Ненужная

— Что ты только что сделал? — Это называется рокировка, — спокойно объяснил он. — Если ты не коснулась короля и ладьи за действующую партию, можешь единожды поменять их местами. — Вот как. Было бы чудесно, если бы ты вдавался в подобные подробности заранее, а не по ходу уже начавшейся игры, — с иронически-показной вежливостью подметила Тейя. Теперь у неё практически нет шансов подобраться к чёрному королю так, как она планировала. Дарклинг усмехнулся. — На практике запоминается лучше, согласись. Эту партию Тейя, очевидно, проиграла. Как и следующую. И ещё десяток. Расставив заново свои фигуры, она ненадолго откинулась к спинке глубокого кресла, практически утопая в нём. Спина уже несколько ныла от одного и того же положения — приходя сюда, она почти никогда не вставала, не делала лишних движений, словно хрупкий столик и впрямь был серьезной защитой, из-под которой было опасно высовываться. Расправив складки на шелковой ткани темно-зеленого платья, подняла голову, взглянув на безмятежно расставляющего черных пешек Дарклинга. Здесь царил полумрак, но при свете свечей, их двоих окружавших, она вполне могла разглядеть его спокойное, но измученное лицо: казалось, бледность и усталый взгляд стали у него практически пожизненными. И ей досаждала мысль, что даже таким он казался практически идеальным. Как изображение какого-нибудь святого на иконе в книгах, которые она рассматривала в свободное время. — Почему Новокрибирск? — вопрос сорвался с губ совсем легко, словно она вежливо справлялась о чьем-либо здравии. Тейя всегда старалась выбирать безмятежные вечера, чтобы задавать подобного рода вопросы. Бывали дни, когда Дарклинг был зол из-за каких-либо политических дел. Пускай этого и не выказывал, но Тейя уже давно успела уловить закономерность: когда ярость бушевала под бесчисленным количеством его масок, движения его становились будто бы механичными, отточенными, взгляд темнел и голос понижался, углублялся. Когда Дарклинг был спокоен, он позволял себе расслабленную, вальяжную манеру движений, как сейчас. Сейчас он держался в кресле расслабленно, но все равно будто бы степенно, почти как на престоле. Ей всегда было интересно, как бы он действительно выглядел на троне и сидел ли он на нем с момента захвата власти: во всяком случае, в тронный зал её не допускали, и она не могла знать. Казалось, у него не было времени ни на что, вечно где-либо пропадал, полностью исчезал в переговорах и делах, поэтому очень сомнительно, что у него было время праздно восседать на престоле. Удивительно, что он находил время на шахматы. — Ты всё никак не успокоишься с Новокрибирском? — равнодушно спросил он и, когда последняя пешка заняла своё место, указал рукой на доску, чтобы Тейя ходила первая. Она всегда играла белыми. Никак не успокоится? Немалых трудов стоило не распылиться, не дать гневу взять верх над рассудительностью. Столько слов хотелось сказать о Новокрибирске, о наплевательском его отношении к уничтоженному городу, столько ему высказать, но она рассудила лишь уточнить мотивацию своего вопроса: — Я много думала об этом, — ответила Тейя, начиная партию. — Ты мог бы расширить Каньон куда угодно. Приказать шквальным отвести скифы к границе с Фьердой или Шуханем. Сомневаюсь, что в кромешной тьме возникли бы вопросы по поводу изменения маршрута. — Можешь представить, сколько времени занял бы путь к границе? — отвечал вопросом на вопрос, даже не отвлекаясь от игры. — Верно, лучше уничтожить свой же город, чем несколько подождать... — Почему тебя это так трогает? Ты бы предпочла, чтобы я уничтожил города на границе с Фьердой? Тейя представила. Знакомые холмы, где от мглы гниёт даже снег. Заброшенные морские поселения, когда-то полные жизни и движения, а теперь — замершие, погибшие. Волькры, летающие по местностям, где она бывала, кричащие и зовущие на помощь фьерданцы. Нет. Такой участи она бы не пожелала никому, и уж точно не своей Родине. — Я лишь пытаюсь разобраться. Пытаюсь понять тебя. — Тебе никогда не понять ни меня, ни других гришей. Какая же глупость. Тейя несколько секунд смотрела на Дарклинга, пока тот невозмутимо ходил пешкой. Злость под кожей стала покалывать ещё ощутимее, почти невыносимо, но она сжала губы в полоску, чтобы не сказать, что Дарклинга даже все его поданные гриши не понимают. Вместо этого, наполнив легкие воздухом, зашла с другой стороны: — Почему? Я тоже была гонима, более того, гонима из-за клейма дрюсье, которой я даже не являлась. — Следующие слова произносить и признавать не хотелось, но глупо было это отрицать: — У меня тоже нет прибежища, как когда-то не было у гришей. Я тоже встречала жестокость, но, в отличие от вас, у меня даже не было каких-либо сил, чтобы защитить себя. Почему мне не понять тебя? Молчание после её слов повисло тяжелое. Дарклинг поднял глаза, и она с притупленной злостью вцепилась в его взгляд своим и чуть приподняла подбородок, ожидая его ответа. Что, скажешь, это не так? Скажешь, моя жизнь беззаботна в сравнении с жизнью гришей? Ну же, скажи... — Через два хода, если продолжишь нападать, твоя ладья попадёт в капкан, — неожиданно произнес он, совсем сбив её с толку. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он решил вернуться к шахматам. Он же даже не смотрел на доску: только на неё — в глаза. — Если не хочешь проиграть за унизительные двенадцать ходов, я бы посоветовал тебе прочнее защитить королевский фланг и перестать отвлекаться. Тейя едва ли сдержала нервный смешок. Это нелепо. Вместо того, чтобы ответить что-либо на вполне аргументированную позицию и с полагающей серьезностью обсудить важную тему, он решил попросту проигнорировать её. Она вновь загребла воздух в легкие, чтобы сказать ему об этом, но осеклась. Что-то в его чуть потемневшем взгляде заставило стиснуть зубы и не произнести ни звука. Пару мгновений ещё смотрела на него, продолжая эту глупую дуэль взглядами, а после неверяще покачала головой и действительно вернулась к шахматам, убирая ладью из-под огня. *** Тейя ненавидела обедать в людской — помещении для отдыха прислуг, — но брать еду и уходить в укромный уголок где-нибудь во дворце было бы неуважительно, да и вовсе не дозволено, насколько она знала. Поэтому она всегда старалась как можно быстрее доесть свою скромную порцию среди других и удалиться. При этом изредка прислушивалась к оживленным бессмысленным разговорам других служанок за соседним столом, но обычно ничего толкового это не давало, напротив, настроение от этого делалось скверное. Сейчас она тоже мечтала быстрее покинуть людскую и уйти в библиотеку, где, пускай и загруженная работой, она будет в одиночестве, но Ефимия несколько омрачила её планы, остановив её у самой двери на улицу. — Борис говорит, ты прохлаждаешься на рабочем месте. Тейя знала, что всё к этому и приведет. В последний раз, когда она незаметно листала один из фолиантов в перерыве между уборкой, Борис — работающий в библиотеке на постоянной основе слуга, — заметил это и, конечно, доложил. Благо, заметил он это лишь последний раз. К книгам Тейя прикасалась регулярно: листала огромные тома, читала на равкианском и рассматривала иллюстрации, написанные искусными художниками. Прохаживалась вдоль аккуратных рядов, заставленных книгами, представляя, каково было бы ходить сюда с полными правами. Быть не слугой, убирающей полы и шкафы до усталости в спине и ногах, а частью этого безумного мира. Представляла, каково было бы родиться привилегированной, а не вынужденной прорезать себе путь к выживанию. — Сторке, я исправно выполняю всю свою работу, — немного запоздало и рассеянно ответила она, вовремя вырвавшись из крепких пут своих мыслей. — Я взглянула на одну из книг лишь в перерыве. — Тебе приказано было не трогать книги вовсе. Ещё одна подобная вольность, и я отправлю тебя драить темницы, подальше от этого непосильного тебе соблазна. — Почему вы так меня ненавидите? — спокойный, вежливый вопрос. Она задала его не из обиды — её вовсе не задела угроза Ефимии. Темницы так темницы, это будет тягостнее морально и физически, но она вынуждена беспрекословно выполнять все поручения, а потому придется свыкнуться, что бы ей ни уготовила судьба. Ей просто надоел этот тон, надоел этот взгляд, словно Ефимия смотрела не на нее, а на чумную крысу. — Ты ещё смеешь спрашивать? — Смею. Служанки, до этого не особо прислушивающиеся к очередному отчитыванию непутевой фьерданки, теперь уже рассеяли свои беседы и стали посматривать в сторону Ефимии и Тейи, насмешливо переглядываясь. Ефимия, женщина ростом примерно с Тейю, подошла чуть ближе, словно делая их разговор приватнее. Смотрела глаза в глаза, и от подобного его взгляда у Тейи всегда холод бежал по коже, но Ефимия ничуть её не страшила. — Мне даже смотреть на тебя тошно, — выплюнула сторке ей в лицо. — Я смотрю на тебя и вижу всех тех фьерданских мразей, что убивают равкианцев сотнями, тысячами, из века в век. Тех, кто пожирает нашу страну, как паразиты. Тейя хотела бы поспорить. Сказать, что тот, кто поистине уничтожает их страну, сидит сейчас на престоле, но перед глазами встали все те дрюскелли, все те фьерданцы с узкими взглядами, что даже фьерданских гришей не признают, отправляют на костры, не ведая пощады. — Я — не мой народ. — Замолчи, — рявкнула Ефимия, и Тейя действительно замолчала, но не из страха. Рассудила дослушать, устало расправив плечи и чуть наклонив голову вбок. — И вечно эти твои волосы, — грубо дёрнула за Тейину прядь, часть которой уже привычно была заплетена в тоненькую северной манеры косичку. — Твои глаза... — Что не так с глазами? Верно, хотела дослушать, но не выдержала: голубые глаза, тем более они не были у неё чисто, прозрачно голубыми, как у коренных фьерданцев, присущи не только её народу. — Они мёртвые, Брёггер, — процедила Ефимия, и у Тейи почему-то перехватило дыхание. — С самого твоего появления здесь, а может и раньше, черт тебя знает. У тебя жуткий, мертвый взгляд. — Подошла ещё ближе, почти впритык: — От тебя веет могилой и холодом. Знала бы ты, как меня уже тошнит видеть живой труп в этих стенах. Тейя не выдержала зрительного контакта, потому что внутри что-то надорвалось, упав в ноги. Она отвела взгляд, рассеянно провела им по комнате, пытаясь прийти в чувства, но все стало каким-то чересчур расплывчатым, туманным, плоским. Мертвые глаза. У неё? От неё веет могилой? — Позволите идти? — отрешенно спросила она. Сквозь пелену Тейя разглядела удивление сторке: та ожидала продолжения, хотела высосать из Тейи все силы до капли и размазать по полу, ожидала сопротивления, а не такого быстрого финала конфликта. А Тейе лишь бы сбежать отсюда, из этой людской. Сбежать из-под колющих взглядов, обсуждения. Выйти на свежий воздух и обдумать. Остаться одной. Но она не могла уйти без дозволения. Даже сейчас — только после приказа. — Проваливай. Дважды повторять не требовалось, и Тейя сперва спокойно вышла из помещения, а после ускорилась, перебирая уставшими ногами по тропе ко дворцу, шла и шла, лишь бы побыстрее оказаться на рабочем месте, в обители книг, привести мысли в порядок и разложить их, как тома, по полкам. Живой труп... Тейя, верно, чувствовала себя мертвой первые дни после заточения. Всё было ярким, громким, оглушающим, словно её и правда подняли из могилы. Но затем, ей казалось, она уже стала приходить в себя и сейчас она чувствовала себя примерно так же, как и когда жила в хижине — уже новой обители, а не старой, где было комфортнее всего, но всё же. Почему? Почему её глаза мертвы? Тейя этого не замечала. Чувствовала собственную отчужденность и холодность, но не могильную, а просто уставшую от всего. Остаток дня она провела в этих навязчивых раздумьях, которые не получалось отцепить, даже когда требовалось. К счастью — или, напротив, как назло — этим вечером за ней не послали в покои Дарклинга для шахматных партий. Они играли почти еженощно, но бывали вечера, когда без какого-либо предупреждения он пропадал. Он и не обязан предупреждать или оправдываться, она бы скорее удивилась, если бы он это делал, и всё-таки — она стала слишком часто ловить себя на мысли, что она чересчур привыкла к этим играм. Ей нравилось подобным образом проводить свои вечера. За беседой о политике и попыткой переиграть его. Стоило сесть за шахматную доску, и забывалось всё, что душило её в остальное время. Тейя полностью погружалась в игру, и это избавляло её от других мыслей, от всех тревог, от осознания, где она и почему. С кем она и почему. Разговоры о политике этому совсем не способствовали, но и они ощущались иначе. Словно она становилась отстраненным зрителем, тем, кто просто рассуждает, предлагает варианты, спрашивает, анализирует. Должно быть, она беспристрастным лицом и оставалась всегда, ведь она не в своей стране, и её это касаться не должно. Обязана была таким лицом оставаться, но её слишком цепляет за живое подобная беспощадность, чудовищность, это глубоко резало её, и она не могла ничего с этим поделать, кроме как спасаться от этого в спокойствии шахматных партий. *** — Слухи о том, что я твоя любовница, усугубляются с каждым разом, когда ты зовешь меня сюда, — невзначай бросила она, делая ход слоном. Дарклинг и бровью не повел. — Неужели у тебя нет никаких других дел, кроме как обыгрывать меня в шахматы? — Каждый отдыхает по-своему. Тейя скептически посмотрела на него. Отдых. — Тебе не кажется, что разумнее было бы посвятить свободное время сну? — Что я слышу, фьерданка? — Уголок его губ приподнялся в язвительной ухмылке. — Ты заботишься обо мне? — Не более, чем ты обо мне, — чуть помедлила, осознав, что эти слова можно воспринять по-разному, а потому уточнила: — Другими словами — ничуть. Но как долго продержится на посту человек, который едва ли спит? — Ещё раз сравнишь гришей с обычными людьми, и останешься в лучшем случае без языка. — Его ферзь съел её коня, выставляя шах. Тейя внимательно посмотрела на доску, высматривая, можно ли что-либо сделать. Ответ был очевиден, и она с очередным уколом досады опрокинула своего короля. Дарклинг тем временем поднялся на ноги, чтобы подойти к столу, объясняя: — Если гриши используют свою силу регулярно, им меньше требуется ресурсов, необходимых отказникам. Но он все равно не бессмертен. Ему все равно нужен отдых и еда, и если он получает это в скудном количестве, совсем источится. И Тейя не знала, что чувствовала по этому поводу. Сейчас он был весьма серьезен, хотя пару секунд назад улыбка играла на его губах. И в этом была вся его безумная противоречивость: Тейя порой не знала, идёт она на шахматную партию или на пытки. Пускай он и пальцем её не тронул за время их игр — что было очередным плюсом подобного времяпровождения, — всё могло поменяться в разы, в считанные секунды. Никогда не знаешь, что у него в голове. То он бывал серьезен и строг, тон его снова наполнялся льдом, и он едва ли говорил с ней во время партии, то бывали дни, когда он даже, вроде искренне, смеялся и шутил — преимущественно над Тейей, конечно, но всё же, и выглядел — обычным одаренным юношей. Обычный одаренный юноша... Тейя много думала об этом. Какой сложилась бы его жизнь, если бы не гонения и долговечность. Взяли бы верх амбиции или он бы использовал свой острый ум во благо, а не во разрушение? Подобные рассуждения губили её же. Каким бы ни был вечер: напряженным или обманчиво безмятежным, исход всегда был один — Тейя шла обратно к себе разбитой, потерянной, пожираемой мыслями. Словно в этом помещении она впадала в колдовской гипноз, забывала, кто перед ней, но стоило выйти хотя бы на шаг… крах. Как зависимость, жестокая и неотвратимая. Партии — временное наслаждение, после которой наступает отвратительное бессилие. Подобными мыслями — о том, что он будто обычный юноша, — она предавала себя же. Свою к нему ненависть. Предавала Багру, которую он искалечил, предавала Джеля, которому молилась еженощно. Предавала — и ради кого? Ради чего? Ради игры в шахматы? Ради этого мнимого чувства спокойствия? Нельзя было сказать, что она в полной мере забывалась, ведь они же обсуждали политику и его поступки. Тейя все время настаивала на своём, а он настаивал на том, что она всё та же необразованная крестьянка. Иногда он с ней соглашался, иногда — она с ним. Они слишком друг другу противоречили, а с его уст слишком часто срывались чудовищные слова о будущем Равки и мира, чтобы так беззаботно проводить с ним время, и всё же — ей нравилось. Боже, как она ненавидела себя за это. Но это же не грешно? Она просто выжимает хоть какое-то удовольствие из сложившегося кошмара, из своего заточения в роли дворцовой прислуги. Как бы она себя ни оправдывала, она не могла перестать думать о Багре. Женщине, искалеченной тем юношей, с которым Тейя безмятежно играла в шахматы из ночи в ночь. Искалеченной генералом, мысли о котором разъедали душу и голову. В здравии ли Багра? Знает ли о том, что Тейе не удалось сбежать, что она пробыла в темницах и теперь — вновь прислуга? — Миша, — обратилась Тейя однажды к мальчику в дровянике. Она не была уверена, дозволено ли ей сюда, но пока её не прогнали или не остановили, а потому она выжимала из ситуации пользу. Мальчик явно не ожидал, подскочил и смотрел на нее пораженно, как на призрака. — Давай помогу. До этого он складывал поленья на веревку, чтобы затем связать их вместе и отнести, но небольшая оставшаяся кучка уже не помещалась, а нести её отдельно было бы муторно. Поэтому она взяла в руки оставшиеся дрова, а мальчик поднял тяжелую перевязанную охапку. — Как поживает Багра, не знаешь? — осторожно поинтересовалась она, когда они неспешно побрели по уже слишком знакомой ей дорожке. Всё было таким, словно ничего и не изменилось, и в то же время — изменилось всё, явственно и болезненно. — Сложно сказать. Чаще всего она либо молчит, либо бранит меня. Тейя не сразу вникла в эти слова. Минуло несколько ярдов, когда до неё, рассеянной другими мыслями, дошел смысл сказанного. — Подожди. Тебе поручили заботиться о ней? — Угу, — как-то не очень обрадованно ответил он. — Пытались подыскать сиделку, но все были слишком заняты и не соглашались. Предложили меня, ведь у меня своей одной задачи нет… мама сначала была против, но потом решила, что чем дальше от дворцов, тем лучше. Разумное решение, с учетом обстоятельств. Стало несколько спокойнее от мысли, что Багра всё та же: ворчит, бранит, но, вероятно, находится в здравии, насколько это возможно здесь. — А ты прям до дома донесешь? — поинтересовался мальчик, поглядывая на её стопку. — Полагаю, да. — А тебе можно? Я слышал… — Вот и узнаем. Выяснилось, что, конечно, нельзя. Уже воодушевленная мыслью, что она и вправду могла бы увидеть Багру, увидеть вновь хижину, которая успела стать ей хотя бы подобием прибежища, она жестоко упала с небес на землю, когда ей преградил дорогу опричник в черном. — У вас правда больше нет дел, кроме как?.. — Приказ есть приказ. Тейя все же предприняла пару наивных попыток обойти, но он четкими, механическими движениями преграждал ей дорогу. Какая глупость. Она могла бы попытаться обмануть его. Попытаться пролезть где-нибудь, проскочить, отвлечь. Но какой в том толк? — Помогите хотя бы мальчику, — выдохнула она и высыпала поленья в вовремя подставленные руки опричника. Тот слегка растерялся подобной наглости, но всё же глянул на Мишу, чьи руки были заняты тяжелой охапкой, и нерешительно двинулся в сторону хижины. Хоть какая-то человечность осталась в обезличенных слугах генерала. Когда Тейя смотрела в эту удаляющуюся спину, её посетила мысль, что она могла бы сделать что угодно сейчас. Был бы у нее с собой нож, она могла бы... Эти мысли она отмела тут же. Обрезала на полпути и закопала в пыльных уголках внутри себя. Что бы она ни предприняла, здесь ещё тысячи людей, которые с удовольствием причинят ей боль, стоит ей взбунтоваться подобным образом. Тейя только успеет вступить на порог хижины, как её схватят за волосы, отволокут и вновь бросят в темницы. И в ту же секунду Тейя ужаснулась, что именно это было причиной, по которой она не пошла на поводу у собственной жестокости. Причиной послужила не чудовищность подобных идей, не грызущая её совесть, которая сейчас ненадолго утихла, не стойкое нежелание вновь почувствовать кровь на своих руках. Её остановили лишь последствия. На секунду она прикрыла глаза и прошептала несколько слов молитвы Джелю, чтобы очистить душу от этого пьянящего дурмана непозволительной черствости. Это не Тейя. Так не должно быть. Подобные вопросы она лучше решит дипломатично и рассудительно, так, как она привыкла. *** — Я сказал: нет. Резануло, как острой сталью. Тейя растерялась, но не потому что не ожидала отказа — это как раз было вполне ожидаемо. Этот тон. Вернулся. Ещё в начале партии он забавлялся и с удовольствием язвил, и вот вновь... Удивительно, даже к этому можно привыкнуть. К непостоянству, к вальсированию по острию ножа. Тейя быстро научилась понимать, когда могла вдоволь поязвить в ответ, а когда следует молча делать ход за ходом, если только она не хотела вновь почувствовать на себе ушат невидимой грязи. Когда можно спросить в лоб о внешней политике, а когда лучше лишь аккуратно пройтись по возможным планам на разные, не самые значительные стороны внутренней. Это не значило, что она научилась понимать или вовсе читать его, но хотя бы привыкала. Сумела адаптироваться к общению с ним, такому далекому от человечности, высеченному из тьмы и стали. Иногда она специально продолжала нагнетать, даже зная, что он, возможно, может в любой момент загнать ей под кожу иглы мглы или хуже. Только лишь ради интереса: посмотреть, сколько слов потребуется, чтобы вывести его из себя. Так и не вывела. Неизвестно, что вовсе она могла бы сказать, чтобы застать его в открытой ярости, что сделать, чтобы заставить его убить её — быстро и необратимо. Сейчас она полагала, что атмосфера вполне располагает к просьбе, но неожиданно ошиблась, как если бы поставила фигуру не на ту клетку, подвергая её незамеченной ранее угрозе и впоследствии обрушивая на своего короля шах. Каким он был в шахматах, таким и в жизни. Невозможно предугадать ни один его шаг, ни одну перемену в стратегии. Всё говорило о том, что он мог бы и выслушать. Или зависело от характера просьбы? Встреча с Багрой — табу? — Почему? — Глупо с твоей стороны даже заговаривать об этом, — заявил он и походил слоном, отчего король оказался зажат между двумя черными фигурами. — Шах. И мат, фьерданка, — произнес он почти что скучающе. Тейя вздохнула и опрокинула белого короля — в миллионный раз. Хорошо, она вернется к этому разговору позже, когда заметит вновь в нем перемены. Однако это было отчаянно, ведь настроение у него было относительно неплохим, лишь когда мир катился в пропасть, а потому несправедливо просить подобного у судьбы. Это того не стоит. — Впрочем, — неожиданно сказал он, и у Тейи тотчас зародилась теплая, живая надежда, что угасла сразу же от последующих его слов: — Если выиграешь партию, позволю тебе с ней увидеться. — Это смешно. — Нужна же тебе хоть какая-то мотивация? Неделями мы уже играем, и ни одной твоей победы. — Не потому что не стараюсь. И ты это знаешь. Это было издевательством. Он знал, что она не выиграет. Нет смысла даже попытаться: она вытреплет этой важной, а потому напряженной, партией себе все нервы и всё равно проиграет. Ей это ни к чему. — Если ты не возражаешь, я лучше выйду к воздуху, — прежде чем он что-либо ответил, произнесла она и поднялась на ноги. Его разрешения она не дождалась: захочет — остановит. Но он не остановил, лишь проследил за ней взглядом, и от этого его взгляда вновь сталось неуютно. Казалось бы, столько часов она провела с ним один на один, и всё равно не могла привыкнуть. Привыкнуть к нему и холоду, который пронзал воздух в его присутствие. Дверь, отделяющая кабинет от широкой веранды, была открыта нараспашку, а потому Тейя не видела причин не выйти туда, где свежий ночной воздух будет обволакивать со всех сторон. За всё это время она выходила сюда лишь единожды, когда Дарклинг предложил сделать перерыв, и они беседовали не взаперти четырех стен, а в двух креслах лоджии. Тогда она не подходила близко к краю, сидела спрятанная стенами и колоннами, но теперь ей захотелось подойти к парапету, положить пальцы на холодную каменную гладь и вдумчиво посмотреть на вид, открывающийся отсюда. Пускай фонари и стояли на каждом шагу, в подобной тьме трудно было разглядеть всё то же, что видела она уже неоднократно. И всё же территория, даже окутанная мглой, с такой высоты завораживала взор. Почему всегда он приказывает ей прийти лишь ночью? Тейя не помнила, чтобы они хоть единожды играли при дневном свете. Всегда лишь когда тьма накрывает дворцы и вместе с тем накрывает Тейю тревогой и отравленными им мыслями. Это в некотором роде спасало. Верно, мысли всё так же раздирали её по пути в свою комнату, но когда она ложилась в постель, уставшая и сонная, засыпала мгновенно, а не мучилась ещё целую вечность размышлениями, как было до их безумных шахматных игр. Мучился ли ночами он? Обгладывала ли его до костей совесть, стоило остаться одному под покровом ночи? Тейя сильно в этом сомневалась, и это огорчало: он как никто другой заслуживал, в могильной тишине четырех стен, грызть себя и ненавидеть. Неожиданно она увидела, как густые щупальца тьмы появляются с двух разных сторон от неё. Приглушенный страх тут же, такими же щупальцами, сковал тело. И тотчас отпустил, когда она увидела, что мгла её не касается, лишь, чуть колыхающаяся, широким и плотным ободом стоит в воздухе, скрывая Тейю от чужих глаз. А говорил, что слухи его не волнуют. — Ты так привязана к ней… — услышала она голос за своей спиной, хотя и так знала, из-за окружавшей её тьмы, что он рядом. И всё равно мурашки побежали по коже. — Это попросту смешно. — Что смешного в привязанности? — осведомилась Тейя, не оборачиваясь. Лишь слегка повернула голову, но взгляд всё ещё безмятежно высматривал среди плотных слоёв мглы едва различимую вдали хижину. — Неужели ты никогда не был привязан? — Был, — лаконично ответил он, но Тейя и не ждала подробностей: уж точно он не стал бы обсуждать с ней подобное. — Что дала тебе связь со старухой? В чем прок? Приют, знания, открытость в том, кто Тейя есть. Слишком многое. Однако Тейя не стала перечислять, потому что это не имело никакого смысла. — Привязанность — не о выгоде, — напомнила она об очевидном. — У неё не бывает причин или пользы, это иррациональное чувство, оно просто есть. — Иррациональное и бессмысленное. Привязанность всегда заканчивается лишь предательством либо разочарованием, не так ли? — И чем же закончится твоя привязанность ко мне? Слова легко, как перышко, сорвались с губ, и она не желала забрать их назад, даже почувствовав, как наэлектризовался воздух. Жалела лишь, что не может увидеть его лица, потому что не стала оборачиваться, да и в этой тьме точно не разглядела бы. Но она не могла не разглядеть его рук, что легли на парапет по обе стороны от неё. Не могла не почувствовать его близость рядом с собой, его дыхание, шевельнувшее пряди её распущенных волос. — Самонадеянно. — Почему ты способен раскрыть мне все свои планы, но не способен открыть свое отношение ко мне? Говорить прямо? Говорить эти слова, не видя его лица — просто. Спрашивать подобное, не смотря ему в глаза — просто. Дарклинг, вероятно, рассудил так же, потому что резким, грубым движением развернул её лицом к себе. Дыхание перехватило. — Так я, по-твоему, привязан к тебе? Лицом к лицу, глаза в глаза. Сердце забило панически, словно в страхе, но Тейя не боялась. На неё нахлынуло странное, чуждое спокойствие, мешающееся с чем-то новым и диким, терпким и до тошноты сладостным. Пока все люди боятся хотя бы просто взглянуть на него издалека, она стояла к нему так близко, и это чувство вседозволенности вбросило ей в кровь чуждое безрассудство. Не отвечая, она провела взглядом по его шрамам, которые целители почти излечили, но едва заметные линии останутся навсегда. Шрамы, которых она будто вечность назад касалась пальцами. Шрамы, которых так отчаянно желала коснуться вновь, желала, чтобы вновь почувствовать прикосновение к его исполосованной, гнилой душе, но каждый раз отгоняла это безумное желание, каждый раз отводила даже взгляд и сцепляла до боли пальцы, лишь бы не идти на поводу у легкомыслия. — Почему ты все еще не убил меня? — подавшись чуть вперед, ещё сильнее сократив жалкое расстояние между ними, прошептала она рядом с его ухом. Ей было неподвластно сопротивление. Не было сил отгонять навязчивую мысль. И она сделала то, что категорично требует безумие, текущее по венам. Осторожно коснулась губами одного из его шрамов на скуле. Дарклинг замер. Напрягся, словно перетянутая тетива. Ей нечего терять. Она будет корить себя и проклинать впоследствии, но пока она чувствовала лишь эту пьянящую вседозволенность. — Почему не мучил, не причинил никакого вреда? — ещё один невесомый поцелуй, уже в другой шрам. Провела губами вдоль него и к другому: — За всю мою дерзость, за мои выходки… я давно должна была остаться по меньшей мере без рук. — Вновь коснулась его бледной кожи. Он шумно вздохнул. — Почему держишь рядом с собой, не пытаешь, выделяешь среди остальных? Почему? Хотела вновь потянуться к шраму, который был ближе к виску, но Дарклинг повернул голову, и она едва ли не впечаталась губами в его губы. Вовремя остановилась, замерев в нескольких дюймах. Сердце колотилось исступленно. Что-то тянуло её к нему. Тянуло податься вперёд, претворить эту дикую мысль в жизнь, коснуться его губ, но она понимала: нельзя. Она не может. Не может. Однако мог он. И он подался вперёд, властно вовлекая её в этот безнадёжный поцелуй. Стал терзать её губы, грубо, яростно, словно ненавидел этот миг, но он же и мог всё в ту же секунду оборвать, если бы захотел. Не обрывал. Целовал. Её, неживую, замершую, неспособную ответить. Стоящую, не знающую, что делать, потому что не целовала прежде. Защитная реакция — когда целуют, покорно замереть, терпеть, ждать, когда это закончится. Как и в былые разы, когда целовали её против её воли. В былые разы внутри неё всё вопило от отвращения, непринятия, желания оттолкнуть. В этот раз внутри неё верещало иное желание, оглушительно громкое, раскатисто заполняющее всю голову и истерзанную душу: отдайся. Позволь себе. Джель, господи, помоги. Спаси, спаси её от этого безумия. Но её душа уже была обречена. Была в его руках, потому что она — позволила. Ответила. Целовала его, отдаваясь целиком этому моменту и наслаждаясь каждой секундой. Впервые. Каждой клеткой, каждым позвонком чувствовала, дрожала, желала. Почувствовав это, он сомкнул руки на её талии, притягивая к себе, как принадлежащую ему вещь. Утянул обратно в кабинет, будто желая спрятать. Мгла и без того скрывала их, но этого было недостаточно. Это безумное помешательство должно быть спрятано от любых глаз, от воздуха, от окружающего их проклятого мира. Тейя вздрогнула, когда двери за её спиной захлопнулись взмахом его руки, и она оказалась плотно прижата к этим дверям, но поцелуй всё не разрывался. Быть может, на секунду, на две, но всё смешалось, и она чувствовала лишь как кружит голову, чувствовала его дыхание и его губы, пленительные и желанные, как воздух. Это неправильно. Он — чудовище, и она позволяла этому чудовищу нечто непознанное ей ранее, нечто глубоко личное, дарила ему первый осознанный поцелуй и проклинала себя за каждую секунду, в которую она не обрывала этот момент. Джель наказывал её за это. Оживлял под закрытыми веками все его преступления, оживлял моменты, когда он уничтожал её одними лишь словами, когда угрожал, напоминал о её ничтожестве и слабости. Но всё это терялось, туманилось, сейчас — под натиском его рук, его губ, его дыхания. Боже. Она никогда себе это не простит. Ни за что не простит ту мысль, что, самое скверное, — ей это нравилось. Тейя давно не чувствовала себя живой, лишь существующей. Но от этого умелого, яростного поцелуя, от этих властных прикосновений, она — умирала и жила. Впервые за долгое время. Была целиком в его плену. Он владел моментом, владел ею… Но Тейя отстранилась, сама не ведая, как хватило на это духа. Дарклинг явно не хотел этого, пытался вовлечь её в поцелуй обратно, но она опустила голову, пряча от него потерянный взгляд и лицо. И тогда он склонился к её уху, обдал жаром мочку и ещё ниже — к шее. — Ты не ответил, — прошептала она, с трудом возвращая себе утерянный рассудок. Он не ответил на вопрос. Его холодный смешок прошёлся дыханием по её распаленной коже. — Какого ответа ты ждешь? — спросил он и коснулся губами её шеи. Сердце её упало куда-то вниз, забило о кости и ударило в вены. — Что я, как глупый мальчишка, влюбился в тебя? — с насмешкой. — Что я привязался к тебе и не способен причинить тебе вред? Из его уст это звучало смешно. Нелепо до жути. Но, говоря эти слова, он продолжал целовать её шею, покрывать кожу раскаленными поцелуями, не выпускал её из своих рук. Ноги её подкашивались, тело не слушалось, и если бы не его руки, держащие её в своих объятьях, она бы давно сползла на пол. Вероятно, он пользовался ей. Он хотел владеть ей, и ему нравился лишь этот факт, нравилось, что она принадлежит ему. Но это не отменяет того, что он привязан. К ней ли или к чувству обладания ею — уже не играет роли. — Тогда почему всё ещё не сделал ничего со мной? Не покарал за всё, что я сотворила? — говорила с трудом, пересохшими губами, пока он продолжал целовать её кожу, чуть прикусывал, почти до боли, и это только сильнее распаляло непривычный жар в груди. — Я убила твоего шквального... я смела дерзить тебе, каждый божий день, дважды покушалась на твою жизнь... я одна из немногих знаю твои тайны, — шептала прерывисто, рвано дыша. Судорожно вздохнула, когда его губы накрыли её ключицу, теплом коснувшись шрама. — Моя смерть облегчила бы тебе существование. Его пальцы скользнули ниже по её юбке, сквозь плотную ткань коснувшись бедра, и страх, до этого странно исчезнувший, всколыхнулся внутри с новой, разрушительной силой. Всё то же проклятье, оживающее в голове: пальцы, нащупывающие складки платья, невнятные мерзости, её рыдания и мольба, шероховатые ладони, обхватившие её лодыжки... Холод от воспоминаний, вспарывающих её раз разом, мешался с жаром от нынешних чувств, переполняющих её с головой, и ей казалось, что она сходит с ума, лишается рассудка, что её запихнули в крутящийся калейдоскоп, каждый оттенок которого разбивал её на впивающиеся в голову и душу осколки. Голова взрывалась, не давая ей мыслить, не давая дышать. — Ты правда думаешь, что я не убиваю тебя, потому что не могу? Не мучаю и не наказываю, потому что не могу? — бархатно обволакивал он её своим обманчиво безмятежным голосом, проводя рукой от бедра до талии, до боли сжимая её в своих руках, вжимая её в стену и вынуждая чувствовать чуть ли не каждую его кость, так близко, словно они одно целое. Страх, мешавшийся со все никак не исчезающим пленительным ядом наслаждения, растекся в её глазах. Страх, что он может не остановиться. Его губы растянулись в усмешке. — Я в любой момент могу заставить тебя кричать, могу утопить тебя в боли и унижении. — Угрозы, — едва ли держась за остатки самообладания, выдохнула она в его губы. — Всё, что я слышу изо дня в день — лишь угрозы. Именно это стало точкой невозврата. Его глаза будто потемнели — или они, серые и почти прозрачные, всё это время были такими тёмными, почти чёрными? — и она внутренне дрогнула. Она не могла прочесть этот взгляд, но могла догадываться. Весьма опасно было с её стороны говорить, что он не может воплотить его угрозы в жизнь. Но, вместе с ужасом, одновременно она чувствовала укол ликования, потому что и представить не могла, что должна она сказать, чтобы вывести из его себя. Вот, чего требовалось, чтобы спровоцировать его ярость. Глупое желание вывести его, безэмоционального и отчужденного, из себя, глупое неуёмное любопытство... Однако он не выглядел разозленным, его взгляд был жестким, но он таким был с самого начала. Сейчас, возможно, даже будто бы смягчился. Дарклинг долго ничего не отвечал. Ничего не делал. Точно мир и время замерли, остановили свой бешеный ритм. Слегка склонив голову набок, он смотрел на неё этим непонятным взглядом. Тейя не могла пробраться в его голову, но она видела, как погружен он в свои мысли. Как почти лихорадочно обдумывает что-то, оставаясь внешне невозмутимым. Тейя сходит с ума, а он всё ещё кажется лишь холодной статуей, далёкой от неё и недостижимой. — Ты права, — неожиданно произнес он, и почти нежно, невесомо провел рукой по её волосам. Подцепил одну прядь, с каким-то пугающим умиротворением касаясь её пальцами и рассматривая, будто видел впервые. Или же будто смотрел в последний раз. Что бы это ни значило, это дурной знак. — Возможно, я действительно становлюсь несколько... увлечённым, — надавил на последнее слово тоном, выделив с какой-то непонятной ноткой горечи. Внутренности завязались узлом. — Возможно, слишком много думаю о тебе, слишком много места ты стала занимать в моем существовании. Тейя не понимала. Он либо вновь игрался с ней, в чем она сомневалась, ведь его тон не сквозил иронией и насмешкой, либо же действительно говорил правду. Действительно приоткрывал дверь в свою голову и душу. Но ни одному ныне живущему он не позволял пробраться так близко и так глубоко. И Тейя прекрасно понимала, что это могло значить. Ужас от осознания прокатился судорогой по телу. — Нет... — сорвалось с её губ отчаянным выдохом. — Да, Доротейя, — он коснулся её щеки ладонью, запустил пальцы в её волосы, приближая голову ближе к себе, чтобы прошептать, невесомо задевая губами вену на виске: — Ты сама этого хотела. Всё перевернулось за секунды. Почувствовала его крепкую хватку на своих руках, секунда — и вот она уже столкнулась с полом. Складки платья разметались вокруг, колени заныли от падения. Дарклинг уже был в нескольких ярдах от неё, равнодушно увеличивая это расстояние. Стоял к ней спиной, после того, как отбросил, будто ненужную, сломавшуюся вещь. Надо бы бежать, воспользоваться тем, что он не смотрит, но это бессмысленно: он чувствует все перемещения теней. И её поймала бы стража, стоит ей ступить на шаг из кабинета. Джель. Во что она вновь втянула себя? Что сотворила? — Ты сама сказала, что это привязанность, — продолжал он, но теперь уже громче, и от этого контраста она вздрогнула. Когда он был близко, шептал едва слышно, но все равно заполнял её голову; теперь же своим ледяным голосом он заполнял всё пространство. — Даже если это привязанность к какой-то игрушке... — он поднял руки, и тьма стала покорно сгущаться вокруг своего хозяина. — Зачем мне подобного рода слабость? Сперва показалось, что он создаёт разрез. Это можно считать милостью, потому что это убьёт Тейю за считанные секунды, она даже не успеет осознать. Но мгла материализовалась не в тонкое лезвие. В нечто большее, зловещее. Сгустившийся воздух наполнился холодом и гнилью, от которого стало дурно, и она тут же поднялась на едва ли держащие её ноги. Тьма, роящаяся в воздухе, как насекомые, вихрем потушила свечи, оставив их в полумраке, освещаемом лишь фонарями с улицы. А после от этой тьмы отделилось человекообразное чудовище. Становилось всё больше и больше, рождалось на глазах, приобретая крылья, клыки и когти. — Волькра?.. — спросила она, чувствуя, как сухо во рту. Бежать бы, но ноги её не слушались, и она, точно парализованная, могла лишь завороженно смотреть на это отвратительное создание, пока паника бьёт пульсом в висках и груди. — Ничегоя, — ответил он, и в его собственном же тоне мелькнуло дикое восхищение собственным творением. Ему явно нравилось то, что он сотворил. Будто желал вновь создать, вновь почувствовать эту власть и всласть полюбоваться своим детищем. Создание долго не двигалось. Смотрело на Тейю, как будто с интересом, и она боялась шелохнуться, лишь бы не спровоцировать его. Но в итоге монстр двинулся на неё сам. Бежать. Боже, просто бежать. Бессмысленно и наивно. Отчаянно. Успела преодолеть лишь жалкие несколько ярдов, когда существо почти настигло её. Прижалась к стене, в отчаянии уворачиваясь от когтей, что вцепились в какую-то картину совсем рядом с ней. Слишком острые, загнутые когти застряли, давая Тейе шанс, и она помчалась к двери. Монстр по-звериному зарычал, доставая когти вместе с куском стены. Тут же устремляясь за жертвой, преграждая ей путь. Тейя снова бросилась в сторону, но чудовище было быстрее. Не разобрать, чем он ударил, мощными крыльями и когтистой лапой. Её болезненный вскрик наполнил пространство, когда она со всей силы столкнулась со стеной. Почувствовала резкую, едва выносимую боль в спине. Почувствовала, как обожгло от удара руку, как рваная острая боль почти парализовала конечность. — Если тебе интересно… это всё благодаря нашей драгоценной Алине, — говорил Дарклинг, и его голос доносился из-под дымки черноты, появившейся в её глазах от удара. Он стоял где-то у стола, спиной к ней. Не видел, что происходит. Не хотел видеть? — Я научился созданию ничегой, оставшись один во мгле. Ничегоя, словно принюхиваясь, неспешно пододвигалась к лежащей жертве. Сил встать и бежать не было, боль сковала тело. Это безумие. Убил бы он её разрезом, она, возможно, была бы даже благодарна. Но как она может спокойно даться в лапы чудовищу и смиренно ждать, когда тот закончит терзать её? Из последних сил хватаясь за крохотное желание жить, поднялась на ноги и — к двери. Не успела. Крылья вновь настигли её, и она коленями упала на пол, тут же рванув за широкое кресло, защищаясь от удара. Её укрытие разрушилось за секунду. С грохотом перевернулось, разлетелось на щепки, задело стол, разбивая стеклянные сосуды, осыпая воздух осколками. Бежать, бежать, боже, просто бежать, ну же… Ну же! Тейя почти взвыла от отчаяния, когда дверь не поддалась. Из последних сил дергала за ручку, забила по ней кулаками, словно смогла бы проломить. Тяжело дыша, обернулась, лихорадочно ища взглядами пути к побегу. Ближайшая дверь — через целый зал от Тейи. Не добежит. Её это и не спасло бы. Даже если бы она открыла проклятую дверь, она все равно обречена. С самого начала. Джель. Господи, пожалуйста... Ничегоя была уже слишком близко, и не было смысла бежать. А Тейя, до боли дрожа, всё жалась к двери, чувствуя её каждым позвонком, мечтая просочиться сквозь неё, но судьба не так милосердна. Окровавленную, раненую чем-то руку — то ли когтями твари, то ли обломками кресла и стола, — прижимала к груди, пытаясь унять невыносимо жгущую боль. Дарклинг всё так же стоял в отдалении. Мрак туманил взор, но Тейя могла разглядеть этот отвратительно величественный силуэт, стоящий непринужденно, словно его кабинет не пытается разнести ничегоя, стремящаяся убить девушку, которую целовал этот безумец несколькими минутами ранее. — И ты так просто убьешь меня? — дышать было больно и каждое слово — словно проталкивала сквозь глотку битое стекло. — Я уже сказал, Доротейя, — ответил он спокойно, но не холодно. Боже, она лишилась окончательно рассудка или в его голосе и вправду промелькнула тень горечи? — Игра заходит слишком далеко. Как бы я ни желал и далее изучать тебя… это как язва, которую лучше бы вырезать с корнем, пока не стало поздно. Монстр наступал медленно, будто специально давая рассмотреть себя. Тейя знала, что он управляет чудовищем. Он играется с ней. Он мучает до последнего. С такой легкостью разрушает свои обещания. Обещал не убивать её, но, видно, та бесконечная игра прискучила ему. Почему он просто не убил её разрезом? Только лишь из желания вновь создать эту мерзость? Тейя смотрела прямо перед собой, желая увидеть глаза монстра, но не видела — лицо его было полностью охвачено тьмой, гладкое и жуткое до одури, и был виден лишь ряд острых зубов в приоткрытой пасти. Почему она так боится? Почему так противится? Она сама желала смерти. Сама желала, чтобы всё закончилось. Просила Дарклинга убить её. Почему, когда сталась она в шаге от долгожданной погибели, ей стало страшно? Стала пугать неизвестность и боль, которая пронзит её плоть от этих жутких когтей? Нужно лишь вытерпеть это. Эту кратковременную пытку, пока зверь будет мучить клыками и когтями её тело. Надеяться, что он переломит ей шею сразу же. И всё — всё закончится. Наступит покой, которого она так ждала. Мертвые глаза наконец станут поистине мертвыми. Остекленеют. Но ком встал в горле. И сердце сопротивлялось этим мыслям, било без конца, било в висках, словно убеждая: ты не хочешь умирать. Не хочет? Тейя зажмурилась, не желая смотреть. Сжалась всем телом, чувствуя дыхание погибели на своей коже, чувствуя, как совсем скоро смерть, старая подруга, наконец возьмёт своё, заберёт ту, что так долго противилась судьбе. Но когда сердце уже было готово само вырваться из груди, остановить жизнь, лишь бы не отдавать свою жизнь чудовищу, Тейя не выдержала. И с губ сорвалось мольбой: — Александр...