Ненужная

Тейя завороженно смотрела, как вновь темнеет кончик пера от чернил. Чуть помедлив, сделала ещё глоток прохладной воды и продолжила:       …Помимо перечисленных моих успехов есть и трудности. Вводится всё больше ограничений в сфере печати и культуры в целом. Не удается убедить Дарклинга в том, что цензура способствует отсутствию объективности, сужает поток информации и искажает необходимую достоверность. Впрочем, для него это только преимущество… по мне же, это скорее кощунство.       Дела с реформированием государственного аппарата обстоят неоднозначно. Я настояла на том, что умственные способности не зависят от врожденного дара наподобие их Малой науки, а потому попросту неразумно и даже по-детски смещать отказников с постов лишь из принципа. Это не позволило спасти всех отказников на постах, однако хотя бы половина осталась на своем месте, другую же половину, не соответствующую его чрезмерно высоким требованиям, сократили и некоторых вовсе сослали. Надеюсь, что сослали, а не избавились иным способом…       Однако разделение меж гришами и не-гришами становится всё ощутимее. Я пыталась убедить его, что целительская сила корпориалов может спасти множество жизней, стоит открыть больницы и позволить гришам лечить людей, но слишком наивно полагать, что он согласился бы на это. Тейя все еще помнила тот разговор, что произошел на днях. — Нельзя так просто разделить целое общество. Гриши и обычные люди могут помогать друг другу, гриши столько могут дать… — А что гришам дадут люди? Что есть у отказников, чего нет у нас? Его ответ отдавал ядреной смесью льда и сдержанной злости, поэтому Тейя рассудила замять этот разговор. Но она обязательно вернется к этому. Обязательно попробует вновь. Письмо получалось слишком длинным, она это понимала. Рука уже устала писать, приходилось умещать маленьким почерком текст в каждую строку, и то листа не хватало. Прежде она писала короче. Надо бы заканчивать. Упомянуть ещё одно и закончить.       Не могу перестать думать о случившемся в кабинете, пускай и минула неделя. Как я могла вновь позволить ему это сделать? Но был ли выбор? Скверно это признавать, но это же действительно помогло. Да, я все еще много думаю об этом, воспоминания не выходят из головы, но меня не одолевает иррациональный ужас от этой мысли, как было прежде. Боже правый, слышали бы вы меня, посчитали бы лишенной всякой чести…       Что же, мне пора ложиться, завтра очередной долгий день.       Надеюсь, вы находитесь в здравии. Надеюсь, помните меня, заблудшую и потерянную часть семьи. Я не забываю о вас ни на день. С любовью, Тейя Отложив перо, потерла пальцами уставшую ладонь. Провела взглядом по написанному и почувствовала вновь такую необходимую ей теплоту от возможности писать на родном языке. Ещё раз прочла написанное, немного покатала в голове мысль о цензуре, о том, что с этим можно сделать. Если зайти со стороны более психологической? Сказать ему, что подобное ужесточение только покажет, будто Дарклинг боится общественного мнения? Рискованный ход, но она привыкла играть с огнем. Буквально. Поднесла письмо уголком к пламени свечи. Огонь тут же перебросился на тончайшую бумагу, и Тейя положила её на железное блюдце, наблюдая, как горят её слова. Это было единственной её отдушиной. Тейя — ходячий личный дневник для Дарклинга. Но что станет дневником для Тейи? Так и с ума сойти можно, окончательно. И одним из вечеров она рассудила начать писать письма. Не отправлять их, ведь она даже не знала, где сейчас её семья. Только лишь сжигать. Даже просто хранить стопкой она у себя их не могла — если служанки найдут, это не закончится ничем хорошим, слишком уж много подробностей хранят эти чернильные слова. Верно, это пустая трата пергамента, но лучше Тейя потратит их, чем и без того истерзанные нервы. На бумаге всегда всё видится более структурированным, чётким. Куда сложнее хранить всё в себе. Милый Йоанн, которому были обращены все эти послания… понял бы он их? Выучился ли наконец читать, ведь всегда ему это давалось с бо́льшим трудом? Такой юный, беззаботный, смышленый, но не искушенный скучными для него науками. Джель, как же она скучала по нему. И по отцу. Оттого только лишь более горько было осознавать, что эти письма никогда к ним не придут. Тейя могла бы писать письма Багре и точно так же сжигать, но почему-то не удавалось, попросту не могла заставить себя написать несколько слов ей, даже зная, что все равно послание не будет отправлено. Письма семье были приятнее. Быть может, это зародилась глупая, даже детская обида на неотвеченное письмо, ведь куда приятнее писать послание, зная, что, если бы она все же отправила его, если бы знала адрес, ответ бы ей все равно пришел. Даже если бы пришлось ждать годами, однажды она бы все равно увидела ответ. Сейчас письмо уже давно догорело, осталась лишь кучка пепла. Тейя вздохнула, погасила свечи на туалетном столике и отправилась в постель, навстречу очередным тревожным снам, которые прервет рассвет и необходимость спасать Равку от тирании. *** Грозы сменялись зноем, высушивающем всю нанесенную ливнями влагу. Тейя стояла на балконе, открывающем вид на сады. Прикипеть душой к этому пейзажу ей всё не удавалось, однако она уже смиренно привыкла. Устало виском прислонилась к изящно вырезанному каменному столбу, держащему навес террасы. Вдали виднелись высокие стены, за которыми — город. За которыми кипела жизнь, сотни, тысячи жизней, вольных идти, куда им вздумается. — Я никогда не покину этих стен, не так ли? — поинтересовалась она у Дарклинга, что появился позади неё. Появлялся он зачастую незаметно. Словно часть тьмы, отделялся от нее подобно своим детищам. Не оповестил о своем появлении, но она уже привычно почувствовала. — Ты так уж этого хочешь? Глупый вопрос, Тейя даже не стала на него отвечать. Повернулась к нему. — Я же рано или поздно надоем тебе. Выпьешь мою боль до последней капли, разгадаешь до последней извилины мой мозг и после просто избавишься, — сделала паузу, ожидая, что он что-либо ответит. Однако он молчал, даже не смотря на неё. Наивно было полагать, что он опровергнет её мысль. — Убьешь меня впоследствии сам или призовешь вновь ничегой? Я хотела бы знать заранее. Не люблю неизвестность. Ненавидит неизвестность, всем сердцем. Когда она выживала в городах, была вынуждена смириться с тем, что не может знать своего будущего. Не может даже знать, проснется ли завтра или смерть от голода наконец утянет её в свои зыбучие объятия. Жить настоящим в бегах куда проще, ведь альтернативы попросту нет. Здесь же, во дворце, царила плодотворная почва для подобных тревог. Тейя могла надоесть Дарклингу через год или же через день. Через пять лет или уже к вечеру. Когда угодно. Хотелось бы знать, сколько еще дней жизни ей отпущено. Точно он не дарует ей свободу, даже когда она ему прискучит: слишком многое она знала. И речь даже не о политике, а о нем самом — его имя, его история, его тайны. Тейя все еще бережно хранила в себе историю из его детства, не расплескивала ее даже на бумагу, но он не станет допускать даже малейший риск. Дарклинг не ответил. Сегодня он удивительно немногословен. — Желаешь побеседовать или я могу идти? — уточнила она, надеясь вернуться в библиотеку. Он прошел ближе к балюстраде, положил руки на каменную гладь. Едва заметно качнул головой, чтобы Тейя подошла к нему ближе. — Я принял твои доводы к сведению. В груди закралась легкая теплая надежда, однако Тейя не спешила радоваться раньше времени. Уточнила: — Ослабишь цензуру? — Нет. — Пауза выдалась долгой и даже несколько тяжелой, давящей на плечи. Тейя отсчитывала тревожные удары сердца, прежде чем он наконец произнес: — Я уничтожу Каньон. И сердце замерло вовсе. Ей показалось, что она ослышалась. Ещё раз прокрутила эти слова в голове, пытаясь понять, могла ли она ошибиться в каком-нибудь из слов, что-то не так понять, но смысл был удивительно прозрачен. Я уничтожу Каньон. У неё дыхание перехватило. Мысли всё кружились и кружились бессвязной тучей в голове, и она попыталась хоть как-то их структурировать: — Но как же восстание? Бунт сможет паразитировать Адену, Крибирск… боже, о чем я, — перебила она себя же, прикрыла глаза и покачала головой, пытаясь в полной мере вникнуть в смысл происходящего. — Восстание рассеется. Народ будет тебе благодарен. На его губах заиграла мрачная усмешка. — Нет, они будут благодарить Алину, я же для них так и останусь порождением зла. Таков уж этот народ. — Алину… ты нашел ее? — Ещё нет, однако найду. Надеюсь, скоро. Тейя помолчала, пытаясь прийти в себя. Сердце, до этого замершее, теперь отчаянно трепетало, от удивления, радости, от мечущихся в груди чувств, таких редких и наполняющих сейчас каждую дюйм тела. Однако нельзя быть легкомысленной. Нужно разобраться в каждой мелочи. — Что же насчет войны? Твои аргументы… — У меня есть некоторые планы. — Не поделишься? — Позже. Пока они слишком размыты. Сперва нужно найти Заклинательницу Солнца, без неё ничто не имеет смысла. Сложно было поверить, до конца осознать. Уничтожить Каньон. Её доводы подействовали на него. На него, человека, который никогда и ни за что не захотел бы уничтожать свое детище, который упрямо стоял на своём. У него был шанс, но он его не использовал. Неужели теперь все будет иначе? Неужели она правда сумела повлиять? — Ты прямо-таки сияешь, — усмехнулся он, поглядев на неё, и Тейя чуть смутилась, обнаружив, что и вправду едва заметно улыбалась. Не спровоцирует ли это его убрать эту легкую улыбку с её лица? Ему же всегда больше прельщали её ужас, боль и гнев. — Успокойся, — будто прочтя её мысли по взгляду, спокойно сказал он. — Это действительно весомый повод, чтобы сиять. И он сам тоже непривычно мягко улыбнулся, и во взгляде не было привычного льда. Тейя не желала разбрасываться подобными словами и даже просто мыслями, но в эту секунду на неё обрушилась приятная мысль, что сейчас она видит именно Александра. Не Дарклинга, не Черного Еретика, не своего мучителя. Того Александра, что прятался под множеством масок, того, с кем не было дико стоять подобным образом и чувствовать успокоение. Ей хотелось в это верить. Что со временем Александра в нем станется больше, чем Дарклинга. Что ещё можно его спасти, и уничтожение Каньона — вполне весомое тому доказательство. *** Иногда ей казалось, что всё не так плохо. К ней прислушивался сам Дарклинг, Каньон вскоре будет уничтожен. Имели право на существования её надежды, что и в остальном она сумеет помочь этой уставшей от войны и смуты стране. Однако совсем скоро её надежды стали угасать, день за днем, тлеть и покрываться копотью. Тейя знала равкианскую фразу «нет худа без добра», но сложившаяся ситуация определенно была воплощением «нет добра без худа». Дарклинг будто выстраивал между ними стену, и Тейя не могла понять, почему. Либо не ладились дела в политике, что сильно похоже на правду, либо же та грозовая ночь повлияла на него слишком сильно, вынудив не то чтобы остановиться, а вовсе податься назад, подальше от Тейи. Сперва он стал с бо́льшим безразличием выслушивать её суждения. Голос его стал более холодным и сухим, совсем как раньше. И прежде он мог наполняться льдом, но это всегда было сигналом, что стоит отступить или замять разговор. Теперь же он был таким с пугающим постоянством. Затем реже стали играть в шахматы. А после их беседы вовсе перестали иметь значение, ведь он все равно её не слушал. Должно быть, прислушаться к ее мнению о Каньоне было пиком их взаимоотношений. Более слушать её он был не готов. Тейя могла предполагать, что значит для него Каньон — его творение, существующее столько веков, плод его могущества. И всё же, её сбивал с толку этот контраст: вот он сам улыбается мысли о новой Равке, и вот — он замыкается, тускнеет и буквально сатанеет с каждым днем. Что в его голове? Тейя же всё равно что дневник для него, так почему он стал прекращать делиться своими планами, рассуждениями?.. Раньше какое-то время её посещали мысли, что со стороны они казались, должно быть, чуть ли не приятелями. Так спокойно и непринужденно беседовали, без формальности, Тейя смела иронизировать и укалывать его. Но это всё покатилось куда-то в ледяное пекло. Возможно, это происки судьбы, и Тейя должна быть благодарна. Насколько прочно она засела бы в этом капкане, если бы эти непринужденные беседы продолжились, затуманивая ей рассудок? Жизнь расставила всё по своим местам, напоминая ей, кто есть кто. Тейя отчужденно брела по коридорам, когда эта сумасшедшая ситуация обострилась, накалилась докрасна. Шла из библиотеки и рассудила не возвращаться в покои сразу, чуть прогулялась по крылу, подошла к витражным окнам, взглянула на плац, где велось построение гришей. И услышала крик. Сперва подумала, что показалось. Перепутала с чем-либо иным — дворец всегда полнился самыми разными звуками. Но затем крик повторился. Протяжнее, болезненнее и громче, словно выла буря, чудовищная, жуткая. Тейя поспешила на звук. Каждый звонкий шаг, отдающий эхом по коридору, врезался во встревоженный мозг, и нервы натянулись до того предела, что она едва ли не подскочила, увидев боковым зрением силуэты, но это оказались лишь служанки. Девушки явно тоже слышали этот леденящий кровь ужас, даже не поклонились Тейе, как делали обычно, были сами не свои, бледные, а на лицах — смятение и неуверенность, что стоит делать. Пройдя мимо служанок, продолжила путь, и он завёл её к залу военного совета, что лишь подтвердило её опасения. Однако стоило ей увидеть дверь в конце коридора, которые сторожили два опричника, как крики стихли. Тейя не остановилась. Напротив, ускорилась, а дверь всё будто бы отдалялась и отдалялась... — Вам не стоит туда заходить, — предупредил один из опричников, когда она наконец подошла ближе. — Это приказ его благородия или ваша рекомендация? Опричники переглянулись, и этого уже было достаточно, чтобы убедиться в том, что это не приказ. Потянулась к ручке — опричники не остановили, — открыла двери и едва ли не пошатнулась. Запах будто бы ржавого железа, наполнявший комнату, ударил в голову неприятными воспоминаниями. Слишком узнаваемый запах, чтобы не понять. Когда кровь в малых количествах, этого почти не чувствуется, но сейчас... Тревога заскребла сердце ощутимее. В зале стоял густой полумрак: главная люстра, висящая над столом, не была зажжена, лишь настенные бра освещали периметр помещения и не в полной мере демонстрировали главный объект, притягивающий взгляд. Бездыханное полное тело, от которого разливалось по полу темное пятно. Дарклинг стоял чуть в стороне, бросил на незваную гостью беглый безразличный взгляд, но ничего не сказал и не приказал уйти. Внутренний голос нашептывал уйти самой, не впутываться в то, что не предназначено для её глаз, или хотя бы не смотреть. Однако что она не видела в своей весьма короткой жизни, чтобы ужаснуться теперь? Наполненная решимостью и непонятно откуда взявшейся злостью, вытащила одну свечу из бра и, присев рядом с телом, поднесла к нему свет. Её чуть замутило, но она тут же взяла себя в руки, понимая, что это всего лишь труп. Всего лишь чудовищно изувеченное тело. Полный живот вспорот, и это месиво внутри него напоминало густую кашу. Кровь при тусклом свете свечи казалась почти черной и толстым липким слоем покрывала большую часть тела. Горло вспорото, так глубоко и жестоко, что, не лежи тело горизонтально, голова бы попросту отвалилась — должно быть, эта рана и была последней и, очевидно, смертельной. Всё лицо в крови, но Тейя не могла разобрать, где ранения, видела лишь отсутствие одного глаза — зияющую черноту, и Тейе отнюдь не хотелось знать, куда дели этот глаз... Ей едва ли удалось в этой картине разобрать человека. Если судить по телосложению и седоватому цвету потемневших от крови волос — коллежский асессор. Видела его пару или тройку раз, как и других высокопоставленных лиц. По всему телу, там, где не было крови, сумела разглядеть тонкие чёрные полосы — отметины тьмы. — За что? — спросила она, поднявшись на ноги и поставив свечу обратно. Дарклинг чуть поодаль от неё вытирал окровавленные руки. — Надо же. На твоем лице ни тени удивления, страха или хотя бы отвращения, — говорил он, подойдя ближе и внимательно вглядываясь в её лицо. — У тебя каменное сердце, фьерданка, — издевательски усмехнулся он и бросил испачканный насквозь платок поверх тела. — За что? — повторила она. Её почти трясло, но она пыталась не выдать эмоций, оставалась хладнокровной и отчаянно цеплялась за рассудок. — За переписку с бунтовщиками. Тейя прикрыла глаза, стиснув зубы. Запах крови въёдался в голову. Откуда эта злость? Разве Тейя не знала, с кем имеет дело? Совсем забылась в этой увлекательной игре? Прекрасно известно об его тяге к мучению людей. Однако одно дело — знать сухой и обезличенный факт, а другой — увидеть искорёженное тело и совсем рядом с ним видеть виновника произошедшего, того, кто совсем недавно казался человечным. Слишком наивно было полагать, что он бросил свою страсть к пыткам. Очевидно, они могли продолжаться всё это время, за её спиной, но он попросту не упоминал об этом, потому что для него это — почти рутина. — Ты мог бросить его в темницу. — Темница предназначена не для этого. Она для воров, беглецов… для предателей предназначена преисподняя, и я со всем великодушием её им предоставляю. — Почему не ничегоей? — Мне нужны были сведения. Ничегоя не оставила бы никаких шансов. Своими руками… ей казалось, он все делает теперь с помощью своих ничегой, пользуется своей силой во всём, но, очевидно, ошибалась. Те же руки, которыми он касался больше полторы недели тому назад её шрамов, её кожи. Ей стало до одури тошно, захотелось вновь соскрести с кожи все его прикосновения, оттереть жесткой щеткой и кипятком. Почему вечно она забывает, что это одни и те же руки? Что нежили её кожу и бесчеловечно пытали сотню людей? Забывает, что это один и тот же человек. — Почему здесь, а не где-нибудь в темницах? Или где ты обычно пытаешь людей? — Наш дорогой друг ещё час назад не подозревал, что все известно, — равнодушно объяснял он, садясь за стол и перебирая какие-то листы. — Если бы я тратил время на то, чтобы отволочь его в темницы, он успел бы морально подготовиться к допросу. Логически разумное решение. Разумное и бесчеловечное, как и все решения Дарклинга. Тейя его не узнавала. Снова всё перевернулось, и теперь это вновь не тот человек, с которым она, чуть ли не подобно приятелям, беседовала долгими ночами, ужинала вдвоем, разделяла чаепитие и шахматные партии. Он закрывал от неё все свои мысли. Или, быть может, закрывал всегда, но делал это так искусно, что она и не замечала? Где гарантия, что все те моменты, когда она не чувствовала рядом с ним страха, — не детально проработанная стратегия, чтобы привязать ее к себе? «Слуги — как питомцы». Прояви уважение, и они ответят тем же. — Ты не передумал насчет Каньона? — задала она вопрос, терзающий ее последние несколько дней. — Доротейя, это не та вещь, о которой можно просто передумать. Я уничтожу Каньон. Уничтожу восстание и обезглавлю его. — Убьешь Ланцова? — Смерть — весьма милосердное наказание, и щенок этого милосердия не заслужил. Его ожидают вещи несколько хуже. Заслужил ли совсем ещё юноша, всего лишь желающий спасти свою страну, пытки кошмарнее самой преисподней? Они это обсуждали. В те безмятежные дни, когда Дарклинг не казался Дарклингом. Когда казался почти что Александром. Тейя настаивала на том, что Ланцов может пригодиться. Что его смерть мало того что бесчеловечна — это его, конечно, не особо волновало, — она попросту невыгодна. Теперь же ему глаза снова застилает злость. Ненависть продолжает разъедать остатки его души и здравомыслия. Казалось, что он хотя бы понемногу встает на путь хоть какой-никакой человечности. Слушал какую-то крестьянскую отказницу, вместо того чтобы избавиться от нее, а это что-то да значит. И в чем же дело? Почему все рушилось теперь? Сам же и испугался подобной человечности, она ему не по силам, страшит его? Ненавистна подобная слабость? Тейя прошла мимо тела к столу, за которым сидел Дарклинг. Обошла его, оказавшись за его спиной. Сама не ведая, что делает, осторожно положила руки ему на плечи, едва-едва касаясь, невесомо. Он замер. Будто бы напрягся. Наклонилась к уху: — Ты сходишь с ума. Дарклинг усмехнулся. Повернул голову, отчего их лица оказались чрезмерно близко. — В таком случае, милая Доротейя, мы идеально подходим друг другу, не так ли? — его тон спокоен, пугающе спокоен, но она всё равно прочла в нем издевательскую ноту. — Нет, — отрезала она, выпрямившись. Однако руки не убрала. — Нет, только в том случае, если от Александра в тебе осталось больше, чем от Дарклинга. Но они оба знают, что это не так. Дарклинг взял в свои руки её ладонь, лежащую на его плече, и ей потребовались все силы, чтобы не отпрянуть. Нервы вытянулись ещё больше, истончались, вот-вот порвутся. Осторожно провел по её ладони пальцами, скользнул по нежной коже запястья, где просвечивали вены, чуть коснулся краешка её шрама на предплечье. Прикосновения настолько легкие, что будто бы прохладный ветер скользит по её коже, а не его пальцы. Её сердце билось так гулко, что заглушало собственные мысли, оставляя там лишь мягкую, обволакивающую пустоту, а жар от прикосновений только больше отнимал рассудок. Точно в глубокой задумчивости, всё ещё держа её руку, отрешенно приложил её к своему лицу, так, что её пальцы невольно коснулись его скулы, там, где шрамы. Тейя не удержалась — едва заметно шевельнула пальцами, проводя ими по его коже. Как когда-то давно, бесконечность назад. Боже. Те же руки, что только что терзали плоть, пока он упивался чужими страданиями… на них даже все еще видны следы крови, что не оттерлись платком. Эта мнимая идиллия нарушилась в мгновение. Тейя не могла сказать, что не ожидала этого. Дарклинг грубо дернул её руку на себя, вынудив вновь наклониться. Только теперь сам уже прошептал на ухо: — С чего ты взяла, что от Александра хоть что-нибудь осталось? Голос ледяной, настолько, что будто бы по помещению прошелся морозный ветер, но окна были плотно закрыты. Настолько болезненно-ледяной, будто она глотнула этого воздуха будучи разгоряченной паром, и этот вдох впился когтями в легкие. Тейя выдернула руку и отошла от него на шаг. Знала, что все этим и закончится, и все равно ноги едва ли держали. — Разве была бы я жива, будь это не так? Сейчас он скажет «это ненадолго». Скажет те слова, которые она опасалась услышать последние несколько дней, ведь было очевидно, что она ему уже стала надоедать, изжила своё. Просыпалась каждый день с мыслью: "быть может, сегодня?", и Тейя не представляла, насколько нужно быть смиренной и равнодушной к жизни, чтобы подобным образом думать о своей возможной смерти. Однако что оставалось? Как ещё она могла истолковывать его внезапный упадок интереса к её существованию? Но он ничего не сказал, не пронзил воздух никакими смертными приговорами. Только усмехнулся, продолжая смотреть на нее через плечо. Тейя рассудила, что более ей здесь нечего делать. Свое любопытство утолила, подтвердила страх о криках. Потому она обошла его стол, чуть приподняла юбку, чтобы не испачкать подол — хотя никто бы и не заметил, цвет платья почти точь-в-точь что запекшаяся кровь, — переступила через все более растекающуюся лужу, и покинула его кабинет. Оказалась в своей комнате очень скоро. Коридоры будто попросту исчезли из памяти, и вот она уже сидит за своим туалетным столиком. Пред ней — чистый лист пергамента. Но голова пуста. Она не знала, что написать. И едва ли слушающейся её рукой вывела лишь одно только предложение: Как же я хочу вернуться в родной дом. Туда, где не было страха за свою жизнь. Туда, где её любили. *** Деревня была полна людей и жизни, но никто её не замечал. Тейя двигалась уверенно и это будто бы магическим образом накрывало её куполом и скрывало от чужих глаз и нежелательного внимания. Всё такое знакомое. Она брела и брела, рассматривая привычные здания, которые видела каждый божий день в детстве, но теперь они становились чужими. Брела, пока взглядом не выцепила родной уголок и не ускорилась, перебирая ногами по мерзлой земле. Сердце в предвкушении затрепетало, и вот Тейя уже не шла, а бежала, продолжая пальцами сжимать стопку писем. Неужели они правда дойдут до адресата? Неужели она писала не зря? Тейя остановилась в нескольких ярдах от дома, заметив работающего во дворике мужчину. Каштановые волосы, лицо поросло бородой, а в уголках — сеточка морщин. Лопатой он греб снег, чтобы очистить засыпанную тропу. И вот он поднял свои каре-зеленые глаза, встретившись с ней взглядом, и её почти снесло с ног то нежное тепло, которым её обдало. Улыбнулся. — А мы всё думали, когда же вернется наша путешественница, — произнес он и отставил лопату. У Тейи на глазах выступили слезы. Положила уже кажущиеся бессмысленными письма прямо на землю и, не выдержав, побежала к нему навстречу, впечаталась в родное тело, утонула в его объятиях, таких теплых, таких нужных. — Моя девочка, — прошептал он, целуя её в копну волос. — Я так скучал... Пойдем, пойдем в дом. Всё ещё крепко держа её, не прерывая прикосновения ни на секунду — словно, стоит отпустить друг друга, всё окажется сном, — повел её внутрь, в это старое строение, такое родное, по уже истоптанным ступеням, выше, выше, внутрь… Дверь открылась, и она прошла ещё несколько шагов, пока не увидела его. Йоанн. Взъерошенные, светлые, блестящие на солнце волосы. Его карие лучащиеся глаза. — Блудная сестренка наконец нашла дорогу домой? — язвил он, с улыбкой, но у Тейи тревога пробралась под кожу. Избавившись от объятий отца, неуверенно подошла к брату, чье лицо неустанно хранила у себя в сердце. Провела дрожащей рукой по его скуле. По слишком юному лицу. — Йоанн… — прошептала она, — ты совсем не изменился, — сказала она с улыбкой, но уголки губ дрогнули. — Почему ты совсем не изменился? — Зато вот ты изменилась, — шутливо-серьезным тоном подметил он. Тыкнул пальцем ей в ключицу. — Откуда боевые шрамы, Тейя? Откуда шрамы?.. Пространство было заполнено ярким светом, и лучи, проходящие через маленькие окошки, обволакивали со всех сторон, будто изнутри подсвечивая им кожу, выделяя ещё ярче рубцы на ключице и руке. Шрамы были видны из-за привычного прямоугольного выреза и из-за длинных рукавов с разрезом. Равкианское платье, такое неправильное в этих стенах. Слишком лёгкое, не утепленное. Откуда у нее это платье?.. Как она добрела в такой холод в нем?.. Стены дома будто покачнулись, и какая-то пленка, неосязаемая и непонятная уму, так и намеревалась облезть со слишком светлой картины, но всё пришло в норму, стоило вновь услышать голос отца: — Ну-у, чего ты такая хмурая, — поддерживающе потирая её плечо, говорил он. — Ты гляди, кто хочет ещё с тобой поздороваться. Отец поднял взгляд, и Йоанн обернулся в ту же сторону. Тейя рассеянно проследила за их взглядами, и едва ли не покачнулась, чувствуя, как кровь отлила от лица, и сердце затаилось в удивлении. — Мама, — прошептала она, видя родное лицо, которое она никогда и ни за что бы не забыла даже спустя целую вечность. Мама улыбнулась одобряюще, и её улыбка отозвалась теплом в груди, рассеивающим успевшие заползти туда едкие тревоги. Подошла ближе. Совсем молодая, красивая, высокая. Длинные светлые волосы волнами лежат на хрупких плечах. Она протянула руку и коснулась щеки Тейи, одаряя этим теплом, отнимая все страхи, все заботы, награждая таким нужным покоем. — Доротейя, — привычно прошептала она. Мама всегда, одна единственная, вплоть до своей гибели, звала её Доротейей. Но кто еще её зовет так? Эта мысль ускользала, была размытой, рябила, как гладь воды. Все крылось туманом, плыло, Тейя не могла понять, почему явь такая неясная, не вяжущаяся. Ей не хотелось понимать. Отдалась этому счастью, такому долгожданную, жизненно необходимому. Прильнула к семье, растворилась в их крепких объятиях и заботливых лицах. А после несправедливо проснулась. Открыла глаза, цепляясь за реальность. Синеватая темнота, ночь, тишина. В своей комнате. Во все том же проклятом дворце. Ей хотелось завыть в подушку, когда она вспомнила прикосновения отцовских рук к своим плечам, нежность матери, беспечный взгляд юного Йоанна. Почему. Почему все повернулось именно так? Сев в постели, невольно обняла себя за плечи, будто поёжившись от холода. Ей этого так не хватало. Того тепла. До её побега такой нежности не бывало, к фьерданской девушке не пристало подобным образом прикасаться даже членам семьи, и она всегда была холодна в этом отношении, пускай и любила взъерошить волосы Йоанну и любила, когда отец так искренне целует её в волосы. Объятий не позволяла. И теперь жалела об этом больше всего. Нехватка этих простых, крепких, успокаивающих объятий показалась теперь чудовищно сильной, переламывающей ей ребра, как зависимость, которой ранее у нее не бывало. Единственные объятия, которые она получала за эти долгие два года — пьяные приставания или та беспощадная пытка Дарклинга, которому нравилось видеть ужас на ее лице. Перед глазами лицо матери. Уже слегка размытое, туманное, столько лет она её не видела. Во сне оно казалось четче. Доротейя. Босыми ногами подошла к тумбочке. Из самых недр достала мешочек с рунами, к которым не прикасалась вечность. Не доставая наружу, пальцами коснулась холодных камней, задумчиво перебирала, пока эта прохлада, напоминающая о доме, обволакивала встревоженную душу. Вспоминала, как они с матерью сидели за столом, пред ними разложены эти камушки, и Тейя, маленькая-маленькая девочка, восторженно-любопытным взглядом смотрит на такие непонятные рунические символы. Быть может, имело смысл погадать? Спросить у рун, где её семья? Тошно было это признавать, но Тейя словно потеряла к ним веру. В прошлый раз, когда она гадала, они указали ей бежать, разрушая устоявшийся, не особо надежный, но относительной спокойный фундамент. А после? Убийство шквального, пытки сердцебитом, ненависть гришей, ничегоя — эта стремительная цепочка событий произошла только лишь из-за побега. Но если бы не побег, сумела бы она подобраться так близко? Повлиять на Дарклинга, убедить уничтожить Каньон? А повлияла ли, если все равно, сделав один шаг к человечности, Дарклинг будто бы обжегся страхом от этих непонятных ему чувств, подался на десять назад? В дверь постучали, и тут же она без спроса открылась, впуская в темную комнату свет из коридора и двух служанок. Тейя дрогнула, непонимающе воззрившись на вошедших. Ещё слишком рано, чтобы её будить. Сейчас ещё даже не рассвело. — О, вы уже проснулись, прелестно, прелестно… — щебетала Иванна, одна из пожилых служанок. Аня позади нее внесла что-то в комнату. — К чему эта суетность? Что происходит, Иванна? — Нам было велено вас переодеть и собрать ваши вещи. Давайте-давайте, не стойте, нужно поспешить. Переодеть?.. Собрать вещи? Тейя всё ещё спит, должно быть. Всё было ровно таким же: будто подернуто зыбкой пеленой, туманом. Иль она ещё слишком сонная и отягощенная тревогами, чтобы вникнуть в дикую реальность. Постель уже, чуть ли не за мгновение, оказалась заправлена, а на постели — платье. Судя по тому, что шкаф закрыт, именно его принесли, оно новое, а не из тех, что висят за запертыми дверцами. Аня поспешно зажгла свечи, одну за другой, и Тейя наконец разглядела уготовленный ей наряд. Думала, что в темноте ей лишь показалось. Всякое тёмноё платье в полумраке будет казаться чёрным. Однако теперь при свете свечей она хорошо разглядела этот цвет. Его цвет. — Ну не стойте ж вы столбом! — всё причитала Иванна. — Раздевайтесь, ну, давайте помогу. Чёрное платье… с длинными рукавами, без широкого прямоугольного выреза. Рассудил всё же покончить с ней и подобным образом придавал этому символичность? Рассудил выгнать её? Отпустить? Пустить по лесу и устроить охоту, как на дичь, чтобы развлечься? Что он от нее хочет? Мысли клубились и мешались, Тейя всеми силами пыталась развязать этот несвязный клубок, взглянуть на ситуацию здраво, но она была слишком абсурдной, а вялые предположения — еще абсурднее. Когда служанки застегнули все застежки на её платье, настойчиво повели Тейю к двери. — Но вещи?.. — Мы все-все соберем. Вам нужно идти, не заставляйте его ждать. Её робкая-преробкая надежда, что тут могла быть замешана Багра, а не Дарклинг, тут же разрушилась, но она не могла ничего поделать. Брела по коридору вслед за слугой в угольной форме; служанки остались в её покоях. Черная ткань непривычно тяготила, была будто бы свинцовой, давящей. Черная, словно в трауре, и оставалось молиться, лишь бы это не был траур по Тейе. Ткань куда плотнее тех летних платьев, что она носила ранее. Ни один шрам не открыт. Тейя усиленно пыталась разобраться в ситуации, но в голове гудело лишь обезличенное «зачем?» Рассудила собрать воедино все обрывки за последнее время, что имели хоть какой-либо вес. «Собрать вещи», утепленное платье, спешка, его состояние, закрытость, вечные военные советы, Каньон, убийство асессора, страхи о более своей ненужности и возможной скорой кончине. Что из этого связано, а что нет? Комбинаций этих слагаемых — бесчисленное множество. Что-то из этого списка можно было смело вычеркивать, что-либо следовало напротив подчеркнуть, но неведение мешало ей отбросить ненужное. У Тейи собралась в голове уже целая стопка возможных вариантов, но ни один из них она не спешила выдвигать со всей серьезностью. Могло быть что угодно. Отвели её в зал военного совета. Сонливость уже успела раствориться, но на её место пришла растерянность от происходящего, поэтому она даже не потрудилась удивиться тому, что пол уже был идеально убран. Дарклинг стоял у настенной карты, что-то высматривал, отмечал. — Скажи: мне уже начинать замаливать грехи пред казнью или не сегодня? — сухо поинтересовалась она. — Не сегодня. — В таком случае, половина моих предположений отпадает. Даже с этого расстояния услышала его смешок. Обернулся через плечо, скользнул взглядом по её непривычному одеянию. Тейя не сумела прочесть этот взгляд. Ей вовсе ничего не удавалось прочесть. Ситуация до того странная, что она бы не удивилась, если бы неожиданно вновь проснулась. Налетать на него с расспросами тоже не хотелось. Если посчитает нужным, произнесет сам, а пока она лишь стояла посреди зала, потерянная и недоумевающая, наблюдала за каждым его мелким действием, но все равно не могла разобрать, что высматривает он на карте. — Нас ждет дорога. Ты же хотела выбраться за стены? Ей вновь не удалось удивиться. Не понимала, за что цепляться, за эмоции или за логику, пыталась ухватиться за всё, но от того всё наоборот только больше ускользало от неё. Уже даже не хотелось строить никаких догадок. Надеялась, что он объяснит всё сам. — Ты говорил, что я никогда не покину дворцов. — Одна — нет. Во время поездки ты всё ещё будешь оставаться моей узницей. — Но для чего? Не станешь же ты утверждать, что всего лишь решил побаловать меня? — Полагаешь, я не способен на подобное великодушие? Тейя даже не стала отвечать, ответ показался ей очевидным, и это вызвало у него еще одну усмешку. Уже рассудила, что он в неплохом расположении духа. Разительный контраст с тем Дарклингом, которого она видела более суток назад: ни льда, ни густой темной злости в глазах. Однако затем он подошел к столу, и, поскольку она всегда различала его состояние именно по манере движений, тут же разубедилась в своих суждениях. Дарклинг не расслаблен, напротив — до крайности напряжен. — Куда мы отправляемся? — Я не могу пребывать во дворце всё время. Мне нужно посетить несколько городов, уладить дела. — И берешь меня с собой? Я полагала, что наши с тобой беседы уже успели тебе прискучить. — Не скромничай, — насмешливо бросил он. — Они не наскучат мне еще очень долго. Однако беру я тебя не ради бесед. Конечная точка нашего маршрута — твоя деревня. Тейя не изумилась. Потому что слишком крепки были её убеждения в том, что это не может быть правдой. Вероятно, очередная его издёвка, шутка... низко шутить подобным образом, однако она должна была уже привыкнуть. Затем же голова наконец заработала исправно. Сердце заколотилось в непонимании, и с каждым рьяным ударом сердца всё больше накатывало осознание. Утепленное платье. Далекими неделями назад — разговор о деревне. Заметив смятение на её лице, объяснил: — Одной из целей моей поездки является Уленск, который, как ты знаешь, недалеко от границы. Не вижу ничего дурного в том, чтобы сделать лишний крюк. — Этот лишний крюк пересекает границу двух враждующих государств. Там будут дрюскелли. Зачем тебе рисковать подобным образом? Ради меня? Что за глупости? — Рисковать? — он рассмеялся. — Что мне сделают твои драгоценные дрюскелли? Тейя вздохнула, понимая, что действительно произнесла глупость. Слишком ещё была рассеянна, запутана. — Не рисковать. Тратить время и силы, — исправилась она. И продолжила: — Зачем… — Доротейя, — оборвал он ее, вынудив замолчать одним лишь властно-холодным взглядом. Подошел ближе, и ей отнюдь не понравилось, как блеснули его глаза и как уголки его губ приподнялись в мрачной усмешке. — Хорошо. Сказать тебе, зачем? — сделал паузу, остановившись совсем рядом с ней. Сердце всё ещё буйствовало в её груди. — Я практически жажду увидеть тебя в месте, которое тебя уничтожило. Какой исследователь не соблазнился бы мыслью объект своего изучения поместить в стрессовую среду? Эти слова подействовали на неё болезненно-отрезвляющим способом. Только после этого она в полной мере осознала, что значит эта поездка. Увидеть деревню. Ту деревню. Те дома, тот ледяной ручей, что она переплывала, тот лес, в котором едва ли выжила, ведь та ночь была поистине морозной. Увидеть лица, которые бросили её в пропасть неизвестности, которые желали сжечь её живьем и которые снились ей в кошмарах. — Более того… — всё продолжал он, — мне еще не доводилось в полной мере видеть твою кровожадность. Какова ты в действии, фьерданка? Что станешь делать, получив возможность отомстить? — Ты правда полагаешь, что я, одна, с каким-нибудь нелепым ножом, справлюсь со всей деревней? — спросила она отрешенно, безжизненно, углубляясь в свои мысли, всё больше теряя связь с реальностью. — Или что ты хочешь, чтобы я сделала? — Не будь глупа. Мне даже доставит удовольствие помочь тебе стереть деревню с лица земли. Тебе стоит только попросить, — мягко сказал он и почти ласково коснулся её волос, возвращая её к реальности и вынуждая внутренне дрогнуть. Стереть деревню с лица земли. Эта мысль просочилась в голову едкой отравой. Разве не этого она хотела? Отомстить? Ещё и с его помощью? Боже, каково же безумие... — Иди. Тебя проводят до экипажа. Экипажа. Тейя ранее лишь единожды пребывала в карете, совсем недолго. Переполненная чувствами, она сумела только лишь рассеянно кивнуть и повернуться к двери. Но остановилась, вновь скользнув взглядом по юбке непривычного цвета платья. Обернулась: — Александр? Дарклинг замер, и лицо его было серьезным, таким, словно она только что осмелилась основательно ударить по нему. — Почему черное? — Нас ждет весьма длинный путь, — спокойно объяснял он, возвращаясь к картам. — Не помешает в лишний раз всем напомнить, под чьим покровительством ты находишься. *** Просторная карета, запряженная выносливыми вороными конями, не могла не притягивать взгляд. Тейя стояла рядом с ней, чувствуя себя лишней и неуместной. Даже в черном платье, в черной дорожной накидке — её тоже обновили, ранее Тейина уличная накидка была гранитово-зеленого цвета, — всё равно она чувствовала себя неподходящей. Её вещи уже принесли — собрали только самое необходимое. Оставалось только дожидаться Дарклинга и чувствовать неприятные взгляды гришей, что стояли у другой кареты чуть вдалеке. Они все еще упрямо не принимали сам факт ее существования, и их сложно было за это винить. Несколько гришей и опричников, очевидно, едут тоже. Тейя почувствовала легкое облегчение, узнав, что гриши поедут в отдельном экипаже. И всё ещё она не могла поверить в реальность происходящего. Не сон ли это? Быть может, тот сон о семье лишь переформировался в нечто более яркое, и вскоре она переместится в новый сон, либо вновь проснется? Наконец, Дарклинг появился в поле её зрения. Отдал какие-то приказы гришам, после чего они заняли места в карете. Уточнил что-то у возниц, держащих поводья черного экипажа. И подошел наконец к Тейе. Ранее ей казалось, что она уже привыкла выделяться, находясь рядом с ним. Бродить по садам вдвоем, беспрепятственно посещать зал военного совета, ужинать с ним. Но сейчас она особенно выделялась. Ехать в его экипаже. С ним. — Ближайшая остановка будет в Адене, несколько часов езды, — оповестил он, и слуга открыл пред ними дверцу экипажа. До чего же дико. Однако не успели они взобраться внутрь, как Дарклинга окликнули: — Мой суверенный! Голос вынудил их повернуться, почти одновременно. Со стороны дворца к ним спешил один из опричников. Дарклинг посмотрел на него со сдержанным раздражением: очевидно, уже хотелось двинуться в путь. Всё было для того готово. — Мы вышли на её след, — произнес опричник. Эти слова были негромкими, едва различимыми, но оглушили, словно громоподобный раскат. Даже не требовалось уточнять, о ком речь, но он все равно дополнил, ещё тише: — Мы знаем, где прячется Алина Старкова. И всё посыпалось. Вся выстроенная в голове картина, наконец улегшаяся в голове, все успевшие окрепнуть за это короткое время ожидания и надежды. Всё посыпалось разом, одной лишь фразой. Однако Тейя не станет капризно упрашивать двинуться в путь. Тейя — не ребенок. Прекрасно понимала, как важна Алина. Как важен Каньон. Но что Дарклинг так долго обдумывал? Почему медлил, а не спешил во дворец, чтобы выстраивать планы о захвате Алины? Почему устало взглянул на Тейю непонятно долгим взглядом? — Продолжайте следить, — сухо обратился он к опричнику. — Следуйте плану. А после безразлично повернулся к экипажу. Тейя впилась в него непонимающим взглядом, хотела задать сотню вопросов, но не осмелилась. Подойдя к дверце, Дарклинг протянул Тейе руку, чтобы помочь взобраться на высокую ступень. Несколько чрезмерно долгих секунд она простояла в нерешительности, всё ещё одолеваемая сомнениями и гвалтом вопросов в голове. Подумать только… Приняв его руку помощи, Тейя взобралась в карету и заняла обшитое мягкой тканью место. Дарклинг поднялся вслед за ней и разместился напротив, но на неё не смотрел, отвел задумчивый взгляд к окну. И в кромешной тишине экипаж двинулся вперед.