи. Вынула нож, отчего из раны хлестнула кровь. Худое длинное тело с приглушенным грохотом расползлось по полу. Сзади послышался хрип. Тейя обернулась и увидела Марка, что всё никак не мог умереть — смерть была жестока и не забирала его в свои успокаивающие объятия. Его глаза налились кровью, лицо покраснело, и он хватался за грудную клетку, но ничто не помогало. Не хотелось оказывать ему милость, но и рисковать она не могла. Подойдя ближе, вцепилась пальцами ему в волосы, задрала голову и резким, легким — будто она делала это уже не раз — движением провела по горлу. Кровь хлынула на пол, и обессилевшее тело рухнуло вслед за кровью, прямо на растекающееся пятно. Тейя смотрела на всё это месиво, на эти лежащие в крови тела, не понимая, спит ли она, было ли это лишь кошмаром. Это напоминало настоящий ад, с реками крови, с телами мучеников, с раскаленным от сплошного ужаса воздухом. Легкие её едва ли качали воздух. Паника, что до этого затупилась из-за брошенного в кровь адреналина, стала накатывать удушливой волной. Все эти тела. Вся эта кровь. От её рук. Отрешенный взгляд опустился вниз, на её некогда бежевое, теперь порванное и окрашенное в красный платье. Руки трясутся, хотя ещё недавно уверенно и с силой били, нанося смертельные удары Тугой обруч обвил голову по вискам, сдавливая. Боже. Господи!.. Что же она сделала? Рана на ключице всё так же полыхала. Взгляд отыскал неподалеку на полу бутылку, из которой вытекало содержимое, но полностью та ещё не опустела. Подняв её, она стиснула зубы и, чтобы промыть и обеззаразить, полила кровавое месиво у себя на плече. Джель. Тут же её заволокла тьма, отняв зрение, ноги подкосились. Эта тьма будто схватила её за внутренности, протащила по полу, впилась гнилыми когтями в рану. Тейя даже не поняла, как оказалась на этом полу, вся сжалась, согнулась пополам, а из легких рвались всхлипы от расползающейся от плеча боли. Кое-как разлепила склеенные слезами глаза, дышала тяжело, кусками запихивая в легкие воздух. Тело дрожит. А взгляд застыл на другом теле, не окровавленном, живом, вдалеке — у стены. Осип. Осип… Тейя глубоко вздохнула, пытаясь игнорировать боль в ребрах, и сжала едва ли гнущимися пальцами теплую рукоять ножа. *** Нож приятной тяжестью висел на правом бедре, под юбкой, с помощью сложной конструкции из плотной ткани, что служила ей подобием ножен. Настолько привыкла к нему, что уже почти не замечала, разве что только когда осознанно о нем думала, как сейчас. Когда Тейя перебиралась по лесу, хранила его в сумке, которую не выпускала из рук. В лачуге она почти никогда не берет с собой ту свою сумку, поэтому пришлось придумать этот не самый удобный, но незаметный и в любом случай полезный способ. Тот самый нож. С той ночи Тейя не расставалась с ним. Всеми силами пыталась забыть ощущение прикосновения грубых ладоней к себе, забыть все те удары и все те чувства, но выкинуть нож не сумела, хотя это было главным и самым болезненным напоминанием. Как могла она просто избавиться от предмета, что подарил ей спасение? — И ты убила его, — подытожила Багра, когда духота хижины наполнилась молчанием. — Третьего убила, хотя он был безоружен и предлагал разойтись. И четвертого, который вовсе храпел всё это время, никого не трогая. Насчет Тимы она оправдываться не станет. Здесь и так всё очевидно. Сказала об Осипе: — Проснувшись, он мог все понять. — Понять, что одна девица зарезала трех мужиков? Он бы скорее подумал, что на вас напали, а тебя забрали. Да, Тейя думала об этом. В ту ночь она много думала, лежа посреди амбара в своей и чужой крови, рыдая и желая вывернуть себе органы наизнанку от этого въевшегося чувства тошноты, от мерзкого запаха и зрелища. — Рисковать было опасно. Я не хотела оставлять ни свидетеля, ни следов. Тела пришлось оставить, но телегу… все оружие я разобрала. Что-то вывалила в реку, что-то забрала себе и потом продала — с трудом, равкианский я ещё совсем не знала. Пустую телегу, с лошадью, я использовала, чтобы уехать как можно дальше. — И это по-твоему не воровство? Украла-таки лошадь у них. — Им она уже была не нужна. Багра приглушенно усмехнулась. От её взгляда снова стало не по себе. — Знаешь, фьерданка, скажу тебе то же, что и тогда. Ты сильнее, чем выглядишь. Зарезать трех мужчин, не имея силы ни физической, ни магической — дорогого стоит. — Полагаю, они были слишком пьяны, уверены в себе и хотели развлечься, потому и не были настороже. А я была трезва и слишком хотела жить. — Зачем? Ты одна, тебя дважды предали, народ в твоей деревне тебя ненавидит, у тебя никого и ничего нет. Почему ты билась до последнего? Тейя неопределенно повела плечами. Она просто хотела жить. Жизнь на то и дана была Джелем, чтобы бороться за нее. У каждого свой путь, и она убеждена, что в тот момент её судьба не должна была оборваться. Более того. Теперь ей вовсе кажется, что она сама способна решить, когда оборвется её судьба. Если она не захочет, она никого к себе близко не подпустит, не даст уязвить себя. Ни один мужчина не убьет её — она не позволит. Скорее сама вонзит себе нож в сердце. — Я потом помолилась за них, — зачем-то сказала она. Почему-то это показалось чем-то важным, и она горько усмехнулась, задумчиво проводя пальцами по складкам юбки. — Села на колени и, прежде чем убираться оттуда, стала молиться за их души. — Четверо уродов пытались тебя изнасиловать и убить. А ты молилась за них? — Чтобы их души не заплутали и получили достойное их наказание. В какой-то мере они уже получили своё наказание — от рук Тейи. И эта мысль была сладкой, теплой, согревала её, когда её мучили ледяные воспоминания того ужаса. Но этого наказания недостаточно. Тейя верила, что после смерти каждого человека ждёт продолжение пути. И пускай Джель наградит разбойников теми испытаниями, что те заслужили. Багра молчала какое-то время, погрузилась в свои мысли, наблюдая за тем, как обгорают в печи сухие толстые поленья. — Ты говорила, что не хочешь, чтобы твое сердце озлобилось той же жестокостью, — неожиданно сказала она, и Тейя вопросительно посмотрела на неё. — Глупые слова, которые на своем веку я слышала не раз, и они мне уже по горло. Но тебе-то они к чему? Чтобы перерезать человеку глотку, нужно либо безумие, либо каменное сердце. На сумасшедшую ты не тянешь — спятивших я тоже успела уже повидать. — Я была жестока по отношению к тем, кто был жесток ко мне, — почти не задумавшись, объяснилась Тейя. — Другие же люди, невиновные, этого не заслуживают. Даже если это такая мелочь, как воровство — это все равно жестокость. Не хочу в лишний раз брать на душу грех из-за такого пустяка. В лишний раз. Сколько грехов на её счету? Считается ли это грехами, если всегда это было вынужденно? Будет ли Джель милостив к ней даже после всей той кровавой череды, что шлейфом тянулась за Тейей весь её путь? — Кто бы мог подумать, фьерданка. В одном человеке сочетаются милосердие и беспощадность. Ты ходячее противоречие. — Могу я идти? Если Вы не возражаете, я бы легла, час уже поздний. — И вот она просто отпрашивается спать… — смеется Багра. — После рассказа о четырех убийствах. Что уж с тобой делать — иди. Как ты спишь-то по ночам? Тейя сжала губы в полоску, не желая отвечать: кошмары её неминуемо мучили, но, возможно, не так часто, как должны были. Поднялась на ноги и хотела уже пойти за пледами, чтобы расстелить себе место, но что-то дернуло её остановиться. Обернуться и спросить: — А как спите Вы? Если скажете, что ни разу не убивали за всю жизнь, я не поверю. Так, каково спится Вам? — Крепко и безмятежно. Тейя почему-то ей не поверила, но ей и не суждено читать Багру, читать её эмоции и видеть её душу. Хотелось бы до жути, но она не способна. А потому ей оставалось только горько усмехнуться и оставить весь этот тягостный разговор позади. *** Тейя не могла припомнить, когда в последний раз гадала. После всех пережитых событий это действо казалось детским и неуместным, но юное сердце где-то там, под слоями пыли и чужой крови, всё ещё требовало прикосновений к маленьким камешкам и тосковало по временам, когда мать учила её распознавать значения рун. Багра ещё спала, потому что рассвет совсем недавно только стал растворяться алым цветом в сером небе. Трава была влажной, холодной, и меж деревьев стелилась легкая дымка тумана, но Тейю это не остановило от того, чтобы разместиться посреди опушки перед домом и разложить перед собой на белой тряпке знакомые камни. Перед этим она помолилась Джелю. О прощении, о благодарности за нынешний покой, о спокойном будущем. Прохладной водой умыла лицо, чувствуя, как иссякшие внутренние силы наполняют кожу, будто её бог правда рядом, где-то здесь, ласково шепчет ей слова разносящимся по лесу ветром. Не молилась она давно, но помнила все слова — стоило ей начать, как они сами всплывали в голове, будто неслись навстречу от Фьерды, от родного края, прямо к ней, чтобы она почувствовала вкус этих слов и испытала облегчение. О чем же после этого погадать? На будущее? На настоящее? Тейя размышляла, проводя кончиками пальцев по камням, когда услышала шорох листвы за спиной. Подумав, что это все тот же ветер, она бросила совсем небрежный взгляд через плечо, и дернулась, увидев не ожидаемую пустоту, а одинокого всадника. Ноги тут же выпрямились, поднимая тело, и Тейя аккуратно поправила юбку платья. Как она не заметила его прихода? — Вы появляетесь удивительно бесшумно, — заметила она на фьерданском и только после подумала, не стоит ли начать говорить с ним на равкианском. Парень проигнорировал её слова. Легко спустился с седла и, бросив на неё уже привычно безразличный взгляд, шагнул к хижине. — Багра спит, — предупредила она, и он остановился. — Если что-то срочное, я могу разбудить. — Нет, не тревожь её, — со вздохом покачал он головой. Надо же, от его голоса не веяло уже знакомым холодком. Возможно, слишком устал с дороги? — Не срочное и, в общем-то, даже не важное. Судя по стороне, с которой он появился, он ездил в соседний город. Но, в таком случае, если на обратном пути он хотел забрести к Багре, ему пришлось бы с главной дороги сделать крюк… Тейя плохо разбиралась в этой местности, но Багра ей много рассказывала: на случай, чтобы, если Тейе все же придется уйти, она знала окрестности. Парень уже повернулся обратно к своему вороному, когда она осторожно поинтересовалась: — Ваш конь не устал? Если вы с дороги, он мог бы отдохнуть. И вы тоже. Я совсем недавно сварила чай. Не желаете? Сын Багры несколько секунд обдумывал предложение, даже не смотря на неё. Погрузился в какие-то свои мысли, позволив Тейе снова засмотреться на его идеальный профиль, который под мягким освещением рассветных сумерек выглядел ещё более завораживающе. — Чая не нужно, — ответил в итоге он и отвёл своего коня к стоящему у избы Фрейру. Привязал за поводья к столбу, чтоб не ушел. — Но напоить коня было бы неплохо. Тейе не особо прельщала мысль близко подходить к незнакомцу — он будто излучал какую-то мрачную ауру, накаляя вокруг себя воздух, говоря одним лишь своим видом: не подходить, опасно, — но пришлось всё же приблизиться, чтобы долить в поилку коня воду из ведра. Конь узнал её, свою недавнюю знакомую, и осторожно боднул её в плечо, будто приветствуя. Тейя улыбнулась, погладила коня по роскошной черной гриве, и он, уставший с дороги, принялся хлебать воду из поилки. Когда Тейя повернулась к парню, он уже сидел на поваленном давно бревне, прислонившись спиной к стволу стоящего рядом дуба. Парень не выглядел особенно уставшим, но затылок он тоже прислонил к дереву, будто держать голову было трудно. Тейя разместилась на ступеньках хижины. Была уверена, что парень не согласится остаться, и теперь стало несколько некомфортно — разговор начинать она первой не станет, явно по уровню ниже него, а он уж тем более. Но неожиданно: — Как тебя зовут, фьерданка? — Тейя Брёггер, — ответила она, немного прокашлявшись. Свою фамилию она называла редко, но сейчас подумала, что стоит представиться официальнее, чем просто по имени. — Тейя — полное имя? Или сокращение? — Доротейя полностью. Но меня так никто не зовет. Парень кивнул. Тейя удивилась бы этой заинтересованности, но ведь никакого интереса у него и не было. Она знала, как это бывает у аристократов, или кто он там. Завести мелкую, ничего не значащую беседу с прислугой или просто людей меньшего сословия, просто чтобы расположить себе. Вот, поглядите, я могу говорить с простым людом… Уже к вечеру, вероятно, он забудет её имя. Или же будет помнить, но только чтобы знать, как обращаться к «прислуге» в доме Багры, если вдруг ему снова что-то понадобится. Хотя и тогда он может снова обратиться к ней «фьерданка» — она не удивится. Забивать голову таким бесполезным знанием, как имя? — Почему ты вечно обращаешься ко мне на «вы»? — продолжал парень, хотя ей показалось, что этот очень содержательный разговор подошел к концу. — Я выгляжу немногим старше тебя. — Выглядите, — кивнула она, подняв взгляд, как будто впервые его рассматривая, хотя делала это уже не раз. — Но сколько вам на самом деле? Парень почему-то улыбнулся. Вздохнул, взглянул на небо, где облака медленно скользили в сторону, приоткрывая голубоватую гладь. — Чуть больше сотни. — Я опасалась, что больше. Только после того, как она это сказала, подумала, тактично ли это было. Парень перевёл взгляд на неё, посмотрел — впервые — осознанно, именно на неё, а не сквозь. И, честно, лучше бы он продолжал смотреть сквозь, чем так. — И тебя это совсем не удивляет? — Возраст? — Парень кивнул. — А должно? — В последний раз, когда я сказал кому-либо свой возраст, в ответ получил удивление. И заявление, что это «невозможно». Какая глупость, про себя подумала Тейя, но вслух говорить не стала. Мало ли кто был тем человеком, который удивился — лишних проблем не хотелось. — Мне кажется, ничего невозможного быть не может. Мир необъятен, чтобы зарекаться о том, чего не ведаешь. Парень на это ничего не ответил. Сел поудобнее, снова бросив на неё непонятный взгляд. Это у них с Багрой было общим — Тейя совсем их не понимала, не могла понять их эмоций, мыслей, того, что таится под невозмутимой маской. — Ты сказала «опасалась», — напомнил он. Запомнил такую мелочь. — Почему? — Что ж, находиться рядом со столетним человеком, будучи девятнадцатилетней, то же самое, что быть младенцем. А уж если ещё больше… Кажется, эта фраза его позабавила, потому что его губы растянулись в легкой задумчивой улыбке. Здорово быть не только прислугой, но ещё и шутом. Развлекать аристократов… мечта, а не жизнь. Ей приходилось однажды работать в каком-то мутном театре, за копейки развлекать народ, и продержалась она там не боле недели, потому что лучше уж работать под жалящим солнцем в поле, чем под неприятными взглядами людей, что платят за представление. — Почему ты решила, что я определенно старше сотни лет? — Я часто видела юношей "вашего" возраста. И держатся они совсем не так. — И что это должно значить? Тейя только неопределенно повела плечами. Сложно объяснить: это было скорее нечто интуитивное, чем логическое. Просто были другими. Когда смотрела она на этого парня, ей представлялось, будто она смотрит на мудрого старца под юной личиной. — То есть, — подытожил он, — так и будешь обращаться ко мне на «вы». Пускай я и выгляжу, почти как твой ровесник? — Я обращаюсь на «вы» даже к тем, кто младше. Это зависит не от возраста. Это, в некотором роде, проявление уважения. Странно, что у вас так не принято. — То есть, — снова сказал он, продолжая развивать пока несколько непонятную ему логическую цепочку, — ты испытываешь ко мне уважение? Его это удивляет? С чего должна она его не уважать? И волнует ли его это вообще? Возможно, он просто продолжал тот непринужденный разговор, чтобы развеять скучное молчание. Так или иначе, Тейя объяснила: — Как и к любому незнакомому мне человеку. С близкими и теми, кто этого уважения не заслуживает, я вполне свободно говорю на «ты». — Ты правда считаешь, что каждый человек по умолчанию заслуживает уважения? — До тех пор, пока он не сделает нечто, что заставит меня убедиться в обратном. Если вдруг однажды я потеряю к вам уважение, вы сразу поймете. Я обращусь к вам на «ты». Парень насмешливо хмыкнул. Всё ещё прислоняясь затылком к светло-коричневой коре дерева, что ярко контрастировала с его черными прядями, он взглянул на коня. Тот уже не пил. — Все фьерданки такие странные, или это только у тебя такие заморочки? — Во Фьерде нас воспитывают в уважении к старшим и, особенно, мужскому полу. К остальному я пришла сама. Непонятно, для чего она вообще распиналась и оправдывалась. Конечно, ей нетрудно: её спросили — она объяснилась. Но для чего? Ему самому было скучно от этого разговора, она видела это по его всё так же надменному, немного уставшему лицу. Скучающим взглядом он обвёл дворик, будто искал, за что ещё бы зацепиться. И зацепился за так и оставленные на белом полотне руны. Как могла она позабыть их убрать? — Гадаешь? — интересовался не искренне, скорее с едва уловимой ноткой насмешки. — Пыталась. — Ты правда в это веришь? — Руны приносят мне успокоение, — уклончиво ответила она. — Мне нравится процесс и нравится верить, что я тоже могу быть причастна к чему-то, непознанному человеческими умами. Возможно, последняя фраза была лишней. Так она показала свою уязвимость тем фактом, что она не может быть чем-то большим, чем обычный человек. Но сложно не быть от этого уязвимой, когда вокруг столько дрюсье, столько людей, что могут взять под контроль саму природу, а она на их фоне остается сплошным слабым никем. — Погадаешь мне? — Вы не верите в руны, — заявила Тейя, подозрительно прищурившись. Парень улыбнулся — подтверждение. Но, тем не менее, Тейя зачем-то всё же спросила: — Какой вопрос вы бы хотели задать? Ответ пришел незамедлительно: — Будет ли Равка могущественной? — Мне казалось, Равка — уже могущественная страна, — несколько удивилась она. Парень усмехнулся. Провёл по ней изучающим взглядом сверху-вниз и обратно, отчего сделалось некомфортно, но Тейя только лишь расправила плечи, не показывая этого. — Скажи это на равкианском. Если знаешь, как. Уголки её губ дёрнулись в подобии улыбки. Понимала, для чего это ему. Фьерданка, которая скажет на равкианском, что враг её страны поистине могущественен… Не хотелось приносить ему такого удовольствия. — У любого могущества есть свои границы, — сказала она вместо этого по-равкиански со все той же легкой улыбкой, старалась смотреть ему прямо в глаза, пускай их и разделяли ярды свободного пространства. — Как и своя цена. Заплатит её тот, кому всё мало. Взгляд парня изменился за секунду. Никаких особых изменений, казалось бы: лицо всё такое же расслабленное, но глаза — глаза стали серьёзнее, снова излучали ту скрытую угрозу, которая ей виделась в его фигуре раньше. Это было так глупо и наивно, но рука всё равно невольно легла на правое бедро, чтобы почувствовать пальцами сквозь юбку очертания ножен и мысленно успокоиться. — Ты по-прежнему не ведаешь, кто я, не так ли? — По-прежнему. Могла бы сказать «сын Багры», но неизвестно, должна ли она об этом знать. Испытывать судьбу не стоит. Парень кивнул, глубоко погрузившись в свои мысли — так же, как делала часто Багра. В этой задумчивости он правда напоминал некую статую, вырезанную искусным мастером. Неожиданно он поднялся на ноги, и Тейя крепче сжала пальцами ощущаемый под слоями ткани холодный предмет. Но парень лишь прошел к своему коню. — Полагаю, мне пора, — бросил он. — Не станете дожидаться Багры? — Нет. Я хотел отдохнуть и побеседовать с кем-нибудь. Беседу со мной уже разделила ты. Тейя не стала возражать, да и если бы она возразила — кто она такая, чтоб он слушал? Различие в их статусах даже в воздухе ощущалось, в этой атмосфере, в тонах и манере вести себя. Когда он уже оседлал коня, Тейя не сдержалась: — Извините, могу я задать вопрос? Парень оглянулся на неё через плечо, придержав коня за поводья. Удивительно, что он вовсе услышал, а не отправился в путь сразу же, уже вернувшись к отрицанию её существования. — Только если один. — Каково это, жить столько лет? Смотреть, как изменяется мир? Его брови немного приподнялись в удивлении. Возможно, совсем не этого вопроса он ждал. Уделив на размышление всего несколько секунд, ответил: — Как будто живешь несколько жизней. Тейя кивнула в благодарность за ответ, и парень, не сказав ничего в прощание, безразлично пришпорил коня и вскоре скрылся в глубине леса. А Тейя вдруг осознала и негромко усмехнулась. Осознала, что это был первый и, вероятно, последний их полноценный разговор, а она даже и не подумала спросить о том, кто же всё-таки он. Как зовут этого загадочного, навевающего легкий страх незнакомца?