Ненужная

Воздух все такой же влажный, душный и спертый, как и прежде, но теперь можно было прятаться в своей комнате, где единственные окна Тейя открывала нараспашку. Вот и сейчас, только-только покинув ванну, она хотела осторожно пройти в крохотную спальню мимо сидящей у печи Багры, чтобы посидеть у окна, остудить мысли или занять голову чтением на равкианском. Однако слух Багры был чуток. — Фьерданка, — обратилась она, на звук повернув голову, когда Тейя проходила мимо. Тейя замерла. Негромко вздохнула и заправила влажную прядь волос за ухо, чтобы не мешалась. Взглядом окинула гостиную, чтобы понять, что могло бы потребоваться Багре, но ничего особенного не приметила. Подошла ближе, специально чуть громче шаркнув ногой по половицам, чтобы Багра услышала о приближении. — Что-то я не слышу, чтобы ты избу покидала, — своими пустыми глазницами смотря в одну точку, несколько хрипло заметила она. — Извините, а для чего я должна её покидать? — Сядь. Тейя потуже затянула пояс плотного халата, чтобы не спадал, и повиновалась. Разместилась на кресле и почувствовала, как жесткая обивка колет кожу. — Когда мы в лесу жили, ты по сто раз на дню выходила. — Так теперь нет нужды. Всё есть в доме. — Хочешь сказать, ты уходила только чтоб воды набрать или дров нарубить? Не неси чепухи. Почему ты себя затворницей тут сделала? Тебя так твои любимые гриши пугают? Прошло, на самом деле, не более двух суток. Быть может, полутора дня. Так или иначе, эти полутора дня длились целую вечность — медлительную, растягивающуюся, как карамель, но горько мерзкую. Здесь всё было не то. Не те стены, не та кухня, не та постель. Казалось бы. Радоваться нужно, когда просыпаешься в мягкой своей постели после нескольких месяцев ночлежки на полу. Но так тягостно было открывать веки, так горько было смотреть в эти окошки, через которые просачивался свет — Тейя уже так привыкла к тому контрасту, что в доме всегда царит густой полумрак, а на улице, как в другом мирке, всё солнечно и ярко. Всё было не то. Столько удобств, столько преимуществ, а ей даже посреди леса на земле ночевать было бы приятнее. — Там я выходила на природу. Меня влекли лес и ручей, — ответила всё же Тейя после нескольких секунд давящего молчания и раздумий. — Здесь же я не знаю, куда выходить. — И правда ведь, — съязвила Багра. — Подумаешь, сады, роща и пруд — и это только в радиусе полуверсты. Совсем некуда сходить, понимаю, понимаю. — Почему вас это так заботит? Разве не разумнее, чтобы я наоборот всегда под боком была? — Разумнее? Для кого? Прекрати меня калекой выставлять, или я тебя снова тростью тресну. Тейя стыдливо отвела взгляд. Багра посильнее закуталась в кафтан, почти утопая в нем. С того события прошло не более недели, но Багра уже будто бы исхудала, иссохла, стала увядать. Точно до этого в ней поддерживало здоровье и бодрость неведомая сила, а теперь этот стержень надтреснули, и почину он не подлежит. — Ты так пылью здесь покроешься, — продолжала она, черным взором уставившись куда-то в её сторону, но всё равно не на неё. — Станешь совсем угрюмой и ворчливой затворницей. Оно тебе надо, угрюмая ты фьерданка? Угрюмая и ворчливая затворница. Почти как она, подумала Тейя, но озвучивать, разумеется, не стала. Помнится, когда-то Тейе не претила мысль стать такой же отшельницей, как Багра. — Ты ж не узница, а сидишь тут и тоскуешь, дожидаясь, что ли, какого-нибудь своего принца, который освободит тебя из заточения и спасет от дракона. Ну, чего молчишь? Не знаю, разрешено ли тебе за ворота выходить, но с садов тебя не прогонят. Так что иди и проветри голову, пока пауки там не завелись. Не хватало, чтобы ты тут еще с ума стала сходить от своего глупого узничества. Слова Багры имели смысл. Но Тейе было попросту неуютно. Страшно. Пережить столько, и бояться теперь просто покинуть хижину. Просто прогуляться по окрестностям. Но готова ли она снова столкнуться со стеной непринятия? Целый год в Равке она ловила на себе неприязненные взгляды из-за самого факта своего существования, но какой же уровень будет здесь, в обители гришей? Тех, кого ее народ истребляет? Тейя все же послушалась. Когда волосы подсохли, переоделась и прогулялась хотя бы вокруг дома. Немного походила по рощице. Березы были изящны, грациозно раскинули свои ветви, на которых набухали весенние почки, но росли стволы редко и пропускали свет — совсем не было ощущения густого леса, той чащи, в которой она привыкла жить за это время. Гришей за эту короткую жалкую прогулку не встретила, хотя видела их издалека. Они в её сторону вовсе не смотрели или, может, просто не заметили в тени деревьев. Возможно, она привыкнет. Привыкнет к тому, что даже ступать по этой земле чувствуется по-другому; что мимо ходят столько сильных дрюсье, считающих её мусором; что она теперь какая-то странная крохотная часть этого огромного магического целого. Лишнее звено, неизвестно как вклинившееся в эту чуждую цепочку. Она надеялась. Надеялась и молилась Джелю, чтобы действительно принять эту новую жизнь, что претила ей одной лишь своей сутью. *** Сад был действительно великолепен. Кажется, у самих дворцов сады были еще прекраснее, но туда приближаться она не рисковала, наслаждалась и ближайшим. Ухоженные кусты, ровные дорожки, засыпанные гравием, красивые, пестрящие самыми разными цветами клумбы. И несмотря на это природное великолепие, Тейе всё ещё было дурно. Каждый шаг от хижины давался с трудом. Казалось бы, вот она — свобода. Гуляй, наслаждайся, дыши. Но она не могла дышать. Не могла вздохнуть полной грудью, зная, что, вопреки всему, она в неволе. Под заточением высоких стен. Здесь в целом было тоскливо. Гуляя, она окуналась с головой в свои мысли или же про себя молилась. Поговорить не с кем, понаблюдать не за чем — гриши тренировались по другую сторону от дворцов и сюда захаживали изредка, просто проходили мимо, не забывая каждый раз одарить Тейю волной презрения. Разве что брать с собой книгу и читать здесь. Но какой в том толк, если она может делать это и на крыльце хижины, в безопасности и комфорте? Дважды или трижды за сутки она видела силуэт Дарклинга вдали. Ходил из одного дворца в другой. Либо один, либо с какой-то рыжеволосой девушкой в красном кафтане. От такого обилия действий ей казалось, что прошла уже неделя здесь, но на деле? Не боле трех суток. Её он не замечал, но каждый раз, когда видела она его, у неё сердце заходилось тревожно, и хотелось спрятаться, уйти обратно в дом, в безопасность, хотя умом она понимала — не безопасно нигде. Видя его, она возвращалась ко снам. Её затягивало в те беспокойные сны, которые изредка были отравлены его присутствием. Тревожные, беспокойные, наполненные отчаянием. Сложно было припомнить сюжет сновидений, просто размытые очертания, клубок путаных чувств, его ледяной шепот и бесстрастные серые глаза. То не были кошмары, какими она привыкла их видеть: она не просыпалась среди ночи со сбитым дыханием и выпрыгивающим из груди сердцем. Просыпалась спокойно, как после обычного сновидения. Просыпалась с влажными от холодных слез щеками и слякотью в грудине. — Будь у тебя возможность, — начала однажды Багра, когда Тейя раскладывала расписную посуду по прямоугольному столу. — Вернуться в минувшее и изменить свое решение. Предупредить себя о грядущем. Ты бы уехала? — Зависит от того, в какой именно момент вернуться. — Какая разница? Тейя поджала губы. Медлительно клала рядом с тарелкой серебряную вилку, давая себе время на обдумывание связного ответа. — Если бы я узнала о будущем в тот миг, когда впервые взошла на порог — да, уехала бы. Не раздумывая, — призналась она. — Но если в тот вечер, когда вы рассказали мне правду о Дарклинге, я бы все равно не поменяла своего решения. Багра помолчала. Тейя уже бросила попытки понять, что в её голове. От этой женщины веяло затхлыми тайнами и непомерной мудростью, и наивно полагать, что Тейя может хоть что-либо по ней прочесть. — Разница во времени, проведенном в хижине, не так ли? — выдвинула Багра уверенное предположение. — Верно. И снова это долгое молчание, давящее тяжестью на плечи. — Глупая фьерданка. Привязанность всегда тянет людей на дно. К чему тебе такая слабость? Тейя знает о том, что это слабость. Что это затянуло её в самый омут, в густую вязкую трясину, ниже и ниже, а дна всё не видно. Боги, она прекрасно это знает, но не может же она просто закрыть от всех свое сердце. Закрыть его от Багры, даже если этим она подкосила собственную жизнь. — Полагаю, Дарклинг разделяет это мнение, — негромко подметила Тейя. — И к чему это привело? Лицо Багры омрачилось, ещё больше, делая лицо с черными глазницами жутким, даже несколько пугающим — словно образ из сказов, которыми пугают непослушных детей. Губы её искривились, и у Тейи болезненно сжалось сердце. — Оставь меня. Стальной, веющий холодом тон Багры вынудил кротко повиноваться. Фраза Тейи и впрямь была резкой и чересчур личной, вспарывающей уже подживавшее прошлое. Но была ли она не права? Без привязанности человеку сложно остаться человеком. Даже если её теперь это мучит, если живет она в неволе, она все еще считает свой былой поступок правильным. Трусливый побег запятнал бы её душу. Отнял бы кусок человечности, а ей это важнее всего — что бы ни случилось, оставаться человеком. Слова книги, которую она читала от скуки в своей комнате, просачивались сквозь пальцы, и она не могла ухватиться за них, внимание перекинув на мысли. Думала, не стоило ли извиниться. Может, заговорить о чем-либо, чтобы прощупать почву и понять, задела ли она действительно эту, казалось, безэмоциональную и черствую женщину. Заговорить так и не решилась. Сидела и сидела, запертая в своей комнатушке, как в клетке, не выходила даже на крыльцо. А ноги, сложенные поверх покрывала постели, уже затекали от безделья. Тейя не любила просто сидеть. Отложив книгу, поднялась на ноги. Немного прошлась по комнате — она занимала буквально шагов шесть, не боле того. Поправила покрывало и подушки, смахнула со сложенной шали пылинки. Перед зеркалом уложила волосы немного по-фьердански: оставила их преимущественно распущенными, и лишь несколько прядей заплела в замысловатые косички. В деревне это было обычное причесывание, но в Равке она так заплетаться решалась очень редко, особенно когда скиталась из города в город. Лишнее внимание, даже если это лишь пара косичек, затерявшихся в копне волос, было ни к чему. Не хватало только каких-нибудь украшений: бус из дерева с вырезанными символами, или хотя бы гребня. Но и так ей нравилось: приятной теплотой напоминало о Фьерде. Скоро закончив с волосами, Тейя раскрыла плотные шторы на окнах, чтобы в комнату проникало больше сумрачного света. И увидела черное пятно неподалеку, от которого тут же дрогнула. В отдалении, на небольшой площадке из досок — что была сделана чтобы проще было ходить по опушке, когда дождь заливает газоны — стояла скамья. И на ней сидел спиной к хижине Дарклинг. Так близко он ни разу ещё не подходил. Череда вопросов вихрем завертелась в голове, и она не могла подобрать ни единого разумного объяснения. Должно быть, следовало оставаться в хижине. Его вид всё ещё ей претил и по умолчанию вызывал инстинктивный, почти животный страх, глубоко царапающий её там, под кожей. И все же что-то зацепило её крючком за внутренности и потянуло из хижины. Любопытство? Глупость? Даже вечерняя влажная прохлада не освежила голову, не подтолкнула обратно ласковым шепотом: что ты делаешь, глупая? Иди обратно, тебе это ни к чему. Шла тихо. Старалась не шуметь влажной травой под кожаными ботинками, не шелестеть темной юбкой, придерживала её руками. Хотела попробовать подкрасться к нему — сможет ли. Сможет ли хоть один человек незаметно подкрасться к сидящему спиной Черному Еретику. Если она застанет его врасплох, это, вероятно, грозит ей брошенным наотмашь в неё разрезом. Но какое ей дело? Её это давно перестало волновать. Ей же лучше. Остановившись всего в нескольких ярдах от него, скользнула внимательным взглядом по его усталой, но все еще прямой осанке, прислоненной к спинке скамьи, по вздымающимся от равномерного дыхания плечам под плотным черным кафтаном. К чуть закинутой назад голове, что позволяло его взору смотреть куда-то в небо в глубокой задумчивости. Легкий весенний ветер осторожно трогал его черные пряди. Выглядел он в этот миг человечным. Живым. Не та чудовищная оболочка, внутри которой — вечная беспощадная чернота. — На что ты смотришь, позволь узнать? — равнодушно спросил он, и Тейя вздрогнула. Взглядом пошарила по окрестностям — никого рядом, кроме нее, не было. — Меня было слышно? — чуть прокашлявшись, спросила она и сцепила пальцы замком за спиной. — Я старалась ступать тихо, — отчужденно и как-то даже скучающе призналась она в этом бессмысленном действе. И приготовилась уже к предсказуемой фразе «ключевое слово — старалась», или еще какому-нибудь упреку. — Я заклинатель теней, если ты не забыла, — объяснил он, все так же к ней не поворачиваясь. — Думаешь, я не почувствовал бы передвижение твоей тени? Она взглянула на этот дощатый настил: на нем виднелась её крохотная тень, отбрасываемая от низкого фонаря у крыльца. Тень не доходила до лавки, и увидеть он ее не мог. Правда почувствовал. Как же далеко она была от этой их Малой науки. Она и предположить не могла. И сложно было понять, что чувствует она по поводу подобного рода силы: восхищение или дикий ужас. Сложно восхищаться силой, что сотворила на её глазах преступление неделей ранее. — Зачем ты здесь? — спросила она, неспешно обойдя лавку. Спросила, как у знакомого из деревни, как у ровесника, как у человека, у которого можно спрашивать зачем. И наивно ожидала ответа. — Хочу тишины. — И это единственный тихий уголок в двух дворцах? Дарклинг не ответил. Поднял на неё свой взгляд — не разозленный и даже не чуть раздраженный. В нем мешалась скорее все та же усталость с примесью терпкого напряжения. Ей стало не по себе. Ничто уже не тянуло её к этому месту, своё любопытство она утолила, и легкая дымка безрассудства уже рассеялась: теперь пора бы и руководствоваться головой. — Что ж, тогда мне лучше уйти, — констатировала она очевидное и повернулась к дому, спиной к Дарклингу. Но, милостивый Джель, почему ей все еще страшно поворачиваться к нему спиной? Почему за смирением не пришло отсутствие страха? Почему все еще вспоминает она то чувство беспомощности, тот промозглый ужас, тот удар по щеке и пылающую в его глазах ненависть, если сейчас его взор так равнодушен? Почему, почему, почему?.. Идя до хижины, считала шаги, на случай, если все же решит он зачем-то убить её в спину. Это неразумно и глупо, но интересно — как игра. На каком шагу пронзится она тьмой? Четыре, пять, шесть… — Фьерданка, — прозвучал его голос на восьмом шагу. От неожиданности и этого властного, как хлыст, тона дрогнула. Остановилась. — Подойди. Больше всего она желала в этот момент воспротивиться этому приказу, но сама понимала, что это по-ребячески — минуту назад она сама к нему подошла. Втянула в легкие свежий воздух, что скользнул в груди приятной временной отдушиной, и подошла ко скамье. — Сядь. — Зачем? И снова этот взгляд. Не принимающий возражений. Надо же. Генерал Второй армии не гнушается сидеть с прислугой? Тейя замерла в нерешительности. Даже месяцами ранее она опасалась приблизиться к нему: каждый раз ощущала себя как в каком-то удушливом коконе, в этой его мрачной и угрожающе отталкивающей ауре. Теперь же, когда он оставил на ней синяки и ссадины, когда отобрал у нее слишком многое, она бы скорее вспорола себе сонную артерию, но не приблизилась бы к нему. Любопытство, одно из худших её пороков, пересилило. Ей было интересно. Побеседовать с ним, пробраться ему в голову, разгадать эту неразрешимую темную загадку. Самонадеянно было полагать, что однажды она сможет это сделать. Но ей нравилось пытаться. Скамья совершенно обычная, но когда она села на неё — будто села на тысячу игл. Попыталась держаться непринужденно: расправила плечи, сложила руки перед собой. — Что именно тебе рассказала Багра обо мне? Тейя бы спросила, какое это имеет значение или просто промолчала бы, но не решилась. Даже воздух рядом с ним был какой-то другой: горький, с трудом проникающий в легкие и расщепляющий их там изнутри. Дарклинг чуть повернулся к ней. Голова была повернута в ее сторону, но она не знала, смотрел он сквозь, мимо или прямо в неё, прожигая взглядом. Не хотела знать. — Не о многом, — безмятежно ответила она, смотря на прекрасный и ненавистный ей пейзаж вдали. — О твоем детстве, но ты и сам это уже мог понять. О ваших скитаниях. О твоем становлении генералом. Багра не вдавалась в подробности. — Она называла мое имя? — Нет. Должна была? Голос её равнодушен. Всё такое пустое. Бессмысленное. Какое ему дело? Почему бесстрастным, лишенным оттенков тоном, будто вежливо говорил о погоде, спрашивал он о том, что знает и не знает какая-то там прислуга? Явно хотел спросить что-то ещё. Не успел. Тейя нагло опередила: — Почему вместо того, чтобы искать Алину, ты сидишь и расспрашиваешь меня? Дарклинг не опешил, хотя, казалось, должен был удивиться дерзости. Или уже привык к её непостоянству? То дрожит от его присутствия, то в лоб задает непозволительные для неё вопросы. — Мои люди ищут её. — Присоединяться к ним не планируешь? — стараясь не выказывать удивления от того, что он все-таки ответил, продолжила она. Держалась уверенно. — В какой момент я вдруг стал обязан отчитываться перед тобой, фьерданка? А вот и оно. Тейя уж было подумала, что сможет ещё что-нибудь узнать, но это ожидаемо оказалось грезами, выдумкой — кто она, чтобы он выдавал ей свои планы? Под его холодным взглядом отвела глаза. Признаться, она уже отвыкла от бесед с человеком, который способен её видеть. — Я отправил группировки гришей и отказников по трем курсам и подключил нужных мне людей в крупных городах. Как думаешь, этого достаточно? Или, может, посоветуешь что-нибудь? — вопросы звучали с наигранной серьезностью, и насмешка так и сочилась от его слов ядом, отчего атмосфера сталась ещё сквернее. — Стоит им заметить её, я выдвинусь в путь, — на удивление, все-таки серьезно продолжил он. — А пока разгружаю голову. Значит, ищут... странно, что с такой оперативностью он ещё не отыскал её. Право, прошло недели две с её побега, но разве не должен такой могущественный человек, как он, отыскать её за пару суток? Алина же одна. Не привыкшая к побегам, одна, скрывается в лесах или городах. Как может она так умело в одиночестве обманывать слуг Дарклинга? Тейя не знала, чего ей хотелось больше: продолжить нагло расспрашивать его или лучше уйти, закончить разговор, самой поставить точку, а не ждать, пока закончит он и оставит её. Разгрузит голову пустой болтовней и пойдет дальше, пока ему снова не захочется помучить её своим ненавистным присутствием. — Быть может, стоит одеть тебя в форму прислуги, — заявил он, прежде чем она решила, чего всё же хотела бы. Ответила рассеянно: — Нет. — Это был не вопрос. В своей крестьянской одежде здесь ты выглядишь неуместно. О, она знает. Прекрасно знает, что она здесь — как лишний и неподходящий мазок краски на уже нарисованном, давно высохшем полотне. Но разве её это вина? — Так, может, не стоило меня сюда притаскивать? — надменно спросила она, рискнув всё же впервые за этот разговор посмотреть ему в глаза. И, удивительно, даже не сжалась от этого пронзительного, властного взгляда. — Я не стану надевать форму. Разве что придется пришить мне её нитями к коже. Намертво. В любом другом случае я сниму её сразу же. Дарклинг усмехнулся. — Как драматично. — Принципиально, — сухо поправила она. — Иногда меня поражает, что настолько принципиальная девчонка может иметь столько трупов за спиной. Убийства не включены в твою раздражающую принципиальность? Господи. Джель свидетель, Тейя хотела бы оставаться холодной и безэмоциональной даже сейчас, как и наставляла Багра, но эта тема всё ещё оставалась её слабостью. Злость в крови вспыхнула — благо не так сильно, как могла бы, — вынуждая подняться, чтобы уйти и не возвращаться больше к этому разговору. К нему. Никогда. Конечно же, прохладные пальцы клещами вцепились ей в запястье раньше, чем она успела сделать хоть шаг. Дернули, вынуждая сесть обратно, и она села, с отвращением смотря на то, как его пальцы всё ещё сковывают её руку, будто держа на привязи. — Разве тебе не мерзко прикасаться к фьерданской плоти? — холодно осведомилась она, прожигая взглядом место соприкосновения его пальцев с её бледной кожей. Они жгли её теплом, разжигали внутри ещё большую ненависть к нему, так сильно, что её почти начало трясти. — Или говорить со мной? Смотреть на меня? Тейя ожидала услышать «мерзко». Ожидала почувствовать на себе очередной ушат грязи и гнили от каких-нибудь его уничижительных слов. Но услышала только непонятную усмешку. Пальцы разжались. Облегчение так и норовило сорваться с её губ выдохом, но Тейя одернула себя. — Продолжим, — непринужденно сказал Дарклинг, поправляя рукава кафтана. — Убийства в твою принципиальность не включены. Но зато воровство — да? — Багра и это тебе рассказывала? — Отвечай на вопрос. Тейе неожиданно ситуация показалась забавной. Багра рассказывала ей слишком личное о нем, и ему — о ней. Связала их нитью историй, прочно скрепила, и это было и мерзко, и интересно в равной степени. Конечно, о Дарклинге Тейя не знала всё — нельзя уместить сказ о шести веках в несколько часов. В этом отношении он знал о ней куда больше. И всё же. Странно, что он ещё не убил её. Да, обещал наделить её муками при жизни и прочее... но каково ходить ему по земле, зная, что какая-то фьерданка проникла в дебри его извилистой темной истории? Этот факт даже как-то расслабил её. Расправив плечи, ответила на теперь уже кажущийся простым вопрос: — Ни за что не стала бы воровать. — Вот как. Убивать, мстить можно, но кража — табу? Тейя отчужденно поправила складки юбки. Всё это она уже говорила Багре, неоднократно. Повторить в лишний раз — не трудность, однако осознавать, что говорит она это ему, дьяволу во плоти, было скверно. — Жизнь и так уже многое у меня отняла. Не хочу уподобляться. — Не было бы справедливым наоборот отнимать в таком случае что-либо у других? — У других? Что сделали мне другие? Будь у меня возможность отнять у жизни, у самой судьбы что-то — с радостью. Незнакомые мне люди ни в чем не повинны. Дарклинг кивнул, несколько секунд обдумывая услышанное. И черты его не были уже такими жестокими, взгляд не был таким холодным, скорее — задумчивым. Не могло же его и впрямь всё это интересовать. Будто бы обычный человек, не сотвори он всех тех чудовищных бесчинств. Нельзя было об этом забывать. Даже когда он не выглядит разъяренным или хладнокровным, когда вроде бы даже заинтересованно что-то спрашивает, он всё ещё остаётся собой — не знающим пощады демоном. А сейчас попросту разгружал голову. Разгружал голову, оттеснял более важные мысли, чтобы пока отвлечься на нечто совсем приземленное и жалкое, а затем — вернуться с новыми силами к решению проблем. Как прочесть книгу или газету в перерыве. Мерзко было признавать, что Тейя — своего рода шут. Только развлекающий не песнями и сказами, а личной трагедией и важными ей принципами. — А если бы ты могла отнять что-то у людей, что обрекали тебя на те страдания? — Я и так это сделала. — Нет, я не об этом. О тех, из-за кого изначально все пошло под откос. — Та деревня, — констатировала она, понимая, к чему он подвел. — Верно. Смогла бы она обречь целую деревню на страдания из-за людей, которые обрекли ее на них? Смогла бы обрушить свой гнев даже на тех, кто ничего ей не сделал? Ведь она не может поименно назвать, кто именно соорудил охоту за её головой. Быть может, все, а может — десяток человек, не более. И потому она не смогла бы отомстить выборочно. Почему она вообще думает об этом рядом с ним? Почему обсуждает, отвечает на эти вопросы? Как же дико, дико это всё. Понимать, что он всё знает, беседовать на эти темы. С Багрой она привыкла: чуть ли не целые сеансы она ей проводила, вынуждающие открыть душу и вывернуть себя наизнанку. Но Дарклинг? — Какое тебе дело? — Хочу понять ход твоего мышления. Как какую-то головоломку. Легкую загадку, которую раскусить проще всего, ведь это не она жила шесть веков, не она была ходящей во плоти тьмой. Тейя тоже пыталась его разгадать, и это несправедливо: у него шансов на это больше. Больше возможностей пробраться к ней в голову, она и сама эту возможность предоставляет. А он? Что должна сделать она, чтобы он ей открылся? В этой дуэли путаных загадок заведомо выигрывает он. Или?.. Она все-таки встала. Оправила юбку, прошла пару шагов по дощатой площадке. В этот раз он не стал удерживать ее; видимо, проницательно размыслил, что она не станет уходить. Напротив, расслабленно откинулся на спинку скамьи, словно Тейя поднялась, чтобы сплясать для него, как настоящий шут, или спеть балладу. — Что ж, мне тоже интересно твое мышление, — начала она. И уже привычное: — Как можно искалечить родную мать? У неё внутри будто припрятан был ларец, с то ли равнодушием, то ли глупой и безрассудной смелостью. Каждый раз за этот год, в минуты безысходности, он приоткрывался, спасая её. Но когда она рядом с чудовищем — этот ларец открыт нараспашку. — Она предала меня, — спокойно, даже слишком безразлично ответил он. Реакция не та же, что в предыдущие разы, когда она пыталась подступиться к его чувствам, к его совести, когда хотела вызвать хоть какие-либо эмоции. Свыкся? — Это не оправдание. — Предательство — не оправдание? — почти что насмешка. Вальяжно поднялся на ноги, и Тейя едва ли не отступила на шаг назад — на всякий случай. Продолжила стоять, пока внутри всё отчаянно, уже слишком привычно, закипало. От вида его равнодушия, от той несправедливости, что из раза в раз создавал он своими руками, уже испачканными по локоть в крови. Нет, по локоть — у неё. А он уже давным-давно плавает в этой крови, барахтается в тягучей теплой жидкости. И неужели ничто его не мучит? — Даже у меня, меня, какой-то фьерданки, душа болит за нее, — её голос неожиданно дрогнул. Тело напряжено, а взгляд так и кричит: как же я ненавижу. — А у тебя? Как тебя еще совесть не разъела? Есть ли она у тебя? — Если бы все руководствовались чувствами, а не головой, мир бы уже лежал в руинах. Да боже! Он и так и так будет в них лежать. Под его властью всё человечество канет. Он безрассудный безумец, уверенный в своих идиотских мечтах и целях... да как он не поймет? Больших усилий стоило не сорваться и не начать озвучивать все свои мысли, поливая его ядом. Никаких эмоций. Хладнокровие. Ей нужно хладнокровие и нужно держаться. — Если тебя волнует только часть рассудительности, хорошо, — приподняв голову, смотря на него снизу вверх, но свысока, начала она. — Могу спросить и об этом. Предавая тебя, она спасала мир от твоей тирании. Если, по-твоему, ты поступаешь правильно — почему же не расскажешь правду своему народу? Не объявишь во всеуслышание, кто ты и что ты сделал? — Потому что люди глупы. Им попросту не понять того, за что я борюсь. — Так твой народ, по-твоему, глуп? И ты вовсе не собираешься считаться с его мнением? — Тейя усмехнулась. — Что это, если не тирания? — Говорит человек из закостенелой страны дикарей. И вот опять. Одно и то же. Тейя уже набрала в легкие воздух, чтобы спросить, похожа ли она на дикарку, но он опередил: — В чем смысл распинаться сейчас перед тобой, объясняя, если ты все равно не поймешь? Ты всего лишь ребенок. Совсем неопытный и ничего не знающий ребенок, почему-то полагающий, что знает о мире всё. Сколько раз мне еще напоминать тебе, что ты никто, чтобы до тебя наконец дошло? — С чего ты взял, что я этого не знаю? Это ты начал разговор. Ты задаешь мне вопросы. Чего ты ждешь от меня? Что я буду отвечать односложно и лебезить пред тобой? Тебе недостаточно целого дворца, который пред тобой выслуживается? Дарклинг вдруг усмехнулся. Долго-долго рассматривал её, словно пытался пробраться под кожу, под кору черепа, в самый мозг и прочесть её. Усмехнулся ещё раз, перейдя в легкий, глухой смех. И ничего не ответил. Попросту ничто не сказал в ответ на её выпад, но явно не потому что нечего было ответить. Проигнорировал. Зачем? Какой-то ход? Явно удавшийся. Потому что Тейе сделалось неуютно, и она лишь смотрела на его ничего не выражающие черты. Это будто шахматная доска. Иногда наступал, иногда отступал, иногда обманывал, иногда жертвовал фигурами. Тейя ничего не смыслила в шахматах, у неё никогда их не было, но она отчаянно желала выиграть в этой словесной партии. Он повернул голову к хижине, думал о чем-то несколько секунд. — Хотел спросить. Как тебе новая обитель? Ещё один странный выпад. И вот что в его голове? Не говорить же ему правды. О том, как одним лишь действом, одним лишь переездом он надломил её ещё больше. — Сносно. Было бы лучше, если бы ты не уничтожил предыдущую. — У меня были на то причины. — Очевидно. Если не ошибаюсь, эта причина — лишить Багру её суверенного прибежища? — Дарклинг хмыкнул. Она разгадала его или это насмешка ее предположению? — И меня тоже, — добавила она. Ей не понравился блеск в его глазах. Его полуулыбка. Его шаг, сделанный в её сторону. Его вкрадчивый голос: — Глупая, глупая фьерданка. Неужели ты думаешь, что у тебя когда-либо было прибежище? — Ещё шаг. Тейя не попятится, не должна. — Даже когда ты жила в той убогой хижине, я мог в любой момент отправить к тебе людей, чтобы во сне тебе перерезали глотку за всю твою дерзость. Вот это весть. Тейя и так прекрасно это знала. Жила неделями с мыслью о том, не станет ли эта ночь последней в её жизни, стоит ей закрыть глаза. Но она ему этого не покажет. Тейя не боится и тогда — не боялась. То было скорее здоровое опасение. Переключилась на другое: — Но ты этого не сделал. — Незачем. Ты сама подписала себе приговор, сама стала пустой игрушкой, на которую я могу отвлечься, когда нужно. Ты всё с собой сделала сама. В тот момент, когда втиснулась, куда не следовало. А могла просто уехать, когда приказывали. — Я не игрушка, — процедила она, выцепив из этой тирады одно единственно важное для неё слово. А в памяти — все те тошнотворные отрывки, на коже — прикосновения чужих грубых рук. То, как её, будто игрушку, лапали, трогали, пытались раздеть, передавали из рук в руки. Ком разбухал в глотке, но она не покажет слабости. Даже когда мир качается перед глазами. — Правда? — неприятно рассмеялся Дарклинг. Когда он успел оказаться так близко? — Ты в моих руках. Полностью в моей власти, с той самой знаменательной поры. Ты — моя, фьерданка. — Она чуть не задохнулась. Вздохнула всей грудью, смотрела не на него, сквозь, а мыслями где-то далеко, её уносило, уносило... — И я могу делать, что захочу. Согласись, перевезти тебя из одного дома в другой или заставить носить форму прислуги — не худшее, что я могу сделать. Каждое слово, каждая буква, каждый звук из его уст — капало на кожу кислотой, расщепляло, сводило с ума и выжигало внутри всё яростью. Ты моя. Нет. Нет, ни за что, пусть подавится своим ядом, она — не его, она свободна. Она ничья. И осознанием, мерзким, как грязь, как тина, скользкой змеёй: он прав. Здесь, во дворцах, каждая клетка её тела принадлежит ему, он может содрать с неё шкуру, раскроить ей череп, чтобы заглянуть в её мозг потехи ради. Всё что угодно. Мелкая дрожь прошлась по телу. — У тебя целый дворец, полный людей, — подняла она на него взгляд. Глаза в глаза, старалась не опускать, не сдаваться и не давать слабину. Лишь бы не дрогнул звенящий от напряжения голос. — Играйся с ними, а меня оставь. — Что ты. Людям всегда намного больше нравятся заграничные, диковинные игрушки, не так ли? — пальцами он подцепил прядь её каштановых волос, в которой была видна мелкая, по-фьердански заплетенная косичка. Сколько же сил стоило не опускать глаза. Смотреть, смотреть, внутренне умирать, возрождаться и снова умирать, за секунду, но сносить все эти колкие слова. А он только ухмылялся. Хищно. Насмешливо. — Любой другой человек был бы на седьмом небе, если бы я уделял ему столько же внимания, сколько тебе, — почти что ласково, но собственнически, проводя рукой по её волосам, заверил он. Тейя отчаянно пыталась игнорировать неприятную волну мурашек, прошедшей по телу чуть ли не судорогой. — Мне поблагодарить тебя? Броситься тебе в ноги? — Было бы неплохо, но я оставлю это на твое усмотрение. Ей вдруг стало так мерзко, до тошноты, что она не выдержала и отступила назад. Рыжевато-каштановая прядь, так сильно контрастирующая с бледностью его кожи, выскользнула из его пальцев. Руку он опустил не сразу. С льдом в серости глаз, с насмешкой на идеально очерченных губах. Смотря на неё, держал руку всё так же поднятой, и пальцы всё так же застыли в том положении, в котором касались они её волос. И Тейя проклинала себя за это, но первая мысль, что ей явилась — в этом положении он ещё больше напоминал величественную, безупречную скульптуру. Лишь внешне. А что крылось внутри? Какая гниль потечет, если ногтем царапнуть поверхность? — Я презираю тебя, — почти что спокойно заверила она. Дарклинг усмехнулся, руку опустил. — Ты представить себе не можешь, как же мне от тебя тошно. — Отчего же? — рассмеялся он, сам делая шаг спиной назад, в сторону дворцов. — Могу. Ты презираешь меня так же, как и я тебя — может меньше, а может и больше. Разница лишь в том, что я могу избавиться от тебя, когда надоест. Ты — нет. — И последние слова, добивающе, шепотом: — Ты обречена, Доротейя. Этот шепот разнесся по окрестностям вместе с ветром, шелестел повсюду, сжимал ей легкие и впивался в кожу. Обречена. Доротейя. Одарив её последней высокомерной усмешкой, он развернулся, покидая её. Возвращаясь к дворцу. В очередной раз оставляя ее наедине с этим гадким ощущением внутри. И Тейя смотрела в эту удаляющуюся спину, твердо осознавая: будь у нее сейчас в руках арбалет, револьвер или ружьё — хоть что-нибудь, — она бы выстрелила без раздумий.