Ненужная

Тейя много размышляла. В месяцы, что она провела в скитаниях, ей это уже стало чуждо. Чтобы не возвращаться мыслями ко всему содеянному, к самокопанию, она забивала голову хозяйственной ерундой, мысли её были практичны и нацелены на выживание. Теперь, когда ей не нужно было выживать, а душа и так была вывернута наизнанку, она вернулась к этому: погружаться в сеть своих мыслей и разбирать их по ниточке. Тот разговор с генералом Второй армии она прокрутила в голове дважды, цепляясь за каждое слово, пусть это и было премерзко — будто снова и снова срывать подзажившую рану. Не разобрать его было бы неразумно. Дарклинг — стратег. Не будь его мышление стратегическим, он бы не стал генералом Второй армии и не вел бы такую успешную политику: войска фьерданского короля в этой войне терпели поражение не реже, чем равкианские. Не будь Равка разделена, она бы уже давным-давно выиграла эту войну. Даже в мелочах он продумывал каждую деталь, Тейя уверена в этом. Быть может, и в разговорах. Все те слова о жестокости фьерданцев, открытая издёвка, упоминания её убийств. Это было странно и неуместно от хладнокровного генерала. Просто открыто насмехаться над прислугой он бы не стал — зачем ему это? Выказать свое превосходство? Оно и так очевидно. Поддался эмоциям и желанию унизить её? Ему слишком все равно на неё, чтобы посвящать ей хотя бы крупицу своих эмоций. Можно было предположить, что он просто хотел со всем великодушием выслать её из города, но после, столкнувшись с неожиданным её нежеланием, растерялся и сорвал с себя маску учтивости. Дарклинг не из тех, кто может позволить себе растерянность. Всё было намеренно. Он намеренно давил. Намеренно проходился по её рубцам на душе. Ожидал, что она не выдержит натиска, испугается, сломается и сама сбежит, как бежала раньше. Он не ожидал, что это возымеет обратный успех и воздвигнет в ней неразумное и чуждое чувство протеста. Она и сама не предполагала. — Если ты планируешь превратить травы в пыль, скоро у тебя это получится, — рассмеялась Алина, и Тейя рассеянно вынырнула из своих размышлений. Они сидели неподалеку от хижины, Тейя растирала травы для ужина в ступе. Переборщила. — О чем ты задумалась? Разумеется, она не собиралась делиться своими тревогами. Даже о той её встрече с Дарклингом Тейя не упомянула Алине ни словом, и та до сих пор считает, что фьерданка с самим генералом толком не знакома, разве что он пару раз ей приказывал что-либо принести. Вместо этого Тейя решила заговорить о другом. О той теме, к которой приближаться мыслями было боязно, но выхода не оставалось: стоило просчитать все возможные пути её дальнейшей судьбы. — Алина, — начала она. — Если я вдруг всё же решу уехать?.. — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — тут же ответила Алина, немного нахмурившись. — Как я тут без тебя? — Мы знакомы не так давно, чтобы произносить такие слова, — продолжая неспешно молоть приправы в деревянной ступе, скептично отозвалась Тейя. — И ты видишь меня, в лучшем случае, всего полчаса или час в день. Это не играет большой роли. — Конечно, играет. Уйдешь ты, и что останется хорошего в моих буднях? Только вы с Женей и украшаете моё здесь существование. И Дарклинг, — подумала Тейя. Определенно Дарклинг. Тейе и раньше казалось, что между этими двумя есть какое-то напряжение, какая-то связь. И убедилась, когда совсем недавно застала одну из сцен. В тот день она уходила прогуляться до ручья, чтобы освежить мысли, побыть наедине с собой и попытаться разобраться во всём. Пускай на улице стоял мороз, а иссохшая морозом трава покрылась снегом, Тейя провела у воды много времени, молилась, скромно взывая к Джелю, чтобы он прояснил ей запутанный мысленный клубок. Когда она вернулась, выяснилось, что Алина была только что на занятии и ушла совсем недавно. Не желая упускать такую возможность, как побеседовать с ней — приходила она и так редко, — Тейя решила нагнать её. Багра не предупредила её, что Алина была, и соответственно ушла тоже, далеко не одна. Тейя это заметила не сразу. На расстоянии пяти, может, семи, ярдов. И тут же замерла, понимая, что планы поболтать с Алиной резко рассыпаются в пыль. Они о чем-то говорили, идя прогулочным шагом. Уже в тот момент стоило развернуться и уйти. Тейя почему-то не разворачивалась. Пронзенная этим легким разочарованием, будто связанная по рукам и ногам, отстраненно наблюдала за их удаляющимися силуэтами. А ведь она играла с огнем — Дарклингу ничто не мешало сделать на ней его знаменитый разрез в ту же секунду, как он увидит, что она подслушивает. Это сложно назвать подслушиванием. Она ничего не слышала. Слышала, что что-то говорят, но слов не разбирала, слишком далеко. Надо было уйти. Просто уйти. В какой-то момент они остановились. И когда он повернулся так, что сложно было не заметить Тейю, у неё всё внутри сжалось и скрутилось узлами, но он даже не посмотрел в её сторону — не видел её, не заметил, не обратил внимание. Наклонился к Алине и — неожиданно — поцеловал. У Тейи дыхание застряло где-то в легких. Это было таким неправильным. Дарклинг казался дрюсье, которому чуждо всё человеческое, но теперь. Могущественный столетний гриш, целующий семнадцатилетнюю девушку. Заклинательницу Солнца, но всё равно почти что ребёнка в сравнении с ним. Его рука коснулась её лица, ещё больше вовлекая её в поцелуй. Уходи, — приказала Тейя сама себе. — Почему ты стоишь и смотришь? Бесовское любопытство. Интерес держал её, почти силой, вынуждая стоять и смотреть, хотя ноги чуть ослабли и сердце барабанило в груди так, будто её саму сейчас целуют. И что странно — при мысли об этом она не почувствовала привычного прилива отвращения. Поцелуи уже сильно закрепились у неё в представлении с премерзкими ощущениями, страхом, мокротой губ и неприятным дыханием. Сейчас она не чувствовала былого отвращения. Не чувствовала ничего, внутри пульсировала странная опустошенность. Как под чародейским гипнозом, просто наблюдала за чужим поцелуем, не в силах и шелохнуться. Смотрела на его изящные пальцы, держащие лицо Алины, на их чувственно соприкасающиеся губы, на ставшую ещё более выраженной от поцелуя линию его челюсти. Его глаза открылись. И сразу взглядом, как выстрелом — в Тейю. Тейя вздрогнула. Будто действительно пронзили стрелой, насквозь, в самую грудину. К лицу прилила жаром кровь, но всё тело наоборот оледенело, странный холод побежал по венам от этого взгляда, направленного прямо в неё, не сквозь, не мимо, в неё. Он даже не выказал удивления. Не отстранился от Алины. Целовал её, но равнодушный взгляд устало цеплялся за Тейю. Равнодушный, сухой, безэмоциональный. Тейя ничего не смыслила в любви. Но разве с таким взглядом целуют возлюбленную? Разве вовсе целуют с открытыми глазами? Казалось, этот момент длился минутами, часами, но на деле — краткий миг. И вот он уже отстранился от Алины, выпуская Тейю из этого странного мистического транса, и взгляд его сменился как по щелчку. Тейе это видится, или на его лице правда проступило удивление? Будто был он правда удивлен своему поступку? Тогда почему этого удивления не читалось в его глазах ранее? Он что-то сказал Алине, но Тейя не услышала. Будто воспрянув ото сна, отшатнулась в ужасе и смятении. Развернулась в направлении к хижине. Старалась ступать тихо, не хрустеть снегом под ногами, придерживала юбку, чтобы та не шелестела, шла в глубокой рассеянности, не видя ничего перед собой. Перед глазами снова и снова крутились бесстыдно увиденные сцены, и от этого смущение, и непонимание, и странная тревога мешались в груди воедино. И сейчас, сидя рядом с Алиной, больше всего ей хотелось спросить именно о Дарклинге, спросить, что происходит с ними. Но что-то Тейе подсказывало, что Алина и сама не способна на это ответить. — Хорошо. Расскажешь мне про демонстрацию? — вместо этого начала она, всячески пытаясь отогнать дурные мысли. — Разве разумно это, устраивать пиршество в разгар войны? *** Когда живешь уже второй месяц в доме, где топят печь регулярно, звук потрескивающих поленьев становится уже почти родным, успокаивающим, как некогда успокаивало Тейю журчание воды. Такие разные стихии, но оказывали на неё одинаковое воздействие. В очередной раз подтверждалось, что Тейя сама почти что соткана из противоречий. Сейчас они с Багрой сидели у печи. Тело Тейи несколько ныло: работала больше обычного, скребла щеткой трудно доступные места и несколько раз прошлась тряпкой по углам, где любила заводиться паутина. Но появилось наконец время расслабиться, молча посидеть в кресле и попытаться насобирать по крупицам смелость на разговор, которого она страшилась уже который день. — Багра, — неуверенно обратилась она. Та даже не повернула к ней головы, но Тейя знала, что её внимательно слушают: Багра внимательна всегда. — Как долго я ещё могу находиться у вас? — Опять провалы в памяти, глупая ты фьерданка? Я говорила: пока делаешь, что я велю. — А если вдруг кому-либо иному захочется, чтобы я уехала? Эта фраза далась нелегко. Тейя выдала её почти на одном дыхании и, ожидая ответа, сцепила пальцы на подлокотнике кресла. Тревога снова терзала нервы. Багра как нарочно тянула с ответом. — Тогда этому «иному» придется вспомнить, кто хозяин этой хижины. — Хотите сказать, что если он потребует моего уезда, вы встанете на противоположную ему сторону? А не на его? Возможно, это прозвучало слишком вызывающе. Не так, как следовало говорить с Багрой, мудрой древней женщиной, дающей ей приют уже не первый месяц. Багру это нисколько не потревожило. Перевела на Тейю насмешливый взгляд. — Всё ещё дуешься, что я о твоих баталиях ему рассказала? Дуешься. Слово неподходящее, но Тейя не стала цепляться за это, даже легонько прикусила язык, чтобы не сорваться на эмоции. Эмоции нужно держать под контролем. Какое право она вообще имеет сердиться? — Я просто не понимаю, зачем. — Быть может, я разрушу тебе твой маленький наивный мирок, но порой о наших секретах узнают те, кто не должен был. Тебе стоит привыкать. — Правда? — тон всё же поневоле соскользнул на раздраженный. — Вы рассказали о том, что я едва ли сумела рассказать вам, только чтобы подготовить меня к жестокой взрослой жизни? — Следи за тоном, фьерданка. Не забывай, что ты всё ещё можешь вылететь из моего дома, раньше, чем успеешь выговорить на своем ломаном равкианском «ваше высокопревосходительство». Эти слова оказали нужное воздействие. Будто окатили ледяной водой, приводя в себя, и теперь Тейя покрылась ледяной коркой, из-под которой истошно вопили все настоящие эмоции, но всё никак не находящие выхода. Набрав в легкие воздуха, она поднялась на ноги, сидеть уже невыносимо. Коснулась кончиками пальцев лица, будто отгоняя наваждение. — Ты слишком лелеешь свои воспоминания, — прозвучал глубокий голос Багры со стороны кресла. По телу пробежала терпкая прохлада. — Делаешь их особенными. Хватаешься за них и никого к ним не подпускаешь. Именно это делает их твоей слабостью. Только когда ты примешь их и прекратишь стыдиться, они, возможно, станут твоей силой. — Я не стыжусь, — почти уверенно отозвалась она. — Я делала то, что нужно было, чтобы выжить. Багра тоже поднялась на ноги. Тейю уже почти трясло от этого разговора. Снова всё то, что так тщательно было похоронено внутри, прорывалось наружу под командованием стального тона Багры. Выйти бы на улицу. На прохладу — остудить мысли и эмоции. Стоило сделать только шаг к двери, как трость стукнула её по грудной клетке, вынуждая остановиться. Тейя замерла и шумно вздохнула, смотря прямо перед собой, а не на Багру, что с вытянутой тростью стояла чуть правее. — Тогда почему так эмоционально на это реагируешь? От тебя веет севером, фьерданка. Ты хладнокровна. Но стоит упомянуть о твоих убийствах, кровь в тебе вскипает. Так не должно быть. Ты превращаешь свою силу в свои слабости — так не должно быть. Каждое слово было болезненным. Вбивалось в виски колышками, вспарывали внутренности мыслями, что ранее не приходили в голову. Багра всегда вынуждала её размышлять. Размышлять больше, чем раньше, до боли в голове, до кровотечения в сердце. Пытаться вникнуть в то, что с ней произошло — ведь сама она к воспоминаниям старалась не приближаться. — По-вашему, моя сила в убийствах? — холодно уточнила она, повернув голову к Багре. Непонятная злость вильнула под кожей, и челюсть сжалась. — В том, что мои руки по локоть в крови? — А в чем ещё? У тебя нет силы гришей, и нет силы физической, и тем более нет никого, кто мог бы тебя защитить. Но прошел год с твоего побега, и ты всё ещё жива. — Удача. Череда совпадений. Милость Джеля. — Если твой Джель и существовал бы, то он жесточайшее существо на свете. Иначе как объяснить кровавую судьбу такой праведницы, как ты? Джель не властен над тем, что творят люди. Он лишь источник жизни. Как ручей, дающий силы — никто же не винит ручей в том, что люди, живущие благодаря нему, совершают бесчинства. Тейя решила не оправдываться. Поджала губы. — Никакая это не удача. Поставь в твое положение любую другую простолюдинку, и она завоет. Ты прорывала себе путь собственной кровью и плотью, — трость коснулась ключицы. Тейя крупно вздрогнула, едва ли перебарывая желание отшатнуться, оттолкнуть от себя трость, которая словно прожигала кожу на месте ненавистного шрама. — А ты всё так же отчаянно пытаешься от себя отречься, — с раздражением и неприязнью продолжала Багра. — От той части твоего духа, которая даровала тебе жизнь, пускай она и нелицеприятна. От той части, что позволяла ей не быть безвольной куклой, а бороться за свою жизнь, ножом проникая в чужую плоть и заливая свои руки алой кровью. Стоило ли оно того? Стоила ли та борьба всего? Быть может, было проще сдаться в самом начале? Кому стало лучше от того, что она выжила? Ты никому не нужна, Доротейя. Те слова всё никак не выходили из её головы, крутились там из раза в раз, оглушительным эхом отдаваясь в черепе. Тейя и так это знала, знала леденящую жилы правду, но слышать это от другого человека, слышать от него. — Очаровательно. Тейя дрогнула и повернула голову, сперва подумав, что это шутки раззадоренного разума: подумала о нем, и вот он тут же ей явился жестоким мороком. Но он действительно стоял на пороге. Слегка склонил голову вбок, рассматривая воцарившуюся в полумраке хижины картину. Очаровательно. Эта фраза звучала такой саркастичной, надменной, раздражающей. Как много он услышал? По поводу чего именно язвил? Тейя с легким уколом раздражения отстранила от себя трость, что всё так же давила на давно заживший рубец на ключице. — Ваше благородие, — с трудом наскребя былую сдержанность, произнесла она и сделала легкий реверанс. Дарклинг прищурился. Не ожидал подобной почтительности. Точно не после всего. — Я принесу дров, — предупредила она прежде, чем её успеет выгнать его приказной тон, и протиснулась мимо Дарклинга на улицу, стараясь игнорировать его испепеляющий безразличием взгляд. Всё её существо противилось тому, чтобы кланяться ему, беспрекословно слушаться и уходить при его появлении. Но что ей оставалось? Багра сказала, что только от нее зависит, уедет ли Тейя. И всё же, рисковать неразумно. Особенно учитывая, что Тейя и без того уже видела и слышала слишком многое, чтобы вообще оставлять её в живых. Тот увиденный поцелуй. Это не обсуждалось. Но она знала, что не должна была его видеть и знала, что обязана молчать. Поэтому ведь Дарклинг и хотел её выгнать. Потому что, находясь так близко к его матери, она могла поневоле услышать то, что не положено знать даже Алине. Факт родственной связи уже был под тайной, и Тейя не знала, что чувствовать по поводу своей причастности к этому строжайшему секрету. Тейя принесла дрова с улицы довольно быстро и сложила небольшой горкой около крыльца, но не стала заходить. Отголоски фраз до неё всё же донеслись: — Меня ты точно не обманешь, старуха. Ты веришь. Просто противишься этой идее. — Да что ты говоришь. Всё это — детские сказки, твоя идея заведомо обречена на провал. Ты только все разрушишь, мальчишка. Не желая вникать и подвергать себя риску быть обнаруженной, Тейя не стала слушать дальше, отошла от дома. Однако её все равно заинтересовало. Речь о стаде Морозова? Тейя слышала уже о нем. Алина не стала её в это посвящать, она услышала сама — ненароком. Как всегда. Не нужно ей забивать этим голову. Чем больше она знает, тем опаснее ей самой. Ходить по лезвию, по краю пропасти — ей и так здесь быть не положено. Знать такие подробности тем более. Тейя разместилась на бревне, кутаясь в шерстяную шаль, накинутую на плечи. Уже давно стемнело, и далеко от хижины она предпочла не ходить, переждёт здесь. Разговор длился долго, даже слишком долго. Голоса, далекие, приглушенные, всё доносились оттуда, лились раздражённой, эмоциональной рекой. Иногда тона повышались, иногда понижались. Не слушать. Главное — не слушать их. Дверь наконец распахнулась. Дарклинг практически вылетел из хижины. Пролетел несколько шагов, прежде чем остановиться, и, кипя злостью, провел рукой по волосам. Пытался прийти в себя, прочно увязая где-то в своих мыслях. Багра даже хладнокровного генерала способна из колеи выбить. Взгляд его светлых глаз потемнел от злости, от него буквально мог загореться лес, растопить лёд в радиусе сотни вёрст, настолько он казался омраченно пылающим. И этот обжигающий взгляд он направил на Тейю, только-только вспомнив о её существовании. Ей стало не по себе, но она лишь расправила плечи и поднялась на ноги, отряхивая с юбки налипший с бревна снег. — Знаешь, фьерданка, я думал, что если у тебя есть хоть капля самоуважения, ты уедешь сама. Вероятно, я ошибся, и достоинства у тебя нет вовсе? Тейя попыталась не вскипать, хотя злость обожгла грудную клетку мгновением. Хладнокровие. От тебя веет севером. Объясняться, отрицать, препираться было бы неразумно. — Вероятно, — безразлично пожала она плечами, сильнее кутаясь в шаль, потому что поднялся легкий ветер, плутающий между деревьями. Ночь выдалась морозной. — Так и будешь сидеть у неё на шее? — Ваше благородие, — с усталым вздохом обратилась она, запихивая вспыхнувшую злобу всё глубже. — Если вы хотите сорвать на ком-либо эмоции, прошу вас, делайте это не на мне. Он явно срывался. Прежде чем вернуться в дворец, хотел выпустить весь тот яд, накопившийся при разговоре с Багрой, хоть на ком-либо, и она, разумеется, попала под эту горячую руку — как всегда не в том месте, не в то время. Неужели за две версты дороги до дворца он бы и сам не сумел успокоиться? Дарклинг усмехнулся. Неприятно усмехнулся, и ей больших трудов стоило не опустить взгляд под натиском его изучающих кварцевых глаз. Тейя вдруг подумала, что с радостью бы вернулась к тем временам, когда она для него была не более, чем мебель. Потому что на мебель так не смотрят. Мебель не презирают. Сделал несколько шагов к ней. Желание тут же попятиться и просто сбежать от него показалось унизительным, и она запихнула его куда подальше. От него всё ещё веяло опасностью, и она всё ещё чувствовала себя рядом с ним какой-то загнанной в ловушку ланью. — Что бы Багра тебе ни говорила… — начал он, остановившись чуть ли не в одном шаге от неё. — Очень опрометчиво задирать нос. Здесь всем плевать, что ты пережила. Самый слабый гриш и то способен стереть тебя в порошок одним взмахом руки. — Я и так это прекрасно знаю, — смотря на него снизу вверх, прямо в глаза, ответила она, и держать тон ровным и холодным требовало больших усилий. — Я знаю своё место. Что вы все время пытаетесь мне доказать? Этот его легкий прищур, этот пронзительный взгляд — она едва ли не задрожала, как тоненькое деревце, которое запросто можно переломать. Едва ли не задрожала от страха, от эмоций, от того, насколько она слаба в сравнении с ним. Он ничего ей не ответил. И она неспешно прошла мимо. Боже, это было так рискованно, но она, не попрощавшись с должным уважением, бросив лишь на него сухой взгляд, пошла к дому, хотя в любой момент он мог со спины пронзить её тьмой, выбивая из легких последний клочок воздуха. За её едва прикрытую дерзость, за её далекий от покорного взгляд. Убить щелчком пальцев. Но он этого не сделал. *** Тейя всё чаще задумывалась о будущем. Месяцы шли, уже во всю буйствовала зима, хотя приходила сюда Тейя осенью. Её так и не прогнали, не причинили вреда, хотя могли бы это сделать в любой момент. Она просто продолжала жить своей жизнью, убирала хижину, готовила, впитывала знания, даваемые Багрой. Что-то рассказывала Тейя и сама. Багра — кладезь знаний, и она не отказывалась продолжать изучать новое, хотя казалось, что уже нет ничего непознанного ей. Багра спрашивала Тейю о современной Фьерде, о скудных её целительских умениях, что сумела Тейя собрать за свои недолгие лета, о рунах, пускай Багра в них и не верила. Протекал между ними вечный обмен знаниями. Конечно, получала Тейя в большей степени, чем отдавала. Но душный воздух хижины, казалось, уже трещал от количества произнесенной в нем сведений. Долго ли это могло продолжаться? Эта относительная идиллия? Возможно, ей правда самой стоило уйти. Не сможет же она просидеть в этой хижине, вдали от людей, вечность. Какое будущее её здесь ждет? Однажды Багра сама завела с ней разговор на эту тему. — Тебя устраивает эта отшельническая жизнь? — спросила Багра, когда Тейя на кухне промывала в теплой воде лавровые листья для готовки. — Не боишься, что так с людьми разучишься разговаривать? — Но я же могу говорить с вами. — Не глупи, фьерданка. Ты поняла, о чем я. Молодая девчонка, вся недолгая человеческая жизнь впереди. Не задумывалась о семье, замужестве? Не задумывалась. Думала. А это разное. Она думала о том, каково бы это было — иметь семью. Но не задумывалась всерьез. Потому что ей даже просто представить премерзко, чтобы кого-то подпустить так близко к себе, чтобы кто-то целовал её, заполз, как паук, в её душу и сплел там паутину. Ей это не нужно. — Жизнь разве сводится к замужеству? — Странно это слышать от тебя. Ваша фьерданская жизнь к этому и сводится — муж, дети, дети, снова дети… рожать наследничков дрюскелям, чтобы те шли и убивали гришей. — После всего, что я рассказала вам, вы все еще думаете, что я могла бы прийти к обычному семейному быту? — А с чего бы нет? Думаешь, ты особенная? Твои деяния не делают тебя другой. Все люди страдают: кто-то больше, кто-то меньше. Ты страдала, но это не значит, что это перечеркивает тебе всю жизнь, ставит на тебе клеймо и ты теперь другая, теперь не можешь выйти замуж и быть как другие дурочки. Ещё как можешь. — В любом случае, замуж я выходить не планирую. Багра усмехнулась насмешливо. Будто говоря «это только пока». Пока да, а потом она станет такой же наивной дурочкой, чья жизнь сводится к плодовитому потомству. — На меня и не взглянет никто, — добавила Тейя совсем тихо, сама не зная, почему вслух. Ведь это правда. Даже если она однажды захочет все же подпустить кого-то к себе близко, откроет ему душу, не факт, что откроются ей. Что полюбят её. Её, невзрачную фьерданскую мышь, которую в деревне хотели взять в жены только из-за того, что чистокровных симпатичных фьерданок уже разобрали. Здесь же всё ещё хуже. Равка полнится красавицами, особенно если это гриши. Здесь, около столицы, ни один разумный человек не посмотрит на какую-то фьерданку, когда можно любоваться красотой дрюсье. Багра ничего ей не ответила. Оно и к лучшему — разговор Тейе не нравился. Прожить жизнь в одиночестве и спокойствии казалось манящей, сладко влекущей идеей. И ей не нужен для этого любимый человек, статный принц на коне, о котором мечтают все девочки помладше неё. Тейя была бы рада жить одними только знаниями. Жить долго, впитывать в себя знания, становиться мудрой. Как Багра. Но станет ли она когда-либо такой же? Багра древняя, она старше Дарклинга, которому уже больше сотни лет. Чтобы приблизиться к её уровню, нужна почти целая вечность, которой у Тейи нет. В сравнении с долголетием Багры или её сына, вся жизнь Тейи — всего лишь ничего не значащее мгновение. *** Алина появлялась реже. Меньше тренировалась с Багрой, больше пропадала в Малом дворце, потому что готовилась к демонстрации перед послами и дворянскими чинами. Тейе это казалось глупостью. Война в самом разгаре, обе стороны несут непозволительные потери, а царь устраивает бал, чтобы люди полюбовались заклинательницей солнца. Возможно, она просто ничего не смыслила в политике, но было в этом нечто неправильное. Чуждо это было признавать, но порой Тейя тосковала по непринужденному общению с Алиной. Привязалась? Но способна ли она на привязанность? Имеет ли на неё право? Рано или поздно она двинется дальше, и придется оставить Алину позади. За эти месяцы в Равке она привязывалась, это неминуемо. Многие люди были жестоки к ней, но были и те, что всё же одаривали её, пусть и порой скудной, но помощью. Отдельное место в её запылившихся воспоминаниях занимает один старик, что кропотливо выхаживал её чуть больше недели, когда однажды она приползла к нему на порог, истекая кровью. Сейчас она уже едва ли помнила его имя и порой сильно тревожилась по этому поводу, коря себя. Потому что она помнила имена всех тех, кого убила. Их лица. Всех, до единого. Но не помнила имена тех, кто был к ней добр. Так не должно быть. Алина иногда всё же появлялась, но была сама не своя. Тейя слишком мало её знает, чтобы судить. Но Алина была более рассеянной, утопала где-то в своих мыслях, витала в облаках, и Тейя могла примерно представить, что именно заклинательница наблюдает, когда выпадает из реальности. Какие именно воспоминания и какого именно человека. Что-то во всей этой истории с Дарклингом ей не нравилось. Но с чего бы? Почему бы Дарклинг не мог действительно влюбиться в Алину? Почему его действия не могли быть искренними? Она — гриш. Заклинательница Солнца. Единственная в своем роде. Люди уже нарекают её святой. Они похожи. Такие же особенные. Разумеется, Дарклинга могло тянуть к ней. И всё же. Что-то смущало. Что-то пугало. Тейя не понимала, переживает она за Алину или переживает за происходящее в целом. Второй месяц в хижине перетекал в третий. Тейя сильно ворочалась одной из ночей. Пол казался ещё неудобнее обычного, печь остывала и грела не так сильно. Сперва показалось, что именно из-за холода Тейя и проснулась, но только когда она полежала какое-то время, смотря в потолок, осознала, что проснулась от голосов. Приглушенных, с улицы. Внутри неё всё вытянулось в напряжении. Тейя приподнялась и посмотрела в сторону постели Багры — пуста. Накинув колючий плед на плечи, Тейя встала на ноги и подошла ближе к двери, но не стала выходить, осталась за дверным косяком. И прислушалась. Почему она всегда выбирает самые удачные куски бесед? Непомерная удача и вместе с тем непомерное проклятье. — Столько времени знаю тебя и впервые не могу понять, что тобой движет, — говорил Дарклинг. Багра стояла на крыльце, но стояла к двери спиной, и Тейю никто не замечал, она нарочно не показывалась из темноты. — Кто бы говорил, мальчишка. Для ярого ненавистника отказников ты слишком часто думаешь о какой-то простолюдинке. Тейя внутренне дрогнула. Не о ней ли речь? Сильнее укуталась в плед, поёжившись. — Не думаю, а просчитываю. А ты, для наставницы гришей и в особенности заклинательницы Солнца, слишком много времени уделяешь на то, чтобы закалить дух простой отказницы. Врага нашей нации, если не забыла. — Будешь учить меня? Быть может, еще составишь мне поминутный график на день, кого и сколько мне следует учить? Дарклинг помолчал. Тейе стало ещё неуютнее. — Ты сама меня учила: прислугой себя нужно окружать глупой и несмышленой, чтобы не возникало проблем. Видится мне, твоя никчемная фьерданка весьма проницательна. А я не хочу под боком иметь лишние глаза и уши. — Тогда, быть может, просто перестанешь шастать сюда? Эти лишние глаза и близко к твоему дворцу не подходят. — Вот уж спасибо, матушка. Достойное решение проблемы, — отозвался он с иронией. Слушать это было неправильно. Совесть кричала ей о том, что стоит развернуться и уйти спать, но любопытство кричало громче. Сам Дарклинг, генерал гришей, считает её проницательной. Тем хуже для неё — у него больше причин избавиться от её присутствия здесь. И всё же, что-то внутри приятно потянулось от этой мысли. Неожиданно половица под её ногой негромко скрипнула. Оба взгляда выстрелили в её сторону. У Тейи сердце оборвалось, упав куда-то вниз. Господи-Боже. Провалиться бы сейчас под землю. К самому ядру, сгореть за секунду, но только бы не видеть их лиц. — В чем толк этой проницательности, если эта клуша топает, как слон, — проворчала Багра, идя в сторону к хижине с опорой на свою трость. — Прошу прощения, — отозвалась Тейя. Делать реверанс укутанной в плед и растрепанной после сна было дико, поэтому она просто почтительно склонила голову, отчего распущенные пряди упали на бледное лицо. — Я не удивлюсь, если рано или поздно тебя просто прирежут во сне, — сказала Багра, заходя в дом мимо Тейи. И намного тише, одной только ей: — Если уж подслушиваешь, делай это искусно. А после просто исчезла в глуби дома, оставляя Тейю в этом колючем смятении. Она осталась стоять на пороге, ожидая, что Дарклинг сейчас просто уйдет, и она удалится вслед за Багрой, но он не уходил. Стоял там, на опушке, так сильно контрастируя в своем чернильном кафтане с белизной снега. Стоял, высокий и статный, и равнодушно смотрел на неё, сонную, смущенную своим внешним видом и фактом очередного подслушанного разговора. Решив, что он просто снова потонул в своих мыслях, она повернулась, чтобы зайти в тепло, но неожиданно: — Фьерданка. Тейя окаменела мгновенно. Будто это слово было колдовским заклятьем, принуждающим её стоять после этого строго на одном месте. Дарклинг подошел ближе. К самим ступеням, так, что оказался совсем недалеко от неё. — Прошли уже месяцы после того, как ты узнала о том, что Багра — моя мать. Но это всё ещё неизвестно Алине. Почему? Тейя непонимающе приподняла брови. Мозг после сна работал заторможенно, и даже морозный ночной воздух не помогал размышлять быстрее, наоборот путал мысли и проходился холодком по извилинам. Нужно придумать достойный, полноценный ответ, но она лишь растерянно смотрела на ожидающего ответа Дарклинга. Иногда казалось, что это всё вовсе сон. За последнее время она притягивала слишком много его внимания к своей персоне. Разумеется, это было нежелательное внимание, и лучше бы она по-прежнему оставалась незаметной тенью-прислугой, чем какой-то лишней проблемой в его глазах. И всё же, это скудное, разрушительное для неё внимание не могло не поражать. Чертовски пугать, если быть честной. — Я задал вопрос. Ты не рассказала Алине. Почему? — Зачем мне рассказывать не мои секреты? Слишком наивный и глупый вопрос. Во дворцах все обмениваются сплетнями, почти как валютой, обгрызают их до кости. За эти месяцы Багра пыталась избавить Тейю, как избавляют ковёр от затхлой пыли, от всей этой детской наивности мышления. Кто бы мог подумать, что после всего пережитого в ней останутся ещё эти слишком глубоко въевшиеся корни детскости? Дарклинг усмехнулся. Его пренебрежение по отношению к ней можно было почувствовать кожей, оно витало в воздухе и въедалось в каждую клетку. — Как же ты всё же причудлива, фьерданка. Не могу разобрать, к лучшему ли это. Окинув напоследок хижину, он расслабленно развернулся и ушел к стоящему у деревьев коню, скрываясь в ночи, почти сливаясь воедино с этой темнотой. Тейя проводила его взглядом и нерешительно вернулась в дом. Поправила плед на плечах, подбросила в огонь поленья. Мысли всё ещё были несвязны, путаны, этот короткий разговор оказал какое-то оглушающее воздействие. И в голове один только вопрос: что-это-только-что-было. Багра не торопилась лечь в постель, сидела в кресле. Иногда казалось, что это кресло, эта печь, весь этот очаг — неотъёмлемая часть неё самой, без которых картина не полноценна. Беззвучно усмехнувшись этой мысли, Тейя проверила, заперта ли дверь и поправила вязаную скатерть на деревянном столе, не желая уже больше спать: сон совсем ушел. — К худшему, — разрезал голос Багры уже воцарившееся молчание. — Извините? — То, что сказал мальчишка. Твоя причудливость — к худшему, для него. Тейя немного помолчала. Не ожидала, что Багра это слышала, хотя это суждение было крайне неразумным: сама ведь она вечно спокойно слышит чужие разговоры. Голова уже несколько прояснилась, сон ушел, и она выдала неуверенное предположение: — Потому что не знает, чего от меня ожидать? Багра смерила её изучающим взглядом. Хмыкнула. — Надо же. Делаешь успехи. Может, ты не так безнадежна, как кажешься. Иди спать, фьерданка. Утром будешь перебирать крупы, пока пальцы не отвалятся. *** Тейя впоследствии часто задумывалась, в какой именно момент всё пошло по наклонной и так сильно перевернулось с ног на голову. Вариантов много, сложно выбрать один. Но, должно быть, единственно правдивым вариантом было бы сказать, что первый шаг к пропасти случился тем солнечным днём. Когда Тейя, совсем не предвещая ничего дурного, убирала с крыльца уже давно лежавший снег и наслаждалась тем, как потихоньку уже подступает, крадучись, теплая весна. Дверь со скрипом отворилась, но шагов Тейя не услышала: Багра так и осталась стоять в проходе, просто наблюдая и ничего не говоря. Багра в целом вела себя всё утро, с самой рани, странно. Вчера вечером в хижину постучала девушка-гриш, которую Тейя видела нередко: кажется, она часто доносила Багре какие-то вести из дворца. Донесла что-то и в этот раз. На полночи Багра попросту исчезла, и Тейе было дико чувствовать себя одной в этой хижине, засыпать здесь одной, быть ответственной за эту обитель, пока истинная её хозяйка не вернется. И всё же ничего дурного она не предполагала. Пришла Багра к утру и ни слова не произнесла, не объяснилась, да и она никогда не считала нужным что-либо Тейе объяснять, даже когда та задавала вопросы. Разве что иногда — когда сама того хотела. Кто Тейя такая, чтобы пред ней оправдываться? — Зайди в дом, фьерданка, — сухо приказала Багра после нескольких секунд молчаливых наблюдений за её уборкой снега. Тейя непонимающе нахмурилась — это прозвучало слишком серьезно. Так, что аж все мышцы внутри вытянулись в неприятном ожидании. Отложив помело, которым она смахивала снег с крыльца, она размяла озябшие пальцы и покорно поднялась по ступеням, чтобы зайти в дом. Багра по обыкновению разместилась в кресле. Напряжение так и звенело в воздухе. Тейе только и оставалось, что замереть у стены, сложить пальцы замком и в ожидании смотреть на Багру, которая будто впервые не могла осмелиться произнести какие-то слова. Вероятно, именно в тот момент всё и покатилось куда-то в пропасть, к самому дну. С тех самых слов. — Довольно тебе уже пользоваться моим гостеприимством. Собирай вещи. Чтобы к вечеру тебя здесь не было.