Ненужная

Когда Тейя наблюдала за резвящимися в воздухе бабочками или за трудолюбивыми пчёлами, что опыляют разных видов цветы, мир обретал приятные краски. Спокойные, обволакивающие теплом и приглушенными полутонами. Точно время замерло, войны остановились, вечная угроза над ней не нависает, и она может просто жить. Созерцать эту красоту. Однако каждый раз, после таких мыслей — словно в наказание от Джеля, — она слышала его голос. — Если бы ты родилась гришем, ты бы говорила иначе. — Если бы ты родился отказником, — повторила она по-фьердански, и его губы презрительно изогнулись, — ты бы говорил иначе. В этом и суть, никто не выбирает, кем ему родиться. Тейя намеренно говорила с ним на фьерданском. Могла бы и по-равкиански, но ей так отчаянно нужно было, при разговоре с ним, помнить, кто она, помнить, откуда. С Багрой она говорила по-равкиански, чтобы продолжать закреплять знания, но — с ним? Какое-то безумное, дико звучащее сплетение языков. Слышать равкианский и отвечать на фьерданском. Ни на секунду не задумываться, слова лились и воспринимались сами, как нечто само собой разумеющееся. — Но твой народ упускает этот факт из виду и убивает людей, родившихся отличными от них, — напомнил он. Тейя вздохнула глубже. Они прогуливались по саду, гравий дорожки приятно шуршал под ногами и подолом юбки. Руки Тейя сложила за спиной и смотрела прямо, или на цветы, — старалась не смотреть на Дарклинга, непривычно идущего чуть позади. Это не первый раз, когда они идут рядом. Но каждый раз — как первый, и всё внутри неё по-прежнему протестовало этому, каждая клетка тела противилась мыслям. Этим беседам, этой близости к нему, этой непринужденности, словно ничего не случилось. Последнее время он часто захаживал к ней. Бывало, ей не везло натолкнуться на него в саду, а бывало — приходил даже к хижине. Раз за разом. — Дрюскелли убеждены, что дрюсье — это нечисть, — продолжила она объяснять очевидное. — Что, пусть гриши не выбирали, кем родиться, они являются ошибкой природы, которую следует истребить. Ты и сам это знаешь. Это лишь неверное истолкование религии. — И это, по-твоему, оправдание? — Нет. Разумеется, нет. Но и их жестокость — не оправдание вашей жестокости. Вовсе ничто не способно оправдать подобное кровопролитие, разве только это не защита. — И, прежде чем Дарклинг успевает равнодушно возразить, она уточняет: — А вы убиваете не только когда на вас нападают. Вы и сами нападаете тоже. — Да, нападаем в ответ, — безразлично поправил он. — По-твоему, мы должны лишь защищаться и терпеть подобное? — А чем виноваты невиновные люди, которые вовсе далеки от войны? Вы сжигаете целые деревни, попадающиеся у вас на пути, убиваете без разбора, многие равкианцы насилуют фьерданских женщин… — Как и фьерданцы насилуют равкианских. Тейя остановилась, вынудив и Дарклинга отчуждённо остановиться, посмотрела на него. Глаза его кажутся всё такими же усталыми, словно он вовсе не спит и не отдыхает, и это вполне можно считать за правду. Усмехнулся в ответ на её оторопелость. — Неужели ты думала, что убийства — единственные грешки фьерданцев? Какая поразительная наивность. — Фьерданские мужи всегда уважительно относятся к чести и достоинству женщин. — Фьерданских женщин — возможно. Но равкианок они считают распущенными, легкодоступными, падшими женщинами. Я уверен, некоторые идут в дрюскелли не столько из-за убеждений, сколько из-за возможности оторвать душу и наконец не быть такими дотошно правильными. Не то чтобы от слов этих перевернулся её шаткий мирок, но всё же на душе сделалось слякотно. Тейя поджала губы, в задумчивости засмотревшись на очередное насекомое, ползущее по тоненькому стеблю люпинов. — Почему замолчала? — тон сквозил насмешкой. Тейя старалась не реагировать на внутренние уколы раздражения, не поддаваться провокациям и оставаться привычно спокойной. — Не согласна со мной? — Нет. Я не стану отрицать. Плохие люди есть везде, это не зависит от страны. — «Плохие»… — повторил он, продолжая идти вдоль ухоженных клумб. Тейя — неспешно за ним. — После всего ты всё ещё делишь мир на черное и белое? — Не делю. Но, полагаю, необоснованное насилие, в особенности над невинными женщинами, сложно назвать чем-то положительным. Дарклинг кивнул — настолько задумчиво и отчуждённо, что Тейя усомнилась, согласился ли он с ней или просто показал, что услышал. Она вовсе его никогда понять, очевидно, не могла. Казалось бы, чем больше говоришь с человеком, тем больше приоткрывается, тем яснее становится его разум. Мышление Дарклинга для неё с каждой беседой становилось только более петлистым. — А если твой братец тоже этим промышляет? — разрезал он ненадолго воцарившуюся тишину неожиданным вопросом, ударившим по вискам. — Если прямо сейчас он издевается над попавшей под руку равкианкой? — Нет смысла впутывать в эту тему его, — холодно отозвалась она. — Почему же? Полагаешь, что он держится за моральные устои до последнего? — Нет, — отрезала, чувствуя, как внутри поднимается волна отдающего жаром гнева. Не вспоминай. — Потому что я вовсе его братом уже не считаю, и в его упоминании толку нет. Ответил Дарклинг не сразу. Бросил на неё внимательный взгляд. — Вот как, — задумчиво протянул он. — Отца и младшего брата бросила, от старшего отреклась. Удивительное семейство. Укол был болезненным. Несравнимо с уколами раздражения, сильнее в разы. Скорее как надрез в грудине, глубокий и неожиданный. Это провокация, — твердила себе вновь Тейя. Тише. Он провоцирует. Пытается задеть. Стоило привыкнуть, обзавестись уже каменной шкурой, чтобы не пропускать все его отравляющие слова под кожу. — Лучше уж «бросить», чем изувечить собственными руками, не так ли? Дарклинг никак не отреагировал, разве что глаза его непонятно блеснули на солнце. Её выпады насчет Багры его уже не задевали, если вовсе задевали хоть когда-нибудь, в чем Тейя сильно сомневалась. И всё же без ответа она оставить его выпад не могла. В какой момент её жизнь вдруг завернула в место, где пререкаться и обмениваться колкостями с Генералом Второй армии стало для неё обыденностью? — Ты пытаешься увести разговор в другую степь? — осведомилась она, возвращаясь вниманием к изначальной теме. — Мы говорили об отказниках… что ты с ними сделаешь, если станешь всё же абсолютным монархом? Превратишь в рабов? — Для начала, упраздню их чины. Править будут гриши. — А что насчет равенства? Ты разделяешь людей по признаку, который от них не зависит. — Кому оно нужно, фьерданка? Справедливость важнее мнимого равенства, которого и так никогда не существовало. Разве не будет справедливым, что угнетающий слой наконец станет угнетаемым? Вот они и вернулись к началу. Кольцо замкнулось, разговор пошел по кругу. Стоит ли в очередной раз напоминать, что люди не выбирали, кем родиться? Что большинство нынешних отказников не имеет ничего общего с теми угнетателями, что раньше уничтожали народ гришей? Это были настолько очевидные сужденья, что Тейя чувствовала лишь бессилие при мысли пытаться это ему объяснить. — А что насчет царя? — с усталым вздохом поинтересовалась она. — Не думаю, что он так просто уступит трон. — Сомневаюсь, что он доживет до того времени, — непринуждённо ответил Дарклинг, останавливаясь у мраморного фонтана. Звук льющейся воды слегка заглушал его голос, но Тейя была уверена в том, что слышала. И, опешив, недоверчиво спросила: — Ты его убьешь? — Нет, что ты. Как я смею? Царю и самому последнее время нездоровится, — взгляд он отвёл к воде, но губы растянулись в мрачной улыбке, от которой у Тейи внутри что-то ёкнуло. Теперь всё становилось на свои места. Та беготня из дворца во дворец, разговоры прислуги, обрывки которых до неё изредка доносились. Стоило догадаться. Как же Тейе хотелось бы рассказать всё, что она сейчас слышит и слышала! Дарклинг не осторожничает в своих высказываниях, зачастую говорит прямо, иногда прикрывается иронией, но суть его слов всё равно была прозрачна. Конечно, он точно не рассказал ей и четверти своих планов, и всё же — многое. Просто потому что ей никто не поверит, а доказательств у неё никаких. Да и не допустил бы он её ко дворцам, чтобы она предприняла хотя бы жалкую попытку. И она вынуждена выслушивать о том, как весь мир падёт под его властью, и не быть способной что-либо сделать. Всё равно что быть свидетелем многочисленных казней на плахе, стоять молчаливо и внимательно лицезреть, как кровь стекает по ступеням, смешиваясь с грязью. А нужно ли ей что-либо делать вовсе? Быть может, просто уйти, сбежать, подальше от интриг, которые вовсе её касаться не должны? Если постараться, возможность найти можно, обязательно, но это сложно и опасно, и пришлось бы оставить Багру, которая ни за что не согласится пуститься в бега. А Тейя уже даже начинала привыкать к этой безумной рутине. Дни проходили сперва за уборкой хижины и постоянной готовкой, а когда появлялся Дарклинг — за рассуждениями и за беседами. Тейя уже даже порой сомневалась, что он ищет Алину. Может, он вовсе о Заклинательнице Солнца позабыл или же она давно мертва, а Тейе об этом неизвестно? Нет, он бы сказал. Или это ещё один способ помучить её, неизвестностью? Жестокий метод, как и все его методы. — Неужели так уж тебе интересно проводить время с фьерданкой? — спросила Тейя однажды, приподнимая юбку, чтобы не елозить ей по корням и листьям — они бродили по рощице неподалеку от хижины. — Я единственный способ разгрузить голову? — Твои суждения занимательны, — спокойно ответил он. — К чему этот вопрос? Так уж тебя донимают эти беседы? — Тебе напомнить, как я тебя ненавижу? Дарклинг улыбнулся, спокойно миновав очередной корнистый выступ. По этому небольшому леску он перемещался определенно ловчее Тейи. Здесь был небольшой склон, ведущий в сторону высоких стен, и если спускаться прогулочным шагом было легко, то подниматься труднее — даже несколько сбилось дыхание, но Тейя старательно этого не выказывала. — Я мог бы мучить тебя и другими способами, — остановившись наверху и повернувшись к ней, напомнил он. — Бросить тебя на растерзание псам или на развлечение гришам. Беседы со мной — согласись, не худшая из перспектив. И он неожиданно протянул ей руку. Видно, всё же подметил, как её плечи вздымаются от дыхания чуть чаще, чем следовало бы. До выровненной тропы осталось совсем немного, и нужно было лишь преодолеть эти, самые тяжелые из-за крутости спуска, несколько ярдов. Жест этот был по всем стандартам дворцового этикета — помочь хрупкой девушке. Но это негласное правило никогда не предназначалось для какой-то фьерданки, которая, по сути своей, всё равно что прислуга. Если бы не тот вечер, когда он ударил её по лицу, и все последующие разы, когда он едва держался от того, чтоб не убить её или искалечить, он, должно быть, даже мог бы зваться джентльменом. — Да уж, — хмыкнула Тейя в ответ на его вопрос. И прошла мимо него, поднимаясь сама. — Даже и не знаю, что хуже — мучения от клыков псов или от рук гришей, — продолжала она, прогулочным шагом идя дальше. Дарклинг всё ещё стоял на том же месте. — Полагаю, псы ко мне были бы даже снисходительнее. Его приглушенный смешок в ответ на её слова был тихим, но Тейя всё равно услышала. А после он легко нагнал её, и они продолжили этот непозволительно непринужденный разговор. Была в этом даже и некая польза. В самом начале, через пару дней после того, как назвал он её своей игрушкой — он тогда ещё почти не заходил к ней, пропадал днями во дворцах, — она гуляла по саду и наткнулась на двух служанок. И решила воспользоваться случаем, задать им вопрос, который мучил её почти с момента прибытия. — Извините, — обратилась она кротко, подойдя ближе. Они тут же замерли, резко обрывая своё какое-то обсуждение. Повеяло чванливостью. — Я хотела спросить. А где здесь конюшня? — Зачем тебе? — отозвалась одна из них, поправляя что-то в плетеной корзине, всем своим видом показывая недоброжелательность. — Хотела бы увидеть одного из коней, если можно. Гнедого. — Увидеть? — спросила вторая. — Ты случайно не уехать собралась? — Нет, что вы, просто взглянуть. — Да-да, просто взглянуть, а потом не досчитаются одного коня в конюшне. Дурью не майся. Пойти посмотреть на коней… Занимайся, чем велено: следи за старухой. А в чужие дела не лезь, только под ногами у конюхов там мешаться будешь. И эти две женщины в белых одеяниях, обменявшись друг с другом насмешливо веселыми взглядами, двинулись куда шли. Тейя не могла просто смириться. — Извините, — делая шаг вперед за ними, снова бросила она вслед, и они обернулись, — а вы не могли бы тогда спросить у Его благородия, нельзя ли… Они даже не дослушали. Громко рассмеялись. — У Его благородия? — сквозь смех спросила та вторая. — Чтобы мы спросили что-то у Дарклинга? Да ещё и о тебе? — Ой, сказочница… планку понизь. И займись уже чем-то полезным. Внутри неё всё закипало. Но нет смысла срываться. В срывах вовсе никогда нет смысла. А что послужило бы срывом? Рассказать им, кто она на самом деле, что пережила и как часто само Его благородие с ней говорило с глазу на глаз? Не повод для гордости. Тейя бы с радостью вычеркнула все те моменты из своей жизни и забыла бы, как страшный сон. Имела бы она вовсе право рассказать им о том, насколько близко она подобралась к Дарклингу? Насколько близко подобрался он? Рассказать, какое безумие вершится с того момента, как впервые они побеседовали почти как равные? Посмотрев несколько секунд на далёкий пейзаж, виднеющийся за высокими стенами, чтобы успокоиться и охладить мысли, Тейя просто оставила слуг и ушла в дом, думая, что ей делать. Думая, так ли это важно — увидеть снова Фрейра, посмотреть в его умные глаза, погладить по тёмно-рыжей шерстке и вспомнить то недолгое время, когда всё было относительно хорошо. В груди тоскливо защемило, и она пришла к выводу: да. Важно. А потому, когда Дарклинг снова почтил её таким тягостным для неё присутствием, она осмелилась спросить: — Куда я могу заходить на этой территории? — Тебя интересует какое-то определенное место, я так понимаю? — Да, — ответила она, стараясь не проявлять легкого удивления от того, как быстро он понял. Ничему уже не стоило удивляться. — Конюшня. Дарклинг усмехнулся. — Неожиданный выбор. Из всей необъятной территории дворцов — конюшня… — Ты дарил мне коня, — прервала она его очередную потеху над ней. — Гнедого. Я понимаю, что времена изменились, но я бы хотела его увидеть. — Соскучилась по какому-то коню? — Для тебя это так дико звучит? Понятие привязанности тебе вовсе не знакомо, верно? Он скривил губы в снисходительной полуулыбке. Почти всегда он к её попыткам задеть его относился скорее со снисхождением, и это разжигало её раздражение только сильнее. — Что ж. Должен же я баловать свою игрушку? — безразлично пожал он плечами. — Особенно если она требует столь малого. Пошли. Фрейр узнал её сразу же. Поднял голову, привычно боднул в плечо, ластясь. Тейя, с выдохом облегчения — боялась, что его уже забрал кто-нибудь другой — положила ладонь ему на шею, почесывая роскошную гриву. Улыбка сама собой возникла на губах. — Тяжко, наверное, иметь среди друзей одного только коня да слепую старуху? — скептически спросил Дарклинг, опираясь плечом о деревянную балку, держащую потолок конюшни. Помещение было полностью пустым — минутами ранее генерал одним лишь властным взглядом приказал всем слугам удалиться. — Тяжко, наверное, друзей не иметь вовсе? — спокойно отпарировала она. С тех пор их встречи и стали относительно регулярными. Они беседовали о разном. Политика, религия, войны, искусство, убийства, Каньон, целительство… Тейя не образована и выросла в крестьянской семье, тех книг в детстве явно было недостаточно для такого же уровня образованности, как у него, она сама это прекрасно понимала. Но всё же Дарклинг находил в этих беседах нечто интересное, раз приходил снова и снова. Или, может, как раз простота её суждений и неосведомленность в дворянских ипостасях и привлекала его: он же «разгружал голову». Крестьянская фьерданка — идеальный для того случай. Убеждения у них то отличались кардинально, то, к ужасу Тейи, совпадали. Мнения о политике, разумеется, расходятся по прозрачным причинам. Войны, Каньон… всё это не раз обсуждалось. Целительство же, вопреки её представлениям, Дарклинг ценит. Конечно, не то, которым занималась Тейя, а колдовское целительство, но всё же она полагала, что он относится к целителям как к рабочей силе уровня прислуги. Но он заявил, что они так же ценны, как и все те солдаты, что у него есть. Мнение о важности религии они тоже разделяют. Только Тейя смотрит на религию с духовной точки зрения, а Дарклинг — стратегической. Искусство — также. И самое удивительное и непостижимое уму — атмосфера бесед была не напряженной. Если не считать взаимных уколов и вечных попыток ткнуть Тейю в её ничтожность, беседовать с ним — это как беседовать с обычным человеком. Такая же непринужденная манера, такое же разнообразие тем. Единственное, что сохраняло его образ: всё ещё чувствовался его возраст, его древность, которой сочилась его манера поведения, его тон, его взгляд. Даже его осанка или походка — Тейя не смогла бы объяснить это словами, но она чувствовала, как разнится он по сравнению со всеми остальными людьми во дворцах. Это было единственное различие. В остальном — точно обычный человек. Всё время приходилось напоминать себе, кто он. Что он сделал. Заново воспламенять в себе ненависть к нему, раз за разом, словно чиркая спичкой, чтобы это пламя презрения не потухло под мнимой шторой расположенности. Эта атмосфера обманчива, — каждый раз говорила себе Тейя. — Он всё то же чудовище, которое совершило непростительное и ещё не раз способно совершить. И Багра только подпитывала в том уверенность. Когда Тейя в очередной раз зашла в душную хижину после беседы с Дарклингом, Багра впервые начала этот разговор. — Прекрасно проводишь время? — осведомилась она. Тейя даже не сразу поняла, о чем идёт речь. Стянула с плеч шаль и, аккуратно расправив, сложила на табурете. — Ты думала, я не слышу ваших голосов? Только после этого осознание возникло в мыслях. Вздохнула: — Он сам приходит. Я того не желала. — Но ты и не против. — Извините, я не совсем понимаю, к чему вы клоните. — К тому, что ты забываешься. Забываешь, кто он и как опасен. Тейю озадачило, что она не сказала «кто он и что он сделал, что сделал со мной». Не упомянула о трагедии, совершенной с Багрой руками родного сына. Лишь о том, как он опасен. В особенности для Тейи. — Я не забываю. Но я и не вижу смысла бояться. Что будет, то будет — я готова к любому исходу. — Нет, — усмехнулась Багра. — Не к любому. Не к тому, которому идешь. — Я вас не понимаю. Багра больше закуталась в свой кафтан, ставший ей больше размером. Свет от печи освещал её осунувшееся лицо и подчеркивал тени, залегшие в сеточке морщин, которых прежде не было. — Как думаешь, чем все закончится? Что ты наконец выведешь его из себя, и он тебя убьёт? — спросила она с насмешкой, и Тейя потупила взгляд, потому что, по её мнению, этим все и закончится с большой долей вероятности. — Нет, не спорю, все может быть и так. Или же альтернатива: ты настолько привыкнешь к нему, что и ненависть исчезнет, и появится привязанность. — Это нелепица, — не выдержала Тейя с нервным смешком. Какая привязанность? — Он лишь собеседник, которого интересно попытаться разгадать, — зачем-то призналась она в своем глупом умысле. — Как, думаешь, он располагает к себе людей? Всех, кто ему сейчас доверяет? Все им интересуются. Он умен и знает, как заинтересовывать. Пройдет время, и ему не понадобится держать тебе здесь на привязи, ты и сама станешь послушной собачонкой. Звучало это так неприятно, что аж захотелось проглотить эту горечь и уже просто закончить разговор. Но она не уходила, а лишь принялась раскладывать посуду по полкам, чтобы чем-то занять руки. — Стал бы он тратить время на расположение какой-то фьерданки, — бросила она. — От которой ему никакого толку. — Верно. Ты бесполезна. Потому я и не отрицаю, что он правда лишь забавляется. Но, фьерданка, запомни: он никогда не ограничивается лишь одной целью. И сделать из тебя безвольную, верную ему слугу наравне с другими слугами — звучит заманчиво, пусть и мелко. Тебе следует быть осторожнее в этих глупых разговорах с ним. — Я никогда не буду ему верна, — твердо отрезала она. Её передёрнуло от мысли быть ему преданной. — И никогда не привяжусь. Слишком ярка моя к нему ненависть. И после своих же слов почувствовала укол. Разве не она последнее время снова и снова воспламеняла заново к нему злобу, лишь бы не забыть о его поступках и его истинном лике? Разве не ей порой он кажется таким обманчиво человечным? — Ну-ну, — насмешливо ответила Багра. — Пока в разговорах с ним я слышу холод в твоём тоне, и на том спасибо. Но что потом? Исчезнет лёд, оттаешь. Станешь ждать встреч с ним, ждать, чтоб приходил он чаще. Тосковать, когда его не будет рядом. В итоге — окажешься в ловушке. И он погубит твою душу, как погубил множество других. — Я ни за что не стану тосковать по безжалостному чудовищу, — уверенно ответила Тейя. И дополнила: — И я не поддамся его манипуляциям, я лишь хочу подобраться ближе. А душа её и так уже загублена. Ни будущего, ни чистоты души ей уже и не приснится. Багра рассмеялась, и Тейя сложила посуду в стопку, решив оставить её на потом и просто уйти в свою комнату. Душный спёртый воздух словно отяжелел и давил теперь на плечи и грудину. — Никто не сможет стать ему ближе, чем была я, — услышала она в спину. — И посмотри, что сталось даже со мной. Перед дверью Тейя специально шаркнула ногой, чтоб оповестить Багру о намерении оборвать разговор. И, прежде чем закрыться в комнате, сказала всё же напоследок, чуть тише: — Я и не жду счастливого финала. *** И всё же сказанное подействовало на неё отрезвляюще. Ничего нового она и не узнала, но слышать все те несформированные собственные мысли от другого человека — тошно. — Как много у тебя масок? — поинтересовалась в какой-то момент Тейя. — Сам не путаешься в том, какое лицо и когда показывать людям? Ей показалось, что он съязвит или станет с холодом отнекиваться, игнорируя. Но он ответил: — За столько веков научишься не путать. — И чему ещё ты научился за шесть столетий? Помимо манипулирования, чрезмерной жестокости и ненависти ко всему миру? Снова она ждала выпада от него. Привычного яда, пропитывающего его слова и жалящего болезненно. Он улыбнулся. И не ответил. О чем он думает? Что в его голове? Что кроется под этим каменным непробиваемым слоем? — Ты хоть на какие-то эмоции способен? Или время и это у тебя отняло? Дарклинг перевел взгляд на неё. Посмотрел пронзительно, глубоко, проникая взглядом под кожу. Слегка наклонил голову к ней: — А как считаешь ты? Подобного вопроса она не ожидала, а потому слегка растерялась. Но виду не подала: уделила себе всего несколько секунд на размышления. — Не способен, я полагаю. Кроме злости, жажды власти и ненависти. Считаю, что в тебе давно уже всё отмерло. — То есть никакого удивления, страха, упоения, обеспокоенности, тоски?.. — Не знаю, — честно ответила она, поведя плечами. — Разве что в легкой форме. И, быть может, ты способен на удивление, если застать тебя врасплох. Он рассмеялся. — Меня невозможно застать врасплох, фьерданка. А ей казалось — можно. Хотелось верить. Хотелось представлять. Что способен к нему кто-то подобраться незамеченным, что хватило бы кому-нибудь на это духу и ловкости. Что пронзит однажды кто-нибудь его сердце клинком или пулей. А ещё лучше — силой гришей. Чтобы погиб он от той силы, которую так возвышает и боготворит. Алина — тут же пришло на ум. Погибель от её рук. Или Дарклинг, напротив, не заслужил такой поэтичной кончины? Заслужил чего-либо приземлённого и низкого? И всё же Тейя невольно представила. Перед глазами оживилась вымышленная красочная картина: его испуганный взгляд, который вовсе представить трудно, его ужас, написанный на идеальном побледневшем лице, его алая кровь, льющаяся из ран вместе с вытекающей из него жизнью. Тейя сама не заметила сперва, как уголок губ чуть приподнялся. И Дарклинг — он не мог упустить этого из виду. Ничто никогда не ускользало от его внимания. А потому малейшее движение, малейшее изменение в лице, и его внимательный взгляд уже прикован к изменению, к её едва заметной, полупрозрачной ухмылке. Пускай она и поняла уже, в чем дело, но не стала ничего менять: не надела каменной маски, оставила всё, как есть. Пусть смотрит. Пусть думает. Ожидала очередного сардонического вопроса, в духе: что тебя рассмешило, позволь узнать? Но Тейя не услышала этого. Вовсе ничего не услышала. Он все так же стоял, так же молчал, так же смотрел на неё, на изогнутые в полуулыбке губы. И только спустя долгие тягостные секунды: — Иногда так сильно хочется снять с тебя скальп и раскроить череп, лишь бы заглянуть в твой мозг и понять, что у тебя в голове. Тон такой ровный, безразличный, будто вовсе он не собирался признаваться в этом, но слова сами сорвались с языка, отчужденно озвучивая мысли. Как самая обычная фраза, как скупое вежливое замечание. Тейя опешила. Почти не выдала этого, но уголок губ опустился. Сердце забилось чаще. Будто он действительно мог это сделать — размежевать ей голову, только чтобы заглянуть в мысли. И пусть звучало это жутко, пусть слова были отвратительны, внутри неё это отозвалось приятным теплом удовлетворения. Дарклинг не мог её понять. Не мог прочесть, как читает всех остальных. Она не открыта пред ним. — Совсем необязательно раскраивать мне череп, — спокойно и надменно отозвалась она. Почему бы не поделиться этой песчинкой от всех её мыслей? — Я представила, каково было бы видеть тебя уязвленным. Раненым. — Его брови слегка приподнялись. — Что было бы, если бы Алина применила на тебе твой же разрез. — Алина, — неожиданно повторил он с усмешкой, окунувшись в какие-то свои мысли. — Алина, Алина…. — повторял, а перед глазами словно оживлял её образ. — По-твоему, она смогла бы причинить мне вред? Хватило бы ей сил? — Кто, если не она? Разве не она равна тебе по силе, не она такая же, как ты? Дарклинг снова помолчал. Что в его голове? — Сила гриша пропорциональна его возрасту. Алина — ребёнок. — По сравнению с тобой, все — дети. — Да, фьерданка, в этом и суть. Никто не способен встать на один уровень со мной. Тейе безумно хотелось ответить что-нибудь колкое. Что-нибудь, что подкосило бы эту его надменность, это самолюбие. Но что сможет оставить трещину на самолюбии, взращиваемом веками? Ничего. — Знаешь, — усмехнулся он. — Забавно, что ты представила, как именно Алина это делает. Не ты сама. Настолько сомневаешься в своих силах? Та жалкая попытка в старой хижине научила тебя хоть чему-то? — Нет, — приподняв подбородок, ответила она. Пускай глупо, пускай неразумно… — Не научила. Дай мне в руки меч или кинжал, и я попробую снова. — Без меча и кинжала не можешь? — Я не глупа. — Ты бы и с ними не смогла. Так давай же. Голыми руками, я даже не стану сопротивляться. Что ты предпримешь? Попробуешь задушить? Или выцарапаешь мне глаза? — Тейя не отвечала. Смотрела на него ненавидящим взглядом, желая испепелить одними лишь глазами. Дарклинг усмехнулся, подошел ближе, и Тейя успела отпрянуть лишь на крохотный шаг. — Ну, почему молчишь? — схватил её руки за запястье. Тейя дернулась, но осознала, что пытаться вырваться бесполезно. — Что бы ты сделала этими слабыми ручонками? — Эти слабые ручонки убили восемь человек. — Ножом, — напомнил он в очередной раз. — А без него кто ты есть? Ты и с ним была никем. Но он хотя бы создавал видимость того, что ты защищена, не правда ли?.. Бессмысленное, пустое ощущение безопасности. Её взгляд дрогнул. Боже, почему же так тошно от того, что он прав? Но, Джель, откуда ему знать, что этот нож был с ней всё время? Что не единожды она вынула его из ниоткуда, чтобы нанести по нему удар, а носила всегда? И, будто прочтя мысли, а на деле — прочтя вопрос по взгляду, он ответил: — Я видел, фьерданка, — наслаждаясь своим преимуществом, своим превосходством, полушёпотом сообщил он. — Я замечаю каждую мелочь. Ты думала, я бы не заметил? Как клала ты руку на бедро почти каждый раз, когда видела меня. Я не глуп, Доротейя. Умею складывать очевидное. Его пальцы сильнее сжались на запястьях. Казалось, что он сжимает как в тисках, до синяков и трещин в костях, и в то же время — так спокойно, ненавязчиво, почти мягко. Ей стоило догадаться. Ей думалось, что он вовсе не замечает её существования, но это было бы слишком опрометчиво с его стороны. Она не находила слов, чтобы ответить ему. Чтобы не быть беспомощной, в очередной раз опешившей игрушкой. Лишь смотрела на блеск в его кварцевых глазах и тень улыбки. — Каково тебе живется сейчас, м? Даже без этого жалкого куска металла. Живется без всего. Только ты и твои слабые руки. Дарклинг отпустил одно её запястье, и она попыталась освободившейся рукой отстранить его от себя, расцепить его крепкую хватку пальцев, но ожидаемо не выходило. И когда он поднял руку на уровне её лица, она окаменела, не сводя с неё непонимающего взгляда. Голос понизился едва ли не до шепота: — Каково тебе живется… — продолжал он, и между его пальцев заскользила тонкими нитями мгла. Тейя замерла, и даже дыхание её замерло, лёгкие не пропускали внутрь ни вдоха, —…зная, что людям, тебя окружающим, даже оружия не нужно? Тени всё материализовались. Совсем крохотные, не как та тьма, которую он призывал в роковой вечер. Это скорее несколько капель того огромного моря, что таится внутри него. И эти капли тьмы сгущались, превращались в нечто тонкое, блестящее под светом уходящего солнце. Как лезвие. Сердце забило испуганно. Било и било о рёбра, пока Тейя старалась не шелохнуться в этой опасной близости от острия тьмы. А Дарклинг словно игрался. Наблюдал за её эмоциями, наблюдал как за зверьком. Шевельнул пальцами, совсем невесомо, и лезвие, от которого исходил чёрный дым, тоже шелохнулось в воздухе. Несколько её тонких волосков, выбивающихся из косы, отсекло мгновенно. И Тейя, едва ли перебарывая дрожь, следила за тем, как они невесомо опускаются на траву, медленно, как будто само время замедлилось. Даже Джелю неведомо, как нашла она в себе силы, в дюйме от этого лезвия, поднять взгляд и посмотреть хищнику, загнавшему её снова в ловушку, в глаза. И спросить нагло: — Неужели, чтобы подтверждать самому же себе свой статус, тебе так уж нужно повторять одно и то же? Каждый раз говорить очевидное? Дарклинг улыбнулся. И взмахнул рукой. Сердце в тот же миг испуганно бухнуло о ребра и будто остановилось. Тейя подалась назад, но он не позволил отстраниться. А лезвие пролетело мимо неё. Рассекло воздух со свистом и врезалось в кору дерева. Вошло в твердую поверхность глубоко, почти до середины, и, будь дерево меньше, обязательно разрезало бы ствол пополам. Тейя отпрянула: хватка наконец ослабла. Смотрела на него в ужасе, понимая, что вместо этого дерева могла быть её голова. Дарклинг, со все той же спокойной, издевательской улыбкой, сделал вальяжный шаг назад. Сложил руки вместе и задумчиво уперся в них подбородком. — Верно, фьерданка, мне не нужно самоутверждаться. Но зачем мне отказывать себе в удовольствии видеть в твоих глазах страх? И он развернулся к замку, уходя. Как и каждый раз — всегда после того, как протопчется по ней, всегда оставляет бороться с желанием либо убить себя, либо убить его. Тейя не стала дожидаться, когда он скроется из виду. Повернулась и помчалась к хижине. Сердце колотилось ужасно, ноги подкашивались, но она ворвалась в дом, промчалась к своей комнате. Села на пол, прижала руки к груди, пытаясь унять дрожь. Кровь висках била оглушая. Била, словно говоря: «ненавижу, ненавижу, ненавижу». Как ранее она могла хотя бы подумать о том, что он может выглядеть человечным? Она — всё та же игрушка в его руках. Беззащитная. Безоружная. Безоружная. Осознание ударило в голову внезапно, вынуждая тут же подняться. Мысли всё роились в голове, всплывали образами перед глазами, и несколько долгих секунд она стояла посреди комнаты, задумчиво взирая в одну точку. А после она отчужденно, словно все эмоции разом растворились, двинулась обратно из комнаты. Багры в гостиной не было — возможно, в своей спальне. Оно и к лучшему. Тейя прошла в кухню. К тумбе, на которой стояла деревянная подставка с выжженными на ней узорами. В подставке — ножи с разными назначениями: для чистки овощей, для мяса, рыбы, овощей. Все разной длины и разной толщины. Тейя не думала об этом ранее, поскольку не видела смысла. Всё равно нож не способен её спасти. Но для чувства безопасности? Для хотя бы малейшего шанса?.. Вытащила среднего размера нож из подставки, с этим знакомым, приятным звуком скользящего лезвия. Рукоять деревянная, не очень удобная, но лучшее из того, что есть. Как завороженная, Тейя коснулась кончиком пальца острого конца. Представляя, как оно входит в плоть, как лицо нападающего меняется с самоуверенного на растерянность. И на душу накатила приятная волна воодушевления. Но затем рука опустилась и невольно коснулась бедра, которое уже давно пустует. Носить нож на бедре было удобно, он всегда был под рукой, и пускай достать его занимало некоторое время, всё равно это было быстрее, и эффект неожиданности играл свою роль. Застать врасплох его не удастся. Не получилось и в первый раз, теперь уж подавно. Или, может, он даже не полагает, что она смогла бы встать на одни и те же грабли снова? Во всяком случае — это рискованно. И нужно продумать всё тщательнее. Всю ночь она перешивала свою старую душегрею. Ткань у неё была достаточно плотная и идеально подходящая, но слишком она была длинной. Потому Тейя урезала её в длине, сделав по пояс. Исколола себе все пальцы иглой, замучилась перешивать, чтобы всё было аккуратно, а рябящий свет свечи часто тому препятствовал. Но, работая, Тейя тихонько напевала себе почти забытые уже фьерданские песни, и это приободряло её, напоминая о доме. — Выглядишь уставшей, — равнодушно подметил Дарклинг на следующий день. — Я когда-то выглядела не уставшей? Работа по дому действительно выматывает. Как и любая ручная работа, но что об этом знать генералу-дрюсье? Интересно узнать, когда в последний раз он держал что-нибудь тяжелее пера, учитывая, что всю работу за него выполняют его слуги и опричники. — Более уставшая, чем обычно. — Всю ночь перешивала кофту, — объяснила она. — Последние дни льют дожди, и я подумала, что стоило бы утеплиться, но мне не нравился прежний крой. По правде сказать, Тейя объяснила ему такую незначительную вещь не просто так, хотя могла бы промолчать или съязвить. Ночью она рассудила, что лучше обратить внимание на обновку раньше, чем обратит он сам, чтобы у него не было каких-то своих домыслов и подозрений о том, почему вдруг в ней появились хоть какие-то изменения. Его скучающий взгляд прошелся по её одежде. Ему неинтересно, и это только радовало. А нож тем временем приятной тяжестью висел за спиной. Туго затянутый пояс вверху юбки крепко прижимал к телу рукоять, лезвие которого было спрятано в замысловатом кармане внутри расстёгнутой душегреи. Такая мелочь. Но дышать сразу стало проще. — Если бы ты не упрямилась, — неожиданно развил он эту тему, — и надела форму прислуги, тебе бы шить не пришлось. Только представь, формы одежды на любой сезон, даром… разве не сказка? — Тебе так уж хочется видеть рядом с собой служанку? Тейя это представила. Идет он, в черном генеральском одеянии, и она, семенит за ним в белых одеждах прислуги. Словно он раздаёт поручения, а она покорно внимает. Крестьянская одежда тоже явственно выделяется, но хотя бы не режет глаз ярким белым пятном издалека. Как бы Дарклинг объяснил своим людям, что рядом с ним нередко можно заметить это белое пятно? Он лишь улыбнулся, ничего ей не ответил. И только тогда она и осознала. За все те разы, что они беседуют, она ни разу не видела ни вблизи, ни вдалеке гришей, прислугу или опричников. Словно он нарочно выбирает те тропы и те участки садов, где точно никого не будет. А потому в любом случае — что она в крестьянской одежде, что в форменной, — ни у кого вопросов не возникнет. Ей сделалось неуютно. Она и так знала, что у него всегда всё под контролем, даже в те моменты, когда она и не задумывается. И всё же — в очередной раз убеждаться в этом было прескверно. *** — Наивность твоих рассуждений просто изумляет, — рассмеялся он. — Ты говорила, что любой человек заслуживает минимального уважения, но что любой заслуживает спасения и прощения… в таком случае, я тоже заслуживаю? — Будем считать, ты — не человек. Мы это уже обсуждали. Даже никак не отреагировал на её очередную издёвку. Привык к тому, что считает она его монстром, как и она привыкла к тому, что он считает её ничтожеством. Продолжил: — А все те жертвы твоей кровожадности? М? Почему же ты их не спасла и не простила? Прямо-таки загорелся этой темой. Не так, как это делают обычные люди, блеска в глазах у него не появилось и тон всё такой же ровный, но за эти дни частых разговоров она научилась хотя бы понемногу, по самой крупице отличать его эмоции. И сейчас ему явно было интересно. Но что именно? Почему? Ему так интересна тема спасения? Разумеется, нет. Наверняка он так упивается этой темой, потому что это новый, более занимательный способ протоптаться по всем её былым горестям. — Ты пытаешься вывести меня, — холодно констатировала она, не отвечая на его выпад. — Ты же прекрасно понимаешь, что я не о том. — Тебе меньше стоит беседовать с Багрой, — с легким смешком подметил он. Ожидал, видно, большей злости от неё, чем получил. — Ты становишься рассудительнее. — Разве не всегда я была рассудительна? Дарклинг улыбнулся. Не ответил. — Не думаю, что вовсе существует душа, — продолжил он рассуждать, поднимаясь на небольшой изогнутый мост, перекинутый через тонкий ручей. — Религиозные бредни. — Я считаю иначе. — Очевидно. Решив несколько полюбоваться открывшимся видом — с этой стороны от хижины она заходила редко, — Тейя остановилась у изящно вырезанного парапета. Дарклинг остановился тоже, подошел к парапету справа от неё и упёрся руками в деревянную поверхность. Даже просто стоя у ограждения, Дарклинг казался величественным. Поза, уверенно лежащие на парапете руки, всё такой же усталый, но глубокий взгляд. При сумерках его волосы казались ещё темнее, хотя казалось, что уже некуда. Не в первый раз эта величественность притягивает взгляд. И вновь Тейя подумала, что хотелось бы, чтобы оболочка человека была под стать его душе. Чтобы было видно, как черна его суть. Но вместо этого судьба снова и снова ей доказывает, что обычно всё ровным счётом наоборот — чем красивее, грациознее хищник, тем опаснее его клыки и когти. Странно вспоминать, что ранее она считала иначе. — Какое-то время я считала, что каждый грех на душе отображается на нас физически, — негромко, будто самой себе, сообщила Тейя. — Во время свершения почти каждого моего греха на мне был оставлен чем-либо или кем-либо шрам. И я была убеждена, что это одна из кар Джеля. Ещё полмесяца назад ей показалось бы диким так просто рассказывать ему такие подробности, выкладывать то, что хранилось у неё в голове. Но за время разговоров с ним она приняла, что он и так, из-за Багры, знает её прошлое. Знает её преступления. Как и она знает его. Какой толк держаться до последнего за жалкие обрывки скрытности? Она не видела смысла в том, чтобы ждать, когда он задаст вопрос, отвечать односложно и кротко молчать, если она может рассказать сама, может сама задать вопросы, сама начать какую-либо тему. Это даже в некотором роде придавало видимости того, словно они, два необычных собеседника, находятся на одном уровне. — Занимательно, — прокомментировал он. И спустя несколько секунд обдумывания: — Ты сказала «какое-то время». С каких пор ты в этом разубедилась? — С тех, как встретила самого дьявола во плоти без единого внешнего изъяна. Дарклинг, на секунду до этого посерьезневший, снова несколько повеселел. Его в целом сложно назвать веселым, попросту не повернется язык, но всё же сейчас это сильно разнится с его привычной генеральской холодностью. Хотя что, право, хуже — абсолютное безразличие или это сардоническое желание потоптаться по ней, развлекаясь? — Но спасения этот дьявол всё же не заслуживает? — отступив на шаг от парапета, поинтересовался он. — А что в тебе спасать? Душу, которой, по твоим словам, в людях вовсе нет? От неё у тебя все равно мало что осталось, я полагаю. Если твою душу выжать, как тряпку, из неё ручьём потечёт гниль. Его смешок ей не понравился, потому что сразу после него он медленно приблизился к ней со спины. И совсем рядом: — Не гниль, а тьма, — негромкий бархатный голос спровоцировал волну мурашек. Тейя виду не подала и лишь приподняла подбородок, продолжая безразлично смотреть прямо перед собой. — Но что ещё ты ожидала от человека, рожденного тьмой? — У всех есть выбор. Ты сам выбрал бессердечие. Даже рождённый тьмой, он мог служить свету. Но он выбрал погрузиться в эту мглу с головой и вынуть из груди свое сердце. — А ты выбрала насилие и муки совести, — презрительно ответил он, отходя. — Если уж убиваешь, фьерданка, делай это так, чтобы тебя до конца жизни не пожирало чувство вины. — Я не считаю себя виноватой, — ответила Тейя и тоже отошла от парапета, возобновляя неспешную прогулку: хотелось уже двигаться в направлении хижины, подвести к концу разговор. — Совсем не коришь себя? — Не корю. — Лжешь. Это его стальное лжешь всегда ударяло по ней особо пронзительно. Так же, как и лжешь Багры. Они оба запросто читали подобные мелочи по ней, и даже тон порой совпадал, от каждой буквы веяло фактом, что Багра и Дарклинг связаны. И каждая буква пробиралась под кожу. — Ты сама назвала это грехами, — напомнил он, когда они ступили на тропу, ведущую через край рощицы к хижине. — Если я не виню себя за них, это не делает мою душу более чистой. — Верно. Но почему ты тогда прячешь свои шрамы? Тейя остановилась, не вполне понимая, к чему он ведёт. Глядела на него вопросительно, словно по лицу прочтёт разгадку. — Ты сама их связала со своими грехами. Если не стыдишься ты своих шрамов, то почему прячешь за слоями одежды? Если они на ногах или спине, оно и понятно, но на ключице… не припоминаю, чтобы хоть раз видел тебя не застегнутой по самую шею. А какой смысл являть всем уродливый длинный шрам? Тейя уже слишком привыкла к ощущению закрытого тела. И живя во Фьерде она никогда не открывалась, поскольку холода и строгие нравы не способствовали тому, но хотя бы ключицы открывала. Теперь же, Дарклинг прав, всегда носила по шею, чтобы не пугать… — И дело ведь не в эстетическом виде? — оборвал он её мысли, словно холодный внутренний голос. И сделал шаг к ней. Тейя отзеркалила его движение, отступив на такой же медленный шаг назад. — Вряд ли тебя волнует внешняя сторона, — ещё шаг. Тейя осмотрелась. Они в рощице, далекой от хижины и тем более дворцов. И до этого она оставалась с ним наедине — если быть точнее, она скорее не помнила моментов за последнее время, когда они были не наедине, — но сейчас это почему-то ощущалось особенно остро. Болезненно. Оглушительным криком в голове: «Что бы там ни было, лучше беги». Не хотелось даже и думать, к чему он ведёт. Но то, как приближался он к ней, пугало до одури. Когда она оказалась в ловушке, было слишком поздно. Дерево — неожиданно сзади, он — спереди. Вправо, влево… почему она не дернулась вправо или влево, когда ещё могла? — Ты боишься, — вкрадчиво продолжал он, делая паузу, — что люди увидят тебя насквозь. Показать шрамы для тебя — все равно что оголить душу. Какая же глупая. Сама ему отдала в руки все козыри. Сама сказала про шрамы. Ей казалось, что эти слова не смогут её задеть. Предоставляя ему все карты, она полагала, что уже давно отпустила те мысли о своей греховности, о несводимых шрамах и навсегда оставшихся следах на её душе. Нет, наивная, не отпустила. — Это всего лишь ранения, — процедила она, спокойно глядя ему в глаза, хотя внутри всё пожирало непонятное пламя из страха и злости: оттолкнуть бы его, бежать, да что это даст… — В них нет никакого сакрального смысла. — И потому ты дрожишь? — усмехнулся он, проведя изучающим взглядом по ней сверху вниз. Губы изогнулись в ухмылке. — Задрожала при одной только мысли, что кто-то может увидеть. Что я могу увидеть. Была ещё одна секунда, последняя, спасительная, за которую она, возможно, успела бы сбежать из этой жалкой ловушки. Но она потратила её, чтобы унять дрожь. И поплатилась. — Не трогай меня, — хотела крикнуть она громко, но получилось сдавленно и хрипло, когда его пальцы ловко подцепили ворот её блузы. Попыталась отпрянуть, но он не дал, уверенно прижимая её к дереву. Не стал тратить время на то, чтобы аккуратно оттянуть в сторону. Разорвал вместе с верхней пуговицей. От звука рвущейся ткани она почти что вскрикнула, сжалась, зажмурилась. Прошлое гнилым крюком впилось ей во внутренности, протаскивая рывком в душащие воспоминания. Тот же звук, та же беспомощность, тот же страх. Сейчас все еще хуже. Ветер скользнул по оголившейся ключице. Разрыв оголял лишь одну небольшую часть кожи, не более того, но для неё, после стольких месяцев, это было всё равно что быть нагой. Он пытается сломить её. Очевидно — бил по уязвимым местам. Пользовался. Наслаждался. Впитывал её боль и страх до капли. Багра предупреждала. Тейя не должна. Не должна играть по его правилам, не должна сдаться. Разомкнула веки и подняла взгляд. Посмотрела ему прямо в холодные серые глаза, и несколько сотен раз сломалась в ту же секунду. Сломалась, сгорела, восстала вновь и смотрела, смотрела в эти пронзительные глаза. А его взгляд скользнул по её ключице. Равнодушный, сухой взгляд. Ему на деле плевать на неё и на её шрамы. Очередной способ развлечься, утолить скупое любопытство. — Столько времени прошло, — едва нашла она силы хоть что-то сказать, — а ты всё ещё здесь. Тратишь время на какую-то фьерданку. Где твоя Алина? Забыл о ней? Его губы изогнулись в усмешке. — Кто знает, быть может, мои люди давно уже притащили её сюда, и я убил её? — Воздух ворвался в легкие вместе с удивленным вздохом. Нет. Лжёт. Он бы давно сказал. — А может, она сейчас сидит во дворце и ожидает моего возвращения, чтобы со мной расширить Каньон? Всё что угодно могло произойти, Доротейя. Но ты этого не можешь знать, ведь ты здесь, отрезана от остальной жизни. Взаперти с собственными демонами… — и его пальцы невесомо коснулись ключицы, этого розоватого рубца, перечеркивающего кость. Неожиданно. И больно. Так чертовски больно, что она закусила губу, лишь бы не заскулить. Фантом той боли, что пронзала тело клинком в ту кошмарную ночь. Боль не физическая — а где-то там, под кожей, вцепилась в неё клещами и терзала. Говорила: смотри, он прикасается к тебе. Он. К твоей коже, к твоему шраму, к отпечатку на твоей душе. Как могла она ему позволить? Уже привыкла к тому, как он хватает её за запястье — случалось не раз. И не чувствовала от этого ничего, разве что, быть может, призрачного страха за свою жизнь. Как оковы, наручники. Сейчас же, когда площадь соприкосновения даже меньше в десятки раз, она готова была разрыдаться от чувства бессилия, от того, как плывёт всё перед глазами и сердце бьёт о рёбра так болезненно сильно. А он все не убирал руку. Слегка склонив голову на бок, пальцами проводил по шраму, как по трещинке на своей излюбленной фарфоровой кукле. — Когда уже тебе надоест со мной играться? — отрешенно спросила она. Смотрела в одну точку, куда-то ему в плечо. — Когда оставишь ты меня в покое? — А тебе так уж того хочется? — улыбнулся он. И приблизился ещё больше, убирая руку с её ключицы, но кладя её теперь левее её головы — своеобразная стена, прутья клетки, из которой ей не выбраться. — Скучала по какому-то коню, но по мне тосковать не станешь? — и его голова слегка опустилась, чтобы шепот этот коснулся её уха. Тейя втянула воздух сквозь стиснутые зубы. И кровь прилила к лицу. — Тебе перечислить всё, что ты совершил? Могла бы опустить руки ему на грудь, чтобы попытаться оттолкнуть, но всё равно не выйдет, а прикасаться к нему в лишний раз… — Хм, — выдохнул он, и этот выдох невесомо прошелся по её коже. И властно, как приказ: — Перечисли. — Убийство фьерданских детей, — начала она с самого первого преступления, с самого его детства, и он, казалось, окаменел. Только Тейя успела вздохнуть с облегчением, что он замер, но он повернул голову слегка, и дыхание опалило шею. И снова воспоминания вгрызлись в сердцевину, оглушая, с головой погружая её во все те чувства. То пьяное мерзкое дыхание на её коже, от которого её мутило, от которого хотелось сбежать. Сейчас хотелось — отчаянно хотелось — бежать тоже. Но не от отвращения, не от тошноты. Это не было похоже на все те моменты — разве что тем, какой беспомощной она вновь сталась. Сейчас был только страх. Сильное, сдавливающее рёбра чувство. Словно пред ней сама Смерть, и чувствует она дыхание своей погибели. — Продолжай. Едва заметно дрогнула от этого приказа. Хотелось бы воспротивиться, дать отпор… — Бесчисленное количество убийств на пути к власти, — продолжила она, понимая, что нет сил, чтобы вдаваться во все подробности. Он никак не отреагировал. — Каньон, унесший жизни тысяч. Багра. Разумеется, это не принесло никакого толку. Так часто она произносила эти слова, так часто говорила о том, что сотворил он с матерью, что у него выработался иммунитет: ему уже все равно. Ему всегда было все равно. Он чудовище, и она позволяет этому чудовищу стоять так близко. Сжигать своим дыханием и своей близостью. А что она сделает? Что может она в сравнении с ним? Рукоять ножа за спиной впивалась в кожу. — А что сделал я тебе? — он поднял голову, смотря ей в глаза. Сердце провалилось куда-то вниз. Он смеет спрашивать? — У нас обоих свои грехи. Но что я сделал тебе, чтобы ты, фьерданка, далекая от Каньона и проблем Равки, ненавидела меня? — Ты искалечил Багру, — ответила она пересохшими губами. Грудь вздымалась от тяжелого дыхания. — У меня на глазах. — Кто тебе эта старуха, чтобы это оставило на тебе такой след? Сколько ты её знаешь, несколько месяцев? Долгий срок, бесспорно. — По-твоему, у меня нет причин ненавидеть тебя? — Ты живешь на моей территории, ешь еду, предоставляемую тебе дворцом, живешь в безопасности и покое, не считая редких бесед со мной. Но наверняка считаешь себя пленницей, не так ли? Самой несчастной душой на земле? Злость, до этого придавливаемая страхом, стремительными волнами стала накатывать на неё, обдавая решимостью. — Прошу прощения, — холодно сказала она, упираясь руками в плотную поверхность кафтана, — но этот разговор стал мне чрезвычайно докучать. И попыталась освободиться. Толкнула его от себя, но для него это ничто не значило — всё равно что лёгкое прикосновение, а не толчок. Только больше усилил хватку, телом вжимая в ствол дерева. Предательски подкосились ноги, и, если бы не дерево за спиной, она бы уже сползла на траву. В висках отравляюще стучала кровь, пуская яд по венам, унося рассудок куда-то далеко, вглубь, дальше от реальности и этого безумия. — Знаешь, — усмехнулся он и снова слегка склонил голову, давая шепоту приблизиться к уху, а взгляд скользнул по оголённой ключице, — я мог бы даже для тебя, моей занимательной игрушки, утрудить портних. — Портних? — переспросила она, с трудом вникая в добирающиеся как будто издалека слова. — Которые заживляют шрамы? — Нет. Напротив. Обычных портних, что шьют одежды. Соткать тебе одеяние, которое не прятало бы твою изувеченную «душу». Но ты же не осмелишься надеть, не так ли? Ты труслива. — А ты смог бы показать свою душу? — глухой гнев снова стал брать верх. — Давай, покажи миру, какое ты зло и сколько крови на твоих руках. — Зло… — повторил он едва слышно, растянув губы в улыбке, и это одно единственное зло скользнуло жаром по ключице. И мир закружился перед глазами, когда между ним, между его губами, и её открытой ключицей остался дюйм. Сковало тело, по рукам, ногам, по венам — до самого основания, каждую клетку. И ни одной мысли. О том, что он делает, зачем он делает, что в его голове. Мысли — о том, почему она дрожит, почему сердце бьется так сильно-сильно. От страха? Ужаса? Отчаяния? Почему не от отвращения? Презрения? Ненависти? Почему так слаба она перед ним? Почему она? Что сделала она, чтоб так мучил он её? Бесконечная вереница вопросов разрывала голову. Прядь его волос из-за поднявшегося ветра чуть тронула кожу её шеи, и Тейя невольно дрогнула. И от того его губы невесомо коснулись её ключицы. Тейя думала, он отпрянет, но он всё так же стоял почти неподвижно, словно статуя, с которой она вечно сравнивала его. Каменная грациозная статуя, ставшая для неё ловушкой. Джель. Почему. Он делает это специально. Специально, ломает её, ломает, и самое страшное — у него выходит. Всё внутри неё рушилось, рассыпалось, весь мир катился в преисподнюю, и она не знала, что хочет: разрыдаться, оттолкнуть его или чтобы мгновенье замерло. Как я ненавижу, думала она почти со слезами на глазах. Ненавижу. Ненавидела. И не отталкивала. Боялась? Не могла решиться? Кто она после этого? Слабая, никчемная трусиха? Рука незаметно скользнула за спину. Тейя дрожала, и пальцы не слушались, и она заведомо знала: это конец. Он всё поймет. Убьет её или хуже. Пальцы сомкнулись на рукояти. Думалось, вечность они уже так стоят, но шёл счёт жалким секундам. Ткань их кафтанов непробиваема, она знала. Дарклинг это подтверждал. А потому — нужно попасть. Успеть дотянуться до верха, прежде чем он заметит и вонзит этот же нож ей в глотку. Не как тогда. Затаила дыхание. Помоги мне, Джель. А сердце стучало почти что в такт этой мольбе. Замерло, когда одной рукой толкнула его вперед. А второй, сжимая нож, целилась в шею. Он сумел поймать её запястье, но слишком поздно, а потому не успел остановить. Лишь сдвинуть траекторию. Лезвие прошлось по сгибу шеи, чуть выше плеча. Слишком далеко от артерий. Слишком неглубоко. Кровь всё равно стремительно выступила, окрашивая лезвие и бледную кожу в алый. Тоненькая струйка покатилась вниз, исчезая под тёмной тканью. Господи. Стоило бежать, попытаться вырвать руку с ножом, ударить вновь, сделать хоть что-то, но она всё так же стояла. Они оба чуть тяжело дышали, точно оба не до конца осознавали, что она попыталась сделать. Снова. Но он не казался разъярённым. Должен был быть в ярости, тут же перерезать ей глотку этим же ножом. Но неужели даже этим она не сумела выбить его колеи? Пошатнуть его вечное равновесие? Он лишь стоял окаменевшим, крепко держа её руку — останутся очередные синяки. Челюсть сжата крепко, ярче очерчивая скулы, а взгляд — не может быть — несколько удивленный? Тейя уже даже перестала дрожать. Все чувства будто вытянули, оставили пустую оболочку, вынужденную безжизненно смотреть на его неглубокую, но рану. Оставленную ей. Мир словно перевернулся с ног на голову, развалился руинами, и теперь она стояла среди них, недоумевая, почему вообще выжила. Надолго ли? — Я всё думал, когда же ты предпримешь вторую попытку, — спокойно сообщил он, точно вёл обычную уже для них беседу. Безумие. — Одной ты бы не ограничилась. Но неужели ты правда полагала, что я позволю убить себя? — Порез на себе ты оставить позволил, — отрешённо подметила она, хотя лучше бы молчала. Хмыкнув, он неспешно коснулся шеи, как будто только сейчас заметил ранение. Посмотрел на окровавленные пальцы — алая кровь ярко контрастировала с бледнотой его кожи. — Радуешься, фьерданка? — насмешливо. — Теперь можешь вспоминать до конца жизни… — начал он, слегка приблизившись. Медленно провёл пальцами по её щеке, оставляя кровавые пятна, — …что оставила порез на мне. Твоя жажда крови утолилась? Странно, что ты делала это так неуверенно. Так непрофессионально. За столько месяцев разучилась? Или я так выбил тебя из колеи, что у тебя аж дрогнула рука? Дарклинг всё продолжал с ней играть. Даже когда его кукла, излюбленная игрушка посмела поднять на него руку, опять, он лишь забавлялся, вместо того чтобы выбросить как бракованную или сломать до конца. Его пальцы, всё так же держащие её запястье — она уже почти забыла об этом, кожа словно стала одной на двоих, — сжались. — Или, может, ты вовсе не хочешь меня убивать? Не хочет? Тейя жаждет этого. Мечтает каждой клеткой своего тела, каждой веной, каждым позвонком. Увидеть его в крови, увидеть, как жизнь покидает его. Как все, кому причинил он боль, будут отмщены. Сердце согласно затрепетало в груди. Или протестующе? Всё смешалось, даже воздух казался одинаково удушающим и спасительным, едва ли протискивающимся в лёгкие. Рука Дарклинга, сжимающая её руку с ножом, неожиданно двинулась ближе к его же горлу. — Ну же, режь выше. Глубже. Сможешь? Или ты совсем разучилась убивать, фьерданка? И лезвие подставилось к его коже. Что он творит? Неужели он правда думает, что она не осмелится? Правда. Потому что его пальцы отпустили её запястье, давая возможность. Предоставляя все карты. Глупец. Тейя ненавидит его всем сердцем, всей исковерканной душой. Одно движение — и он мертв. Слишком самонадеянно. Слишком безрассудно. Это на него не похоже. Тейя видела, как бьётся венка у него на шее, чуть выше ножа. Видела, как вздымаются его плечи от глубокого дыхания — так неправдоподобно, так дико, ведь она уже привыкла к ощущению, что он всего лишь статуя, он ненастоящий, он неживой. Он — чудовище. — Почему ты медлишь, Доротейя? Сердце её, бьющее в груди остервенело, вот-вот прорубит рёбра. Внутри всё сжалось. Сжалось комком — от ненависти, от страха, от злости. И Тейя надавила лезвием. И выступила кровь. И весь мир будто провалился под землю, к самому ядру. Он успел отстранить её руку раньше, чем она успела ему вспороть артерию. А она желала. Всё перед глазами плыло, и она ничего не видела. Чувствовала. Его близость, его движения. Он развернул её, прижимая её руку с ножом к её же груди. Спина к его груди, его дыхание — над ухом. Держит крепко, а лезвие в опасной близости теперь уже от её кожи. — Удивительно, — бархатным шепотом на ухо. Хватит, пожалуйста, хватит… — Видишь ли, я правда в некоторой степени удивлен… даже я слишком часто ловлю себя на мысли, что мне не хватало бы наших занимательных бесед. Быть может, становлюсь сентиментальным. А вот ты… Доротейя, ты бы так просто от них отказалась? Тейя дернулась в попытке освободиться, но кожа опасно коснулась холода лезвия, и пришлось замереть. Она не боится смерти, столько раз уже свыкалась с мыслью о ней, но тело — оно всё ещё реагирует на опасность. Пытается отстраниться от одной опасности, холодной и острой, прижимаясь при этом к другой — живой и такой ненавистной. Лучше уж лезвие, чем он. — Ну, ну, тише… — почти нежно прошептал Дарклинг. — Меня поражает твоя смелость, фьерданка. Или это безрассудство? Наивность? Да… да, как же наивно было полагать, что я могу позволить себя убить. Игры играми, но моя жизнь куда ценнее твоих тараканов. — Но порез на себе оставить ты позволил, — повторила она. — Снова. За последние две минуты она дважды пронзила его плоть. И дважды не попала по артерии. В первый раз рука дрогнула, а он слишком вовремя спохватился. А во второй? Когда были все шансы? Почему? Она потеряла единственный шанс. Ненависть внутри всколыхнулась теперь уже по отношению к себе, к своей ничтожности и слабости. — Верно, — согласился он. — Порез, который я сведу во дворце быстрее, чем ты хотя бы успеешь осознать произошедшее. Слова эти доходили до неё заторможенно, осознание не сразу сформировалось в затуманенной голове. — Разве ты меня не убьешь? — Лишиться такой занимательной игрушки? Которая придумывает все новые и новые способы разнообразить мои будни? Что ты, фьерданка… — сказал он ласково. И провел кончиком ножа, её же рукой, по её щеке, не надавливая, не пронзая, лишь забавляясь и наслаждаясь её отразившимся на лице страхом. — Ты нескоро от меня избавишься. Когда она уже было подумала, что сердце, так гулко бьющееся под ребрами, уже просто остановится, Дарклинг наконец выпустил её из своей жестокой хватки. Грубо, пренебрежительно, едва ли не толкнул. И расслабленно отошёл в сторону, оружие оставив в её руке. — Да, я оставлю его тебе, — прокомментировал он, увидев, как смотрит она на нож в своей руке. Нож с его кровью. — Всё равно ты найдёшь ещё и ещё, пока до тебя наконец не дойдет, что это бесполезно. И я с удовольствием посмотрю на сцену, когда ты наконец осознаешь всю безнадёжность своего положения, и оно раздавит тебя. — Я уже давно осознала, — сухо ответила она. — Как я вижу, нет. И осознаешь, видимо, нескоро, — разворачиваясь к ней спиной, сказал он напоследок. Тейя даже не сразу увидела, когда он ушёл. Слишком долго смотрела на кровь, стекающую каплей по тонкому кухонному лезвию и падающую на траву. А после, подняв глаза, увидела лишь удаляющуюся прямую спину. Нож выпал куда-то на траву. А пальцы коснулись щеки, где остались подсыхающие отметины его крови. Закричать бы, от ненависти, от эмоций, кричать, пока не закончится в легких воздух, но она не проронила ни звука. Ноги подкосились, уже не в силах держать обессиленное от разрывающих тело эмоций. И она рухнула коленями на траву, пытаясь понять, в какой момент её жизнь снова завернула в ещё большее безумие. И одни лишь вопросы в голове. Громкие, терзающие. Будет ли ещё впереди что-либо безумнее этого?