Ненужная

Темница душила её. Тейя жила и в более тесных пространствах, но она из них могла выйти. Могла занять свою голову и руки. Могла поговорить с кем-либо. Неизвестно, сколько времени она провела в этой сырой пустоте — она сбилась со счёту, — но ей казалось, что рассудок постепенно отказывает ей. Безделье всегда было выше её сил, а здесь оставалось лишь мерить темницу шагами, когда были силы, и раз за разом заплетать себе волосы, перевязывая косы маленькими кусочками ткани, которые она оторвала от подола юбки — всё равно он и так уже был рваным. На удивление, ей приносили еду. Дважды в сутки. Пускай и скудную, но грешно было на это жаловаться. В какой-то момент она подумывала отказаться от еды вовсе, чтобы исхудать достаточно и предпринять попытку пролезть сквозь прутья, но эту мысль она быстро отмела, потому что она умрёт от истощения прежде, чем хотя бы попытается — пространство в решетке слишком узкое. Впрочем, мысль и о смерти не пугала, напротив — отчаянно прельщала. Одному лишь Джелю известно, почему Тейя всё ещё не предприняла хоть какую-либо попытку убить себя: нашлось уже минимум три способа, как это сделать, но ни к одному из них она не отнеслась серьёзно. Продолжала бессмысленно существовать. Возможно, она не хотела брать на душу этот грех. Даже после всего содеянного самоубийство для неё оставалось непосильным преступлением, сколько бы она до этого ни говорила и ни думала, что убьёт себя, если потребуется. Не убьёт. Если она это сделает, разрушит всё. Тейя не наивна настолько, чтобы полагать, что её ждёт ещё светлое будущее, но крохотная, мельчайшая частичка всё же отчаянно верит, что фортуна будет ей благосклонна. А если она покончит с собой, она никогда того не узнает, и это будет лишь её виной. Умереть от чужих рук — другое совсем дело. Вина за несбывшуюся надежду будет висеть не на ней, и есть ещё возможность, что Джель примет её в свой покой, если она раскается в грехах. Убийство из нужды замолить возможно, но самоубийство... Это бы значило, что она не верит Джелю и не согласна с тем, что уготовил он для неё. А потому она терпеливо ждала своей участи и молила бога, чтобы ей не пришлось ждать своей казни годами. Безумие, но такова её жизнь. Чувство безысходности от этих мыслей не было истеричным. Тейя не плакала, не металась по темнице, не звала в бреду на помощь. Оно было усталым. Бесстрастным и серым. Худшей частью её заточения была неизвестность. Сотни вопросов клубились в ничем не занятой голове. Что сделал Дарклинг? Выжил ли он? Объявится ли в Ос Альте и если да, почему король может быть против? Что он с ней сделает, когда узнает о её побеге и нападении на шквального — просто казнит или допытает до смерти? Увидит ли она ещё хоть раз Багру перед смертью или то их прощание было окончательным? Знает ли она вовсе о том, что Тейю поймали, и нашелся ли кто-нибудь, кто сможет позаботиться о слепой женщине? Одни и те же вопросы. Раз за разом. У неё голова шла кругом, и её мутило, и реальность воспринималась через призму истощенности. Чтобы оставаться в здравом уме, она вспоминала названия трав и их сочетания в целебных отварах. Вспоминала равкианский — особо сложные и устаревшие слова. Перечисляла руны и их значения. Делала всё, лишь бы занять чем-либо голову и вытеснить оттуда вопросы, на которые всё равно не будет ответа. И это ещё не прошёл месяц. Минула, может, неделя или чуть больше, если судить по крохотному окошку под потолком, благодаря которому свет ежедневно хотя бы частично наполнял тесную камеру. А к концу месяца, если никто не явится, она точно лишится рассудка. *** Отдельным наказанием была неспособность забываться долгим сном. Сны её все были тревожные, обрывочные, она часто просыпалась и спала в целом понемногу: никакой кушетки не было, спала на полу, и ей не привыкать, но здесь было сыро и холодно — она могла накрыться лишь своим тонким дорожным плащом. Если бы могла она спать по семь часов и более, это хоть как-то сократило бы время пребывания здесь, но Джель словно специально отнял у неё эту возможность. Нередко ей снилось, как открывается дверь в камеру, и ей говорят выходить. Бывало, после этого её вели на эшафот — устаревший способ, и в Равке давно уже отменили подобную казнь, но её мозг был слишком воспалён переживаниями и не мыслил здраво. Бывало, отпускали работать к Багре. Бывало даже, что отпускали, но только лишь чтобы казнь проходила интереснее: своего рода охота. Часто такие сны переплетались с воспоминаниями о ночи, когда все покатилось по наклонной: деревня, факелы, селяне, охотящиеся на неё и костёр с её рост. Поэтому, когда дверь в решетке действительно открылась, Тейя была убеждена, что это вновь не наяву. Первая мысль, отчаянная и раздирающая: «пожалуйста, только не снова». — На выход. — Зачем? — устало спросила она, и голос звучал хрипло: она долго молчала. В первые дни она негромко напевала себе под нос фьерданские колыбельные, но стражам, держащим посты в темницах, это быстро надоело, и они приказали ей замолчать, пока они не придумали способ заткнуть её. Тейя не стала играться с судьбой. — На выход, — жестче повторил стражник. Тейя была обессилевшей. Сидела у стены, обхватив колени руками, и смотрела на него с усталостью. Если это такой же сон, как и все предыдущие, пусть он уже закончится — ей всё осточертело. Она устала надеяться на спасение, а затем просыпаться и давиться едким разочарованием. Не встретив реакции, страж шагнул к ней, грубо схватил за локоть и поднял на ноги. От резкого движения у Тейи всё перед глазами поплыло пятнами, и она едва ли держалась на ногах, тело так и норовило рухнуть вниз, тянулось к полу. Сознание было путаным, скомканным, словно разваренным, и она ничего не понимала: даже попытаться подумать сил не хватало. С трудом Тейя всё же могла передвигать отвыкшими от долгой ходьбы ногами, но всё равно чувствовала себя жалкой тряпичной куклой, повиснувшей на этом обезличенном солдате. — Куда? — одно лишь слово пересохшими губами. — Можешь считать, что на казнь. Рассудок, как старый потерянный друг, стал наконец возвращаться, и Тейя с удивительной сейчас скоростью нашла истолкование этой фразе. Раз он не сказал просто «на казнь», значит он не уверен. Формулировка размыта. Всё складывалось в очевидную картину. И тут солдат прав, это — всё равно что казнь. Пока они шли по коридору темниц, она уже начала постепенно приходить в себя, но затем они поднялись по лестнице, и в глаза ударил уже непривычный свет. Тейя щурилась, прикрывала веки, глаза слезились, и стражу снова пришлось вести её подобно кукле. Мерный звук шагов стал уже почти привычным, словно убаюкивал, и через какое-то время Тейя смогла наконец насобирать по крупицам силы, чтобы хотя бы оглядеться. Глаза всё ещё резал яркий свет, вопреки тому, что солнце было спрятано под плотными облаками: наступали сумерки, и всё вокруг казалось слякотно-серым. Воздух влажный, гравий под ногами неудобный и мокрый — прошли дожди. Тейя даже разглядела вдали поваленное и разломанное напополам дерево. Гроза или постарались шквальные? А если шквальные, то для какой нужды? Пока она устало крутила головой, разглядывая ту часть территории, куда никогда не захаживала, они успели миновать край небольшой площади перед входом во дворцы. Величественное здание, пестрящее блеском, теперь возвышалось прямо перед ними. Милостивый Джель. Её правда ведут в Малый дворец… Помнится, она некогда по-детски мечтала туда попасть и насладиться этим великолепием. Глупая. Около ступеней её, точно неживой баласт, передали двум стражам в чёрном. Ведут, как особо опасную заключённую, хотя она едва ли на ногах стоит. Но, какой бы обессилевшей она ни была, она не могла не заметить, что вход в замок выглядит более потрепанным, чем ей представлялось. Разве стали бы держать парадную в таком состоянии? Двери словно вовсе выломали и теперь поставили ребром хотя бы для приличия. Холл был огромен, и шаги здесь отдавались гулким эхом, сильно ударяющим по вискам и раздражающим непривыкший к острым звукам мозг. Над ними возвышался купол, и будь у Тейи силы, у нее перехватило бы дыхание от представленной ей картины. Такая роскошь — не для неё, не для её глаз, и вот она здесь, смотрит на обустройство знаменитого здания изнутри. Сумасшествие. Но стоит ли радоваться тому? Нет, она и не могла радоваться: не чувствовала ничего, даже тревоги и страха, хотя прекрасно понимала, к чему всё ведёт. И всё же, когда они миновали несколько коридоров, дважды пройдя через высокие двери, появилось хоть какое-то чувство — непонимание и замешательство. Потому что увидела она сцену явно не для её глаз. Около одной из стен работали две служанки. В их руках тряпки, и они усердно пытались отмыть въевшуюся в каменную плитку кровь. Сперва Тейя посчитала, что ей показалось, и это лишь обычная грязь, но вид крови она ни с чем не перепутает. Что здесь произошло? Можно было бы предположить, что пытки и кровь в Малом дворце привычны, Тейя бы не удивилась. Если бы не это ощутимо звенящее в воздухе напряжение. Сперва Тейя думала, что это исходит от неё, дерет изнутри и наполняет воздух, но нет, на деле она — спокойна. Напряжены люди вокруг неё. Казалось, даже стены молют о спокойствии и спасении. Что бы здесь ни происходило, тревога и скорбь, как ненасытный паразит, поглотили каждый дюйм дворца. Полагая, что её отведут сразу к виновнику происходящего, Тейя несколько удивилась, когда слуги остановили её около невзрачной двери, у которой стояли две служанки. Почти сразу она поняла, зачем: видно, за время заточения Тейя наверняка стала еще больше похожа на фьерданскую «дикарку». Но неужели Дарклингу не плевать? Она всего лишь служанка, которая и до вечера-то вряд ли доживет. — Я справлюсь сама, — заверила Тейя, когда двери за ней и служанками закрылись. Комнатка была маленькой, и длинная ванна занимала большую часть душного пространства. — Если думаешь, что нам самим в удовольствие, ты ошибаешься, — не преминув выразить неприязнь, ответила служанка помладше. Та, что была старше, пихнула её локтем, предостерегая. — Ты совсем неживая, — спокойно дополнила старшая, начиная расстегивать Тейину одежду, — какое уж тут «сама». Ей было непривычно, что ей помогают с такой нелепой обыденностью, как принятие ванны, но это наипустейшая из её нынешних забот, поэтому она молча позволяла делать с ней всё. Возиться они с ней особо не стали, их движения были суетливыми и грубыми, отчего жесткая щётка неприятно корябала кожу. Оттого казалось, что с неё вместе с грязью сняли целый слой кожи, или два, и она теперь оставалась совсем открытой нараспашку и пустой. Тейя была не против. Лучше бы и шрамы содрали тоже, содрали бы её всю, её личность. Лишь бы больше не быть Тейей. Не быть убийцей, беглянкой, узницей. Отшельницей, якобы ведьмой, чужой, нелюдимой. Не быть собой. Едва заметно покачала головой, отметая эти мысли. Нельзя. Она сама — всё, что у неё осталось. Если она и от себя отречётся, это будет концом. Даже лишь думать об этом грешно. — Сколько ж шрамов, Святые… — бормотала тем временем служанка постарше, небрежно и хаотично втирая ей в распаренную кожу какие-то масла. — Это тебя во Фьерде так? — подключилась вторая с явным любопытством. — У вас такие там суровые нравы? Настолько несуразные сужденья, что у Тейи даже не было желания отвечать с иронией. Повернула голову и, смотря прямо в беззаботные глаза, равнодушно ответила: — Нет. В Равке. Служанка потупила взгляд и продолжила своё дело, теперь уже не задавая вопросов. Но этот вопрос, эти размышления о шрамах... воспряли в памяти наставления Багры. Беседы с ней, беседы с ним. Все те пустые разговоры. Тейя ни за что не откажется от своей сути, кем бы она ни была, но заточение неотвратимо подкосило её дух. Возможно, одна вещь могла бы вернуть ей былые убеждения. Былую честность в том, кем она является. — Во что вы хотите меня одеть? — спросила она, отчужденно смотря в потолок, пока ей тщательно промывали волосы, порой слишком болезненно дёргая за путанные пряди. Тейя — простая узница сейчас, и её могли бы повести и в грязных рваных тканях, но раз её решили привести в порядок, немыслимо было бы одеть её снова в одежду, в которой она скрывалась в лесу и сидела в темнице. Старшая служанка кивнула головой в сторону. На табурете лежала форма прислуги. — Платье было бы лучше, — подметила Тейя. От вида формы её замутило. Служанки посмеялись. — Где уж мы тебе платье найдем, дурёха? — Вы не знаете, мои вещи выбросили? — Не знаем. Но вряд ли — лежат где-нибудь наверняка. А чего тебе? Не хочу нагнетать, но тебе уж вряд ли что-то из твоих вещей понадобится теперь. — Там платье. Шили на меня по его приказу. Полагаю, этот вариант будет лучше формы. Тейя правда брала с собой в побег платье, как бы глупо это ни звучало. Собираясь, положила его на дно рюкзака. Объясняла это себе тем, что сможет либо продать его — шёлк стоит немало, — либо хотя бы использовать в качестве растопки в лесу. Любые мысли, что могли бы быть и другие причины, более глубокие, она строго отметала. Служанки серьезно переглянулись. — Ладно уж. Посмотрим, что можно сделать. *** Всё стало только хуже. Опрятная, в приятно облегаемом чистую кожу шёлке, с аккуратно лежащими на плечах каштановыми прядями. Тейе должно было стать лучше, рассудок должен был в полной мере вернуться к ней, но внутри неё только больше бушевала паника, обгладывая её до костей. Внешне и виду не подала. Лицо всё такое же непроницаемое. У неё уже сложилось ощущение, что она вовсе не может двигать мышцами лицами, улыбаться, хмуриться, но этому противоречит тот факт, что она вполне может говорить — значит, мышцы в порядке. Каждый шаг в нужном направлении отзывался болезненной тревогой. Отдавался в коридорах эхом и сверлил виски. И слуги в чёрном, гнетуще идущие по обе стороны от неё, — как финальный мазок на целой картине. Когда в конце широкого коридора показались высокие двери, в голове ещё громче заверещала мысль, что ей сейчас может грозить. Пытка? Милосердное быстрое убийство? Невинная беседа? С последнего предположения хотелось рассмеяться, но Тейя уже отчаялась хотя бы просто улыбнуться. Да и поводов для улыбки у неё точно не будет уже до самой смерти. Чувствовала себя живым трупом, разлагающимся на ходу. И вот, высокие черные двери, на которых было изображено солнце в затмении, открываются прямо перед ней. Тейя специально, из последних сил, смотрит не на генерала, хотя взгляд, как намагниченный, сам рвался к нему. Смотрит на пространство вокруг, утоляя весомое любопытство. Ни окон, ни какой-либо мебели помимо длинного стола, заставленного большим количеством стульев. Очевидно, это комната для собраний. Черные стены завешаны подробными картами, а стол заставлен кипами бумаг. Если для собраний, то определенно военных. Тейя успела почувствовать приятную тень удовлетворения от мысли, что она всё ещё способна рассуждать, мыслить, анализировать. Догадалась она о совсем простой мелочи, но после заточения казалось, что вместо мозга у неё в голове варится густое месиво. Но любое удовлетворение исчезло, стоило её усталому взгляду остановиться наконец на Дарклинге, стоящему около стола, спиной к ней. В окружении гришей в красных кафтанах, так ярко контрастирующих с темным убранством зала. Сердце забилось чуть быстрее. Чудно. Она была уверена, что ей уже равнодушна её судьба. Разуму — да, и уже издавна. Но не телу, тело всё ещё боится его и будет бояться до последнего вдоха, забранного силой из её лёгких, сколько бы она ни твердила об обратном. — Ваше благородие, мы её привели. — Оставьте нас. От его голоса пробежал холод по коже, вгрызающийся в каждую клетку тела. Этот голос преследовал её во снах, в воспоминаниях. И вот снова он. Даже не верилось. За всё это время уже сформировалось устойчивое ощущение, будто никогда она его больше не увидит наяву. Явь ли это? Или очередной тревожный сон? Всё сильно походило на морок, всё ей казалось ненастоящим, дымчатым. Протянешь руку — туман рассеется, и она проснётся. Слуги поклонились, пускай Дарклинг их и не видел, и вышли. Корпориалы медлили в нерешительности, но он строго кивнул головой в сторону двери, и они засуетились, уходя. Меньше всего Тейя ожидала увидеть на их лицах облегчение: раньше она видела у них лишь восхищение своим правителем, — но сейчас они определенно рады были покинуть помещение. Дарклинг все не разворачивался. Задумчиво перебирал какие-то бумаги на столе. Спина все такая же идеально прямая, движения уверенные и спокойные. Хотелось бы сказать, что он будто и не уезжал, но это было бы абсурдной ложью: изменилось буквально всё. Даже пространство, в котором она сейчас находилась, кричало о том, что жизнь снова перевернулась. Тейя никогда не должна была быть здесь. Однако перед казнью вполне можно побаловать узницу посещением одного из важнейших в Малом дворце мест, не так ли? — Полагаю, тебе не довелось без меня скучать? — непринуждённо поинтересовался он. Признаться, Тейя уже успела отвыкнуть от его издёвок, сказанных этим глубоким голосом. — Или же именно скука от моего отсутствия подтолкнула тебя к этим глупым поступкам? Глупые поступки. Надо же. Тейя не считала их глупыми. Строго рассудила не корить себя за попытку сбежать, пускай она и разрушила всё, сама же подвела себя к пропасти и сиганула вперёд. Даже если бы у нее была возможность повернуть время вспять, она сделала бы это снова. Не услышав ответа, Дарклинг равнодушно повернул голову, будто убедиться, что она всё ещё в комнате. И когда она увидела профиль его лица, сперва не поверила. Думала — показалось во мраке. Но иллюзия не прошла, и ей пришлось признать себе, что глаза её не обманывают. Это было неожиданно. И выглядело неестественно. Неправильно. Тонкие рваные шрамы пересекали его лицо. Уже были очевидно подправлены целителями — вот зачем нужны были корпориалы. Должно быть, изначальный вид был ещё более устрашающим, но даже эти шрамы, на этом этапе — непривычное и дикое зрелище. Это так разнилось с его образом, хранившемся под её веками всё это время... Ей представлялось то же идеальное лицо, как у скульптуры, но теперь по нему всё тот же искусный мастер будто бы провёл шпателем, назло уродуя своё творение. Нет, уродуя — неподходящее слово, потому что он не стал выглядеть уродливее. Более устрашающе, но он и до этого не внушал доверия — точно не Тейе. Но откуда?.. У неё в голове тут же завертелись разные мысли, она попыталась связать всё увиденное и услышанное смысловыми нитями, но они тщетно обрывались на полпути, не давая ей представить полноценную картину. Дарклинг тоже замер, когда посмотрел на неё. Она уже успела забыть, что она в дурацком платье. Когда шла по коридору, не обращала внимания: прошлые предрассудки были глубоко закопаны под землёй её темницы и утоплены в ванной, где с неё служанки отдирали грязь. Но сейчас они словно воскресли и ударили по ней с новой силой: он снова видит её шрам. Отпечаток на её душе. Её грех. Какая же глупость… тогда почему сделалось так скверно? Но он особо и не реагировал. Несколько коротких секунд задержал на её открытых ключицах серо-холодный взгляд, равнодушно скользнул по остальному платью и вернул взгляд к её лицу, ухмыльнувшись уголком губ. Вернулся к теме: — Разве я так уж ограничивал твои действия, Доротейя? — поинтересовался он, повернувшись к столу спиной и оперевшись на него в расслабленной позе. Даже в таком свободном положении он казался готовым нанести, как хищник, любой удар, и ей от этой мысли захотелось броситься на выход, но она стояла спокойно, и даже сердце не стучало уже так сильно: притихло, уставшее. Задать бы ему все вопросы. Про слухи, про кровь, про шрамы. Выпалить прямо в лицо, но наивно было бы ждать на них ответа. И она невозмутимо развила тему: — Как выяснилось, я даже не могу набрать трав в лесу. Выйти на полчаса за стены. Весьма строгие ограничения для меня. — Так ты убила моего подданного ради трав и прогулки по лесу? Убила. Воздух обжёг легкие горла, и сердце, окончательно обессилев, охолодело в груди. Неразумно было полагать, что его действительно обнаружили раньше, чем за десять минут, но надежда не умирала в ней до последнего, даже в мыслях она не смела признать, что она убила того шквального. Ранила, напала, не убила. До этого момента. И этот тон. Издевательский, мучительный, ненавистный тон. Дарклинг прекрасно знает, ради чего она сбежала и ради чего на это пошла, но даже спустя столько времени для него все еще остается удовольствием вспарывать ей душу и лицезреть все внутренние её муки. — Я не хотела его убивать. — Да, я наслышан. Очень милосердно было с твоей стороны повязать ему на шею тряпку, после того, как ты же перерезала ему горло. Не вспоминай, — приказала она себе. Не вспоминай те испуганные глаза и льющуюся из широкой раны кровь. Тщетно. Этот разговор ярко оживил её воспоминания, то, как своими дрожащими руками она пыталась наложить ему давящую повязку, лишь бы хоть чем-либо помочь. И это должно было помочь, помогло бы, найди его корпориалы раньше. А Дарклинг только лишь насмехался над ней, в очередной раз играясь и забавляя себя. Ненависть к нему, притупленная равнодушием и бессилием за время его отсутствия и заточения, снова уверенно овладела изнемогшим телом. — В любом случае, своё наказание я уже получила, — спокойно ответила она, сложив руки за спиной. Получила, и получит ещё более жестокое наказание, она знала это, но сейчас она желала лишь отвести тему от умершего шквального. — Ты про свое двухнедельное заключение? — снова насмешливо. Вот значит сколько она там пробыла. Казалось, больше, но в одиночестве и безмолвии время всегда тянется дольше, каждый час подобен суткам. — Не только. Дарклинг едва заметно, но явно заинтересованно приподнял брови, отчего шрамы, рассекающие его лицо, ещё больше растянулись, становясь отчётливее. Тейя отвела отчуждённый взгляд к картам, лишь бы не останавливаться так долго на ненавистном лице. — Пытать неугодных у гришей включено в программу обучения или же это была импровизация? Признаюсь, даже я, предполагаемый лекарь, никак не могу понять, что именно делал один из корпориалов, когда всласть издевался над моим телом. Тейя получила истинное удовольствие от взгляда Дарклинга. Читать его невозможно, она давно уже отчаялась, но эту каплю лёгкого замешательства в его серых глазах — в то время как лицо оставалось каменным и невозмутимым, — она не заметить не могла. — Твои поданные тебе не доложили? — спросила непринужденно, хотя теперь уже знала ответ на этот вопрос. — Как меня пытали, прежде чем отволочь обратно? — Полагаю, они несколько увлеклись. Что ж, простим юным гришам эту вольность. Вольность. Тейя не ненавидела своих недолгих мучителей. Однако же это слово, такое простое и не описывающее всю суть произошедшего — в лесу ей казалось, что она горела заживо, — неприятно поскоблило душу. Дарклинг снова скользнул взглядом по её силуэту. Уже забылось, как от его глубокого взгляда плавится кожа и ломит кости — её едва ли не передёрнуло, и она всеми силами старалась держать осанку прямой, а не сгорбиться, лишь бы спрятать ключицы. Глубокий вздох. Она справится. Не покажет своей уязвимости, хотя они оба знают, что из них двоих лёгкая мишень для причинения боли — она и только она. И ни в какое сравнение даже не идёт. — Не страшишься больше показывать свою душу? — Багра наставляла мне перестать лелеять свои воспоминания, — создавая видимость равнодушия, ответила она, прохаживаясь по просторному мрачному залу. Остановилась у карт, безразлично мазнув по ним взглядом. — Шрамы — как воспоминания, такая же слабость, от которой никакого толку. — Удивительно разумная мысль от такой набожной девчонки, как ты. Полагаю, проведи ты ещё больше времени со старухой, не только перестала бы верить в душу, но и в Джеля тоже? — В душу я верить не перестала. И, признаться, лестно узнать, что твой внешний облик хотя бы на долю стал соответствовать твоей душе. Дарклинг лишь усмехнулся. Тейя снова посмотрела на его увечья, но теперь уже осознаннее, вдумчивее. Пора бы уже начать постепенно задавать вопросы, пока она ещё жива. — Откуда эти шрамы? — До тебя вести не донесли? — осведомился он с едва заметной тенью удивления. Слухи здесь расходятся поистине быстро, и если бы Тейю не обходили за полмили… Тейя едва заметно покачала головой. — О, это удивительная история, фьерданка. Это дело когтей моих же созданий, раз уж тебе так любопытно. — Созданий?.. Ты был в Каньоне? — Я, твоя драгоценная Алина и ещё целый скиф людей, которых она оставила умирать во мгле. Даже сейчас Тейя не нахмурилась, не приподняла брови, никак не выказала своего удивления, но она готова была поклясться, что он всё видел по глазам — видел, как он выбил её из колеи. Разумеется, было разумным представить любой исход побега Алины и преследования её Дарклингом, но именно этот она представляла смутно. Не думала, что всё обернётся так. Как могли они оказаться в Каньоне, если Алина точно не стала бы ему помогать? Верно, он мог заставить её силой, но Тейе всегда казалось, что Алина из тех, кто скорее удавится, чем позволит человеку наподобие него руководить собой. И как она могла обречь других людей на смерть? Если она правильно истолковала его "оставить во мгле", но ей всё казалось весьма прозрачным. Дарклинг обошел стол и налил в бокал янтарного спиртного. Разговор ждал долгий, и это удивляло: Тейя думала, что, стоит ей ступить на порог, её встретят беспросветные пытки. Но теперь это, особенно со спиртным в его руках, со стороны напоминало скорее дружескую беседу старых знакомых. Или, по крайней мере, одну из тех прежних их бесед. — Я подчинил силы Алины, — начал он рассказывать скучающим, бесстрастным тоном. — Собрал послов разных стран. И расширил Каньон. — Расширил в какую сторону? — уточнила она. Расширить его можно куда угодно: на север Шухана, на юг Фьерды, где была деревушка Тейи... — Новокрибирск, — сухо ответил он и сделал глоток, даже не скривившись, словно пил сладостный мёд. Тейя слабо помнила географию стран, это никогда не было её стезёй, но одно она осознавала точно: название города далеко не фьерданское и не шуханское. Джель. В воображении тут же предстали картины, как тьма накрывает собой целый город, они бегут, пытаются спасти себя и близких, спасти детей и слабых, но мгла под властью Дарклинга не знает пощады и пожирает одного за одним. Сердце опутало сожаление. Бедные люди. Его люди. Как у него поднялась рука уничтожить свой же город, убить своих же людей? — Там могли находиться гриши, которых ты так оберегаешь. Тебе даже их не жаль? — Великое будущее требует жертв. От этой фразы повеяло ужасающим, бесчеловечным холодом. Ему плевать, сколько людей умрет. Его это люди или нет — плевать, плевать. Важен лишь он и его безумные идеи. — Чье великое будущее? Равки или твоё? Пока страдает только твой народ, а ты всё продолжаешь руководствоваться своими безумными идеями. Быть может, раньше ты и хотел помочь гришам, но сейчас я вижу перед собой лишь диктатора, которому всё мало. Он сделал ещё один глоток, отставил бокал и отошёл от стола: в сторону Тейи. Она едва заметно дрогнула, и всё тело напряглось и будто вытянулось в желании бежать, но она не отшатнулась. Здесь и без того было мрачно и весьма темно, но стало будто бы ещё темнее, когда он остановился недалеко от неё, смотря на неё сверху вниз. Пускай он и источал собой густую ауру угрозы, от которой хотелось сжаться и спрятаться, смотрел он на Тейю не угрожающе, а утомлённо. — Знаешь, фьерданка, порой из твоих уст звучат удивительно верные слова, но в такие моменты, как сейчас, ты кажешься все той же невежественной крестьянкой, какой всегда была и будешь. Слова спокойные, размеренные, текущие одно за одним неспешно, словно ему нравилось их растягивать и наблюдать за каждой её эмоцией, но она до последнего старалась их не выдавать. Старалась не раздражаться. — «Удивительно верные»… — вместо этого повторила она. — Это какие же? — Как думаешь, фьерданка, почему я здесь, а не ищу Алину, которая трусливо сбежала в очередной попытке спрятаться от меня? — Потому что ты не до конца сошел с ума, должно быть? — спросила она, даже не видя в том необходимости: всё же очевидно, нет толку это озвучивать, но она озвучила: — Пока ты искал бы её где-то у Каньона, здесь успели бы поднять против тебя целое восстание за Новокрибирск. Тебе бы в жизни не удалось попасть сюда после того, что ты сделал, если бы ты стал медлить. Чуть склонив голову на бок, Дарклинг изучающе смотрел на Тейю, слушая это предположение. С последней её фразы у него на губах появилась полуулыбка: явно считал, что она его недооценивает. — Именно. Но с одной поправкой: они могли бы и не осмелиться поднять бунт, уж таков этот народ — терпеливый и разобщённый, — отходя на шаг, объяснял он. — Но я же не мог допустить подобные риски, верно? На самом деле, даже если они подняли бы восстание, я бы всё равно занял столицу: они для меня не помеха. Однако гражданская война посреди мировой… звучит не слишком разумно, согласись. — И как это связано со мной? Причем тут мои слова? — Ранее мне это неразумным не казалось. Найти Алину всё ещё остаётся первостепенной задачей, но в чём от того смысл, если я найду и верну её в развалившуюся смутой страну? Вспомни наш с тобой разговор. — Какой именно? Дарклинг снисходительно вздохнул. Но как она может помнить все их бесчисленные разговоры, все её слова и главное — понимать, о чем он говорит сейчас? Тейя, увы, не умела читать мысли, хотя идея уметь пробираться ему в голову всё ещё оставалась заманчивой. — Ты сказала, что внутренняя политика куда важнее внешней, и я, разумеется, не согласился. Обе политики равноценны, хотя прежде внешняя казалась мне значимее. Сейчас же, прежде чем заниматься реализацией мировых планов, я рассчитываю укрепить позиции здесь, в Ос Альте, и залатать все дыры в политике ребёнка-царя. Да, она припоминала подобную тему. Припоминала, как рассказывала ему о том, что война сделала с маленькими поселениями, и если это продолжится, весь народ вовсе источится, ослабнет, и кто тогда станет воевать? Чтобы начинать или продолжать войну — хотя Тейя вовсе противилась мысли в необходимости войн, — всё нутро страны должно быть укреплено, каждая мелочь усилена. Дарклинг тогда не соглашался: говорил, что если во внешней политике разлад, даже нет смысла пытаться наладить внутреннюю, всё равно будет ждать крах. Тогда они сошлись во мнении, что это замкнутый круг, не имеющий начала и конца. Сейчас Тейя внимательно слушала его новые суждения и вдруг поймала себя на мысли: для чего вовсе он все это рассказывает? Он и прежде делился своими планами, рассказывал ей многое, попросту потому что мог, а она не могла никому донести. Но сейчас этот спокойный тон, эти подробности... словно ему просто нужно было произнести всё это вслух, облечь свои мысли и планы в слова, и неважно, кто перед ним. Ей это только было на руку. Неизвестно, сколько ещё она проживет и выйдет ли из этого зала живой, но раз он решил раскошелиться на сведения, она вполне может перед казнью утолить своё неусыпное любопытство. — И царь так просто пустил тебя обратно? После того, что ты сделал с его городом? — Полагаю, это было бы затруднительно — пытаться меня остановить, лежа в могиле. Если, конечно, ему её уже выкопали. У Тейи перехватило дыхание. Внутренности словно размякли и сползли холодом вниз. Сколько она пропустила? Что творится сейчас с Равкой? А с миром? — Ты все же убил его? — Он скончался от болезни за несколько дней до моего приезда. Моей вины в том нет. — Никто же в это не поверит, это бессмыслица. — У них есть выбор? Тейя стиснула зубы. Отвела на несколько секунд взгляд, продолжая размышлять, пока Дарклинг прохаживался вдоль стола, изучая свои бумаги, и подняла голову, спрашивая: — Что с королевой и крон-принцем? — Выяснилось, что королева была нередко замечена с шуханским послом, и это, безусловно, считается изменой Родины. Сослана в Цибею и сейчас далеко отсюда. Королева? В Цибею? Бесспорно, она вполне могла изменять царю, подобное не ново для дворцовых интриг, но чтобы с представителем Шухани? Опустилась бы она до такого? — Очень сомневаюсь, что это правда. Дарклинг хмыкнул, ничего не ответив. Тейя продолжила: — Принц не с ней? — Он отрекся от своих наследственных полномочий и пустился в бега. Не выдержал накала страстей. — Как долго ты его пытал, чтобы он подписал отречение? — Честно: недолго. Этот мальчишка быстро сломался. Не могу сказать, что я удивлен. Боже… Слышал бы его кто-нибудь! Почему она, лишь она всё это слышит, она, человек, которому никто ни за что не поверит? Даже если и примут её слова всерьёз: теперь уже никто ничего не может сделать. Все слишком боятся монстра, забравшего себе власть кровью. Вот почему воздух во дворце так и кишел отчаянием. — Чья была кровь в коридорах? Принца? — Нет. Некоторые королевские министры посчитали разумным вломиться в Малый дворец и лично высказать мне своё недовольство с вооруженной охраной. Она глубоко вздохнула, качая головой. — Ты ужасен. — Да, ужасен, чудовищен, бессердечен... придумай что-нибудь новое. — Дело даже не в бессердечии. Этот захват власти, подобное насилие — всё это может привести к недовольству народа. Затем и к восстанию. Ты вернулся, чтобы не допустить гражданской войны, но своими действиями к ней и подводишь. — Разве где-то в официальной версии сказано о насильственном захвате? Всё разрешилось само, если ты вдруг прослушала эти детали. — Как бы ты ни считал, крестьяне не глупы. — В таком случае, остается им пожелать удачи, — на его губах заиграла полуулыбка, и в глазах блеснуло что-то вроде ликования, которое Тейе было отчаянно непонятно. Очевидно, она ещё слишком многого не знала, но даже и не представляла, как спросить. Дарклинг продолжал: — И всё же, вновь твои суждения наивны. Кажется, даже дети понимают больше. Как, по-твоему, ещё обретают власть? Здешний мир не идеален. Здесь ты либо рождаешься привилегированным, либо выгрызаешь себе дорогу к власти зубами. Тейя вздохнула. Всеми силами противилась мысли, что в его словах есть, пусть и чудовищный, но смысл, хотя и прежде она могла невольно соглашаться с его заявлениями. Но почему прежде он этого не сделал? Раз так легко было ему вырвать из царских рук эту власть, почему не делал всё то же ранее? Вероятно, сейчас была идеальная для того почва. Он и так явил уже свой лик всему миру, и не было толка в том, чтобы продолжать прятаться за масками. Размышляя, она немного прошлась по залу. Он был удивительно удобен: карты были куда ни глянь, повсюду, и каждый взгляд на них провоцировал всё новые мысли, новые расспросы. Стоя спиной к Дарклингу, осторожно провела пальцами по чёрной ране на Равке — Неморю — и спросила: — Ты сказал, что послы погибли в Каньоне. Значит, тебе придется устраивать еще одно представление? Утопишь всю Равку во Тьме, пока не донесешь свою мысль до всех? — Если потребуется. — И кто будет жить в этой Равке? — её тон прозвучал с неожиданным холодом. Ядом. Всё больше она набиралась от него черт. — Ты и твои чудовища? Его издевательский смешок был совсем рядом: буквально за спиной, и Тейя едва не вздрогнула, и внутри скопилась ледяная, болезненная пустота от чувства его близости. Когда он успел подойти ближе и почему она даже не услышала? Перемещался, словно настоящая тень, в обличье своей излюбленной тьмы. И вкрадчиво, совсем рядом с ней: — Твой обвинительный тон пусть и поистине забавляет порой, крайне неразумно забывать своё положение, фьерданка. Или, убив одного гриша, полагаешь, что и со мной можешь справиться? — Ты всегда напоминаешь мне моё место, когда не хочешь признавать, что мои слова имеют смысл, неправда ли? Его пальцы сжались на запястье её руки, которую она всё ещё держала у карты. Не прикасайся, — мысленно запротестовала она, но когда он с силой развернул её лицом к себе, не произнесла ни звука. Лишь смотрела на него ненавидяще, желая сжечь до пепла одним лишь взглядом. — Откуда в тебе столько дерзости, фьерданка? Забыла время, когда ты боялась за каждое свое слово? — Я всегда говорила, что думаю. — И при этом дрожала, как осиновый лист, — отпустил её запястье, но ещё хуже — коснулся пальцами её лица, внимательно следя за реакцией. Игрался с ней вновь, изучал. Он ждал, что она снова выкажет страх? Задрожит? Отпрянет? Она стояла подобно статуе, смотря на него безжизненно. Кожу жгло от его прикосновений, но она не отпрянула. То ли из принципа, то ли потому что ноги уже не слушались. И сердце такое громкое в груди, неповоротливое и жалкое — участилось от какого-то прикосновения. Его прикосновения. Ударить бы его, оттолкнуть. Вонзить ему в шею нож, которого у неё с собой не было. Убить, убить... не видеть его более. И не чувствовать — не чувствовать этих пальцев на своей щеке, таких мучительных, холодных, невыносимых, от которых мурашки по коже и лёгкие немеют. — Ты в любом случае убьёшь меня, — произнесла она почему-то шёпотом, словно ей было от того больно, хотя давно она уже смирилась. Более того: сама желала гибели. — Я уже перешла черту, за которое понесу наказание, и смысл мне бояться каких-то слов? — Ты так уж убеждена в том, что я убью тебя? — он скользнул рукой дальше, впутав их в её волосы и крепко сжал, запрокидывая её голову, чтобы смотрела она ему прямо в глаза. С её губ сорвался судорожный вздох. — Может, я отрежу тебе руки и брошу обратно в темницу, где ты будешь в унижении жить до самой старости? Или, может, вырву наконец тебе твой язык и похороню заживо вместе со змеями, чтобы ты даже не могла позвать на помощь? И это одни из самых милосердных его идей, она знала это. Сердце тут же забило сильнее о рёбра от представленных картин, но затем всё разом затихло, как по негласному приказу. Затихло, когда она провела рассеянным взглядом снова по его шрамам, но теперь уже не издалека, а совсем близко. По этой запекшейся глубоко крови, по рваным отметинам, оставленным его же созданиями. Тейя внимательно изучала каждый рубец, каждую полосу, словно это действительно было отпечатками его души, хотя она уже остановилась на том, что это не более чем надуманная бессмыслица. Но будь это его душевными следами, проявлением его грехов… Она не удержалась. Тейя будет проклинать себя — однажды будет, — и корить до ужаса, но сейчас она ни о чем не думала. Подняла руку и коснулась кончиками пальцев его лица. Коснулась его шрамов, этих кровавых следов, которые корпориалы не сумели до конца излечить — возможно, ещё улучшат положение, но вряд ли сведут до конца. Проводила осторожно, почти невесомо, как завороженная. Он не отстранялся. Окаменел, вновь стал статуей, сжал челюсть, отчего она почувствовала, как напряглись его скулы под её пальцами, и не сводил с неё взгляда — ледяными глазами жёг её лицо. А когда она подвела пальцы к идеально очерченному подбородку, взгляд её опустился чуть ниже. И она увидела шрамы, давно зажившие, но оставившие едва заметный белый след. Два пореза на шее, почти полностью скрытые плотной тканью кафтана. Видны лишь крохотные уголки — если бы любой другой человек не знал, что это, он бы и не понял. Но она знала. Тот день жил в её голове и не исчезал ни на час. — Ты не свёл, — прошептала она. — Не успел. И это равнодушие в его голосе звучало так до жути правдоподобно, но Тейя знала, что это ложь. Они оба знали. Он даже и не пытался придумать ложь искуснее. Она отвела взгляд от его шрамов и посмотрела прямо в глаза, отчего тут же, казалось, рассыпалась на части. Он так близко. Его пальцы всё ещё грубо вплетены в её распущенные волосы на затылке, чтобы она не отстранилась и не опускала голову. А её пальцы всё ещё на его коже, на незаживших ранах. Их отделяло буквально крохотное пространство воздуха. Его дыхание. Так неправильно и так не по-настоящему. Как сон — очередной глупый, нереалистичный сон. Так быть не должно, и всё же — вот они здесь, стоят посреди зала военного совета, непозволительно близко друг к другу: так, как не должны стоять могущественный дрюсье и фьерданская крестьянка. Близко, Джель, как же он близко... И здесь лишь два пути: отдалиться, податься назад, чего он точно не позволит, либо — податься вперед и неминуемо коснуться друг друга. Тейя подалась вперед всего на миллиметр, но не коснулась. И прошептала прямо в губы: — Убей меня. Он прикрыл глаза, словно устал уже слышать это, хотя произнесла она это впервые. Эти желанные, сладостные слова. — Убей, казни за убийство шквального, — продолжала она полушепотом, как безумная. Отчаянная. — Убей, или я сама убью кого-либо ещё, лишь бы ты наконец казнил меня. Служанок, стражу… я сделаю всё. Буду делать всё до тех пор, пока тебе не придётся покончить уже со мной. — Это ты так угрожаешь мне? — его губы растянулись в будто бы хищной улыбке. Тейя убрала дрогнувшие пальцы от его лица, но он не дал ей отстраниться, держал близко к себе. — Ты и сама в это не веришь, уж точно ты не станешь убивать лишь мне назло. Тьма ещё не поглотила тебя настолько, но, возможно, однажды. Наступит момент, когда кровь на твоих руках станет казаться тебе чем-то обыденным. Его пальцы, вплетенные в её волосы, ещё сильнее сжались, будто желая стянуть с её черепа скальп, и он приблизил её голову к себе, обжигая ей кожу своим дыханием: — И именно поэтому я не убью тебя. Я хочу видеть этот момент собственными глазами, видеть, как твоя жалкая душа гниёт. — Под стать твоей? — Нет, Доротейя, моего уровня тебе уж точно не достичь. Но если ты будешь усердно пытаться, от того станет лишь интереснее. И в этот момент, когда казалось, что напряжение уже достигло своего предела, и наэлектризовавшийся воздух должен был начать сыпать молниями, в дверь резко постучали. Тейя вздрогнула, и он выпустил руку из её волос. Ей даже удалось сделать рассеянный шажок назад, но он схватил её за локоть и грубо потянул на себя, отчего её взгляд невольно уткнулся ему в шею, а сам он склонился над её ухом: — Тебе не стоило просить убить тебя. Так ты показала самое желанное для тебя, и кем я буду, если дам тебе этот подарок в руки? — Самое желанное для меня — свобода, ты знаешь это, — ответила полушепотом, смотря прямо перед собой, смотря на изгиб его шеи и едва заметно бьющуюся на ней венку. — Верно. Поэтому за каждым твоим шагом будут следить. Ты не покинешь дворцы, Доротейя. Умрёшь здесь, в этих стенах, но лишь когда я закончу с тобой. Дарклинг отпрянул резко и пренебрежительно, так, что она едва ли не потеряла равновесие. — Войдите, — громко приказал он, сталью разрезая тишину. Равнодушно отвернулся от неё и двинулся ко столу, к оставленным ненадолго бумагам. Словно ничего не произошло. А произошло ли что-либо? Очередная его игра, не знающая конца. Убивающая её и никак не трогающая его. Но поистине удивляло, как быстро он переключался с безумца, желающего обладать диковинными живыми игрушками, на строгого правителя, отдающего приказы. — Комитет министров ожидает, мой суверенный, — доложил вошедший солдат после короткого поклона. — Пригласить их сюда? — Да. И уведите девчонку. — В темницу? — В крыло прислуг. Скажи, чтобы выделили ей место, будет работать во дворце. В крыло прислуг? Так просто? Осознание пришло заторможенно: раз он хочет наблюдать за тем, как её же греховность пожирает её изнутри, он хочет, чтобы она всегда была под рукой. Была рядом, в поле его зрения. Но это же могло происходить и после пыток, он мог сперва вдоволь измучить её тело и душу, а уже потом отправлять, куда вздумается. Не верилось. Он ни минуты не пытал её, не считая всех тех режущих её слов и убивающих её прикосновений. И неизвестно, что хуже. — Почему бы не отправить меня обратно к Багре? — невозмутимо поинтересовалась Тейя, не сдвинувшись с места. Раз уж он хочет видеть её рядом, мог бы вернуть всё, как было, когда приходил он к хижине. Зачем что-либо менять? — Ты упустила свой шанс жить в спокойствии, фьерданка. Можешь не надеяться увидеть её ещё хоть раз. Иди. Он уже даже не смотрел на неё более. Точно при посторонних не мог удостоить её и взглядом, хотя только что касался её волос и шептал ей на ухо, пускай и шептал он лишь о том, как она умрет в этих стенах. Солдат шагнул к ней, чтобы, вероятно, увести силой, но Тейя лишь бросила последний холодный взгляд на Дарклинга и двинулась к двери сама: покорно и молча. Это далеко не худшая участь, она не могла того не признать. И стоит благодарить Джеля, что фортуна действительно оказалась на её стороне. Но почему тогда так скверно на душе? Удушливая тягость накатывала не сразу, постепенно. С каждым шагом. Сдавливала с разных сторон, словно стены по обе стороны сдвигались и норовили раздавить её, пока в голове её крутятся одни и те же слова. И слова эти — не его. Её. Тейя говорила ему, что станет убивать, если потребуется. Убивать, если из-за этого он наконец казнит её. Убивать невинных, убивать служанок и стражей, у которых свои семьи и свои жизни, лишь для своей цели. Шквального было ей недостаточно? Словно она была под гипнозом. Была сама не своя, была не той Тейей, которую знала. Словно находиться рядом с ним — всё равно что находиться рядом с обреченным больным, пораженным чумой. И эта чума незаметно переходит и на неё тоже, отравляя всю её суть. Однако мерзкое, гнилое осознание уже зарождалось в путаных мыслях. Осознание, что, быть может, это и есть настоящая Тейя, и Дарклинг в том не виноват. Та Тейя, которую она скрывала под сотней замков и которая теперь вырывалась наружу от безысходности и отчаяния. Но она же никогда не была такой. Вспоминалось, какой она была в юности: сдержанная, старательная и тянущаяся к знаниям. Любящая семью и собирающая книги и травы, искренне улыбающаяся от шуток братьев и молящаяся каждое утро Джелю, чтобы обрести покой и умиротворение. Подкармливающая животных, забредших к её дому в деревне, помогающая заболевшим детям. Она всегда использовала свои знания, чтобы спасти, а не навредить. И кем она стала теперь? Та юная Тейя была больше ей по душе. И она будет цепляться за ту себя до последнего, будет противиться злу, пока есть силы бороться. Если Дарклинг жаждет увидеть иное, пусть выбирает себе иную жертву.